Текст книги "Серафим Саровский"

Автор книги: Валентин Степашкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

Мотовилов и его тайна

Осенью 1831 года в Саровскую пустынь приезжает симбирский помещик Николай Мотовилов, в это время состоялось его знакомство со старцем Серафимом. Знакомство было коротким – всего около полутора лет, но оставило заметный след в «Серафимоведении», оказывая заметное влияние на современных богословов и историков.

Николай Александрович Мотовилов родился 12 мая 1809 года в селе Рождественском (Русская Цыльна) Симбирского уезда Симбирской губернии – в родовом поместье родителей – Александра Ивановича Мотовилова и его жены Марии Александровны, в девичестве Дурасовой. Прожив на белом свете 70 лет, он оставил по себе память как о «Служке Божией Матери и преподобного Серафима». На самом ли деле он удостоился такого высокого звания или это фантазии Николая Александровича – вот в чём вопрос. Ответ на него кажется ясен, но...

«Такой же безумный, как и я!» – говорила про него Дивеевская блаженная Пелагея Ивановна и, как оказывается, была недалёка от истины.

Впервые широкая общественность узнала о Николае Мотовилове после издания в 1903 году писателем и публицистом Сергеем Александровичем Нилусом рукописи под названием «Беседа преподобного Серафима Саровского с Н. А. Мотовиловым о цели христианской жизни». Публикация привлекла к себе внимание читающей публики, привлекает и до сих пор, переиздаётся большими тиражами и сформировала целое направление в богословской мысли.

В 1990-е годы, когда исследователям была предоставлена возможность работать в государственных архивах, историками обнаружены документы, проливающие свет на биографию Мотовилова. Но наибольшей удачей называется находка, которая произошла в 2003 году, когда в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ, бывшей публичной им. М. Е. Салтыкова-Щедрина), в Фонде Санкт-Петербургской духовной академии была обнаружена докладная записка, адресованная первенствующему члену Святейшего синода митрополиту Санкт-Петербургскому Исидору (Никольскому), датированная 1861 годом. «Докладная» опубликована в 2005 году издательством «Отчий дом» в серии «Библиотека “Преподобный Серафим”» под названием «Записки Николая Александровича Мотовилова, служки Божией Матери, и преподобного Серафима». О «достоверности» сведений, изложенных автором в «Записках», свидетельствуют слова, вложенные Мотовиловым в уста святителя Антония Воронежского: «При жизни моей не говорите ничего о мне и не хвалите меня. А по смерти не только дозволяю, но и завещаваю и умоляю всё и о грешном Антонии высказать, как Господь Бог подал вам быть свидетелем его жизни и дел его по Господе Боге»²⁰⁷. Из дальнейшего разбора «Записок» станет понятно, что после смерти свидетелей можно говорить и писать всё, что заблагорассудится, и этому принципу Мотовилов следовал в течение всей своей жизни. При прочтении «Записок» можно сделать вывод – автор «памятник себе воздвиг нерукотворный». А такие личности, как преподобный Серафим Саровский, Антоний и Митрофан Воронежские, необходимы для подтверждения «величия» автора. К сожалению, свидетельства Мотовилова о старце Серафиме принимаются как истина, на самом деле не являясь таковыми. Если прочитать публикации о Мотовилове с карандашом в руках, то многое становится понятным.

Далее рассмотрим основные этапы становления личности Мотовилова на основании его записок и пересказов Пилуса. «Исключительность» Мотовилова проявилась ещё до его рождения: его отец, Александр Иванович, получив первоначально отказ от своей будущей жены, уходит в Саровский монастырь для принятия монашеского сана. Однажды, «едва успел задремать Саровский послушник, как вдруг увидал, что в просфорню входит святитель Николай и говорит:

– Не монастырь путь твой, Александр, а семейная жизнь. В супружестве с Марией, которая тебя отвергла, ты найдёшь своё счастье, и от тебя произойдёт сын, его ты назовёшь Николаем – он будет нужен Богу. Я – святитель Николай и назначен был покровителем мотовиловского рода...

