355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вадим Старк » Наталья Гончарова » Текст книги (страница 11)
Наталья Гончарова
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:48

Текст книги "Наталья Гончарова"


Автор книги: Вадим Старк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)

Своеобразным подарком Пушкину к свадьбе станет его портрет, заказанный в 1827 году Оресту Кипренскому лицейским товарищем, бароном А. А. Дельвигом, и купленный у его вдовы Плетневым в январе 1831 года за тысячу рублей. Пушкин откликнулся посланием к художнику:

 
Себя как в зеркале я вижу,
Но это зеркало мне льстит.
Оно гласит, что не унижу
 Пристрастья важных Аонид [45]45
  Аониды – в древне греческой мифологии музы, обитавшие в местности Аонии (Беотии) в окрестностях горы Геликон. (Прим. ред.).


[Закрыть]
.
 

В конце февраля вышел третий номер рукописного журнала «Момус», выпускавшегося кружком студентов Московского университета, членами которого были поклонники Натальи Николаевны Давыдов и Сорохтин. В этом номере были помещены два произведения, в которых обыграна свадьба Пушкина и Гончаровой. Первое, «Элегия», представляло собой монолог несчастного отвергнутого влюбленного:

 
Мне предпочла она другого;
Другой прижмет ее к груди!..
Былое, возвратися снова
И сердцу счастье возврати!
Нет! Невозвратно… Боже! Боже!
Не мне судьба ее хранит:
Другой ей пояс в брачном ложе
От груди полной отрешит;
Она другого в час желанья
Рукой лилейной обовьет
И с стоном, пламенным лобзаньем
Души любимцем назовет!..
А я? Меня пожрет страданий пламень!..
Быть может, раннею весной
Гуляя с ним, она отыщет камень —
Друзья! Могильный камень мой…
                                       Эраст Фаев
 
2 генваря 1831
Гранатный переулок.

Там же была напечатана драматическая сценка «Два разговора об одном предмете», подписанная «Простодушный», в которой под говорящими именами Надежды Изразцовой и Фузеина выведены Гончарова и Пушкин:

«(Лето. Бульвар. Фарсин подбегает к Иксину.)

Фарсин. Видел ли ты ее?

Иксин. Кого?

Фарсин. Профан! Ее: Надежду Изразцову?

Иксин. Видел. Что ж дальше?

Фарсин. Не правда ли, что она более нежели божественна?

Иксин. Неправда. Она хороша и только.

Фарсин. Вандал! Готтентот! Можно ли так относиться о лучшем произведении природы! О перле всего прекрасного, существующего на этой уродливой глыбе! Самый идеал красоты не может стоять выше Надежды. Ежели этот идеал чужд твоего воображения, обратись к творениям Тициана, которыми он стяжал себе бессмертие, смотри на них… Впрочем, они так далеки от совершенства: портреты кухарок, прачек… А моя Надежда? О! какое сравнение!

Иксин. Фарсин! Фарсин! Ты ли это? Что за энтузиазм! Растолкуй ради бога!

Фарсин. Ты просишь многого, но так и быть: я люблю Надежду – и она меня любит.

Иксин. А! теперь понимаю.

(Семейство Изразцовых приближается; к ним подходит поэт Фузеин.)

Иксин. Фузеин знаком с Изразцовыми?

Фарсин. Да, они его принимают. И есть за что: он вчера читал новую свою поэму – чудо! Все поэты от Музея и до Мицкевича включительно ничто перед Фузеиным.

Иксин. Ежели ты решил импровизировать панегирики всем и каждому, то не забудь о добром Увыхалкине, который так много страдал от тебя!

Фарсин. Теперь не до него: спешу к ней. Прощай. (Уходя.)Ах, как она прекрасна!

(Зима. Гулянье на набережной. Фарсин и Иксин.)

Иксин. Вот и семейство Изразцовых. Фузеин рядом с Надеждой. Правда ли, что он на ней женится?

Фарсин (протяжно).Говорят… (Со смехом.)Поддели молодца!..

Иксин. Как хочешь, думай обо мне, Фарсин, а я по-старому не нахожу ничего сверхъестественного в особе Надежды Петровны.

Фарсин. Признаюсь тебе, я сам то же думаю.

