Текст книги "Наталья Гончарова"

Автор книги: Вадим Старк

Наконец 28 сентября Пушкин получил сразу два письма от жены. Оказалось, что они пришли не в Остров, как указал ей Пушкин, а в Опочку, куда никто за ними не посылал. Наталья Николаевна сообщает о болезни тетки Екатерины Ивановны. Пушкин переспрашивает: «Чем больна Кат.<ерина> Ив<ановна>? ты пишешь, что ужасно больна.Следственно есть опасность? С нетерпением ожидаю твой bulletin.Всё это происходит от нечеловеческого образа ее жизни». Жена сообщила ему и о встрече с Канкриным, который отшутился, но, вероятно, пообещал предпринять всё возможное по его делу. «Канкрин шутит, – пишет Пушкин, – а мне не до шуток. Г.<осударь> обещал мне Газету.А там запретил; заставляет меня жить в П.<етер> Б.<урге>, а не дает мне способов жить своими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошки деньги трудовые и не вижу ничего в будущем. Отец мотает имение без удовольствия, как без расчета; твои теряют свое, от глупости и беспечности покойника Аф.<анасия> Ник.<олаевича>. Что из этого будет? Господь ведает».

О своем образе жизни Пушкин пишет: «Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу. А ни стихов, ни прозы писать и не думаю». Между тем следующим днем, 26 сентября, помечено стихотворение «Вновь я посетил», которое явно было написано не в один прием. В нем отозвались те мотивы, которые прозвучали в письме жене от 25 сентября. В следующем письме, от 2 октября, он пишет Наталье Николаевне: «Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M ^deKatherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос – а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красная девица. Со вчерашнего дня начал я писать (чтобы не сглазить только).

Погода у нас портится, кажется осень наступает не на шутку. Авось распишусь». Заканчивая письмо, Пушкин размечтался: «Я смотрю в окошко и думаю: не худо бы, если вдруг въехала на двор карета – а в карете сидела бы Нат.<алья> Ник.<олаевна>! да нет, мой друг. Сиди себе в П.<етер> Б.<урге>, а я постараюсь уж поторопиться и приехать к тебе прежде сроку».

Четвертого октября баронесса Евпраксия Николаевна Вревская пишет из Голубова брату Алексею: «Поэт по приезде сюда был очень весел, хохотал и кричал по-прежнему, но теперь, кажется, впал опять в хандру. Он ждал Сашиньку (Александру Ивановну Беклешеву, в девичестве Осипову. – В. С.)с нетерпением, надеясь, кажется, что пылкость ее чувств и отсутствие ее мужа разогреют его состаревшие физические и моральные силы».

Эти неприхотливые наблюдения вполне отражают тогдашнее состояние Пушкина, у которого давно знакомые и любимые места, в которые бежал он после семилетней с ними разлуки, вызвали поначалу вполне естественную реакцию: он ощутил себя беззаботным и вследствие того радостным. Но по прошествии небольшого времени думы об оставленном Петербурге со всеми его заботами, к тому же при отсутствии писем от Натальи Николаевны, овладели Пушкиным, и освободиться от них он уже не мог. Лирическим отражением этих дум явились строки стихотворения «Вновь я посетил», эпистолярное их отражение запечатлено в письмах жене.

К этому же времени относится и так называемый «План повести о стрельце», в котором сын казненного стрельца идет на государеву службу, оказывается облеченным доверием Петра I, испытывая вместе с тем неволю «царской милости». Совершенно очевиден в этом так и не написанном произведении скорбный автобиографический подтекст.