Сон этот, как и следовало ожидать, изменил направление мыслей Александра Ивановича, и он вышел из Сарова. Вторичное предложение, сделанное им Дурасовой, не было отвергнуто, и от этого предсказанного брака родился... первенец, которому и было дано имя Николай. Это и был наш Николай Александрович Мотовилов»²⁰⁸. Здесь приведены слова Нилуса, пересказавшего это видение по запискам Мотовилова, обнаруженным в 1903 году. Вот как говорит о пребывании своего отца в Сарове сам Мотовилов: «...Услышав от меня (преподобный Серафим. – В. С.), что родитель мой два года жил в Саровской пустыни, в просфорном послушании быв, и потом женился (хотя в скобках скажу – то и по особому святителя Николая Чудотворца повелению было им сделано), сказал мне: “Что же родитель ваш не остался у нас в Сарове? – И потом, помолчав и исполнившись в лице необыкновенным светом, прибавил: – Ну, да слава Богу, батюшко, он и без того в милости и великой милости у Господа Бога, мы с ним братья по душе”»²⁰⁹.

Удивительно, как, живя бок о бок два года, старец Серафим не знал о присутствии послушника из дворян Александра Мотовилова. Может быть, потому, что в списках монашествующих Саровской пустыни такой послушник до сих пор не обнаружен?

Обратим внимание на особое, исключительное обращение преподобного к Мотовилову на «Вы», «Ваше боголюбие», и нигде нет упоминания общеизвестного приветствия старца – «Радость моя!». Хотя по запискам Дивеевских стариц, недавно опубликованным, преподобный обращался ко всем на «ты»: «А ещё раз наказывал нам Батюшка, чтобы всем “ты”, а не “вы” говорить. “Что это за ‘вы’, матушка! Это всё нынешний – то век, то люди придумали. А надо всем ‘ты’ говорить. Вот и вы, матушка, всем без различия ‘ты’ говорите. Так Сам Господь указал нам. Кто паче Бога и выше Его, а и Господу ‘Ты’ говорим, и кольми паче так же должны говорить и человеку”»²¹⁰.

В письмах на имя императора Николая I Мотовилов порой проговаривается, и старец говорит ему «ты», встречается такое обращение и в «Записках», но редко.

Чудеса продолжились при крещении младенца, в Николая вселился бес: «...он закричал чрезвычайно громко, и из чёрных, как смоль, волос сделались белые, как лен»²¹¹ – так утверждает Мотовилов на страницах «Записок» в одном месте. В другом, рассказывая о своём аресте в Корсуни в 1833 году, он утверждает следующее. «И в первую ночь сего ареста от испуга получил белые волосы, носимые мною и доныне вот уже двадцать восьмой год без окрашивания в чёрный цвет, как богоданное свидетельство о моих страданиях за святое Божие дело»²¹². Когда поседел Мотовилов – не столь важно, это пустяк по сравнению с тем, что бес, вселившийся в Мотовилова, вероятно, не отпускал его до самой кончины.

Этот бес «помог» Мотовилову во время обучения в Казанском университете, куда он поступил на словесный (филологический) факультет. «В половине университетского курса с Мотовиловым произошёл случай, необыкновенно характерный как для всего, так и для той эпохи, которая его воспитала. В своих записках он туманно говорит, что “этот случай его поверг в такую бездну отчаяния, что он не мог его пережить, ибо должен был лишиться и своей дворянской чести, и дворянского звания, и быть отдану в солдаты”. По словам Елены Ивановны, этот случай, это страшное несчастье, так потрясшее Мотовилова, был поцелуй, брошенный им в университетском коридоре одной барышне.

Поцелуй этот был замечен начальством, которое придало ему такое значение, что Мотовилов счёл себя окончательно погибшим. Особенно его страшила мысль, что он убьёт свою маменьку. А любил он свою маменьку так, как только могло уметь любить его чистое сыновнее сердце»²¹³.

Во-первых, из этой цитаты можно сделать вывод – эпоха виновата в случившемся, а не предрасположенность юного студента к неадекватным действиям.

