Текст книги "Наталья Гончарова"
Автор книги: Вадим Старк
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)
Соседка по Михайловскому П. А. Осипова еще незадолго до гибели Пушкина, 6 января 1837 года, когда Павлищев стремился завладеть Михайловским, писала поэту: «Павлищев сущий негодяй и к тому же сумасшедший». Сергей Львович также знал цену Павлищеву и потому, когда 7 августа 1836 года пересылал старшему сыну письмо зятя, предупреждал: «Имей терпение прочесть его. Ты увидишь, как он жаден, как он преувеличивает ценность Михайловского и как он мало понимает в управлении имением… Это человек очень жадный, очень корыстный и весьма мало понимающий то, что он берет на себя».
На этот раз, в 1838 году, письмо Павлищева было обращено к самому Сергею Львовичу. В нем он льстит тестю, говоря, что истинный опекун детей поэта – это их дед, а остальные никуда не годятся. О графе Виельгорском, памятуя, что он композитор-любитель и автор романсов на стихи Пушкина, Павлищев пишет, что тот «лучший музыкант, нежели попечитель».
Беспокойство Павлищева понятно: он прекрасно сознавал, что Опека будет в первую очередь блюсти интересы детей Пушкина и Натальи Николаевны. Он заканчивает свое письмо лицемерными словами: «Я пишу о Михайловском, потому что оно дорого всем нам по связанным с ним воспоминаниям».
Опека вскоре сделала свое дело – выкупила, в соответствии с пожеланием Натальи Николаевны, Михайловское в пользу ее детей, преодолев все препоны, которые ставил Павлищев.
Одной из причин стремления Натальи Николаевны поселиться в Михайловском было желание получить независимость, которой она была лишена в Полотняном Заводе, особенно в связи с натянутыми отношениями с женой Дмитрия Николаевича. К тому же в качестве главы дома брат должен был поддерживать переписку и со старшей сестрой Екатериной. Хотя Наталья Николаевна по-христиански и простила ее, но переписываться с ней, во всяком случае в период траура по мужу, она не хотела.
Дмитрий Николаевич вполне понимал ее чувства. Обязанный выплачивать замужней Екатерине содержание по пять тысяч рублей в год, он поддерживал с ней деловые отношения. Другие братья не были ими связаны, так что Иван Николаевич отправлял ей письма изредка, а Сергей и вовсе избегал переписки. Не случайно самолюбивая Екатерина Николаевна в письмах Дмитрию постоянно упрекает младших братьев в молчании. Так, в письме от 1 октября 1838 года она просит: «Напиши мне о Ване, что он поделывает? Когда ты его увидишь, передай ему, что со времени его женитьбы он еще не написал мне ни разу. Я хорошо знаю, что он не силен в писании писем, но всё же между часто и никогда большая разница». Иван Николаевич женился, как мы помним, 27 апреля 1838 года. Если он и написал о том сестре, то письмо его ожидало ее в Сульце, тогда как она с Дантесом была в Париже, где с опозданием узнала от знакомых о его свадьбе.
Отец, Николай Афанасьевич, несмотря на болезнь, вел довольно обширную переписку, но ни разу не написал старшей дочери, как и Сергей Николаевич. Вдове Пушкина было конечно же приятно, что самые близкие ей люди не поддерживали переписки с Екатериной, тем самым выражая свое отношение к ней. Впрочем, и Дмитрий не слишком баловал старшую сестру письмами, на что она жаловалась ему постоянно.
Четвертого сентября 1837 года Дмитрий Николаевич написал Екатерине о Наталье Николаевне: «Ты спрашиваешь меня, почему она не пишет тебе; по правде сказать, не знаю, но не предполагаю другой причины, кроме боязни уронить свое достоинство или, лучше сказать, свое доброе имя перепиской с тобою. И я думаю, что она напишет тебе не скоро». Конечно же Екатерина Николаевна и без пояснений брата прекрасно понимала причину молчания младшей сестры.
В ответном письме из Сульца от 30 ноября 1837 года (первом дошедшем до нас) говорится о рождении у Екатерины Николаевны первенца – дочери Матильды. Метрической записью было официально зарегистрировано, что она появилась на свет 19 октября 1837 года. Однако, как установил голландский исследователь Франс Суассо, под этой записью нет подписи врача, хотя под метриками о рождении остальных детей Екатерины и Дантеса она имеется. К тому же свидетелями обозначены родной отец Дантеса и барон Луи Геккерен, специально прибывший для этого в Сульц. И тот и другой были заинтересованы в сохранении тайны рождения ребенка в том случае, если младенец родился ранее положенного времени.
