Текст книги "Наталья Гончарова"

Автор книги: Вадим Старк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

При всем этом Дантес, несмотря на ухаживания за Натальей Николаевной даже в присутствии невесты, предстает под пером Карамзиной заботливым женихом, полным чувства «несомненного удовлетворения». С другой стороны, по ее словам, «Пушкин продолжает вести себя самым глупым и нелепым образом; он становится похож на тигра и скрежещет зубами всякий раз, когда заговаривает на эту тему, что он делает весьма охотно, всегда радуясь новому слушателю».

Другая внимательная наблюдательница, графиня Д. Ф. Фикельмон, оценивая новую ситуацию в отношениях Натальи Николаевны и Дантеса, сочувствовала, в отличие от Софьи Николаевны, не Дантесу, а ей: «Бедная женщина оказалась в самом фальшивом положении. Не смея заговорить со своим будущим зятем, не смея поднять на него глаза, наблюдаемая всем обществом, она постоянно трепетала». Наталья Николаевна, как полагала Дарья Федоровна, не могла поверить в то, что Дантес предпочел ей сестру, и «по наивности или, скорее, по своей удивительной простоте, спорила с мужем о возможности такой перемены в его сердце, любовью которого она дорожила, быть может, только из одного тщеславия».

Приближался Новый год с празднествами и балами. 30 декабря Пушкин под заемное письмо взял у ростовщика Юрьева 3900 рублей на три месяца. Накануне Нового года Пушкины провели вечер у Карамзиных, а сам праздник встретили у Вяземских. Среди гостей были А. И. Тургенев, графиня Строганова. Был здесь и Дантес, отказать которому Вяземские в новой ситуации не могли. Он появился в качестве жениха и вечер провел с невестой, при этом стараясь оказаться поближе к Наталье Николаевне. Вяземская рассказывала позднее: «Пушкин с женой был тут же, и француз продолжал быть возле нее». Пушкин был вынужден встретить Новый год в присутствии Дантеса. Глядевшая на поэта со стороны Наталья Викторовна Строганова заметила хозяйке дома, что «у него такой страшный вид, что, будь она его женой, она не решилась бы вернуться с ним домой».

После Нового года, когда Дантес появился в обществе и возобновил свои ухаживания за Натальей Николаевной, в петербургских гостиных вновь заговорили о них. Тургенев, бывший у Вяземских 2 января, участвовал в обсуждении истории Пушкиных и Дантеса, после чего записал в дневнике: «О новостях у Вязем. Поэт – сумасшедший». Однако до свадьбы Дантес всё же вел себя довольно сдержанно, его ухаживания отмечали только в самых близких кругах: у Карамзиных и Вяземских; в большом же обществе он демонстративно выказывал свои чувства по отношению к Екатерине.

Третьего января 1837 года был издан приказ по Кавалергардскому полку: «Выздоровевшего г. поручика барона де-Геккерена числить налицо, которого по случаю женитьбы его не наряжать ни в какую должность до 18 янв., т. е. в продолжение 15 дней». На другой день граф Бенкендорф в записке на имя Натальи Николаевны извещает, что государь, желая сделать приятное ей и ее мужу, посылает тысячу рублей для свадебного подарка Екатерине Николаевне.

Шестого января Пушкин с Натальей Николаевной по приглашению, полученному от Придворной конторы тремя днями ранее, отстояли в церкви Зимнего дворца литургию по случаю праздника Богоявления, участвовали в крестном ходе по залам дворца и набережной, где на Неве была устроена иордань, наблюдали торжественное окропление знамен и штандартов под салют и присутствовали на торжестве в Портретной галерее.

Этим же днем помечено письмо от П. А. Осиповой, которая в ответ на предложение Пушкина купить Михайловское, оставив ему только усадьбу, советовала ему самому остаться хозяином, заложив имение и расплатившись с братом и сестрой: «…и вот вы хозяин Михайловского, а я охотно стану вашей управляющей…» Поздравляя с Новым годом, она пожелала: «Пусть вереница дней этого года будет вполне счастливой для вас и вашей дорогой жены». Накануне, 5 января, Пушкин в письме Павлищеву согласился было на продажу Михайловского: «Пускай Михайловское будет продаваться. Если за него дадут хорошую цену, нам же будет лучше. Я посмотрю, в состоянии ли буду оставить его за собой». Расставаться с Михайловским Пушкину конечно же не хотелось – слишком многое было с ним связано. (Продажа Михайловского так и не состоится, оно останется за детьми поэта.) В любом случае продажа имения требовала времени, а деньги были нужны срочно. Пытаясь их раздобыть, Пушкин обратился 8 января к знакомому Вяземского, тамбовскому помещику и игроку Ф. А. Скобельцыну с письмом, содержавшим просьбу дать взаймы на три месяца три тысячи рублей.