Во-вторых, в российских высших учебных заведениях в это время ещё не обучались женщины и «барышня» была явно не из простых посетителей. Сексуальная одержимость Мотовилова начала проявляться у него уже в период студенческой вольницы (когда от роду ему было 14—15 лет).

В-третьих, совершенно непонятное желание сыновнего сердца убить любимую маменьку. Такая безумная мысль была у Мотовилова, и хорошо, что «маменька» была в это время далеко от сына.

Удручённый студент направляется к Чёрному озеру с намерением утопиться, но явление над озером образа Казанской Божией Матери останавливает его от совершения столь тяжкого греха. А вскоре дело удалось замять без последствий.

По окончании университета семнадцатилетний Мотовилов возвращается в родное поместье, где вскоре становится полноправным хозяином, так как умирает мама, оставив сыну большое наследство – имения располагались в трёх губерниях: Нижегородской, Симбирской, Ярославской – и пятнадцатилетнюю сестру на попечении.

Об этом периоде известно очень мало, но некоторое представление можно составить по рассказу самого Мотовилова, который описывает свою беседу со старцем, состоявшуюся в октябре 1831 года.

«Тут батюшка отец Серафим приостановился и как бы задумался, и, вдруг свернув речь на другое, внезапно спросил:

– А что, ваше Боголюбие, вы сделали с девушкой вашего дворового человека, что у вас жила?

Я так и обмер, испугавшись и прозорливости старца, и вместе того, что как бы он не стал бранить меня за мой грех... Но старец, не дожидаясь моего ответа, стал продолжать:

– Святая Церковь Господня в правилах своих соборных так узаконяет, что, если кто поемлет свободную девушку и живёт с нею, тот обязан жениться на ней после, и это долг требует того. Ежели девица не пожелает того, то устроить её жизнь настолько безбедно, чтоб она уже потом по одной тяготе бедности не могла впасть в новые грехи и всегда благодарила бы Господа.

После этих слов мне стало легче на душе.

– Я так и сделал! – сказал я батюшке отцу Серафиму.

– Ну, – отвечал он, – и вельми хорошо, что так вы сделали, и да благословит вас Господь Бог!.. А были ли у вас от неё дети?

Я отвечал:

– Были: сын и дочь!

– Живы ли они?

– Нет!

– Ну, – сказал он, – когда нет, то да упокоит их Господь Бог во Царствии Своём. А когда бы живы были, то надлежало бы вам воспитать их в страхе Божием, ибо, ваше Боголюбие, не надобно презирать и незаконнорождённых детей – они не виноваты в своём появлении на свет. Да и родителей их лучше не осуждать, ибо неосуждение есть половина спасения... Был, например, случай в Греции: вельможа царский, ехавший через реку, увидел девушку, моющую платье. Пленившись её красотой и узнав, что она дочь вдовицы, пребыл с нею. После этого девица эта увидела сон, будто звезда пресветлая скатилась ей в утробу. Некий великий и Боговдохновенный старец, к коему она и мать его обратились, возвещая бывшее, объяснил им, что родится некто великий от этой дочери. И родился батюшка угодник Божий Феодор Сикеот, хранить которого к нему приставил Господь, кроме ангела хранителя, ещё и великомученика Георгия Победоносца... Слава Богу! Вельми хорошо сделали вы, что наградили ту девицу и отдали её замуж... Но, ваше Боголюбие, жизнь велика и в жизни многое случается. Бывают и такие случаи, что вы ли, или другой какой мужчина хоть и не имеете не только никакого близкого дела с девицей, но даже и мало знакомы с нею, а девицу ту станут поносить за вас ли, или за кого другого, и станут говорить: ближняя-де она его и он-де живёт с нею, то хоть и есть пословица, крайне, впрочем, неугодная Богу, что быль-де молодцу – не укор, и хоть мужчин и не укоряют много за это, но девице, даже и сохранившей целомудрие, потеря честного имени и доброй славы – хуже смерти. Молю и прошу, ваше Боголюбие, не презрите словес и не забудьте убогой просьбы моей...