Эти обстоятельства, как и сведения об ожидаемом ребенке, относящиеся еще ко времени пребывания Екатерины в России, заставили Суассо уверенно писать о том, что родившийся ребенок был добрачным. Вспомним недоумение Жуковского в его заметках начала ноября 1836 года: «Открытие Геккерена о любви сына к Екатерине», а затем письмо самого Геккерена-старшего от 2 февраля 1837 года голландскому министру иностранных дел барону Верстолку, в котором говорится, что в семье его приемного сына «вскоре ожидается прибавление» – и это ровно через три недели после свадьбы Дантеса и Екатерины Гончаровой, состоявшейся 10 января. А сама Екатерина в послании от 20 марта 1837 года вослед отбывшему из Петербурга супругу пишет: «…Как и подобает почтенному любящему сыну, он сильно капризничает, оттого что у него отняли его обожаемого папашу». Если ребенок был зачат в браке, эмбриону могло быть максимум девять недель; в таком случае он был подвижен вопреки законам медицины. Другое дело, если ему уже месяца четыре, о чем адресат письма должен был быть осведомлен в первую очередь. Вспомним его двусмысленную фразу в письме невесте от второй половины декабря о картошке, которая получает объяснение в случае, если Екатерина уже ожидает ребенка, а также вольности в обращении с ней, далеко выходящие за рамки отношений жениха и невесты. Вспомним и то, что писал Александр Карамзин брату Андрею 13 марта 1837 года о Екатерине, ставшей, по его словам, Дантесу «любовницей, а затем и супругой». Такими словами без веских оснований не бросаются. Не случайно Е. И. Загряжская пишет Жуковскому от 17 ноября 1836 года, после помолвки Дантеса и Екатерины: «Итак, все концы в воду». Представляется, что все участники драмы были в курсе близких добрачных отношений между Дантесом и Екатериной, но по понятным причинам молчали.
В собственных письмах Екатерины, уже из Сульца, о быстром развитии дочери Матильды также можно найти подтверждение тому, что она родилась ранее официально зафиксированного срока. Интересно отметить и тот факт, что жену Дантеса в Сульце поместили в отдельном флигеле, который она не покидала вплоть до начала ноября, о чем сама писала в письме от 30 ноября. Всё это дает основания полагать, что Ф. Суассо был прав, но все причастные к тем далеким событиям ушли из жизни, не оставив подтверждения его версии. Если она справедлива, то в дуэльной истории Пушкину приходилось учитывать и положение Екатерины, защищая не только честь жены, но и честь свояченицы. Наталье Николаевне, естественно, также должны были быть известны эти обстоятельства семейной истории, но эту тайну и она унесла с собой в могилу.
Рождение других племянников и племянниц каждый раз становилось событием в одинокой жизни Натальи Николаевны. В мае 1838 года она после посещения Яропольца на неделю уехала в Москву и вернулась на Полотняный Завод, как и предполагала, к 1 июня, в канун именин Пушкина. В самый день именин, 2 июня, родилась Мария Гончарова, дочь Сергея Николаевича, любимого младшего брата Натальи Николаевны. Пришлось вновь возвращаться в Москву для крестин. Роль восприемницы Наталья Николаевна приняла на себя, восприемником стал брат Иван Николаевич.
А 13 июля 1838 года, накануне ее отъезда в Москву, в семье Дмитрия Николаевича родился сын Дмитрий. Уже из Полотняного Завода 2 сентября Александрина напишет об этом Екатерине в Сульц: «Мы прожили в Москве две недели. По возвращении нашем сюда нашли мы здесь мать, которая также приехала для крестин. Дмитриева жена сделалась после родов опасно больна, мы целый день принуждены были бегать из дома в дом, ибо мать жила у них в белом замке. Сей образ жизни продолжался месяц. Лизавета Егорьевна не оправлялась, мать не могла ехать. Наконец, ей стало полегче, мать уехала в Ярополец тому три дня. На другой день ее отъезда проводили мы также Сережу с женой и сыном, которые приезжали сюда к 27 августа, а вчера отправилась вся царская фамилия в Калугу, то есть Дмитрий с супругой и бель-сёр [138]138
Бель-сёр (belle-sœur – фр.) – жена брата, невестка.
[Закрыть], также и наследник». Лишь 31 августа, после Натальина дня, уехала и мать.