Так и не дождавшись вдохновения, с одной прощальной элегией и неоконченными «Сценами из рыцарских времен» Пушкин раньше срока возвращается в Петербург 23 октября. По приезде он пишет хозяйке Тригорского П. А. Осиповой о новых огорчениях и петербургских сплетнях на свой счет: «Бедную мою мать я застал почти при смерти, она приехала из Павловска искать квартиру и вдруг почувствовала себя дурно у госпожи Княжниной, где остановилась… В этом печальном положении я еще с огорчением вижу, что бедная моя Натали стала мишенью для ненависти света. Повсюду говорят: это ужасно, что она так наряжается, в то время как ее свекру и свекрови есть нечего, и ее свекровь умирает у чужих людей. Вы знаете, как обстоит дело. Нельзя конечно сказать, чтобы человек, имеющий 1200 крестьян, был нищим. Стало быть, у отца моего кое-что есть, а у меня нет ничего. Во всяком случае, Натали тут ни при чем, и отвечать за нее должен я. Если бы мать моя решила поселиться у нас, Натали, разумеется, ее бы приняла. Но холодный дом, полный детворы и набитый гостями, едва ли годится для больной. Матери моей лучше у себя. Я застал ее уже перебравшейся. Отец мой в положении, всячески достойном жалости. Что до меня, я исхожу желчью и совершенно ошеломлен. Поверьте мне, дорогая госпожа Осипова, хотя жизнь – и süsse Gewohnheit [92]92
  Сладкая привычка (нем.).


[Закрыть], однако в ней есть горечь, делающая ее в конце концов отвратительной, а свет – мерзкая куча грязи. Тригорское мне милее».

Неожиданная смерть матери Пушкина переменила его планы. Надежда Осиповна скончалась в Светлое воскресенье, в самую Пасхальную заутреню 29 марта 1836 года. 31 марта Пушкин со всем семейством присутствует на ее отпевании в Преображенском соборе, но выехать с телом матери в Святые Горы удалось только 8 апреля, а прибыть туда 11-го. Погребение состоялось 13 апреля у алтарной стены Святогорского монастыря. На другой же день Пушкин выезжает обратно вместе с бароном Б. А. Вревским, записавшим в дневнике: «Поехал с А. С. Пушкиным в Петербург. Приехали 16-го».

Только 29 апреля 1836 года Пушкин смог наконец поехать в Москву с заездом в Тверь, чтобы завершить дело с Владимиром Соллогубом, начавшееся еще в конце 1835 года и едва не закончившееся дуэлью (об этой истории будет подробно рассказано ниже).

В пятницу 1 мая Пушкин, прибыв в Тверь, остановился, как всегда, в гостинице Гальони. Он ни слова не сказал Наталье Николаевне о вызове на дуэль, чтобы ее не беспокоить. Было и еще одно обстоятельство, которое заставило Пушкина спешно уехать: предстоящие роды жены. С тех пор как ему пришлось быть свидетелем ее страданий при первых родах, он каждый раз, как приближались очередные роды, покидал Петербург, чтобы ничего не видеть и не слышать. Те же дела в Москве, якобы ради которых он туда отправлялся, в их числе посещение Московского архива для сбора материалов к «Истории Петра», на самом деле не требовали той спешки, с какой Пушкин отправился в путь. Торопиться заставляло только дело чести – незавершенная дуэльная история. Пушкин вынужден был покинуть Петербург в самое неподходящее время: на выходе был второй том «Современника».

Первое письмо жене Пушкин написал 4 мая, начав его рассказом о том, как он добрался до Москвы: «Вот, тебе, царица моя, подробное донесение: путешествие мое было благополучно. 1-го мая переночевал я в Твери, а 2-го ночью приехал сюда. Я остановился у Нащокина». Самое обращение «царица» вместо обыкновенных «ангел», «женка», «душа моя» отзывается «Сказкой о царе Салтане». В этом письме нет ни слова о встрече в Твери с Козловским, секундантом Соллогуба, зато содержится подробный рассказ о посещении, на другой день по приезде, Карла Павловича Брюллова: «Не уж-то не будет у меня твоего портрета им писанного! невозможно, чтоб он, увидя тебя, не захотел срисовать тебя; пожалуйста не прогони его, как прогнала ты пруссака Крюднера». Этот портрет, как известно, так никогда и не был написан, как и портрет самого поэта. Только из этого письма мы узнаем, что Наталья Николаевна отказалась позировать известному придворному художнику Крюднеру, писавшему в Петербурге весь свет, в том числе портреты членов императорской семьи. Скорее всего, холодная манера письма Крюднера оттолкнула Наталью Николаевну.

