Текст книги "Наталья Гончарова"

Автор книги: Вадим Старк

Первое письмо Пушкина, написанное 22 сентября, Наталья Николаевна получила 25-го. Тогда же ему пришло «длинное» письмо от нее. 26 сентября, едва отправив второе письмо (пришедшее в Петербург 29 сентября вечером), он получил от жены сразу три послания, в ответ на которые отослал свое третье письмо от 27 сентября. Оно достигло адресата 30 сентября вечером. Четвертое письмо Пушкина от 30 сентября писалось в ответ на пятое письмо жены. Наталья Николаевна получила его вечером 4 октября. Это письмо Пушкин начинает с благодарности: «Теперь спасибо за твое милое, милое письмо», а затем подсчитывает, когда жена должна была получить его первое послание. Правильно рассчитав, что это было в воскресенье 25 сентября, он ожидал «грозы». Она «разразилась» в шестом письме Натальи Николаевны, отправленном из Петербурга после получения второго его письма. В своем последнем, пятом письме, отправленном 3 октября, Пушкин по пунктам отвечает на упреки жены. В ответ на упрек, что, приехав в Москву 21 сентября, письмо он отправил только на следующий день, Пушкин пишет: «Русский человек в дороге не переодевается и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь?» Этого оправдания показалось недостаточно, и он добавляет второе: «В Москве письма принимаются до 12 часов – а я въехал в Тверскую заставу ровно в 11, следственно и отложил писать к тебе до другого дня». В ответ на обвинения жены Пушкин выдвигает встречные: «Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата? Виновата 1) потому, что всякий вздор забираешь себе в голову, 2) потому что пакет Бенкендорфа (вероятно важный) отсылаешь с досады на меня бог ведает куда, 3) кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом, да еще жалуешься на свое положение, будто бы подобное Нащокинскому! Женка, женка!.. но оставим это. Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты, доишь кормилицу. Ай да хват баба! что хорошо, то хорошо. Здесь я не так-то деятелен. Насилу успел написать две доверенности, а денег не дождусь». Речь шла о доверенностях на Нащокина для перезаклада двухсот душ и на М. И. Калашникова для получения в Нижегородской гражданской палате свидетельства о том, что на Кистеневе нет никаких исков. Перезаклад крестьян, несмотря на все хлопоты, так и не состоится, так что и этих денег Пушкин не получит.

Однако не только заботы о Маше, взаимная ревность и деловые сообщения составляют содержание переписки между Москвой и Петербургом. Наталье Николаевне первой Пушкин сообщает о новом литературном замысле. Имеется в виду «Дубровский», главный герой которого первоначально был назван Островским, а героиня – сразу же именем новорожденной дочери: «Мне пришел в голову роман, и я вероятно за него примусь». Но только 21 октября, уже в Петербурге, роман будет начат. В Москве же поэта отвлекали дела денежные, которые он частью решил, а частью переложил на Нащокина. Лейтмотив его писем к жене можно выразить словами последнего письма: «Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить». Не завершив всех дел, замученный тоской и ревматизмом, неожиданно прихватившим его, Пушкин так же стремительно, как он приехал в Москву, отбыл из нее все тем же «поспешным дилижансом» 10 октября и на этот раз всего через два дня уже был в Петербурге. Возвратясь, Пушкин нашел, как он сообщает Нащокину в письме от 2 декабря, «большие беспорядки в доме, принужден был выгонять людей, переменять поваров, наконец – нанимать новую квартиру».

В третий раз Пушкины расстаются в конце лета 1833 года. Оставив Наталью Николаевну с детьми на Черной речке, Александр Сергеевич отправляется в четырехмесячную поездку в Болдино с посещением Казанской и Оренбургской губерний для сбора материала о пугачевщине, с заездом в Ярополец и Москву. Этот маршрут был оговорен с женой, которую он впервые оставлял на столь длительный срок: две его предыдущие поездки ограничивались двумя-тремя неделями. Выезжает он вместе с Соболевским 17 августа, не дождавшись Натальина дня, и с дороги, как всегда, расспрашивает о домашних делах, беспокоится о детях.