Когда почти все обитатели и гости Полотняного Завода разъехались, Александра Николаевна написала Екатерине, сообщая подробности их жизни. К этому письму Наталья Николаевна сделала приписку: «Мы точно очень, очень виноваты перед тобою, душа моя, давно я к тебе не писала. Разные обстоятельства были тому причиною. С апреля месяца мы на месте не посидели. Теперь возвратились сюда, жду тетку и Сергея Львовича. Брат со всем семейством отправились в Калугу на весь сентябрь месяц. Жена его была опасно больна.
Но теперь, как мне кажется, опасность совсем миновала. Гриша у меня в одно время сильно занемог; первая поездка моя в Москву была единственно для него, советы докторов и предписания их много ему помогли, теперь он, слава богу, оправился. Я тебе, кажется, еще ничего не писала про новую нашу belle-sœur (княжна Мария Ивановна Мещерская 27 апреля 1838 года стала женой И. Н. Гончарова. – В. С.).Она очень мила, добра, умна, мы с ней часто виделись в Яропольце, очень подружились…»
В этой же приписке Наталья Николаевна отказывается от услуг сестры по присылке им из Франции модных платьев, «ибо, – напоминает она о трауре, – мы из черных шлафоров не выходим».
Это письмо Екатерина Николаевна благополучно получила, о чем сообщила брату Дмитрию 1 октября 1838 года, и с иронией откликнулась на его известие о предстоящем приезде в Полотняный Завод гостьи: «Ты пишешь, что скоро ты будешь иметь огромное счастье принимать у себя добрую, несравненную, сентиментальную тетку Катерину, с чем тебя искренне поздравляю, но предпочитаю, чтобы это случилось с тобой, а не со мной, так как своя рубашка ближе к телу, как ты знаешь. Напиши мне подробно о пребывании в ваших краях этого благодетельного существа. А также засвидетельствуй ей заверения в моих нежных и почтительных чувствах».
Ожидаемый приезд в Полотняный Завод тетушки Загряжской был связан с планами возвращения Натальи Николаевны в Петербург.
В числе последних дел Натальи Николаевны, относящихся ко времени ее вдовьей жизни в Полотняном Заводе, были хлопоты о получении гравюры работы Н. И. Уткина с известного портрета Пушкина кисти О. Кипренского. Впервые эта гравюра была выполнена еще в 1828 году и очень понравилась поэту. Незадолго до дуэли он обратился к Уткину с просьбой повторить гравюру для нового сборника стихотворений. Сохранилось воспоминание о последней встрече гравера и поэта: «С этим последним портретом связано для Уткина замечательное воспоминание. Пушкин как будто желал, чтобы черты его подольше сохранились сталью, как бы предчувствовал, что это будет последняя дружеская услуга знаменитого гравера, который неохотно согласился на не совсем привычную ему работу. И в самом деле, на другой день его не стало! То было его предсмертное свидание с Уткиным. Но художник все-таки исполнил желание Пушкина, и в самое скорое время передал гравюру его семейству». В 1838 году Уткин выполнил портрет в ином стиле: сохранив позу оригинала, он придал фигуре поэта больше света и объема, сделав образ более поэтичным за счет облачного фона. Получив гравюру, Наталья Николаевна поместила ее на внутренней стороне крышки шкатулки, в которой хранила адресованные ей письма покойного мужа.
Вдовья доляВ пяти верстах от Полотняного Завода располагалось имение Бегичево, принадлежавшее семейству петербургских друзей Пушкина и Натальи Николаевны – Николаю Михайловичу и Александре Осиповне Смирновым. Хотя они лишь изредка приезжали сюда, но были всегда в курсе жизни своих соседей. Н. М. Смирнов, вспоминая о смерти Пушкина, писал и о Наталье Николаевне: «Несчастная вдова вскоре уехала к своему брату Гончарову в его имение Полотняные Заводы в Калужской губернии, там прожила все время траура, два года, ей назначенные мужем, вероятно в том предположении, что петербургское общество не забудет прежде сего времени клевету, носившуюся насчет ее. Но если клевета могла бы еще существовать, то была бы совершенно разрушена глубокою, неизгладимою горестью жены о потере мужа и ее примерным поведением. Юная, прелестная собою, она отказалась от света и, переехав в Петербург, по желанию ее тетки, посещает одних родственников и близких друзей, невзирая на приглашения всего общества и самого двора».