В день переезда на дачу Пушкин получает долгожданное письмо от жены в присутствии ее брата Ивана Николаевича и пишет ей: «Сей час получил от тебя письмо, и так оно меня разнежило, что спешу переслать тебе 900 р. – ответ напишу тебе после, теперь, покамест, прощай. У меня сидит Ив. Н.». Наталья Николаевна выступает в роли посредника: ей адресует В. Ф. Одоевский письмо с отчетом по «Современнику» для отправки Пушкину в Москву, Пушкин через нее передает Одоевскому свои распоряжения и пожелания.

Четырнадцатого мая Пушкин, не забыв в хлопотах по «Современнику» поздравить жену и сына Гришу с первой годовщиной его жизни, рассказывает: «Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности: я говорю: У меня дома есть красавица, которую когда-нибудь мы вылепим». Пушкин как бы беседует с женой, отрываясь для очередного дела или визита: «Прощай, на минуту: ко мне входят два буффона», – и потом продолжает: «Ты уж, вероятно, в своем загородном болоте. Что-то дети мои и книги мои? Каково-то перевезли и перетащили тех и других? и как ты перетащила свое брюхо? Благословляю тебя, мой ангел. Бог с тобой и с детьми. Будьте здоровы. Кланяюсь твоим наездницам».

Барышни Гончаровы выписали из деревни лошадей и частенько на природе наслаждались конными прогулками. Александра Николаевна незадолго до переезда на дачу в самом конце апреля писала брату Дмитрию: «Катя напоминает тебе о Любушке,которую она просит ей прислать, и наши седла, прошу тебя, не задержи нам их отправить с муштуками и проч. Не смотри, что они стары, мы все починим.Мы наняли дачу на Каменном острове,очень красивую, и надеемся там делать много прогулок верхом. Завижусь(очевидно, обзаведусь. – В. С.) и я кой-какой лошадью;есть очень недорогие из забракованных полковыхи довольно хорошие. Досадно мне, что Ласточка изменила, впрочем грех, я думаю, несколько и на тебе лежит, после меня ей верно доставалось…»В этом же письме Александрина передает брату и просьбу Натальи Николаевны: «Прежде всего, хочу исполнить поручение Таши, которая просит передать, что она так долго тебе не писала, что у нее не хватает духу взяться за перо, так как у нее есть к тебе просьба, и она не хочет, чтобы ты подумал, что она пишет только из-за этого. Поэтому она откладывает это удовольствие, и поручила мне просить тебя прислать ей 200 рублей к 1 мая, так как день рождения ее мужа приближается и было бы деликатнее, если бы она сделала ему подарок на свои деньги. Не имея же никакой возможности достать их в другом месте, она обращается к тебе и умоляет ей не отказать ей. В обмен же вам пришлет Пушкина журнал, который вышел на днях».