Первое письмо он отправил ей из Торжка 20 августа: «Милая женка, вот тебе подробная моя Одиссея. Ты помнишь, что от тебя уехал я в самую бурю. Приключения мои начались у Троицкого мосту. Нева была так высока, что мост стоял дыбом; веревка была протянута, и полиция не пускала экипажей. Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами. По счастию, ветер и дождь гнали меня в спину, и я преспокойно высидел всё это время. Что-то было с вами, петербургскими жителями? Не было ли у вас нового наводнения? что, если и это я прогулял? досадно было бы». Путь от Петербурга до Торжка, где Пушкину надо было сворачивать на Ярополец, занял два дня: «Вчера прибыли мы благополучно в Торжок, где Соболевский свирепствовал на нечистоту белья. Сегодня проснулись в 8 часов, завтракали славно, а теперь отправляюсь в сторону, в Ярополец – а Соболевского оставляю наедине с его швейцарским сыром. Вот, мой ангел, подробный отчет о моем путешествии. Ямщики закладывают коляску шестерней, стращая меня грязными, проселочными дорогами. Коли не утону в луже, подобно Анрепу [70]70
  Знакомый Пушкина генерал-майор Р. Р. Анреп, страдавший душевной болезнью, во время одного из ее приступов в 1830 году забрел в болото, откуда его извлекли через два дня. Его повезли в Москву, но по пути он скончался.


[Закрыть], буду писать тебе из Ярополица. От тебя буду надеяться письма в Синбирске. Пиши мне о своей груднице и о прочем. Машу не балуй, а сама береги свое здоровье, не кокетничай 26-го. Да бишь! не с кем. Однако все-таки не кокетничай».

Двадцать шестого августа, как раз в Натальин день, в Зимнем дворце устраивался традиционный бал в честь Бородинской годовщины; его всегда открывал император, которого и имеет в виду Пушкин, говоря, что кокетничать «не с кем». Николай I еще 16 августа отбыл на пароходе за границу для встречи в богемском Фридланде с прусским и австрийским монархами; но из-за бури император вернулся назад и только 19 августа, уже сухим путем, отбыл в Европу. Ввиду отсутствия царя традиционный бал в Зимнем дворце был отменен.

Следующее письмо, от 21 августа, Пушкин неожиданно отправил из Павловского, имения Павла Ивановича Вульфа: «Ты не угадаешь, мой ангел, откуда я к тебе пишу: из Павловска; между Берновом и Малинниками, о которых вероятно я тебе много рассказывал. Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо Вульфовых поместий, и решился их посетить». Пушкин, выбрав отнюдь не кратчайшую дорогу на Ярополец, конечно же заранее решил, что посетит Малинники и Павловское, в которых не был с осени 1829 года, но не хотел тем тревожить Наталью Николаевну. Он знал, что Прасковья Александровна тем летом жила в Тригорском, а потому неудивительно, что он сразу направился в Павловское: «В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу Ивановичу, который обрадовался мне, как родному. Здесь я нашел большую перемену. Назад тому 5 лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями; но уланы переведены, а барышни разъехались; из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники; но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках вместо всех Аннет, Евпраксий, Саш, Маш etc., живет управитель Прасковии Александровны, Рейхман, который поподчивал меня шнапсом». Пушкин не случайно подчеркивает, что «барышни разъехались». Однако по пути, прямо на большой дороге между Павловским и Малинниками, располагалось имение Вельяшевых, объехать которое просто было невозможно. Катеньке Вельяшевой было посвящено стихотворение, которое, несомненно, Наталья Николаевна хорошо знала:

 
Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры.
Ваши синие глаза.
Хоть я грустно очарован
Вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован
Я в губернии Тверской,
Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел.
Упиваясь неприятно
Хмелем светской суеты,
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты,
Легкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.
Если ж нет… по прежню следу
В ваши мирные края
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября.
 

Пушкин и тут успокаивает жену: «Вельяшева, мною некогда воспетая, живет здесь в соседстве. Но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу».