Разговоры о возвращении Натальи Николаевны в Петербург начались уже летом 1838 года. Поселившись в Полотняном Заводе, она конечно же не собиралась там жить всегда и по истечении траура думала вернуться в столицу. Тетушка Екатерина Ивановна, действуя так, как будто возвращение Натальи Николаевны было делом решенным, заранее сняла квартиру для племянниц с детьми. 13 октября 1838 года Иван Николаевич написал брату Дмитрию из Царского Села: «Тетушка здесь, и она мне сказала, что уже сняла дом, чтобы заставить сестер приехать, но она еще не знает, когда поедет».
В день рождения Пушкина, 26 мая 1839 года, Екатерина пишет Дмитрию из-за границы: «Вы имели счастие принимать у себя вашу дорогую тетушку Катерину, которая приехала похитить у вас сестер. Я о них недавно имела известия и узнала с удовольствием, что Н. не бывала в свете этой зимой; признаюсь, я считаю, что это было бы нехорошо с ее стороны». В этом письме обращает на себя внимание то, что тетушку она назвала «вашей», как бы открещиваясь от нее, Наталью Николаевну обозначила одним лишь инициалом, а известия о ней она получила со стороны.
Екатерина Ивановна Загряжская приехала в Полотняный Завод в начале ноября 1838 года. Ей удалось уговорить Наталью Николаевну вернуться в Петербург. Главным аргументом было то, что детям пора было давать образование, прежде всего Маше, которой в мае уже исполнилось шесть лет. К тому же хлопоты Опеки по выкупу Михайловского, инициированные самой Натальей Николаевной, требовали ее присутствия в столице. Не последним обстоятельством, повлиявшим на решение вернуться в столицу, была забота об Александрине. В июне ей исполнилось 27 лет. Она всё еще оставалась в девицах, посвятив себя младшей сестре и ее детям. Жизнь в Петербурге, возможное пожалование во фрейлины, о чем обещала похлопотать Екатерина Ивановна, могли решить ее судьбу.
Пробыв в Полотняном Заводе несколько дней, Загряжская увозит племянниц и детей в Москву, откуда сестры на один день без тетушки и детей отправляются в Ярополец к матери. Только тогда она узнала о принятом ими решении. Александра Николаевна пишет брату Дмитрию из Москвы: «Дорогой Дмитрий, ты просил меня написать о приеме, оказанном нам в Яропольце. Должна тебе сказать, что мы расстались с матерью превосходно. Она была трогательна с нами, добра, ласкова, всячески заботилась о нас. Мы пробыли у нее сутки». Наталья Николаевна приписала: «Не говорю об матери, сестра уже всё подробно описала; одним словом, она с нами обошлась как нельзя лучше, и мы расстались со слезами с обеих сторон». Сама Наталья Ивановна написала старшему сыну 12 ноября: «Твои сестры неожиданно приехали ко мне проститься перед отъездом в Петербург. Дай бог, чтобы они не раскаялись в этой затее, которая в глазах здравомыслящих людей мало похвальна. Старшая, без сомнения, больше всех виновата, но это, однако, нисколько не оправдывает и младшую».
Эта встреча неуловимо напомнила предыдущую, четырьмя годами ранее, когда сестры Гончаровы заехали проститься с матерью перед отъездом в Петербург. Наталья Ивановна, как и в прошлый раз, прежде всего была недовольна тем, что всё решили без совета с ней. Она хорошо понимала, что именно ее сестра Екатерина Ивановна, с которой она была в ссоре, была главным инициатором переезда и что сын Дмитрий, как глава дома, не только был в курсе планов сестер, но и поддержал их, даже не сообщив матери.
Уже после того как они устроились в Петербурге, Александра Николаевна 24 ноября 1838 года сообщает брату Дмитрию: «Мы ведем сейчас жизнь очень тихую. Таша никуда не выезжает, но все приходят ее навещать и каждое утро точат у нас лясы. Что касается меня, то я была только у Маши Валуевой, Карамзиных и Мещерских. Со всех сторон я получаю приглашения, но мне пока не хочется выезжать, да и туалетов у меня еще мало».
Жившая в ту пору в Петербурге баронесса Евпраксия Николаевна Вревская писала мужу в деревню: «Говорят, она возвратилась прекраснее, чем была…»
Ко времени возвращения Натальи Николаевны в Петербург вышли в свет второй номер «Современника» с биографической статьей П. А. Плетнева «Александр Сергеевич Пушкин» и восемь томов посмертного собрания сочинений Пушкина. 29 ноября 1838 года Плетнев писал Жуковскому за границу: «Издание Пушкина совершенно кончилось. Ваша статья „Последние минуты Пушкина“ припечатана вместо обещанной биографии его».