Иксин. Например, что за глаза, что за колорит?

Фарсин. О! что до глаз, так они просто косые; лицо же спорит с цветом светло-оранжевой шляпки ее возлюбленной сестрицы.

Иксин. Ну, а Фузеин-то – каков?

Фарсин. Сатир! Обезьяна!

Иксин. Зато любимец Феба.

Фарсин. Прочти-ка его новую трагедию, посвященную Изразцовым, – не то заговоришь. Это – нелепость невиданная, неслыханная! Планы трагедий Сумарокова гораздо сноснее, версификация Тредьяковского благозвучнее.

(Налетевшая пара бешеных лошадей помешала разговаривать.)».

В конце апреля в журнале «Московский калейдоскоп» за 1831 год в статье «Тверской бульвар» Михаил Николаевич Макаров за подписью «Тверской отшельник» напечатал стихотворение, где перечислил гуляющих по бульвару, среди которых и Пушкин с Натальей Николаевной:

 
Здесь и романтик полупьяный,
И классицизма вождь седой,
С певцом ругавшийся Татьяны;
И сам певец с своей женой.
 

Десятого апреля с поздравительным визитом у Пушкиных был Сергей Николаевич Глинка, написавший экспромт, напечатанный 24 апреля в семнадцатом номере «Дамского журнала»:

ПУШКИНОЙ И ПУШКИНУ

(Экспромт, написанный в присутствии поэта)

 
Того не должно отлагать,
Что сердцу сладостно сказать,
Поэт! Обнявшись с красотою,
С ней слившись навсегда душою,
Живи, твори, пари, летай!..
 
 
Теперь ты вдвое вдохновлен;
В тебе и в ней все вдохновенье.
Что ж будет новое творенье?
Покажешь: ты дивить рожден!
 
10 апреля 1831 года. В доме поэта

В Петербурге не меньше, чем в Москве, обсуждают свадьбу и ожидают молодых. 24 апреля Д. Н. Гончаров сообщает деду Афанасию Николаевичу в Полотняный Завод: «Что же касается до сердечных обстоятельств нашего дома, я с тех пор, как выехал из Москвы, ничего не знаю, ибо я получал раза три письма от маменьки, но особенного она мне ничего не пишет, и что там у них делается, ничего не знаю. Я даже не извещен и о предстоящем отъезде наших молодых из Москвы, о чем, впрочем, я уведомлен только с Воскресения через отца Александра Сергеевича, с которым я иногда видаюсь».

Я. И. Сабуров, помнивший Пушкина по его петербургской юности, пишет брату: «Здесь не опомнятся от женитьбы Пушкина: склонится ли он под супружеское ярмо, которое не что иное как poolpure [46]46
  Ставка игрока (англ.).


[Закрыть]
и часто не слишком верная. Как справится он с тем, чтобы нарушить привычный ритм своей жизни? Впрочем, мы ничего не теряем. Во всяком случае, на худой конец, больше будет прекрасных строф… Пусть брак и семья станут лишним томом в его библиотеке материалов – я согласен: она будет лишь богаче и плодотворнее…»

Одно из немногих суждений, в которых заключено сожаление по поводу предстоящей судьбы Натальи Николаевны в браке с Пушкиным, высказано ровно через месяц после их свадьбы, 18 марта, бывшим директором Лицея Е. А. Энгельгардтом в письме Матюшкину: «Знаешь ли, что Пушкин женился? Жена его москвичка, как говорят, очень любезная, образованная и с деньгами. Жаль ее: она верно будет несчастлива».

Просвещенный человек и незаурядный педагог Егор Антонович в Лицее проглядел Пушкина, не увидел в нем ничего хорошего и не пожелал менять мнение даже спустя годы. Он готов прислушиваться и к сплетням, если они были направлены против поэта и подтверждали его собственное мнение о нем. Наталью Николаевну, которую Энгельгардт и в глаза не видел, он представляет и любезной, и образованной, и даже с деньгами, которых у нее не было. Для Пушкина же он не находит ни одного доброго слова.