Пушкин, когда-то, живя в тверских поместьях, писавший: «…деревенскую жизнь я очень люблю», – на два дня окунулся в нее: «Здесь объедаюсь я вареньем и проиграл три рубля в двадцать четыре роббера в вист. Ты видишь, что во всех отношениях я здесь безопасен. Много спрашивают о тебе; так же ли ты хороша, как сказывают – и какая ты: брюнеткаили блондинка, худинькаяили плотнинькая?»

В письме из Павловского Пушкин ни словом не помянул тверских барышень, которые как раз и должны были интересоваться внешностью Натальи Николаевны, зато описал сцену отъезда из Торжка: «Забыл я тебе сказать, что в Ярополице (виноват: в Торжке) толстая M-lle Pojarsky, та самая, которая варит славный квас и жарит славныя котлеты, провожая меня до ворот своего трактира, отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас у самого такая красавица, что я встретя ее ахнула. А надобно тебе знать, что M-lle Pojarsky ни дать ни взять M-me George [71]71
  Пушкин имел в виду знаменитую французскую актрису Маргариту Жозефину Веммер, прозванную мадемуазель Жорж (M-lle George) (1787–1867). В 1808 году она дебютировала на русской сцене, играла в Петербурге и Москве. Пушкин упомянул ее в статье «Мои замечания о русском театре», назвав ее «бездушной французской актрисой». По словам П. А. Вяземского, она обладала «греческим, ваяльным, царственным обликом и станом». По другой версии, речь идет об акушерке Натальи Николаевны.


[Закрыть], только немного постаре. Ты видишь, моя женка, что слава твоя распространилась по всем уездам. Довольна ли ты?»

Вряд ли Дарья Евдокимовна Пожарская запомнила Наталью Николаевну со времени их проезда в мае 1831 года; скорее она видела ее в Петербурге, где бывала даже при дворе, готовя по заказу императора свои знаменитые котлеты.

Предполагая, что жена получит письмо уже после своих именин. Пушкин пишет ей строки, которые не могли не произвести на нее самого приятного впечатления: «Прощай, моя плотнинькая брюнетка (что ли?). Я веду себя хорошо, и тебе не за что на меня дуться… Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете – а душу твою люблю я еще более твоего лица. Прощай, мой ангел, цалую тебя крепко». В том же письме он сообщает дальнейший маршрут: «Завтра чем свет отправляюсь в Ярополиц, где пробуду несколько часов и отправлюсь в Москву, где, кажется, должен буду остаться дня три».

Выехав из Яропольца в ночь на 25 августа, Пушкин по пути в Москву завернул в Захарово и провел там два часа, вдохнув воздух детства. Дочь Арины Родионовны Марья вспоминала: «Летом… хлеб уж убрали, так это под осень, надо быть, он приезжал-то. Я это сижу, смотрю: тройка! я эдак… а он уж ко мне в избу-то и бежит… Пока он пошел по саду, я ему яишенку-то и сварила; он пришел, покушал… „Всё наше решилось, говорит, Марья; все, говорит, поломали, всё заросло!.. Прощай, говорит, Марья!“».

В тот же день в полдень Пушкин прибыл в Москву, в гончаровский дом на Большой Никитской. Первым делом он отправился к Нащокину, от которого узнал, что деньги, взятые по его просьбе у ростовщика Юрьева, отосланы Наталье Николаевне. «Теперь я спокоен», – пишет он жене на другой день.

Утром 26 августа, в Натальин день, он начинает письмо жене с поздравления: «Поздравляю тебя с днем твоего ангела, мой ангел, цалую тебя заочно в очи – и пишу тебе продолжение моих похождений – из антресолей вашего Никитского дома…» В доме жил один Николай Афанасьевич, но зятя не принял. Обедал же Пушкин с друзьями у братьев Киреевских в Трехсвятском тупике у Красных ворот, поднимая бокалы за именинницу. На другой день он пишет жене: «Вчера были твои имянины, сегодня твое рождение. Поздравляю тебя и себя, мой ангел. Вчера пил я твое здоровье у Киреевского с Шевыревым и Соболевским; сегодня буду пить у Судиенки. Еду послезавтра – прежде не будет готова моя коляска».