Издание по воле императора должно было быть выполнено за казенный счет, а доход от него – пойти в пользу вдовы и детей. Начато оно было вскоре после смерти Пушкина. Смета на выпуск собрания сочинений была утверждена уже 25 февраля 1837 года. В начале марта 1837 года был выпущен проспект издания. Собрание вышло в восьми томах тиражом 13 тысяч экземпляров по цене 25 рублей за комплект. 26 марта по указу императора были отпущены безвозвратные средства на издание – 50 тысяч рублей. На собрание сочинений Пушкина была объявлена подписка. Только по Гвардейскому корпусу через генерала Веймарна был распределен 571 экземпляр собрания. Для распространения его в провинции министр внутренних дел Блудов разослал губернаторам и губернским предводителям дворянства соответствующие циркулярные письма. Первый том собрания был готов уже в октябре 1837 года, но выдаваться они стали все вместе в феврале-марте 1838 года. Дополнительные части собрания были отпечатаны к ноябрю 1838 года, когда Наталья Николаевна вернулась в Петербург. Помимо опекунов в его подготовке принял участие князь В. Ф. Одоевский. В собрание вошли уже известные, ранее печатавшиеся произведения. Не издававшиеся прежде – вещи публиковались вначале в журнале «Современник». Тираж «Современника» составил две тысячи экземпляров, дав 8600 рублей чистого дохода. Право на издание трех дополнительных томов, содержащих произведения, напечатанные первоначально в «Современнике», было продано Опекой частным издателям за 37 тысяч рублей. Эти тома были выпущены тиражом пять тысяч экземпляров, и такой же тираж первых восьми томов был уступлен Опекой тем же издателям.
Шестого апреля 1838 года Опека «безденежно» выдала Наталье Николаевне комплект собрания, отпечатанный на веленевой бумаге [139]139
Веленевая бумага (от фр. velin– тонко выделанная кожа) – высокосортная, вырабатываемая только из целлюлозы без использования древесного сырья, хорошо проклеенная, плотная, желтоватого цвета. При ее изготовлении использовалась форма с тканевой сеткой, не оставлявшей отпечатков, поэтому листы были равномерные на просвет, гладкие, с характерным блеском. (Прим. ред.).
[Закрыть]. Его доставил Никита Тимофеевич Козлов, бывший дядька Пушкина, теперь служивший рассыльным в редакции «Современника».
Между тем тетушка Екатерина Ивановна выполнила свое обещание: 1 января 1839 года Александра Николаевна Гончарова была пожалована во фрейлины императрицы Александры Федоровны. В свет ее вывозила графиня Строганова. В канун Нового года императрица посетила фрейлинские апартаменты в шепелевском доме при Зимнем дворце.
Нина Доля, гувернантка семьи Гончаровых, много лет прослужившая в их семье, 10 апреля 1839 года написала Екатерине Николаевне: «Александрина и Натали в Петербурге, как вы знаете. Натали, естественно, было тяжело возвращаться туда, но тетка-покровительница всё решила про себя, а когда она чего-нибудь захочет, то это должно совершиться». В том же письме она сообщает о встрече государыни с Натальей Николаевной: «Натали выходит мало или почти не выходит, при дворе не была, но представлялась императрице у тетки однажды, когда Ее Величество зашла к ней, идя навестить фрейлину Кутузову, которая живет в том же доме. Императрица была очень ласкова с Натали, пожелала посмотреть всех ее детей, с которыми она говорила. Это был канун Нового года». Безусловно, эта встреча 31 декабря 1838 года была организована по желанию императрицы.
Многое стало повторяться, как было в прежние годы жизни сестер в столице, в частности в отношении их содержания. Дмитрий Николаевич, как было давно решено, обязался выдавать каждой сестре ежегодно по 1500 рублей, но также неизменно их задерживал. Так, летом 1839 года Наталья Николаевна объясняется с ним: «Послушай, дорогой Дмитрий, больше всего я не люблю ссориться с теми, кто мне особенно близок и кого я люблю всей душой. Давай немного поговорим. Скажи, разве это разумно, так сильно на меня сердиться и говорить мне такие неприятные вещи из-за отказа, который даже нельзя назвать таковым, принимая во внимание, что, не имея ничего, я ничего и не могу дать, не правда ли? На нет и суда нет,ты это знаешь. Должно признаться, что эта несчастная седьмая часть приносит мне большое огорчение: с одной стороны, семья моего мужа сердится, что я не использую эти деньги на покупку псковского имения, а с другой – ты меня упрекаешь в разорении всей семьи за то, что я их тебе не дала. Словом, со всех сторон только неприятности и огорчения из-за ничтожной суммы, которой я в действительности не имею и о которой даже больше не слышу и разговоров… Ответь мне на это письмо, чтобы доказать, что мы с тобою по-прежнему друзья».