Тут Батюшка поклонился мне до лица земли и вставши продолжал:

– Если когда-нибудь где-нибудь девицу станут поносить за вас, что-де она ближняя и искренняя мотовиловская, а про вас будут говорить, что вы живёте с ней, то хоть бы вы и вовсе не касались её, прошу и умоляю вас – уважьте просьбу убогого Серафима – освятите её себе!

– Как, Батюшка, освятить?

– Не об освящении говорю я: как чистая дева она свята и без того. Освятите её себе в подружив, то есть поймите её себе в жёны, просто сказать – женитесь на ней!

И Батюшка снова, во второй раз, преклонился предо мною до лица земли. Я тоже припал к его ногам и когда встал, то сказал ему:

– Да что это вы, Батюшка? О ком вы говорите? Ведь я уже сказал вам, что та девушка, которая жила у меня, уже пристроена, а новых, поверьте, с тех пор как я задумал жениться на Языковой, а тем более как стал бывать у вас, у меня уже нет ни одной.

– Эх, ваше Боголюбие, какие вы!.. Не о теперешнем времени я вам говорю, а о грядущем. Ведь я вам сказал, что жизнь велика, и в жизни многое случается. Так вот как с вами впереди случится, что вас станут укорять за какую-нибудь девушку, а её поносить за вас, то вот тогда-то не забудьте просьбы и мольбы убогого Серафима – женитесь на девушке этой!

И Батюшка в третий раз поклонился мне, грешному, до лица земли, а я опять упал ему в ноги.

Вставши и прямо глядя мне в глаза, отец Серафим стал зорко в меня всматриваться и, как бы заглянув мне в самую душу, спросил:

– Ну что же, батюшка, исполните вы просьбу убогого Серафима?

И я сказал:

– Если Бог удостоит исполнить, то постараюсь сделать, как вы желаете!

– Ну, – сказал отец Серафим, – благодарю вас! Не забудьте же эту девушку!.. А она, скажу вам я, убогий Серафим, она, как ангел Божий и по душе, и по плоти...

Потом, помолчав некоторое время и всматриваясь в меня проницательно и как бы насквозь пронизывая меня своим взором, он добавил:

– Но, может быть, вы смутитесь, когда я вам скажу её звание?.. Она – простая крестьянка!.. Но не смущайтесь сим, ваше Боголюбие: она и по праотцу нашему Адаму, и по Господе нашем Иисусе Христе сущая вам сестра!

Тут Батюшка стал говорить о том, как нам жить с будущей моей женой, и беседу свою завершил повторением просьбы своей, умоляя не забывать ни просьбы своей, ни беседы, а затем отпустил с миром, ничего уже не говоря о Языковой»²¹⁴.

Сразу оговоримся, кто такая Языкова. Екатерина Михайловна Языкова, годы жизни: 1817—1852-й, проживала в родительском имении, селе Языкове Корсуньского уезда, в 65 верстах от Симбирска. Родная сестра известного русского поэта эпохи романтизма Николая Михайловича Языкова. В 1831 году умирает мама – Екатерина Александровна, в девичестве Ермолова. В 1836 году умирает отец прапорщик Михаил Петрович Языков. В этом же году шестнадцатилетняя Екатерина выходит замуж за известного писателя-славянофила Алексея Степановича Хомякова. Мотовилов в своих «Записках» рассказывает о своём желании заполучить руку и сердце Екатерины Языковой, «страстно любившейся тогда мною, что продолжалось более семи лет – с 1830 года»²¹⁵.

Любить Мотовилов мог девушку и царских кровей, только жених, хотя и богатый, не представлял интереса для дочек из дворянского сословия – страдающий душевным заболеванием и прелюбодей, поэтому неудивительно, что мечты остались мечтами.

Беседа о прелюбодеянии состоялась в 1831 году, если отбросить время на вынашивание первого ребёнка, затем второго, наложница появилась у молодого барина после смерти матери. Вкладывая в уста преподобного оправдание своего греха, Мотовилов объясняет и свою женитьбу на крестьянке Елене Милюковой[82]82
  Елена Ивановна Милюкова (1823—1910) – крестьянка деревни Погиблово Ардатовского уезда Нижегородской губернии. Племянница Марфы Милюковой, прославленной РПЦ. В 1840 году выдана замуж за помещика Н. А. Мотовилова.