Письмо Пушкина жене, начатое 14 мая, закончено и подписано 16-го, в день, когда Пушкин получает письмо от Натальи Николаевны, о чем и сообщает ей в постскриптуме: «Я получил от тебя твое премилое письмо – отвечать некогда – благодарю и цалую тебя, мой ангел». Свои письма Пушкин адресует в дом Баташева, в том числе последнее, от 18 мая 1836 года. «Жена, мой ангел, – пишет Пушкин, – хоть и спасибо за твое милое письмо, а все-таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать. Это мое последнее письмо, более не получишь. Ты меня хочешь принудить приехать к тебе прежде 26. Это не дело. Бог поможет, Современник и без меня выйдет. А ты без меня не родишь». По делам «Современника» он спрашивает ее: «Можешь ли ты из полученных денег дать Одоевскому 500? нет? Ну, пусть меня дождутся – вот и всё». Видно, Наталья Николаевна написала что-то и относительно своих доходов, получаемых из семьи, на что Пушкин ответил ей: «Новое твое распоряжение, касательно твоих доходов, касается тебя, делай как хочешь; хоть кажется лучше иметь дело с Дм.<итрием> Ник.<олаевичем>, чем с Нат.<альей> Ив.<ановной.> Это я говорю только dans I’ntérèt de M ^rDurier et M ^deSichler; а мне всё равно». Дюрье и Сихлер – владельцы модных магазинов в Петербурге, в которых, как намекнул Пушкин, и тратилось получаемое содержание. Пушкин считал, что в отношении денег Наталье Николаевне лучше иметь дело с братом, нежели с матерью, на которую трудно было положиться, а значит, и оплачивать наряды было бы нечем.

Наталья Николаевна сообщила мужу о последних событиях, которые потрясли Петербург: 26 апреля 1836 года состоялась дуэль между Н. М. Павловым и А. Ф. Апрелевым в день свадьбы последнего с Надеждой Кобылиной. Павлов вступился за честь своей сестры, обольщенной Апрелевым, и смертельно ранил противника. Пушкин отвечает: «Твои петербургские новости ужасны. То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызвал Апрелева. У нас убийство может быть гнусным расчетом: оно избавляет от дуэля и подвергается одному наказанию – а не смертной казни». Вторая ужасная история, рассказанная в письме Натальи Николаевны, – совершенная нелепость: собиравшийся в заграничное путешествие Столыпин утонул, упав с борта пироскафа еще в Неве, по пути в Кронштадт, и мешочки с золотыми, бывшие при нем, утянули его на дно. Пушкин восклицает: «Утопление Сталыпина – ужас! неужто невозможно было ему помочь?»

Он пишет о Брюллове, отъезжающем в Петербург: «Брюллов сей час от меня. Едет в П.<етер> Б.<ург> скрепя сердце; боится климата и неволи». За этими строками следуют опасения самого поэта: «Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры, и мне говорили: Vous avez trompé [93]93
  Вы не оправдали (фр.).


[Закрыть]и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Мордвинов будет на меня смотреть как на Фаддея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона; чорт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать. Прощай, будьте здоровы. Цалую тебя». Это были последние слова, которые Пушкин написал Наталье Николаевне. Когда 18 мая он писал, что это «последнее письмо, более не получишь», он никак не мог предполагать, что оно и вправду окажется самым последним его посланием жене. После его возвращения они уже не расставались больше до его гибели.

В последний вечер в Москве, 20 мая 1836 года, за прощальным ужином у Нащокиных Пушкин пролил на скатерть масло. Нащокин заметил:

«– Эдакий неловкий! За что ни возьмешься, все роняешь!

– Ну, я на свою голову. Ничего… – ответил Пушкин, которого, видимо, взволновала эта дурная примета».

На прощание Нащокин подарил Пушкину кольцо с бирюзой против насильственной смерти, специально заказанное для друга, который даже уезжать не хотел, пока кольцо не доставят. По воспоминаниям Данзаса, этого кольца не было на руке поэта в день дуэли с Дантесом. Перед смертью Пушкин подарил его Данзасу со словами: «От общего нашего друга».

В день рождения отца, 23 мая, Пушкин прибыл в полночь к семье на Каменный остров, на их последнюю дачу. За несколько часов до того Наталья Николаевна родила дочь Наталью, их четвертого ребенка.

В январе 1832 года, в разгар балов и празднеств, прося денег в долг у старого приятеля, отставного штаб-ротмистра Михаила Осиповича Судиенко, Пушкин сообщает ему: «Надобно тебе сказать, что я женат около года и что вследствие сего образ жизни моей совершенно переменился, к неописанному огорчению Софьи Остафьевны и кавалергардских шаромыжников».