9 января Осипова вдогонку своему первому в 1837 году письму с поздравлением шлет с оказией банку крыжовника и новое послание: «Если бы было достаточно одних пожеланий, чтобы сделать кого-либо счастливым, то вы, конечно, были бы одним из счастливейших смертных на земле…»

Между тем около 9 января приезжают в Петербург Дмитрий и Иван Гончаровы для участия в свадебных торжествах.

9 января, в канун бракосочетания Екатерины Николаевны и Дантеса, А. И. Тургенев, дважды за день встречавшийся с Пушкиным, записал в дневнике: «Я зашел к Пушкину: он читал мне свой pastiche [121]121
  Подделка, пародия (фр.).


[Закрыть]на Вольтера и на потомка Jeanne d’Arc». Речь идет о статье Пушкина «Последний из свойственников Иоанны д’Арк», впервые напечатанной после его смерти в пятом томе «Современника». До публикации приведенной записи Тургенева в 1928 году П. Е. Щеголевым в третьем издании его книги «Дуэль и смерть Пушкина» все полагали, что история о Дюлисе, потомке Жанны д’Арк, вызвавшем на дуэль автора «Орлеанской девственницы», и об отказе Вольтера драться действительно имела место. Н. О. Лернер, а позднее Д. Д. Благой, опираясь на отзыв Тургенева, доказали не только факт мистификации, но связали ее напрямую с раздумьями Пушкина между двумя дуэльными историями с Дантесом. Письмо Дюлиса с вызовом Вольтеру, вышедшее из-под пера Пушкина, дышит тем благородным негодованием, которое владело им самим. Сдержанность и краткость его концовки, вероятно, вполне соотносимы с тем не дошедшим до нас картелем, который был отослан им Дантесу: «Итак, прошу вас, милостивый государь, дать мне знать о месте и времени, также и об оружии, вами избираемом, для немедленного окончания сего дела». Хотя Пушкин был вынужден забрать свой вызов, но по существу его противник старался всеми силами избежать поединка. Отказ от поединка, представлявшийся в пушкинское время невероятным, в мистификации закрепляется последними словами: «Жалкий век! Жалкий народ!», констатирующими полное падение нравов. В статье Пушкина подчеркивается, что «Орлеанская девственница» была напечатана в Голландии – на родине барона Геккерена, а весь пафос вывода о падении нравов направлен против Франции – родины Дантеса.

С. Н. Карамзина сообщила 9 января брату Андрею: «Завтра, в воскресенье, состоится эта удивительная свадьба, мы увидим ее в католической церкви, Александр и Вольдемар будут шаферами, а Пушкин проиграет несколько пари, потому что он, изволите видеть, бился об заклад, что эта свадьба – один обман и никогда не состоится. Всё это по-прежнему очень странно и необъяснимо; Дантес не мог почувствовать увлечения, и вид у него совсем не влюбленный. Катрин во всяком случае более счастлива, чем он». Если вспомнить, что писала Софья Николаевна об отношениях между Дантесом и его невестой всего десятью днями ранее, в канун Нового года, то очевидно, что отношения эти изменились, прежде всего потому, что Дантес стал открыто ухаживать за Натальей Николаевной, вновь возбудив толки в петербургских гостиных. Самого Пушкина более всего беспокоило, что эти толки расходились по России, доходя до тех людей, мнением которых он неизменно дорожил.

Трезвый подход к оценке предсвадебной ситуации продемонстрировала императрица Александра Федоровна, написавшая баронессе Е. Ф. Тизенгаузен: «Мне бы так хотелось иметь через вас подробности о невероятной женитьбе Дантеса. – Неужели причиной его явилось анонимное письмо? Что это – великодушие или жертва? Мне кажется, – бесполезно, слишком поздно».

Десятого января в двух петербургских храмах – православном Исаакиевском и католическом Святой Екатерины – состоялось по двум обрядам венчание Екатерины Гончаровой и Жоржа Дантеса. Пушкин на него не поехал. Наталья Николаевна по его разрешению присутствовала только на венчании и уехала тотчас после обряда, не оставшись на свадебный ужин.