Речь идет о вдовьей доле от Михайловского, которая составляла по существовавшим законам седьмую часть. Если вспомнить, что пушкинская цена Михайловского составляла 40 тысяч рублей, то доля Натальи Николаевны равнялась 5700 рублям, но только в случае продажи имения. Если же оно находилось в общем пользовании, то ей могла доставаться только седьмая часть доходов от имения. Когда-то Михайловское могло приносить 11 тысяч годового дохода, но после смерти Пушкина им заочно управлял Сергей Львович, не вникавший в дела, и оно приносило в чистом виде едва ли тысячу. Так что Наталья Николаевна не кривила душой, уверяя брата в том, что этой своей части она «в действительности еще не имеет».
Дмитрий Николаевич, сам находившийся в затруднительном положении, рассчитывал на эти деньги, но внял доводам сестры, о чем и сообщил ей. Уже с дачи Наталья Николаевна 2 августа 1839 года ответила брату: «Твое письмо меня осчастливило, дорогой Дмитрий. Тысячу раз благодарю тебя за все те нежные и ласковые слова, что ты мне говоришь, я в них действительно очень нуждаюсь, так как сердце мое страдало от того разлада, что возник между нами. Ну, раз уж с этим покончено, не будем об этом больше говорить, еще раз крепко обнимемся и будем любить друг друга в тысячу раз больше. Я так счастлива узнать, что ты вышел из затруднительного положения; от всей души желаю тебе спокойствия и полного успеха в делах, да хранит тебя Бог и освободит от всех горестей и беспокойств. Еще раз повторяю, что если только я могу быть тебе в чем-либо полезной, от всей души предлагаю тебе свою скромную помощь, располагай мною, как тебе заблагорассудится».
Самый надежный ее доход тогда составляли вдовья пенсия в три тысячи рублей и шесть тысяч содержания детям, по полторы тысячи каждому: дочерям до замужества, а сыновьям – до определения в службу или совершеннолетия. Таким образом, в ту пору семье было гарантировано ежегодное получение одиннадцати тысяч рублей. Менее надежную часть представляли три тысячи рублей от Дмитрия Николаевича, по полторы каждой сестре, из гончаровских доходов. Кроме того, Наталья Николаевна имела капитал в 50 тысяч рублей, вырученный от продажи собрания сочинений Пушкина, изданного по воле императора за казенный счет. Трогать этот капитал Наталья Николаевна ни в коем случае не хотела, думая о будущем детей, и пользовалась только процентами с него, что составляло в год 2600 рублей.
Наталья Николаевна рассчитывала жить летом в Михайловском, но отправляться туда, не будучи его хозяйкой, ей не хотелось. Так что вновь пришлось выезжать на Острова. Первое лето по возвращении в Петербург она с сестрой и детьми провела на Каменном острове. Средств, чтобы взять дачу на этом самом фешенебельном из петербургских островов, у нее не было. Дачу сняла тетушка Екатерина Ивановна, пригласив племянниц с детьми. На соседней даче поселились де Местры [140]140
Де Местры– знакомые семьи Пушкиных еще со времен московского детства поэта, а потом в пору его петербургской послелицейской юности. В середине 1820-х годов они уехали за границу. Г. Фризенгоф два года прослужил в России в качестве чиновника австрийского посольства в Петербурге. Близость с ним гончаровского семейства началась еще в 1836 году, когда он женился на Наталье Ивановне Ивановой. Та родилась в 1801 году и была побочной дочерью Александра Ивановича Загряжского, так что Софье Ивановне она доводилась племянницей, а Наталье Николаевне двоюродной сестрой, и они были знакомы еще в Москве. Довольно поздно, в 35 лет. Ната, как называли ее по-семейному, наконец, составила себе партию: муж был моложе ее на шесть лет.