Содержательница самого известного в Петербурге той поры увеселительного заведения, Евстафьевна или Остафьевна, как звали ее посетители, не однажды была помянута Пушкиным. В годы юности и позднее Пушкин холостяком посещал ее заведение, как правило, в компании: «…заходили к наипочтеннейшей Софье Евстафьевне провести остаток ночи с ее компаньонками». В письме Дельвигу от середины ноября 1828 года она снова названа: «А все Софья Остафьевна виновата». Ей весьма повезло в литературном отношении: три поколения петербургских писателей не смогли обойти ее своим вниманием. Ее упомянул в записной книжке за 1824 год А. А. Бестужев-Марлинский, отметил В. Г. Белинский, приехавший в столицу в 1839 году: «Славный город Питер! Софья Остафьевна – mauvais genre [94]94
  Плохого рода жизни (фр.).


[Закрыть], но собою очень интересна – с усами и бородою, – словно ведьма из Макбета». Ф. М. Достоевский вывел ее в рассказе «Чужая жена и муж под кроватью». Пушкин также не однажды поминает ее в своих созданиях: в 1830-х годах – в наброске повести «Года четыре тому назад…»; ей же, по всей видимости, посвящено и стихотворение 1827 года «Сводня грустно за столом…».

Анна Петровна Керн отметила изменения, произошедшие с Пушкиным: «Женитьба произвела в характере поэта глубокую перемену. С того времени он стал смотреть серьезнее, а все-таки остался верен привычке своей скрывать чувство и стыдиться его. В ответ на поздравление с неожиданною способностью женатым вести себя, как прилично любящему мужу, он шутя отвечал: „Je ne suis qu’un hypocrite [95]95
  Я только притворяюсь (фр.).


[Закрыть]“».

Одиннадцатого января 1832 года состоялась свадьба Александры Осиповны Россет и Николая Михайловича Смирнова, на которой присутствовали Пушкин с Натальей Николаевной в качестве друзей, хотя дочь Смирновых Ольга Николаевна, автор фальсифицированных «Записок А. О. Смирновой», писала впоследствии, что Пушкин на этой свадьбе был шафером жениха. Этому противоречит запись в камер-фурьерском журнале, зафиксировавшая подробности свадьбы фрейлины двора, каковой была невеста. С этой поры Наталья Николаевна уже не так ревновала к ней мужа, хотя и раньше своим здравым умом она прекрасно понимала, что с Александрой Осиповной его связывают чисто дружеские чувства. Тем не менее то, что Пушкин и после замужества Смирновой почти каждодневно, по ее собственным словам, бывал у нее, не могло не задевать Наталью Николаевну, в ту пору беременную. Смирнова в своих подлинных воспоминаниях писала о том времени: «В 1832 году Александр Сергеевич приходил всякой день почти ко мне, также и в день рождения моего принес мне альбом и сказал: „Вы так хорошо рассказываете, что должны писать свои Записки“ и на первом листе написал стихи „В тревоге пестрой и бесплодной“ и пр. Почерк у него был великолепный, чрезвычайно четкий и твердый». Об этом самом альбоме, положившем начало «Воспоминаниям А. О. Смирновой», упоминал и С. Т. Аксаков: «Однажды в Петербурге, в день рождения А. О. Смирновой, Пушкин, гуляя, зашел в магазин на Невском, купил альбом не особенно нарядный, но с большими листами, занес к себе домой и потом сам же принес его к Александре Осиповне с такими стихами»:

 
В тревоге пестрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взор холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный,
И, как дитя, была добра.
Смеялась здраво и светло,
И шутки злости самой черной
Писала прямо на-бело.
 