[Закрыть]. В 1839 году Мотовилов в очередной раз заболел: «будучи по случаю тяжкой одиннадцатимесячной болезни в одной из келлий Серафимовской общины, за год до женитьбы моей»²¹⁶. Почему Мотовилову разрешили проживание в девичьей общине – непонятно. В это время, вероятно, состоялось знакомство Мотовилова с будущей женой. На каких условиях произошло сближение этой пары, сегодня сказать определённо нельзя. Но ясно одно: ни одна барышня из дворянской семьи не позарилась на болезненного молодого помещика, а вот крестьянка – послушный исполнитель всех его прихотей, оказалась прекрасной партией. 21 октября 1840 года состоялось венчание Мотовилова с Еленой Ивановной Милюковой, «предсказанное» якобы преподобным Серафимом. От этого брака у Мотовиловых родились девять детей: шесть имён выявлены в архиве Ульяновской области (Прасковья, Иван, Александра, Антонина, Екатерина и Мария)²¹⁷, и трое сыновей захоронены рядом с Казанским храмом в Дивееве (Николай, 1842—1847; Митрофан, 1845—1847; Александр, апрель 1851 – 17 июня 1851).

Но вернёмся в 1831 год, когда Мотовилов предпринимает попытку получения места почётного смотрителя Корсунского уездного училища, но, как объясняет сам Мотовилов, вмешиваются масонские силы, которые безрезультатно пытаются опутать его своими сетями, и он получает отказ.

А может быть, отказ был по более прозаической причине – болезнь, которая в этот период одолела Мотовилова? Он говорит о своём физическом недуге, но правильнее было назвать его психическим расстройством. По осени 1831 года Мотовилов отправляется в Саровскую пустынь в надежде получить исцеление от старца Серафима.

Вот как описывает Мотовилов первую свою сознательную встречу с преподобным Серафимом.

«За год до пожалования мне заповеди о служении Божией Матери при Дивеевской обители, великий старец Серафим исцелил меня от тяжких и неимоверных, великих ревматических и других болезней, с разслаблением всего тела и отнятием ног, скорченных и в коленках распухших, и язвами пролежней на спине и боках, коими я страдал неисцельно более трёх лет.

1831 года 9 сентября батюшка отец Серафим одним словом исцелил меня от всех болезней моих. И исцеление это было следующим образом. Велел я везти себя, тяжко больного, из сельца Бритвина, нижегородского лукояновского имения моего к батюшке о. Серафиму; 5 сентября 1831 года я был привезён в Саровскую пустынь; 7 сентября и 8-го, на день Рождества Божией Матери, удостоился я иметь две беседы первыя с батюшкой о. Серафимом, до обеда и после обеда в монастырской келье его, но исцеления ещё не получил. А когда на другой день, 9 сентября, привезён был я к нему в ближнюю его пустыньку близ его колодца, и четверо человек, носившие меня на своих руках, а пятый, поддерживавший мне голову принесли меня к нему, находившемуся в беседе с народом, во множестве приходившим к нему, тогда, возле большой и очень толстой сосны и до сего времени (шестидесятые года истекшего столетия) на берегу речки Саровки существующей, на его сенокосной пажнинке, меня посадили»²¹⁸.

Довольно странное поведение – ты страдаешь, но об исцелении просишь только на четвёртый день и всё это время пятеро мужиков носят тебя на руках как ребёнка, с пролежнями, ревматическими болями и т. д....

«На просьбу мою помочь мне и исцелить меня, он сказал:

– Да ведь я не доктор. К докторам надобно относиться, когда хотят лечиться от болезней каких-нибудь.