В середине марта проездом из Петербурга к месту службы сутки провел в Москве поэт В. И. Туманский, одесский приятель Пушкина, которому он радовался, как ребенок, оставил обедать и познакомил со своей «пригожею женою». Он, кажется, был единственным, кто не восхитился красотой Натальи Николаевны: «Пушкина беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она неловка и неразвязна; а все-таки московщина отражается в ней довольно заметно». После обеда хозяин читал восьмую (первоначально девятую) главу «Онегина», вызвавшую восторг гостя: «Ах!., что за прелестная вещь девятая песнь Онегина. Как глубокомысленно означил Пушкин этикетное петербургское общество; как хороша Татьяна, увлеченная примером большого света на поприще притворства и приличия; как смешон и вместе жалок Онегин, гаснущий от ее холодности; как трогательно свидание их…» Самому Пушкину еще предстояло из московской барышни сотворить петербургскую Татьяну.

О встрече с поэтом в дни начала его семейной жизни вспоминала цыганка Таня: «Раз всего потом довелось мне его видеть. Месяц, а может и больше после его свадьбы, пошла я как-то утром к Иверской, а оттуда в город, по площади пробираюсь. Гляжу, богатейшая карета, новенькая, четвернею едет мне навстречу. Я было свернула в сторону, только слышу громко кто-то мне из кареты кричит: „Радость моя, Таня, здорово!“ Обернулась я, а это Пушкин, окно опустил, высунулся в него сам, а оттуда мне ручкой поцелуй посылает… А подле него красавица писаная – жена сидит, голубая на ней шуба бархатная, – глядит на меня, улыбается. Уж я не знаю, право, что она об этом подумала, только очень конфузно показалось мне это в ту пору…»

Среди тех, кто тогда в обществе сумел по достоинству оценить этот союз, была почтенная дама Екатерина Евгеньевна Кашкина, двоюродная тетка П. А. Осиповой, сообщившая ей: «Кстати об этом авторе: с тех пор, что он женился, это совсем другой человек – положительный, рассудительный, обожающий свою жену. Она достойна этой метаморфозы, так как утверждают, что она столь же умна, как и красива, – осанка богини, с прелестным лицом; и когда я его встречаю рядом с его прекрасной супругой, он мне невольно напоминает портрет того маленького очень умного и смышленого животного, которое ты угадаешь и без того, чтобы я тебе называла его». Догадаться, какое животное имела в виду Кашкина, нетрудно, но представила она его очень мило.

Сын же Прасковьи Александровны, приятель Пушкина Алексей Вульф, еще задолго до свадьбы, которая все время откладывалась, 28 июня 1830 года записал в дневнике: «Сестра сообщает мне любопытные новости, а именно две свадьбы: брата Александра Яковлевича и Пушкина на Гончаровой,первостатейной московской красавице. Желаю ему быть счастливу, но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и его образом мыслей. Если круговая порука естьв порядке вещей, то сколько ему бедному носить рогов, то тем вероятнее, что первым его делом будет развратить жену. Желаю, чтобы я во всем ошибся».

Кажется, в связи с замужеством Натальи Николаевны, наделавшим столько шума в Москве, «бабушке московской» Е. П. Яньковой припомнилась женитьба Осипа Абрамовича Ганнибала на Марии Алексеевне: «Когда она выходила за Ганнибала, то считали этот брак для молодой девушки неравным, и кто-то сложил по этому случаю стишки»:

 
Нашлась такая дура,
Что не спросясь Амура,
Пошла за Визапура [47]47
  Имя Визапура, эмигранта-индуса, женатого на дочери купца Сахарова, стало вначале в Москве, а потом и по всей России нарицательным для обозначения арапа. Сам Визапур был расстрелян в Москве в 1812 году как французский шпион.


[Закрыть]
.