В Исаакиевской церкви при Адмиралтействе, прихожанами которой были тогда Пушкины, венчал новобрачных священник Андрей Райковский. В метрической книге было записано о венчании барона Карла Георга Геккерена, 25 лет, с фрейлиной девицей Екатериной Гончаровой, 26 лет. Поручителями по жениху значатся ротмистр Бетанкур и виконт д’Аршиак, а по невесте – поручик Иван Гончаров, полковник Александр Полетика и нидерландский посланник барон Геккерен. В костеле Святой Екатерины на Невском проспекте обряд проводил настоятель Дамиан Иодзевич, а в качестве свидетелей расписались барон Геккерен, Александр Полетика, Бетанкур, виконт д’Аршиак и граф Строганов. За подписью Екатерины Гончаровой в пункте, касающемся возраста невесты, указано: «Je suis âgée de 29 ans [122]122
  Мне 29 лет (фр.).


[Закрыть]».

Екатерина Николаевна указала свой возраст с некоторым опережением. Поскольку она родилась 22 апреля 1809 года, то 29 лет ей должно было исполниться через три с половиной месяца. Пушкин в письме отцу правильно указал разницу в возрасте между ней и Дантесом в четыре года. В то же время в записи о венчании в Исаакиевской церкви возраст невесты указан неверно. Разницу в сведениях о возрасте, записанных со слов самой Екатерины Николаевны, можно объяснить различной степенью требовательности к их достоверности в католическом и православном храмах. В первом случае запись дается под клятвой и заверяется свидетелями, во втором – делается дьячком на веру без клятв и свидетельских подписей. Так что, как бы ни хотелось невесте показать себя моложе, почти ровесницей жениха, она могла себе это позволить в православном храме, но не могла сделать того же в католическом.

Софья Николаевна Карамзина записала: «Итак, свадьба Дантеса состоялась в воскресенье: я присутствовала при одевании мадемуазель Гончаровой, но когда эти дамы сказали, что я еду вместе с ними в церковь, ее злая тетка Загряжская устроила мне сцену. Из самых лучших побуждений, как говорят, опасаясь излишнего любопытства, тетка излила на меня всю желчь, накопившуюся у нее за целую неделю от нескромных выражений участия: мне кажется, что в доме ее боятся, никто не поднял голоса в мою пользу, чтобы, по крайней мере, сказать, что они сами меня пригласили». Ее братья Александр и Владимир Карамзины были шаферами Екатерины Николаевны. Александр Карамзин, рассказывая в письме брату Андрею о свадьбе, полагал, что вся история подошла к благополучному финалу: «Неделю назад сыграли мы свадьбу барона Эккерна с Гончаровой. Я был шафером Гончаровой. На другой день я у них завтракал. Leur intérieur élegant [123]123
  Их изящно обставленный дом (фр.).


[Закрыть]мне очень понравился. Тому два дня был у старика Строганова (le рèге assis [124]124
  Посаженого отца (фр.).


[Закрыть]) свадебный обед с отличными винами. Таким образом, кончился сей роман a la Balzac к большой досаде с. – петербургских сплетников и сплетниц».

Екатерина Николаевна, направляясь 10 января в церковь в сопровождении братьев Дмитрия и Ивана, навсегда оставляла дом Пушкиных, куда заехала еще только однажды уже после смерти поэта – проститься с Натальей Николаевной, покидавшей Петербург.

Братья Гончаровы тотчас после свадьбы уехали из столицы, даже не попрощавшись с новобрачной, за что получили упреки от нее в письме от 19 января: «Честное слово, видано ли было когда-нибудь что-либо подобное, обмануть старшую сестру так бесцеремонно; уверять, что не уезжают, а несколько часов спустя – кучер, погоняй! и господа мчатся во весь опор по большой дороге. Это бесчестно, и я не могу от вас скрыть, мои дорогие братья, что меня это страшно огорчило, вы могли бы все же проститься со мной». Она называет себя «самой счастливой женщиной на земле», супруга – «ангелом», но признается, что это счастье слишком велико и что оно ее пугает. Из деловой части того же письма мы узнаём, что Дмитрий Николаевич дал Геккерену-младшему обещание выдавать его жене ежегодно по пять тысяч рублей. Это письмо она подписывает уже «Е. Геккерн».