Я подробно рассказал ему бедствия мои и что я все три главные способы лечения испытал, а именно: аллопатией – лечился у знаменитых в Казани докторов – Василия Леонтьевича Телье и ректора Императорского Казанского университета Карла Феодоровича Фукса, по знанию и практике своей не только в Казани и России, но и за границей довольно известного медика-хирурга; гидропатией – на Сергиевских минеральных серных водах, ныне Самарской губернии; взял целый полный курс лечения и гомеопатией у самого основателя и изобретателя сего способа Ганнемана через ученика его, пензенского доктора Питерсона, – но ни от одного способа не получил исцеления болезней моих и затем ни в чём уже не полагаю спасения и не имею другой надежды получить исцеления от недугов, кроме как только лишь благодатию Божией. Но будучи грешен и не имеючи дерзновения сам ко Господу Богу, прошу его святых молитв, чтобы Господь исцелил меня.

И он сделал мне вопрос:

– А веруете ли вы в Господа Иисуса Христа, что Он есть Богочеловек, и в Пречистую Его Божию Матерь, что она есть Приснодева?

Я отвечал:

– Верую!

– А веруешь ли, – продолжал он меня спрашивать, – что Господь, как прежде исцелял мгновенно и одним словом Своим или прикосновением Своим все недуги, бывшие на людях, так и ныне также легко и мгновенно может по-прежнему исцелять требующих помощи одним же словом Своим, и что ходатайство к нему Божией Матери за нас всемогуще, и что по сему ходатайству Господь Иисус Христос и ныне также мгновенно и одним словом может исцелить вас?

Я отвечал, что истинно всему этому всею душою моей и сердцем моим верую, и, если бы не веровал, то не велел бы везти себя к нему.

– А если вы веруете, – заключил он, – то вы здоровы уже!

– Как здоров? – спросил я. – Когда люди мои и вы держите меня на руках.

– Нет! – сказал он мне. – Вы совершенно всем телом вашим теперь уже здравы вконец!

И он приказал державшим меня на руках своих людям моим отойти от меня, а сам, взявши меня за плечи, приподнял от земли и, поставив на ноги мои, сказал мне:

– Крепче стойте, твёрже утверждайтесь ногами на земле... вот так! Не робейте – вы совершенно здравы теперь!

И потом прибавил, радостно смотря на меня:

– Вот, видите ли, как хорошо теперь стоите?

...И, довольно потом ещё побеседовав со мною, отпустил меня на гостиницу совершенно здоровым.

Итак, люди мои пошли одни из леса из ближней пустыньки до монастыря, благодаря Бога и дивные милости Его ко мне, явленные в собственных глазах их, а я сам один сел с гостиником отцом Гурием, твёрдо без поддержки людской сидя в экипаже, возвратился в гостиницу Саровской пустыни. А так как многие богомольцы были со мною при исцелении моём, то прежде меня возвратились в монастырь, всем возвещая о великом чуде этом.

Лишь только приехал я, игумен Нифонт и казначей иеромонах Исайя с 24 старцами иеромонахами саровскими встретили меня на крыльце гостиницы, поздравляя меня с милостию Божиею, через великого старца Серафима мне во дни их дарованную. И сим благодатным здоровьем пользовался я восемь месяцев настолько, что никогда подобного сему здоровья и силы не чувствовал в себе до тех пор во всю мою жизнь»²¹⁹.

Исцеление лица из дворянского сословия, если оно было, событие большое в жизни обители, и его должны были зафиксировать в бумагах монастыря, но никаких свидетельств нет. Что удивительно – гостиник Гурий, это впоследствии иеромонах Георгий (Вырапаев), автор второго жизнеописания преподобного Серафима, но в его «Сказании» нет ни слова о таком заметном событии в жизни монастыря, да и самого молодого послушника.

О своём здоровье Мотовилов проговаривается в «Записках», описывая свой арест в 1833 году: «Мне теперь пятьдесят два года (в 1861 году.– А С.), а и тут жизнь бесценна. Судите же, каково было чаять неминуемого расставания с нею на двадцать четвёртом году жизни, полной могучих сил по милости Божией и до сих пор нимало неослабляемых...»²²⁰ То есть Мотовилов здоров до ареста и здоров после. Поэтому не очень верится в правдоподобность болезни автора «Записок».