 

В веренице встреч и ярких впечатлений начала семейной жизни, кажется, одно должно было напомнить Пушкину былое, увлечения юности, за которые теща укоряла его, а жена ревновала. Уже незадолго до отъезда в Петербург Пушкин с Натальей Николаевной имели возможность присутствовать на благотворительном спектакле «Медея» в зале Благородного собрания, в котором главную роль исполняла княгиня Е. С. Гагарина, для всех тогдашних театралов известная как Екатерина Семенова, великая трагическая актриса. Выйдя замуж за князя Ивана Алексеевича Гагарина, она покинула театр и выступала только на домашней сцене или в благотворительных спектаклях. Первый выход Пушкина с невестой 3 мая 1830 года состоялся, как мы помним, в Благородное собрание, где давали драму А. Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние» с участием Семеновой. А незадолго до свадьбы Пушкин подарил ей экземпляр «Бориса Годунова» с надписью на обложке: «Княгине Екатерине Семеновне Гагариной от Пушкина. Семеновой – от сочинителя». Нам неизвестны обстоятельства этой прощальной встречи Пушкина с той, в которую он некогда был влюблен и чье имя занес в свой Дон-Жуанский список. Преувеличенные рассказы о беспутной жизни Пушкина в годы петербургской юности, доходившие до ушей Натальи Ивановны, включали в число его возлюбленных и Семенову. Но хорошо знавший актрису и сам безнадежно в нее влюбленный Н.И. Гнедич полагал, что она вовсе не отвечала ему взаимностью.

Воспитанница театрального училища в Петербурге, она была незаконной дочерью и крепостной учителя кадетского корпуса поручика Жданова, которому ее мать Дарья была подарена богатым смоленским помещиком Путятой за воспитание сына. Сама она 15 лет была в связи с князем Гагариным, от которого имела четверых детей, но только в 1826 году оставила сцену и поселилась с ним в Москве, а в 1828 году вышла за него замуж. Наталья Николаевна видела ее на сцене только в благотворительных спектаклях.

«Медная бабушка»

С самого начала семейной жизни Пушкин по-новому строит свои отношения с семейством Гончаровых, и Наталья Николаевна держит при этом его сторону. Уже 24 февраля Пушкин в совершенно ином тоне, нежели прежде, пишет деду жены. Известив его о состоявшейся свадьбе, Пушкин сообщает: «Вы все еще тревожитесь насчет приданого; моя усиленная просьба состоит в том, чтоб вы не расстраивали для нас уже расстроенного имения; мы же в состоянии ждать».

Родственники жены ожидали, что после свадьбы Пушкин с женой совершит поездку в Полотняный Завод, но он вежливо устраняется от такого визита: «Долг наш и желание были бы ехать к вам в деревню, но мы опасаемся вас обеспокоить и не знаем, в пору ли будет наше посещение».

Впервые Пушкин говорит уже не только от себя, а настойчиво употребляет местоимение «мы», выступая тем самым и от лица жены. Наталья Николаевна делает приписку к письму мужа:

«Любезный дедушка!

Имею счастие известить вас наконец о свадьбе моей и препоручаю мужа моего вашему милостивому расположению. С моей стороны чувства преданности, любви и почтения никогда не изменятся. Сердечно надеюсь, что вы по-прежнему остаетесь моим вернейшим благодетелем. При сем целую ручки ваши и честь имею пребывать навсегда покорная внучка

Наталья Пушкина».

Это первое известное нам письмо Натальи Николаевны, которое она подписывает фамилией Пушкина. Интересно, что Пушкин самым внимательным образом прочел эту маленькую приписку, сделав в ней три исправления. Во-первых, жена ошиблась, написав «с моей стороне» и Пушкин исправил на «стороны». Во-вторых, выражение «преданной любви» он исправил на «преданности, любви». И, наконец, перед «честь имею» приписал «целую ручки ваши».

Это было и первое письмо, написанное Пушкиным на бумаге Полотняного Завода с водяными знаками «АГ. 1830», то есть с инициалами адресата. Ею пользовались все в семействе Гончаровых, а со времени свадьбы и до конца жизни и Пушкин будет писать на гончаровской бумаге.

В другом, не дошедшем до нас письме Пушкин, уже на правах своего человека, даже рекомендует Афанасию Николаевичу Александра Юрьевича Поливанова в качестве жениха для его средней внучки Александры. В том же письме зашла речь и о нижегородской деревне Катунки, выделенной дедом для Натальи Николаевны. Судить об этом позволяет ответ Афанасия Николаевича от 9 апреля: «Сейчас получа письмо ваше, спешу вам на то своим ответом. Как я сказал, что нижегородское имение отдаю трем моим внукам, Катерине, Александре и Наталье, так и ныне подтверждаю тоже. – Паче ваш поверенный может иметь способ совершить сию крепость – с большим моим удовольствием соглашаюсь на то, прося вас покорнейше дать случай мне (чем скорей, тем лучше) видеться с ним и устроить сие дело к окончанию».