Прочти эти стихи Наталья Николаевна, она бы не смогла усмотреть в них никакого иного чувства автора, кроме самого дружеского, но ревновать всё же не переставала, хотя ревность эта конечно же была иного рода. Даже продолжавшиеся после отъезда за границу Николая Михайловича Смирнова визиты к его жене Пушкина без Натальи Николаевны не могли изменить ее отношения к этой своеобразной связи. Наталья Николаевна всем своим существом понимала, что любовь мужа вполне принадлежит ей. Особенным тому свидетельством явилось созданное 19 января стихотворение:

 
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склонялся на долгие моленья.
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле —
И делишь наконец мой пламень по неволе!
 

Стихотворение конечно же не было напечатано при жизни Пушкина – цензура пропустить его не могла, да и Пушкин не порывался его печатать. Автограф этого вполне откровенного эротического стихотворения не сохранился, но вместе с тем источников текста более чем достаточно – их 15: это копии в сборниках Соболевского, Ростопчиной, Долгорукова, Бартенева и в ряде других. Одна из копий принадлежала Огареву и была включена им в сборник «Русская потаенная литература XIX столетия».

В бартеневской копии текст написан рукой Соболевского, что уже придает ей вес, и им же обозначен год создания – 1830-й. К дате уже Бартеневым приписано: «19 Генваря». Эта копия тщательно выправлена в отношении пунктуации, что позволяет предположить, что она сверена если не с автографом, то с авторитетным источником. В одном из списков, принадлежавшем Ефремову, дата «1830» переделана карандашом на «1832». Встречаются и дата «1831», и только «19 января», и «19-го января 1830 г. С. П. Б.». Различаются в копиях и заглавия: «Неизданное стихотворение А. С. Пушкина», «Ненапечатанные стихи Пушкина», «Антологическое стихотворение», «Прелестнице», «Стихи Пушкина, найденные Ланским в 1850 г.» и, наконец, «К жене» и «Жене». Говорить об антологической отвлеченности в отношении этого стихотворения невозможно, настолько всё в нем дышит реальной жизнью, настолько ощутим чувственный опыт автора. Не вызывает сомнения день создания – 19 января, но сочетание его с дважды повторенным указанием, что стихотворение обращено к жене, исключает датировку 1830 и 1831 годами. Так что остается датировать стихотворение, как это сделали составители «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина», 19 января 1832 года. Найденное вторым мужем Натальи Николаевны Ланским, оно было впервые опубликовано М. Е. Борисоглебским в 1858 году в «Библиографических записках».

На второй год семейной жизни произошла история, по-новому характеризующая Пушкина. 16 мая 1832 года он получает послание от графини Елены Михайловны Завадовской, к которому она приложила свой альбом, прося вписать в него стихотворение. Неизвестно, сколько времени пролежал этот альбом в доме Пушкиных и как отнеслась к такой просьбе Наталья Николаевна; во всяком случае, не позднее июня поэт поместил в него стихотворение «Красавица»:

 
Всё в ней гармония, всё диво,
Всё выше мира и страстей;
Она покоится стыдливо
В красе торжественной своей;
Она кругом себя взирает:
Ей нет соперниц, нет подруг;
Красавиц наших бедный круг
В ее сиянье исчезает.
 
 
Куда бы ты ни поспешал,
Хоть на любовное свиданье,
Какое б в сердце ни питал
Ты сокровенное мечтанье, —
Но, встретясь с ней, смущенный, ты
Вдруг остановишься невольно,
Благоговея богомольно
Перед святыней красоты.
 

Это стихотворение Пушкин напечатал дважды – в 1834 году в «Библиотеке для чтения» и в 1835-м в четвертой части «Стихотворений Александра Пушкина». Однако в обоих случаях Пушкин не указал дату создания, а озаглавил стихотворение так, чтобы читатель никак не связал его с именем Завадовской, а решил, что оно посвящено Наталье Николаевне: «В альбом г****». В авторизованной копии 1836 года Пушкин исправил заголовок «В альбом графине Г ****»на «В альбом р****», устранив из него титул, которого не имела Гончарова, а затем надписал нейтральное «Красавица». Такая своеобразная мистификация, в своем роде единственная в творчестве Пушкина, демонстрирует тактичность по отношению к жене. Имя адресата было раскрыто значительно позднее по принадлежности альбома.