Многие заболевания действительно возникают на подсознательном уровне психики человека. Излечение слепоты, глухоты, немоты, обездвиживания зачастую лечились старцами. Если человек, такой как Мотовилов, действительно обездвижен и жаждет скорейшего исцеления, и вспоминает о старце Серафиме – вот кто исцелит! Срочно надо ехать! И ожидаемое исцеление происходит. Обычно это происходит сразу после общения со старцем – вот он спаситель! А в нашем случае всё как-то натянуто, размыто и нелогично. Три дня беседовал Мотовилов со старцем, и старец не спросил его, носимого на руках пятью мужиками, об исцелении, и сам болящий, не помня, зачем приехал, засомневался... Тогда исцеления ждать не приходится... Но не в нашем случае.

После исцеления Мотовилов (по его словам): «Часто в течение сего времени и подолгу бывал я в Сарове и неоднократно беседовал с сим великим старцем Серафимом и в одну из бесед его в конце ноября 1831 года имел счастие видеть его светлее солнца в благодатном состоянии наития Святого Духа Божия». Это событие известно сегодня как «Беседа преподобного Серафима с Н. А. Мотовиловым о цели христианской жизни», впервые опубликованная Сергеем Нилусом в газете «Московские новости» от 19 мая 1903 года. Большой интерес представляет «Послесловие» этой публикации: «Глубину значения этого акта торжества Православия не моему перу стать выяснять и подчёркивать, да он и не требует свидетельства о себе, ибо сам о себе свидетельствует с такой несокрушимой силой, что его значения не умалить суесловиям мира сего.

Но если бы кто мог видеть, в каком виде достались мне бумаги Мотовилова, хранившие в своих тайниках это драгоценное свидетельство Богоугодного жития святого Старца! Пыль, галочьи и голубиные перья, птичий помёт, обрывки совсем неинтересных счетов, бухгалтерские, сельскохозяйственные выписки, копии с прошений, письма сторонних лиц – всё в одной куче, вперемешку одно с другим, и всего весу 4 пуда 25 фунтов. Все бумаги ветхие, исписанные беглым и до такой степени неразборчивым почерком, что я просто в ужас пришёл: где тут разобраться?!

Разбирая этот хаос, натыкаясь на всевозможные препятствия – особенно почерк был для меня камнем преткновения, – я, помню, чуть не поддался отчаянию. А тут, среди всей этой макулатуры нет-нет и блеснёт искоркой во тьме с трудом разобранная фраза: “Батюшка отец Серафим говорил мне...” Что говорил? Что скрывают в себе эти неразгаданные иероглифы? Я приходил в отчаяние.

Помню, под вечер целого дня упорного и безплодного труда я не вытерпел и взмолился: “Батюшка Серафим! Неужели же для того ты дал мне возможность получить рукописи твоего 'служки’ из такой дали, как Дивеев, чтобы неразобранными возвратить их забвению?”

От души, должно быть, было моё восклицание. Наутро, взявшись за разбор бумаг, я сразу же нашёл эту рукопись и тут же получил способность разбирать мотовиловский почерк. Нетрудно представить себе мою радость, и как знаменательными мне показались слова этой рукописи: «А я мню, – отвечал мне отец Серафим, – что Господь поможет вам навсегда удержать это в памяти, ибо иначе благость Его не преклонилась бы так мгновенно к смиренному молению моему и не предварила бы так скоро послушать убогого Серафима, тем более что и не для вас одних дано вам разуметь это, а через вас для целого мира...»

Семьдесят долгих лет лежало это сокровище под спудом на чердаках среди разного забытого хлама. Надо же было ему попасть в печать, да ещё когда? Перед самым прославлением святых мощей того, кого Православная церковь начинает просить: «Преподобие отче Серафиме! Моли Бога о нас!»

Странное отношение Елены Ивановны к архиву своего супруга, а если копнуть глубже, то странным является умолчание о факте сошествия Святого Духа на Ближней пустыньке в ноябре 1831 года самим Мотовиловым. В «Записках» упоминается эпизод сошествия Святого Духа на Ближней пустыньке, но ещё не «переписанный набело». Этот факт не зафиксирован и в монастырских записях, что наводит на мысль о более позднем появлении на свет текста «Беседы».