Афанасий Николаевич составляет «крепость», оставив пропуски для цифр, которые надлежало вписать:

«Лета 1830 Майя в… день Надворный Советник и Кавалер Афанасий Николаев сын Гончаров, сговорил я дочь сына моего Коллежскаго Ассесора Николая Афанасьева, а мою внуку девицу Наталью в замужество 10-го класса за Александра Сергеевича Пушкина, а в приданое за нею даю… недвижимого имения: находящегося в залоге, Императорскаго Воспитательнаго Дома Московского Опекунскаго Совета позволению онаго и переходом на нея девицу Наталью числющагося по ныне онаго Совета долга и всех обязанностей в платеже капитала и процентов из имения моего. Доставшегося мне по наследству после покойнаго родителя моего Николая Афанасьевича Гончарова, состоящаго Нижегородской губернии Балахнинскаго Уезда (в таких то деревнях писать имею по скольку душ) а всего по 7-ой ревизии… душ мужеска полу с женами и детьми их со внучатый приемными обоего пола; с наличными и беглыми; вновь рожденными и со всеми к ним принадлежностьми со всем их строением. С пожитками и со скотом с пашенною и непашенною земле, с лесами, иными по косами и всякими угодьями, сколько по писцовым и отказным книгам, по дачам, межеванью и по всяким крепостям и сделкам к вышеписанным деревням принадлежит и в моем при тех деревнях владении состоит, не оставляя и не исключая ничего, но все без остатку, каковому имению по совести объявляю цену… И имеет она Наталья право оным имением владеть, продавать и укреплять на общем праве владельцев, даже я не предоставляю себе права переменять или уничтожать сию запись и возвратить себе отданнаго ей внуке моей Наталье имения, а потому сия запись и навсегда да будет в запись».

Пушкин отсылает к Афанасию Николаевичу своего поверенного для переговоров по поводу судьбы заложенного имения и в очередном письме весьма по-деловому высказывает свое мнение относительно составленного документа: «Мне нельзя было принять доверенности одной, ибо чрез то долги и недоимки могли увеличиться. И имение могло быть наконец совершенно потеряно. Если вам угодно вместо 300 обещанных душ дать покаместь Наталье Николаевне доверенность на получение доходов с оных и заемное письмо, с условием, что при жизни Вашей оставалось оное заемное письмо недействительным —(Дай Бог, чтобы оно и долее оставалось таковым!). В таком случае вексель должен быть дан от крепостных дел, на столько сот тысяч рублей, сколько вы желаете дать душ крестьянских,чтобы при конкурсе кредиторов действительно достались бы 300 душ, а не в десятеро менее. Таковые векселя с таковым же условием вы безо всякого опасения могли бы дать и прочим вашим внукам, а доверенность на управление только в случае их замужества».

В результате всех этих переговоров появились проекты нужных Пушкину документов. Первый из них – доверенность (также с пропусками для чисел), которая тут же была подвергнута критике как неправомерная с юридической точки зрения (скорее всего, поверенным Пушкина, рукой которого на ней сделаны пометки):

«1831 года Майя… дня. Мы нижеподписавшиеся надворный советник и кавалер Афанасий Николаев сын Гончаров и из дворян 10-го класса Наталья Николаева Пушкина заключили сие условие:

1-е. Я Афанасий Гончаров занял у нее Натальи Пушкиной денег государственными ассигнациями 000 рублей, в чем и дал ей от крепостных дел заемное письмо, писанное и совершенное сего Майя дня в Медынском Уездном Суде сроком и т. д.

2-е. А я Пушкина, получа означенную доверенность во управление мое, его, Гончарова, имение, обязываюсь вышеизъясненное письмо при жизни его, Гончарова, ко взысканию никуда не представлять и никому не передавать, разве в таком токмо случае должна я представить, ежели какое государственное место вызывать будет его, Гончарова, кредиторов и т. д.