В день рождения жены, 27 августа, Пушкин сообщает Наталье Николаевне: «Обедал у Судиенки, моего приятеля, товарища холостой жизни моей. Теперь он женат, и он сделал двух ребят, и он перестал играть – но у него 125,000 доходу, а у нас, мой ангел, это впереди. Жена его тихая, скромная, не красавица. Мы отобедали втроем, и я, без церемонии, предложил здоровье моей имянинницы, и выпили мы все не морщась по бокалу шампанского». Вечером вновь пили за Наталью Николаевну: «Вечер у Нащокина, да какой вечер! Шампанское, лафит, зазженный пунш с ананасами – и все за твое здоровье, красота моя». Именно здоровья жене Пушкина в ту пору не хватало. Вяземский, приехавший 26 августа поздравить ее с днем рождения и именинами, заметил, что она «всё еще довольно худо оправляется».

Наконец, после еще нескольких встреч и прощального вечера у Нащокина, 29 августа Пушкин пустился в путь, о чем и написал жене: «Нащокин провожал меня шампанским, жженкой и молитвами… он задал мне прощальный обед со стерлядями… усадили меня в коляску, и я выехал на большую дорогу».

Второго сентября он пишет жене уже из Нижнего Новгорода: «Мой ангел, кажется, я глупо сделал, что оставил тебя и начал опять кочевую жизнь. Живо воображаю первое число. Тебя теребят за долги, Параша, повар, извозчик, аптекарь, М-me Sichler etc, а у тебя нет денег, Смирдин перед тобой извиняется, ты беспокоишься – сердишься на меня – и поделом. А это еще хорошая сторона картины – что если у тебя опять нарывы, что, если Машка больна? А другие, непредвиденные случаи… Пугачев того не стоит. Того и гляди, я на него плюну – и явлюсь к тебе. Однако буду в Симбирске, и там ожидаю найти писем от тебя. Ангел мой, если ты будешь умна, т. е. здорова и спокойна, то я тебе из деревни привезу товару на сто рублей, как говорится».

Утром 8 сентября Пушкин написал очередное короткое письмо Наталье Николаевне: «Мой ангел, здравствуй. Я в Казани с 5, и до сих пор не имел время тебе написать слова. Сей час еду в Симбирск, где надеюсь найти от тебя письмо. Здесь я возился со стариками современниками моего героя, объезжал окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону. Погода стоит прекрасная, чтоб не сглазить только. Надеюсь до дождей объехать всё, что предполагал видеть, и в конце сент. быть в деревне. Здорова ли ты? здоровы ли вы? Дорогой я видел годовую девочку, которая бегает на карачках, как котенок, и у которой уже два зубка. Скажи это Машке. Здесь Баратынский. Вот он ко мне входит. До Симбирска. Я буду говорить тебе о Казани подробно – теперь некогда. Цалую тебя». Подлинник этого письма сохранился. На нем имеются почтовые штемпеля: «Казань 1833 сен. 11» и «Получено 1833 сен. 21 вечер». Это письмо было отправлено Пушкиным еще на Черную речку, но рукою почтового чиновника сделано исправление адреса с неправильно прописанной фамилией домовладельца: «Д.<ом> Оливе».

Уже из села Языкова, принадлежавшего Николаю Михайловичу Языкову и его братьям, Пушкин пишет 12 сентября последнее письмо, адресованное Наталье Николаевне на дачу, хотя оно, вероятно, ее там уже не застало. Давая отчет о пребывании в Казани, Пушкин все в том же ироническом стиле, употребляемом им, когда дело касалось визитов к дамам, пишет об Александре Андреевне Фукс, даже не называя ее: «Я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на вечер к одной blue stockings [72]72
  Синему чулку (англ.).


[Закрыть], сорокалетней, несносной бабе с вощеными зубами и с ногтями в грязи. Она развернула тетрадь и прочла мне стихов двести, как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей стихи и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений. Я так и ждал, что принужден буду ей написать в альбом – но Бог помиловал, однако она взяла мой адрес и стращает меня перепискою и приездом в П. Б., с чем тебя и поздравляю». На самом деле Александра Андреевна, судя по известному ее портрету, была если и не красавицей, то во всяком случае вполне привлекательной, и было ей в ту пору не 40, а только 28 лет. М. Ф. де Пуле писал, что она была «очень недурна собой, умна и от дяди унаследовала страсть к стихотворству, которым занималась с увлечением с молодых лет».