Мотовилов убедил себя и многих окружающих, что он является единственным свидетелем и описателем биографии преподобного Серафима, который якобы много ему рассказал о себе. Мотовилов предпринял поездку в Курск, чтобы встретиться с людьми, знавшими семью преподобного, и записать их воспоминания. Но из этой поездки было мало проку – мы знаем только о закупке двух тысяч саженцев яблонь, вероятно, южных сортов, непригодных к климатическим условиям Нижегородской губернии, и о том, что хозяином гостиницы, в которой остановился Мотовилов, был Полторацкий, а самое главное в описании этого путешествия – это страдания автора и борьба его с бесами.

Тем не менее в «Записках» Мотовилов говорит: «...это относится единственно до полного и совершенно полного жизнеописания самого великого старца Серафима, о написании и издании в свет которого я, как единственно лишь один имеющий, по известным Богу одному причинам, у себя ключ ко всем тайникам его истинно чудной и высокоблагодательнейшей жизни, не только не отрекаюсь, но и весьма рад буду, если Господь благословит молитвами трёх святителей..., – то я и вседушевно желаю вслед за сим в свет издать»²²¹. К 1861 году свет увидели жизнеописания, составленные Сергием, Георгием, Иоасафом, и тут оказывается, что они многое передают неправильно. Мотовилов говорит о молении преподобного на камне, который: «...рассказал мне подробно о подобной борьбе своей 1001-дневной и 1001-ночной, которая в странном искажении моих трудов, неправильно переданных иеромонахом Иоасафом в книге сказаний об отце Серафиме, несоответственно названа стоянием на камнях 1000-дневном и 1000-ночным – с убавкою по 1 дню и по 1 ночи»²²². Все мы понимаем, что трёхлетнее стояние преподобного на камне не следует воспринимать буквально, старец старался совершать свой подвиг, не привлекая внимания ни монашествующих, ни богомольцев, и цифра является условной. Никто с секундомером не следил за правильным исполнением молитвословия преподобного. А тут разница в один день – и это беда вселенская! Вероятнее всего, все эти потуги Мотовилова появились после первых публикаций, которые задели самолюбие Мотовилова: «Как посмели – без меня, очевидца!» Мотовилов – светский человек, знавший преподобного немногим более года, на другой чаше весов священнослужители монастыря, на глазах которых в течение нескольких лет проходила жизнь старца. И кому мы должны больше доверять?

Вспомним рассказ из первого издания книги отца Иоасафа «О восхищении отца Серафима в небесные обители».

«И после всего сказанного, он отечески обнял меня и сказал: “Радость моя! молю тебя, стяжи мирный дух!” И тут же начал объяснять стяжание мирного духа. По словам его, это значит привести себя в такое состояние, чтобы дух наш ничем не возмущался. Надобно быть подобно мёртвому или совершенно глухому и слепому при всех скорбях, клеветах, поношениях и гонениях, которые неминуемо приходят ко всем, желающим идти по спасительным стезям Христовым. Ибо многими скорбями подобает нам внити в Царство Небесное. Так спаслись все праведники и наследовали Царство Небесное, а перед ним вся слава мира сего как ничто, все наслаждения мирские и тени не имеют того, что уготовано любящим Бога в небесных обителях, там вечная радость и торжество.

Для того же, чтобы дать духу нашему свободу возноситься туда и питаться от сладчайшей беседы с Господом, нужно смирять себя непрестанным бдением, молитвою и памятованием Господа. “Вот я, убогий Серафим, для сего прохожу Евангелие ежедневно: в понедельник читаю от Матфея, от начала до конца, во вторник от Марка, в среду от Луки, в четверток от Иоанна, в последние же дни разделяю Деяния и Послания апостольские, и ни одного дня не пропускаю, чтобы не прочитать Евангелия и апостола дневного и святому. Через это не только душа моя, но и самое тело услаждается и оживотворяется оттого, что я беседую с Господом, содержу в памяти моей жизнь и страдания Его и день и ночь славословлю, хвалю и благодарю Искупителя моего за все Его милости, изливаемые к роду человеческому и ко мне недостойному”.