К лету 1833 года, когда из-за очередной беременности выезжать Наталье Николаевне было уже невозможно, Вяземский заметил, пусть и невинное, ухаживание Пушкина за Амалией Крюднер, внебрачной дочерью баварского посланника в Петербурге Максимилиана Лерхенфельда. Совсем юной она была выдана за барона Александра Сергеевича Крюднера, первого секретаря русского посольства в Мюнхене. Она приехала из Мюнхена и показалась впервые на вечере у Бобринских, о чем Вяземский сообщил жене: «Была тут приезжая Саксонка, очень мила, молода, бела, стыдлива». На вечере у Фикельмонов 24 июля 1833 года Вяземский обратил внимание на то, как Пушкин действовал в соответствии со своими же словами: «Лишь юности и красоты / Поклонником быть должен гений», о чем и написал своей жене: «Вчера был вечер у Фикельмона вместо пятницы, потому что в субботу большой парад на заключение в Красном Селе. Вчера было довольно вяло. Один Пушкин palpitait de l’intérêt du moment [96]96
  Трепеща от волнения (фр.).


[Закрыть], краснея взглядывал на Крюднершу и несколько увиваясь вокруг нее». Спустя несколько дней, 29 июля, Вяземский в очередном письме княгине Вере Федоровне вновь поминает Амалию Крюднер: «Вчера Крюднерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Вьельгорским немецкие штучки. Голос ее очень хороший». К более позднему времени относится случай, когда Наталья Николаевна уехала с бала, на котором, как ей показалось, муж ухаживал за Крюднер. Заметив ее отсутствие, он вернулся домой, где в ответ на свое недоумение получил пощечину, о чем, смеясь, рассказывал Вяземскому, прибавляя, что «у его мадонны рука тяжеленька».

Пушкин, отправившийся в конце лета собирать материал о пугачевщине, 2 сентября 1833 года написал жене сразу два письма, одно за другим. Второе наполовину посвящено дорожному приключению сразу с двумя дамами, которым он оказал свое покровительство: «Ух, женка, страшно! теперь следует важное признанье. Сказать ли тебе словечко, утерпит ли твое сердечко? Я нарочно тянул письмо рассказами о московских обедах, чтоб как можно позже дойти до сего рокового места; ну, так уж и быть, узнай, что на второй станции, где не давали мне лошадей, встретил я некоторую городничиху, едущую с теткой из Москвы к мужу и обижаемую на всех станциях. Она приняла меня [за смотрителя] [97]97
  Здесь и далее в квадратных скобках приводится текст, зачеркнутый Пушкиным.


[Закрыть]весьма дурно и нараспев начала меня усовещевать и уговаривать: как вам не стыдно? на что это похоже? Две тройки стоят на конюшне, а вы мне ни одной со вчерашнего дня не даете. – Право? сказал я и пошел взять эти тройки для себя. Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и так меня тронула, что я уступил ей одну тройку, на которую имела она всевозможные права, а сам нанял себе другую, т. е. третью, и уехал. Ты подумаешь: ну, это еще не беда. Постой, женка, еще не всё. Городничиха и тетка так были восхищены моим рыцарским поступком, что решились от меня не отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно и согласился. Таким образом и доехали мы почти до самого Нижнего – они отстали за 3 или 4 станции – и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь меня: хороша ли городничиха? Вот то-то что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и горюю. – Уф! кончил. Отпусти и помилуй. Сегодня был я у губернатора ген. Бутурлина. Он и жена его приняли меня очень мило и ласково; он уговорил меня обедать завтра у него. Ярмарка кончилась – я ходил по опустелым лавкам. Они сделали на меня впечатление бального разъезда, когда карета Гончаровых уж уехала. Ты видишь, что несмотря на городничиху и ее тетку – я всё еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно целую куда ни попало. Addio mia bella, idol mio, mio bel tesoro, quando mai ti revedro… [98]98
  Прощай, красавица моя, кумир мой, прекрасное мое сокровище, когда же я тебя опять увижу… ( ит.).