В свое время Н. О. Лернер в статье «Ревность Н. Н. Пушкиной» рассматривал резкий отзыв о Фукс как «вынужденную и довольно невинную хитрость» со стороны Пушкина, знавшего, что «появление в его доме умной и приятной женщины, да еще его поклонницы, не пройдет ему даром со стороны Натальи Николаевны, и он, как говорится, „забежал вперед“ и в предвидении приезда Фукс в Петербург разругал в письме к жене свою казанскую почитательницу. Надеясь, что после такого отзыва о ней жена ревновать его не станет и домашний мир не будет нарушен». Примеры подобной «невинной хитрости» в письмах Пушкина мы наблюдаем и тогда, когда те, в отношении которых она предпринята, вовсе и не собирались наносить визит семейству Пушкиных, так что можно говорить о выработанной манере, в которой Пушкин рассказывал жене о других женщинах.

Свое подробное письмо с рассказом о Казани и знакомстве с Фукс Пушкин закончил указанием дальнейшего маршрута: «Сегодня еду в Симбирск, отобедаю у губернатора и к вечеру отправлюсь в Оренбург, последняя цель моего путешествия».

Десятого сентября Пушкин уже оказался в Симбирске и с утра нанес визит губернатору Александру Михайловичу Загряжскому, родственнику Натальи Николаевны, на чье имя она посылала письма, адресованные мужу. «Третьего дня, – пишет он 12 сентября, – прибыл я в Симбирск и от Загряжского принял от тебя письмо. Оно обрадовало меня, мой ангел, – но у тебя нарывы, а ты пишешь мне четыре страницы кругом». В этом большом письме как раз и сообщила Наталья Николаевна о приискании ею новой квартиры. Пушкин откликается на дошедшие до него домашние новости, в частности о найме квартиры: «Если дом удобен, то нечего делать, бери его – но уж по крайней мере усиди в нем». Ответ Пушкина уже ничего изменить не мог, так как ко времени, когда он дошел до Петербурга, Наталья Николаевна квартиру уже сняла. Это письмо и два следующих Пушкин, не зная нового адреса, отправляет на имя тетки жены, Екатерины Ивановны Загряжской – «В С. Петербург в Зимнем дворце. Для дост. Н. Н. Пушкиной».

До нашего времени дошла «Генеральная карта Екатеринославской губернии» 1821 года с надписью Пушкина на обороте: «Карта, принадлежавшая Александру Павловичу (Александру I. – В. С.).Получена в Симбирске от А. М. Загряжского 14 сент. 1833». О своих дальнейших планах Пушкин сообщил жене: «Я путешествую, кажется, с пользою, но еще не на месте и ничего не написал. И сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться».

Четырнадцатого сентября, в канун переезда Натальи Николаевны в город на новую квартиру, Пушкин сообщает из Симбирска: «Третьего дня, выехав ночью, отправился я к Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Чорт его побери, дорого бы дал я, чтоб его затравить. На третьей станции стали закладывать мне лошадей – гляжу, нет ямщиков – один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой; по этой на станциях везде по 6 лошадей, а почта ходит четыре раза в неделю. Повезли меня обратно – я заснул – просыпаюсь утром – что же? не отъехал я и пяти верст. Гора – лошади не взвезут – около меня человек 20 мужиков. Чорт знает как Бог помог – наконец взъехали мы, и я воротился в Симбирск. Дорого бы я дал, чтоб быть борзой собакой; уж этого зайца я бы отыскал. Теперь еду опять другим трактом. Авось без приключений».