3-е. Есть ли означенной Гончаров, который дед мой родной, кончит жизнь его (чего Боже сохрани) прежде заплаты мне по описанному заемному письму денег, то я должна сие условие сохранить свято и нерушимо с сыном его, а моим отцом, коллежским ассессором Николаем Афонас. Гончаровым, который есть единственный после его наследник. – Вот тут преткновение, ибо он наследник, без него ничего, – ни вступает во владение, ни уничтожается опека, потому что дети его, при жизни его, не могут вступить во владение, чего я прежде не догадался».

Вся сделанная запись перечеркнута от первых до последних слов и внизу приписано: «Стало один конец – дать ей заемное письмо. А от ней подать в суд просьбу, что она при выдаче ее в замужество получила полное вознаграждение от вас и уже из имения вашего от наследников никакой части требовать не должна, а остается довольною вашим вознаграждением, а условие остается в двух только пунктах».

В конечном итоге появился на свет проект другого документа от имени Натальи Николаевны, который устраивал Пушкина:

«1831 года мая… дня я нижеподписавшаяся из дворян 10-го класса Наталья Николаева дочь Пушкина дала сей реверс Надворному Советнику Афонасью Николаевичу Гончарову в том, что по заемному письму данному мне им сего 1831 года мая… дня в занятых им у меня деньгах… руб. сроком на один год обязуюсь я Наталья Пушкина не токмо по истечении сего срока но даже до конца жизни его г. Гончарова в помянутой сумме денег, а также и на оную процентов нисколько не взыскивать, равно обязуюсь при жизни его г. Гончарова сие заемное письмо ни кому не передавать в противном же сему случае волен он г. Гончаров просить о поступлении со мной по законам и денег нисколько не платить. По кончине же г. Гончарова вольна я Пушкина сим обязательством его г. Гончарова расположить так как сама заблагорассудится».

Все документы от имени Натальи Николаевны, сохранившиеся в семейном архиве Гончаровых, не могли составляться без ее участия в заботах о будущем семьи. Но они, кажется, так и остались в проектах, которым не был дан законный ход. В итоге Наталья Николаевна получила в приданое от деда заложенное имение и медную статую Екатерины II, а от матери – заложенные бриллианты и изумруды. Наталья Ивановна предоставила зятю с дочерью закладные квитанции, чтобы они выкупили их сами, что Пушкин и сделал, а перед отъездом из Москвы вновь заложил.

Пушкины предполагали прожить в Москве полгода, на этот срок и была снята квартира на Арбате, а в конце июня собирались переехать в Петербург, о чем поэт писал Плетневу еще 13 января: «Душа моя, вот тебе план жизни моей: я женюсь в сем месяце, пол-года проживу в Москве, летом приеду к вам. Я не люблю московской жизни. Здесь живи не как хочешь – как тетки хотят. Теща моя – та же тетка. То ли дело в П. Б.! заживу себе мещанином припеваючи, независимо и не думая о том, что скажет Марья Алексевна» [48]48
  Отсылка к грибоедовской комедии «Горе от ума»:
Ах! Боже мой! что станет говоритьКнягиня Марья Алексевна!

[Закрыть]
.

Одна из подруг Натальи Гончаровой, княгиня Долгорукова, урожденная Малиновская, так представила картину отношений тещи с зятем той поры: «Наталья Ивановна была очень довольна. Она полюбила Пушкина, слушалась его. Он с нею обращался как с ребенком. Может быть, она сознательнее и крепче любила, чем сама жена. Но раз у них был крупный разговор, и Пушкин чуть не выгнал ее из дому. Она вздумала чересчур заботиться о спасении души своей дочери». Пушкин предпочел бы, чтобы она более заботилась о материальном ее положении. Как раз с выяснением денежных дел был связан тот самый крупный разговор, который переполнил чашу терпения, после чего Пушкин увозит жену в Петербург.

Оттуда он написал теще решительное письмо, в котором объяснил причины отъезда: «Я был вынужден уехать из Москвы во избежание неприятностей, которые под конец могли лишить меня не только покоя; меня расписывали моей жене как человека гнусного, алчного, как презренного ростовщика, ей говорили: ты глупа, позволяя мужу и т. д. Согласитесь, что это значило проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, позволить говорить себе, что муж ее бесчестный человек, а обязанность моей жены – подчиняться тому, что я себе позволю. Не восемнадцатилетней женщине управлять мужчиной, которому 32 года. Я проявил большое терпение и мягкость но, по-видимому, и то и другое было напрасно. Я ценю свой покой и сумею его себе обеспечить».