На следующий день после свадьбы в нидерландском посольстве был дан свадебный завтрак; гостям показали и апартаменты новобрачных, по поводу которых Софья Николаевна писала: «Ничего не может быть красивее, удобнее и очаровательно изящнее их комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем лица всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как драмы, так и семейного счастья. Не может быть, чтобы всё это было притворством: для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и притом такую игру им пришлось бы вести всю жизнь!» Тем не менее ей, посвященной во все перипетии отношений между участниками этой истории, не верится в искренность семейства Геккеренов, рассуждения о которых она заканчивает словом «Непонятно!».

На другой день молодожены приехали было с визитом к Пушкиным, но приняты не были. Однако 14 января поэт был вынужден присутствовать на обеде у Г. А. Строганова. Данзас, конечно же со слов Пушкина, вспоминал: «На свадебном обеде, данном графом Строгановым в честь новобрачных, Пушкин присутствовал, не зная настоящей цели этого обеда, заключавшейся в условленном заранее некоторыми лицами примирения его с Дантесом. Примирение это, однако, не состоялось, и, когда после обеда барон Геккерен, отец, подойдя к Пушкину, сказал ему, что теперь, когда поведение его сына совершенно объяснилось, он, вероятно, забудет все прошлое и изменит настоящие отношения свои к нему на более родственные, Пушкин отвечал сухо, что, невзирая на родство, он не желает иметь никаких отношений между его домом и г. Дантесом».

Вечером этого дня Пушкины были у французского посланника де Баранта. Тургенев сделал в дневнике очередную краткую запись: «Бал у французского посла. Прелесть и роскошь туалетов. Пушкина и ее сестра». Вероятно, на этом балу произошел тот инцидент между Пушкиным и Екатериной Николаевной, о котором позднее в ходе суда говорил Дантес в свое оправдание: якобы Пушкин, подойдя к его жене, предложил ей выпить за его здоровье, а когда она отказалась, то пригрозил: «Берегитесь! Я принесу вам несчастье». По его же словам, Пушкин подсаживался к сестрам, говоря: «Чтобы видеть, каковы вы вместе, каковы у вас лица, когда вы разговариваете». Свои впечатления от четы Геккеренов на балу у французского посла передал и П. А. Вяземский: «Мадам Геккерен имела счастливый вид, который молодил ее на десять лет». Ироничный князь Вяземский знал, конечно, о значительной разнице в возрасте между молодоженами. Отметив, что Екатерина много танцевала, он добавил, что «муж тоже много танцевал, и никакая тень брачной меланхолии не легла на черты его лица, такого красивого и выразительного».

Геккерены избрали для себя в те дни ту линию поведения, которая выставляла их в самом выгодном свете. Дантес демонстрировал свое безоблачное счастье, держался вблизи супруги, так что окружающим картина их семейного счастья представлялась самой идиллической. На этом фоне мрачный и раздраженный Пушкин своим поведением вызывал недоумение. Друзья поэта продолжали обсуждать ситуацию, нежелание его общаться с Дантесом. Тургенев после одного из вечеров у Вяземских записывает: «…о Пушкиных, Гончаровой, Дантесе-Геккерне». Друзья, стремившиеся предотвратить дуэль любым путем, старались убедить Пушкина: раз он уверен в невинности своей жены, в чем уверены и они сами, да и в свете на самом деле убеждены в том же, то зачем мучиться? не лучше ли если не примириться с Дантесом, то хотя бы соблюдать внешние нормы общения? На это Пушкин возражал, что ему недостаточно уверенности друзей и светского Петербурга, что до других, не принадлежащих к большому свету кругов, информация доходит в искаженном виде, распространяется по России, которой он принадлежит, и что ему дорого его незапятнанное имя в глазах всех, а не избранных.

То, что Дантес всего лишь ловко исполнял роль счастливого молодожена, вводя в заблуждение окружающих, понял позднее Александр Карамзин, писавший: «А Дантес, руководимый советами своего старого неизвестно кого, тем временем вел себя с совершеннейшим тактом и, главное, старался привлечь на свою сторону друзей Пушкина. Нашему семейству он больше, чем когда-либо, заявлял о своей дружбе, передо мной прикидывался откровенным, делал мне ложные признания, разыгрывал честью, благородством души и так постарался, что я поверил его преданности госпоже П.<ушкиной>, его любви к Екатерине Г.<ончаровой>, всему тому, одним словом, что было наиболее нелепым, а не тому, что было в действительности». Более наблюдательный Жуковский тотчас отметил неискренность поведения Дантеса: «После свадьбы. Два лица. Мрачность при ней. Веселость за ее спиною. – При тетке ласка к жене; при Александрине и других, кои могли бы рассказать, des brusqueries [125]125
  Грубости (фр.).