В письме от 19 сентября, уже из Оренбурга, Пушкин предупреждает упреки Натальи Николаевны: «Что, женка? скучно тебе? Мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел. Взялся за гуж, не говори, что не дюж – то есть: уехал писать, так пиши же роман за романом, поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит – я и в коляске сочиняю, что ж будет в постеле?» Там же, бранясь по поводу своего камердинера Гаврилы, Пушкин поминает добрым словом прежнего, Ипполита, и беспокоится, как жена справляется с прислугой в доме: «Свет-то мой Ипполит! кстати о Хамовом племени: как ты ладишь своим домом? Боюсь, людей у тебя мало; не наймешь ли ты кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе ладить? Всё это меня беспокоит – я мнителен, как отец мой. Не говорю уж о детях. Дай Бог им здоровья – и тебе, женка». Заканчивая оренбургское письмо и обещая в следующий раз писать уже из Болдина, Пушкин шутливо утешает Наталью Николаевну: «Как я хорошо веду себя! как бы ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю – и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику. Знаешь ли ты, что есть пословица: На чужой стороне и старушка Божий дар. То-то, женка. Бери с меня пример».

Первого октября 1833 года, в воскресенье, Пушкин достигает наконец Болдина. На другой день он пишет жене: «Что с вами? здорова ли ты? здоровы ли дети? сердце замирает, как подумаешь. Подъезжая к Болдину, у меня были самые мрачные предчувствия, так что не нашед о тебе никакого известия, я почти обрадовался – так боялся я недоброй вести. Нет, мой друг: плохо путешествовать женатому; то ли дело холостому? ни о чем не думаешь, ни о какой смерти не печалишься…»

Пушкин опасается: «Того и гляди, избалуешься без меня, забудешь меня – искокетничаешься. Одна надежда на Бога да на тетку…» – и, в свою очередь, успокаивает жену: «Честь имею донести… я перед тобою чист как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70 и 80-летними старухами – а на молоденьких засцых шестидесятилетних и не глядел». Заканчивается письмо выражением намерений: «Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и п<рибыть> [73]73
  Письмо прорвано в нескольких местах.


[Закрыть]к тебе с добычею. В воскресенье приходит почта в Абрамово, наде<юсь> письма – сегодня понедельник, неделю буду его ждать. Прости – оставляю тебя для Пуг<ачева>».

Наталья Николаевна Гончарова (Пушкина). Рисунки в рукописях А. С. Пушкина. 1830–1833 гг.

Ожидание вестей от Натальи Николаевны, оставленной Пушкиным в Петербурге в день начала очередного наводнения, и сожаление, что пропустил («прогулял») это зрелище, вызвало обращение к поэме, в центре которой находится описание знаменитого петербургского наводнения 7 ноября 1824 года, свидетелем которого поэт тоже не был, так как оно случилось в пору его михайловской ссылки. Перед начальным стихом «На берегу Варяжских волн» пометой «6 окт.» обозначено начало черновой рукописи поэмы «Медный всадник». В этот день Пушкин набросал 11 стихов «Вступления» и приступил к работе над следующей строфой. На листе с описанием наводнения у строк«…Челн по ней стремился одиноко» и под отдельно вынесенной и зачеркнутой строкой «В Европу прорубить…» нарисованы профили Натальи Николаевны. Особенно тщательно прорисован второй набросок, сделанный на заштрихованном фоне. Он близок к тому единственному портрету Натальи Николаевны, который был исполнен при жизни Пушкина А. П. Брюлловым. Так воспоминания о Петербурге слились с воспоминаниями о жене.

Через неделю, 8 октября, Пушкин, как и ожидал, получает от нее сразу два письма. Рассказы жены вызывают его беспокойство. «Не стращай меня, женка, – пишет он в ответ, – не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать, – и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, и я буду работать и спешить». По всей видимости, Наталья Николаевна не без умысла, чтобы вызвать ревность мужа и, быть может, заставить его поскорее вернуться, весьма добросовестно описала в этих письмах свою жизнь, не преминув упомянуть своих старых и новых поклонников. Не случайно Пушкин, рассказав, как ему работается, вновь переводит разговор на известия, полученные от жены: «Вот уж неделю, как я в Болдино, привожу в порядок мои записки о Пуг., а стихи пока еще спят. Коли царь позволит мне Записки, то у нас будет тысяч 30 чистых денег. Заплотим половину долгов, и заживем припеваючи. Очень благодарю за новости и за сплетни… Безобразов умно делает, что женится на к.<няжне> Хилковой. Давно бы так.