[Закрыть]»

Наступавший сезон 1833 года для Натальи Николаевны обещал быть хорошим: она впервые встречала его небеременной и могла танцевать вволю. Это как раз и беспокоило Пушкина, находившегося от нее за сотни верст. Наталья Николаевна, как видно, не называла в письмах имени своего нового поклонника, но, пожалуй, только об одном из них могла идти речь – о Николае Александровиче Огареве, бывшем на год старше Натальи Николаевны, выпускнике Пажеского корпуса, подпоручике гвардейской конной артиллерии, сделавшем впоследствии значительную карьеру: он получил чин генерал-лейтенанта и служил генерал-адъютантом. Он, по выражению А. О. Смирновой, «строил куры» не одной Наталье Николаевне, но и ее тезке, фрейлине Наталье Николаевне Бороздиной, «которая презирала его за низкопоклонство». Она описала Огарева, развлекавшего гостей великой княгини Ольги Николаевны в присутствии императора: «После Огарев вздумал позабавить нас представлением: нарядился в тюрбан, стоял в дверях, напялил юбчонку, на руки чулки и башмаки и танцовал руками по столу, а Константин Николаевич голыми руками делал за него жесты. Оно точно было смешно, но довольно странно: не так забавлялись при Екатерине».

От письма к письму Пушкин наставляет жену, так что слово «искокетничалась» в разных вариациях повторяется в каждом из них. Так, 30 октября он, в очередной раз предостерегая жену от кокетства, переходит на литературные примеры, пользуясь притом языком отнюдь не литературным: «Ты кажется не путем искокетничалась. Смотри: не даром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе… (нецензурное слово. – В.С.); есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне (дочери П. А. Вяземского. – В. С.)легко за собою приучить бегать холостых шарамыжников; стоит только разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобою ухаживают? не знаешь, на кого нападешь. Прочти басню А. Измайлова о Фоме и Кузьме. Фома накормил Кузьму икрой и селедкой. Кузьма стал просить пить, а Фома не дал. Кузьма и прибил Фому как каналью. Из этого поэт выводит следующее нравоучение: Красавицы! не кормите селедкой, если не хотите пить давать; не то можете наскочить на Кузьму. Видишь ли? Прошу, чтоб у меня не было этих академических завтраков».

Басня или сказка старого знакомого Пушкина Александра Ефимовича Измайлова заключена такой моралью:

 
Красавицы кокетки!
Ведь это вам наветки!
           Зачем собою нас прельщать?
           Зачем любовь в нас возбуждать?
Притворной нежностью и острыми словами.
           Когда мы не любимы вами,
И не хотите вы руки своей нам дать?
Вам весело, как мы любовию к вам жаждем,
           Смеетесь, как мы страждем.
           Не корчите Фому —
Не то попасть вам на Кузьму.
 

После напоминания о басне Измайлова Пушкин примирительно продолжает: «Теперь, мой ангел, целую тебя как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; да не загуливайся… да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во всё тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю всё, что пахнет московской барышнею, всё, что не comme il faut, все, что vulgar…» Отослав этими словами Наталью Николаевну к описанию петербургской Татьяны в восьмой главе «Онегина», Пушкин заканчивает свое рассуждение словами: «Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя». Беспокойство Пушкина, оставившего жену на четыре месяца, нашло отражение и в его рисунках той поры. Так, на рисунке, известном под названием «Общество в гостиной», выполненном Пушкиным на листе со стихотворением «Осень», начатом в день лицейской годовщины 19 октября 1833 года, Пушкин представил Наталью Николаевну сидящей на диване в соседстве со склонившимся над ней молодым человеком, взирающей на нее дамой в чепце и барышней, отвернувшейся от них в порыве ревности, с рукой, положенной на сердце.