[Закрыть]с Фризенгофами. Их семейство вернулось из-за границы еще в начале весны 1839 года: сам граф Ксавье де Местр, его жена Софья Ивановна, урожденная Загряжская, и ее воспитанница Наталья Ивановна с мужем бароном Густавом Фризенгофом.
Переехав на дачу, Александра Николаевна пишет брату Дмитрию 19 июля 1839 года: «…приехала тетушка Местр. Мы видим их каждый день. Они исполнены доброты к нам, невозможно не обожать их, они такие хорошие, такие добрые, просто сказать тебе не могу. Фризенгофы также очаровательны. Муж – очень умный молодой человек, очаровательно веселый, Ната, его жена, также очень добра. Она брюхата уже несколько месяцев».
Среди немногих знакомых, с кем общалась Наталья Николаевна, было, конечно, семейство графов Строгановых. Идалия Полетика сообщила Екатерине Николаевне 18 июля 1839 года: «Я вижу довольно часто ваших сестер у Строгановых, но отнюдь не у себя: Натали не имеет духа придти ко мне. Мы очень милы друг с другом, но она никогда не говорит о прошлом. Оно не существует между нами. Так что, держась весьма дружественно, мы много говорим о погоде, которая, как вы знаете, в Петербурге редко бывает хорошей. Натали по-прежнему хороша собой, хотя и очень похудела».
Несмотря на то что сестры почти не выезжали, столичная жизнь и воспитание детей требовали средств, которых явно не хватало. Как только приближались праздники, Наталье Николаевне приходилось вновь обращаться к брату. Так, незадолго до Пасхи в недатированном письме она пишет брату Дмитрию:
«Вот уже и канун праздников, а денег нет, увы. Ради бога, сжалься над нами, пришли их как можно скорее. Скоро уже 1 мая, это будет уже за три месяца, что ты нам должен. Саша, клянусь тебе, в самом стесненном положении. Я не получила еще ответа от тебя насчет просьбы, с которой к тебе обратилась мадам Карамзина, она меня об этом спрашивает каждый раз, как я ее вижу, и ждет ответа с нетерпением. На этой неделе, седьмой, я говею и прошу тебя великодушно простить меня, если в чем-нибудь была перед тобою виновата. Как твоя жена, она уже родила? Кого она тебе подарила? Говорят, что здоровье бедной Мари очень плохо, она с трудом поправляется после выкидыша. Ваня будет проводить лето в Ильицыне? Потребовал ли Ваня у тебя те 500 рублей, что я ему должна? Вот сколько вопросов, на которые сомневаюсь, что когда-нибудь получу ответ, проклятый лентяй. Мы не знаем еще, что будем делать этим летом, вероятнее всего наш первый этаж, то есть семейство Пушкиных, расположится лагерем на Островах. Местры заявляют, что не поедут за город, но я этому не верю. В общем, еще ничего не известно. Но я решила, что не останусь в городе ни за какие сокровища в мире.
Недавно я представлялась императрице. Она была так добра, что изъявила желание меня увидеть, и я была там утром, на частной аудиенции. Я нашла императрицу среди своей семьи, окруженную детьми, все они удивительно красивы.
Прощай, дорогой, славный брат, покидаю тебя, так как спешу, я должна сейчас уйти. Поздравляю вас с праздником Пасхи, желаю всяческого счастья тебе, твоей жене и детям. Сашинька тебя нежно целует, а также всё твое семейство».
Хотя письмо это не датировано, довольно легко установить время его написания. Речь в нем идет о «седьмой неделе», то есть Страстной. В 1839 году Пасха пришлась на 26 марта, а в 1840 году – на 14 апреля. У Ивана и Марии родилась дочь Мария 1 апреля 1839 года, а следующий ребенок, Александр, – 29 июня 1844 года. Таким образом, в 1839 году в апреле у Марии не было выкидыша. Он случился в 1840 году, после чего состояние ее здоровья настолько ухудшилось, что в декабре Иван Николаевич подал в отставку, а в 1841 году уехал с женой за границу. Наталья Николаевна жила на Островах летом 1839 года – на Каменном и 1840-го – на Аптекарском; в 1841 году все лето, с мая, она провела в Михайловском. Местры же приехали в Россию весной 1839 года, а в конце лета 1841-го уехали за границу. Сын Дмитрия Николаевича, Евгений, родился 24 апреля 1840 года. Таким образом, письмо следует датировать Страстной неделей 1840 года, приходившейся на 7–12 апреля.