Лучше завести свое хозяйство, нежели волочиться за чужими женами и выдавать за свои чужие стихи» [74]74
  Сергей Дмитриевич Безобразов, флигель-адъютант с 1831 года, ротмистр лейб-гвардии Кирасирского полка, принадлежал к числу поклонников Натальи Николаевны. Его свадьба с княжной Любовью Александровной Хилковой, о которой жена пишет Пушкину как о деле решенном, состоялась уже после возвращения поэта в Петербург 10 ноября 1833 года. Их, по выражению Пушкина, «семейная история» с бурными сценами ревности вызвала скандал в обществе. Безобразову только после свадьбы стало известно о связи его жены, еще в бытность ее фрейлиной императрицы, с Николаем I. 1 января 1834 года Пушкин запишет в дневнике: «Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодою своей женой. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до драки и даже до ножа. – Он прогнал всех своих людей, не доверяя никому. Третьего дня она решилась броситься к ногам государыни, прося развода или чего-то подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошел с ума». Через несколько дней в дневнике появится новая запись: «В свете очень шумят о Безобразовых. – Он еще под арестом. – Жена его вчера ночью уехала к своему брату, к дивизионному генералу. Думают, что Безобразов не останется флигель-адъютантом».


[Закрыть].

Наталья Николаевна сообщает о приезде в Петербург Соболевского, на что Пушкин, между прочим, замечает: «Не кокетничай с Соболевским…» На этом письме он впервые проставит уже новый, сообщенный женой адрес: «В С. Петербург у Пантелеймона близ Цепного моста в доме Оливье».

Сам Пушкин, ничего конечно же не сообщая жене, в первых числах октября дарит своей «крепостной любви» Ольге Калашниковой [75]75
  Роман Пушкина с крепостной Ольгой Калашниковой, дочерью приказчика, случился во время его ссылки в Михайловское. В 1826 году она родила сына, прожившего всего три с половиной месяца, а в 1830 году Пушкин подписал ее «отпускную».


[Закрыть]деньги, на которые она вскоре покупает дом в Лукоянове и больше Пушкина не беспокоит. Этим отселением былой возлюбленной из Болдина и решением ее материальных проблем в давнем романе была поставлена точка.

Одиннадцатого октября в коротком письме Пушкин просит жену съездить к Плетневу, чтобы тот велел переписать к его приезду все указы, касающиеся Пугачева; спрашивает о детях, просит не кокетничать «с ц<арем>, ни с женихом княжны Любы», то есть с Безобразовым. Пересказ сплетен о себе Пушкин перемежает похвалами жене: «Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет – перед ним стоит штоф славнейшейнастойки – он хлоп стакан, другой, третий – и уж начнет писать! – Это слава. Что касается до тебя, то слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла. Не только лицом, но и фигурой. Чего тебе больше».

Следующее письмо написано 21 октября: «Получил твое письмо от 4-го окт.<ября> и сердечно тебя благодарю. В прошлое воскресение не получил от тебя письма и имел глупость на тебя надуться; а вчера такое горе взяло, что и не запомню, чтоб на меня находила такая хандра. Радуюсь, что ты не брюхата и что ничто не помешает тебе отличиться на нынешних балах. Видно, Огорев охотник до Пушкиных, дай бог ему ни дна, ни покрышки! кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности – не говоря уже о порядочности поведения, которое относится не к тону, а к чему-то важнейшему. Охота тебе… соперничать с гр. Сал.<логуб> Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать у нее поклонников? Всё равно кабы гр. Шереметев стал оттягивать у меня кистеневских моих мужиков. Кто же еще за тобой ухаживает кроме Огорева? пришли мне список по азбучному порядку».

В конце письма Пушкин особенно кланяется тетке жены Загряжской: «Благодари мою бесценную Катерину Ивановну, которая не дает тебе воли в ложе. Цалую ей ручки и прошу, ради бога, не оставлять тебя на произвол твоих обожателей».