[Закрыть]. Дома же веселость и большое согласие». То, что происходило вокруг Натальи Николаевны, замечали почти все. Тургенев после детского бала у Вяземских, состоявшегося 15 января, в день рождения их дочери Надежды, лаконично отметил в дневнике: «Пушкина и сестры ее». Поэт на этом балу сказал Екатерине Николаевне: «Берегитесь, вы знаете, что я зол, и что я кончаю всегда тем, что приношу несчастие, когда хочу». У самих Пушкиных что-то (неизвестно, что именно) отмечали 16 января. К обеду у них собрались гости, а об угощении свидетельствует записка Пушкина в ресторан Фильета с просьбой о присылке паштета из гусиной печенки на 25 рублей, а в погребе Рауля в этот день было куплено восемь бутылок вина.

Семнадцатого января Пушкин получил письмо от П. А. Осиповой с сообщением о приезде в Петербург ее дочери, баронессы Е. Н. Вревской, а от привезшей письмо гувернантки узнал и записал на его последней странице адрес: «8 линия. Вревская». На другой день он навестил Евпраксию Николаевну, о чем она написала мужу: «Вчера я была очень удивлена появлением Пушкина, который пришел меня повидать, как только узнал о моем приезде… Он меня очень благодарил за твое намерение купить Мих<айловское>. Он мне признался, что он ничего другого не желал, как чтобы мы стали владельцами этого имения. Он хотел нам продать свою часть». Евпраксия Николаевна еще в начале января приехала в Петербург из своего Голубова, но только теперь Пушкин узнал ее адрес и с тех пор часто и подолгу бывал у нее вплоть до дня, предшествовавшего дуэли с Дантесом. Ей пересказывал он все те сплетни, которые рождались в свете по поводу его семейной жизни. На ее взгляд, все это был вздор, но Пушкин видел в нем посягательство на свою честь и святость семейного очага. Пересказывал он и то, что передавала ему Наталья Николаевна, что, по мнению Вревской, подливало масло в огонь и будоражило и так чрезвычайно раздраженного Пушкина. Откровенный с Евпраксией по давней привычке, он представал перед ней, мучимый ревностью и, как она полагала, двусмысленностью своего положения.

Между тем в свете продолжали отмечать свадьбу Дантеса и Екатерины Николаевны. Рауты и вечера следовали один за другим. В понедельник 18 января Пушкины посетили раут у саксонского посланника Люцероде, где в честь молодых устроены были танцы. Тургенев в этот вечер имел разговор с Натальей Николаевной, записав в дневнике, «…долго говорил с Нат. Пушкиной и она от всего сердца». Вяземский писал: «…В полночь поехал к Люцероде, которые устроили вечер для молодых Геккеренов. Вечер был довольно обычный, народу было мало». Таким образом, существует два свидетельства об этом вечере, причем в первом прямо говорится о присутствии на вечере Натальи Николаевны, но ни в одном нет указания на то, что Пушкин также был у саксонского посланника. Представляется маловероятным, чтобы Пушкин отпустил жену одну на вечер с танцами, на котором заведомо должен был присутствовать Дантес, однако несомненных свидетельств его пребывания у Люцероде нет. Если учесть, что намерение превратить обычный раут в танцевальный вечер могло возникнуть в последний момент, то не исключено, что Пушкин отпустил дам одних.

Всю эту неделю, когда Дантес был освобожден от несения службы, а празднества в честь новобрачных следовали одно за другим, свет хотя и отметил внимание к Наталье Николаевне со стороны новоявленного родственника, но не увидел в нем ничего нового, а лишь счел возвращением к старому. Но уже через два дня был замечен резкий перелом в поведении Дантеса: он стал проявлять дерзость по отношению к Наталье Николаевне. Обычно считается, что Дантес начал бравировать, чтобы доказать всем, что он не боялся дуэли. Однако это не совсем логично: общественное мнение и так было на его стороне. Произошел некий случай, в корне изменивший поведение Дантеса по отношению к Наталье Николаевне. И этим случаем представляется подстроенное Идалией Полетикой свидание Дантеса с женой Пушкина.