Осенью 1839 года Наталья Николаевна и Местры поселились вместе в доме Адама на Почтамтской: она с детьми и Александриной на первом этаже, Местры – на втором [141]141
Этот угловой двухэтажный дом в те времена имел адрес: перекресток Почтамтской улицы и Почтамтского переулка, дом 169 третьего квартала Первой Адмиралтейской части, наискосок от главного здания Почтамта (сейчас это дом 12 по Почтамтской улице). Он принадлежал Егору Андреевичу Адаму, полковнику Корпуса горных инженеров, а затем его вдове Корнелии Мартыновне. Фасад по Почтамтской улице был на 10 окон, а по переулку – в 17. Здание было выстроено в середине XVIII века, принадлежало в ту пору архитектору Христиану Ивановичу Кнобелю, который его и спроектировал. Тогда это было одноэтажное строение на высоком цоколе, ныне вросшем в землю. В 1771 году Кнобель продал его управлявшему Императорским кабинетом А. В. Олсуфьеву для размещения в нем малолетних придворных певчих. Владельцы впоследствии несколько раз менялись, но дом особенным перестройкам не подвергался. И только когда к 1836 году его владелицей стала К. М. Адам, он был надстроен вторым этажом.
[Закрыть]. В письмах Натальи Николаевны постоянно обыгрывается это их житье на два этажа. Она пишет брату Дмитрию 15 декабря 1839 года: «…не могу ничего особенно хорошего сообщить о нас. По-прежнему всё почти одно и то же, время проходит в беготне сверху вниз и от меня во дворец. Не подумай, однако, что в царский; мое сиятельство ограничивается тем, что поднимается по лестнице к тетушке». В другом письме тому же адресату, от 7 марта 1840 года, она сообщает: «Что сказать тебе о нас. Мадемуазель Александрина всю Масленицу танцевала. Она произвела большое впечатление, очень веселилась и прекрасна, как день. Что касается меня, то я почти всегда дома; была два раза в театре. Вечера провожу обычно наверху. Тетушка принимает ежедневно, и всегда кто-нибудь бывает».
Двадцатым ноября 1839 года датировано очередное письмо Екатерины Николаевны из Сульца брату Дмитрию, в котором после сообщений о ее дочерях Матильде и Берте она задает вопросы о родственницах (очевидно, что, с тех пор как сестры поселились в Петербурге, они вовсе перестали ей писать): «Напиши мне о сестрах. Вот уже год, как они мне не дают о себе знать; я думаю, что наша переписка совсем прекратится, они слишком часто бывают в свете, чтобы иметь время подумать обо мне. Не поговаривают ли о какой-нибудь свадьбе, что они поделывают, по-прежнему ли находятся под покровительством тетушки-факельщицы?» В этом насмешливом определении отчетливо виден двойной смысл: тетушка протежировала сестрам, «освещала путь», но часто ее характер был «поджигателем» ситуации. В вопросе о свадьбе также явно скрыто ехидство по поводу младшей сестры, хотя до ее второго брака оставалось еще пять лет. Как бы ненароком Екатерина переходит к главному: «Кстати, скажи-ка мне, нет ли надежды в будущем получить наследство от Местров, у них ведь нет детей. Это было бы для нас всех очень кстати, я полагаю. Впрочем, вероятно, все распоряжения уже сделаны, и так как обычно за отсутствующих некому заступиться, я думаю, мне не на что надеяться». При этом Екатерина в своих меркантильных побуждениях забывает о Наталье Ивановне Фризенгоф, приемной дочери де Местров. Но пока старшая сестра у себя в Сульце строит планы, младшие сестры и Фризенгофы живут с супругами де Местрами одним домом и не помышляют о наследстве. Упоминания о сестрах мы встречаем и в письмах Густава Фризенгофа брату Адольфу. 1 августа 1839 года он сообщает: «Пушкиных мы видим ежедневно и постоянно, я привык к ним и, в общем, их люблю, они значительно содействуют тому, чтобы салон моей остроумной тетки, который по самой своей природе скучнее всех на свете, был несколько менее скучным». Об образе жизни двух родственных семейств писал и сам граф де Местр 19 сентября 1839 года князю Д. И. Долгорукову: «Вечера мы проводим в семейном кругу. Часто две племянницы моей жены – г-жа Пушкина и ее сестра – приходят дополнить наше небольшое общество. Первая из них, вдова знаменитого поэта, очень красивая женщина, а сестра ее, хотя и не так одарена природою, однако тоже весьма хороша».