Пушкин несколько раз выражал жене беспокойство по поводу ее возможной беременности. Письмо от нее, полученное в Симбирске у Загряжского, успокоило его: «Я рад, что ты не брюхата». Однако в следующих письмах он вновь выражал беспокойство, вызванное сомнениями жены: «В самом деле не забрюхатела ли ты? что ты за недотыка?», «что твое брюхо?» – и только после ее письма от 4 октября окончательно уверился, что она не беременна.

Пушкин не зря оставил Петербург и жену. Вторая болдинская осень оказалась плодотворной. Но в отличие от «свадебных» развязок «Повестей Белкина», зародившихся в болдинскую осень 1830 года, когда Пушкин находился в счастливом состоянии жениха, теперь, в 1833-м, когда мрачные раздумья все чаще посещают его, трагическими оказываются и эпилоги его произведений: гибнет Параша в «Медном всаднике», сходит с ума Герман в «Пиковой даме». Разве что «бедная» Лиза (в опере Чайковского утопившаяся) у Пушкина выходит замуж за сына управителя старой графини, обворовывавшего свою хозяйку.

Четвертого ноября теща приглашает Пушкина сделать на обратном пути остановку в Яропольце: «Дорогой <Александр Сергеевич>, при вашем проезде через Ярополец, мне помнится, вы сказали, что надеетесь на возвратном пути застать меня здесь; но Дмитрий, как хороший сын, настойчиво просит меня вернуться в <Завод>; не зная в точности времени вашего возвращения и опасаясь плохих дорог, я сегодня покидаю <Ярополец>. На случай, если вы намерены заехать сюда лишь с целью застать меня, я считаю необходимым предупредить вас о своем отъезде. Но если вы предпочитаете следовать этой дорогой, то в этом случае я буду очень рада, если <Ярополец> послужит для вас удобной станцией». Наталья Ивановна пересказывает Пушкину неизвестные нам письма ее дочери: «Письма ко мне Натали свидетельствуют о нетерпении, с каким она ждет вас; кажется, она готова даже рассердиться на ваше отсутствие; она сообщает мне успокоительные вести о детях».

Заканчивается письмо словами: «Желая вам скорого и благополучного возвращения и присоединяя к этому самые искренние пожелания вам счастья, я никогда не перестану быть вашим другом». Даже с учетом того, что форма заключительных фраз писем пушкинской поры была в высшей степени вежливой вне зависимости от реальных отношений корреспондентов, слова Натальи Ивановны «никогда не перестану быть вашим другом», как представляется, были действительно искренними. Так что можно с доверием отнестись к свидетельству подруги жены поэта, княгини Е. А. Долгоруковой, о том, что Наталья Ивановна «была очень довольна Пушкиным и даже полюбила его».

В постскриптуме теща сообщает о намерении выслать в Петербург отобранные им в Яропольце книги: «Ваши книги, так же как и другие вещи, будут к вам высланы по первому санному пути при первой же оказии».

Чтением книги «Vie des dames galantes [76]76
  Жизнь галантных дам (фр.).


[Закрыть]» французского прозаика XVI века Пьера де Брантома, хроникера скандальных происшествий, будет навеяно очередное письмо Пушкина Наталье Николаевне от 6 ноября: «Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не ведет; и хоть оно имеет свои приятности, но ничего так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения.Радоваться своими победами тебе нечего. Курва, у которой переняла ты прическу (NB: ты очень должна быть хороша в этой прическе; я об этом думал сегодня ночью), Ninon говорила: II est écrit sur le coeur de tout homme: à la plus facile [77]77
  На сердце каждого мужчины написано: самой податливой (фр.).


[Закрыть].После этого, изволь гордиться похищением мужских сердец». (Известная парижская куртизанка Нинон де Ланкло, имя которой несколько раз поминается Пушкиным в письмах жене, носила волосы разделенными прямым пробором на две стороны, с завитыми длинными локонами, спускавшимися до плеч. Позднее, уже после смерти Пушкина, Томас Райт запечатлел Наталью Николаевну на портрете именно с такой прической.)