Всеми своими планами, в том числе и относительно переезда в Петербург, он делится только с Плетневым. Ему, не только другу, но и издателю, от которого во многом зависело материальное благополучие поэта, он поверяет свои дела, рассказывает об отношениях с тещей в уверенности, что тот поймет его, как никто другой. Так, заканчивая адресованное ему письмо, начатое еще 26 марта, Пушкин сообщает: «О своих меркантильных обстоятельствах скажу тебе, что благодаря отца моего, который дал мне способ получить 30,000 р., я женился и обзавелся кой как хозяйством, не входя в частные долги. На мою тещу и деда жены моей надеяться плохо, частию оттого, что их дела расстроены, частию от того, что на слова надеяться не должно. По крайней мере, с своей стороны, я поступил честно и более нежели бескорыстно. Не хвалюсь и не жалуюсь – ибо женка моя прелесть не по одной наружности, и не считаю пожертвованием того, что должен был я сделать».

Уже появился на свет первенец Пушкина и Натальи Николаевны, дочь Мария, когда за праздничным обедом 7 июня 1832 года все Гончаровы собрались за одним столом, Пушкин возобновил, пользуясь достойным поводом, разговор о приданом жены.

Впервые идея о продаже статуи Екатерины II появилась еще до свадьбы Пушкина с Натальей Николаевной, летом 1830 года, когда они нанесли визит деду невесты. Тогда началась история с «Медной бабушкой», как остроумно назвал ее поэт, которая затянулась надолго.

Бронзовая статуя была в восьмидесятые годы XVIII века заказана самим Потемкиным в Берлине скульптору Мейеру, в 1782 году отлита, а в 1786-м окончательно отделана, о чем свидетельствовала и надпись на ней: «Мейер лепил, Наукиш отлил, Мельцер отделал спустя шесть лет в 1786 году». Потемкин скончался, так и не расплатившись за нее. Несколько лет спустя статую приобрел прадед Натальи Николаевны Николай Афанасьевич Гончаров, решив установить ее в Полотняном Заводе в память о посещении его Екатериной II в декабре 1775 года. Такова была семейная легенда; но и Пушкин, и его друзья, в том числе С. А. Соболевский, всю эту историю излагали иначе, называя заказчиком самого прадеда Натальи Николаевны. Как бы то ни было, но скульптура была доставлена в Полотняный Завод, где и пребывала долгие годы, так и не установленная. Возможно, сначала помешала смерть Николая Афанасьевича, а позднее – нежелание наследников хлопотать о разрешении на установку и вступать в новые неизбежные расходы. Когда же Пушкин посватался к Наталье Николаевне, то Афанасию Николаевичу пришла в голову идея продать статую на металл, чтобы вырученные деньги отдать в приданое любимой внучке. Поэту не оставалось ничего иного, как попытаться претворить ее в жизнь, так как рассчитывать на приданое в какой-то другой форме ему явно не приходилось. Ко всему прочему, он доверился информации Афанасия Николаевича относительно цены в 40 тысяч рублей, которую ему якобы предлагали некие покупатели. Однако когда после долгих хлопот Пушкину удалось получить разрешение на переплавку и продажу статуи у самого императора, мифические покупатели не объявились.

Эпопея с «Медной бабушкой» возобновилась с переездом Пушкиных в Петербург: статуя, заменившая приданое, была перевезена в Северную столицу и стояла во дворе дома Алымовых, где в ту пору жил поэт с женой. Ввиду увеличения семейства он был особенно заинтересован в ее продаже, но теперь речь пошла не о переплавке монумента, а о возможности его приобретения в казну. Но окончательно решить судьбу «Медной бабушки» своими силами, без вмешательства всесильного графа Бенкендорфа, было невозможно. 8 июня 1832 года Пушкин, явно вследствие новых переговоров с Гончаровыми, обращается к Бенкендорфу с письмом, напоминая о прежнем разрешении расплавить и продать ее на металл, и предлагает другое решение ее судьбы: «Но статуя оказалась прекрасным произведением искусства, и мне стало совестно и жалко ее уничтожать… Ваше превосходительство… подали мне надежду, что ее могло бы купить у меня правительство; поэтому я велел привезти ее сюда». Он предлагает установить памятник «либо в одном из учреждений, основанных императрицей, либо в Царском Селе, где ее статуи недостает», и хочет получить за нее «25 000 рублей, что составляет четвертую часть того, что она стоила».

Через два дня письмо Пушкина начало канцелярское прохождение. 10 июня оно было переслано в Министерство императорского двора, где на нем появилась резолюция министра, князя П. М. Волконского, а на копии, пущенной в делопроизводство, была поставлена помета: «На подлинном собственноручно г. министром отмечено: „Писать к президенту Академии, чтоб послать осмотреть сию статую к автору Пушкину гг. Мартоса, Демута, Галберга, Орловского с тем чтобы донесли как о достоинстве ея, так и о цене“». Еще через три дня, 13 июня, уже за подписью самого князя Волконского отправляется письмо президенту Академии художеств.

22 июня конференц-секретарь Академии художеств В. И. Григорович сообщает предписание министра под роспись ректору И. П. Мартосу, профессору В. И. Демут-Малиновскому и академикам С. И. Гальбергу и Б. И. Орловскому.

Двенадцатого июля после осмотра статуи Мартос, Гальберг и Орловский составили акт «о достоинствах этого произведения как монументального, которое непростительно было бы употребить для другого какого-либо назначения». По их мнению, она «заслуживает внимания правительства; что же касается до цены сей статуи 25 тысяч рублей, то мы находим ее слишком умеренной, ибо одного металла… имеется в ней по крайней мере на двенадцать тысяч рублей, и если бы теперь… сделать такую статую, то она, конечно, обошлась бы в три или четыре раза дороже цены, просимой г. Пушкиным».

В феврале 1833 года уже Наталья Николаевна возобновила хлопоты по поводу «Медной бабушки», обратившись с письмом к Волконскому: «Князь, как я намеревалась продать в казну бронзовую статую, которая, как мне сказали, стоила моему деду 100 000 рублей, а за которую я хотела бы получить 25 000. Посланные для ее осмотра академики говорили, что она стоит этих денег. Но, не получая больше известий об этом, я осмеливаюсь, князь, прибегнуть к вашей любезности. Намереваются ли еще купить эту статую, или же сумма, которую спросил мой муж, кажется чрезмерной? В последнем случае нельзя ли было выдать нам, по крайней мере, материальнуюстоимость статуи, т. е. стоимость бронзы, а остальное уплатить, когда и как вам будет угодно. Суббота. 18 февраля 1833».

Проставленная под прошением дата отнюдь не случайна: ровно двумя годами ранее Пушкин и Наталья Николаевна обвенчались. Несмотря на то, что на этот раз с прошением обращалась сама Наталья Николаевна, и даже на то, что Пушкин, надписавший письмо, приложил к нему свой перстень-талисман, в волшебную силу которого так верил, оно не возымело успеха. Князь Волконский, наведя необходимые справки, хотел было даже не отвечать на прошение сам, наложив на представленном ему экстракте дела резолюцию: «Гр. Сансе просить ответить г-же Пушкиной, что я крайне сожалею о невозможности исполнить ее просьбу по весьма затруднительному положению, в котором находится нынче кабинет, отчего не может делать никаких приобретений сего рода». Но, прикинув, что подобная отписка будет выглядеть не слишком прилично, он в конце концов 23 февраля ответил сам, соблюдя все приличия и в самых изысканных выражениях, письмом, которое не оставляло никаких сомнений в окончательности отказа и бесполезности дальнейших обращений по этому поводу.

Письмо Натальи Николаевны находилось в архиве Министерства императорского двора в специально заведенном деле «О бронзовой колоссальной статуе Екатерины II, предлагаемой к покупке писателем А. Пушкиным», ныне хранящемся в Пушкинском Доме. После этого письма Пушкину оставалось лишь смириться с невозможностью получения приданого от Гончаровых. «Медная бабушка» осталась стоять во дворе дома Алымовых.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю