Текст книги "Залог мира. Далекий фронт"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В саду Таню сразу охватила звонкая тишина жаркого дня. От цветов и трав, от нагретой листвы поднимался густой сладковатый аромат. Так пахнут цветы, любовно выращенные в оранжереях. Их поливают, пестуют, берегут от горячего солнца; дыхание степного ветра для них смертельно.
Таня шла, не спеша, по аллее, обсаженной невысокими розовыми кустами, и старалась представить себе её, когда кусты расцветут, когда из каждой почки поярится огромная красная роза. Она шла всё дальше, вдоль грядок с рассадой неизвестных цветов, вдоль довольно высоких георгин, которые должны были прийти на смену гортензиям, вдоль больших кустов буйно цветущего жасмина. Она узнавала едва заметные всходы поздних осенних астр и вспоминала их неяркие, но всегда волнующие краски, замечала ещё небольшие широкие листья настурций и представляла себе эти цветы, похожие на яркие огоньки на фоне осеннего пожелтевшего сада.
Таня заметила, что цветы посажены с большим искусством по определённой системе, рассчитанной на то, чтобы сад никогда не оставался пустым. В этом была заслуга садовника Роберта Харингтона, который сейчас шёл по аллее навстречу Тане. В руках у садовника были ножницы и куски шпагата, он, видимо, что-то подрезал и подвязывал в своём сложном хозяйстве.
Джен уверяла, что Роберту Харингтону уже минуло девяносто. Ей не верили, но все видели, что девушка не очень далека от истины. Его чисто выбритое, всегда загорелое лицо было покрыто множеством глубоких морщин. Харингтон всю жизнь провёл в чужих садах, выводя редкие сорта цветов. Он любил и знал цветы так, что, казалось, мог даже разговаривать с ними.
Впервые увидев Таню в саду, он подарил ей маленький букетик цветов, и с того дня так уж повелось, что Таня никогда не возвращалась с прогулки с пустыми руками. «Старый Боб», как называли Харингтона в семье Кросби, с первой же встречи стал очень нежно относиться к Тане и всякий раз, когда ему случалось увидеть девушку, дарил ей цветы. Но это происходило всегда в присутствии миссис Кросби или Джен. Сейчас, увидев девушку одну, он ускорил шаги и, подойдя, ласково поздоровался.
– Скажите, мистер Харингтон, – ответив на приветствие, заговорила Таня, называя старого Боба так, как его называли только по большим праздникам, – что бы вы делали, если бы вдруг на этот дом упала бомба и все ваши хозяева погибли?
– Не дай бог, – всплеснул руками Харингтон. – Не надо говорить такое, мисс Таня. Мне осталось бы умереть под забором. Кому нужен старый садовник? Дай бог здоровья мистеру Кросби и миссис тоже, они любят и ценят цветы старого Боба… Не говорите так, мисс Таня, это не приведёт к добру.
Таня очень пожалела, что в эту минуту возле неё нет миссис Кросби. Хорошая иллюстрация к их сегодняшнему спору.
– Какие цветы вы подарите мне сегодня, мистер Харингтон? – спросила Таня, меняя тему разговора.
– Сегодня, – сказал садовник, – я покажу вам нечто более интересное, чем обычный букет. Но вы должны поклясться, что не выдадите мою тайну. Клянётесь?
Это было сказано так трогательно и в то же время торжественно, что Таня совершенно серьёзно, без тени шутливости воскликнула:
– Клянусь!
– Посмотрите на эти клумбы, – сказал Харингтон, – Что вы на них видите?
Этот вопрос озадачил Таню.
– Здесь очень много цветов, – недоумевая, ответила она. – Очень красивых и редких цветов.
– Это, конечно, верно. Но вы никогда не присматривались, как посажены эти цветы?
– Я не вижу ничего особенного, – сказала девушка, внимательно оглядев клумбы.
– С земли никто не может это увидеть, – тихо сказал садовник. – Стоя у подножья горы, нельзя увидеть всю гору и составить представление о её высоте. Так и с моими цветами. Отсюда вы видите только красивые клумбы. Но стоит вам подняться на сто метров, как вы сразу увидите огромную пятиконечную звезду, сделанную из розовых и красных цветов на бледнозеленом фоне травы. Я не мог рисковать, поэтому не все линии очерчены достаточно чётко, но никто не ошибётся, увидев мой сад с высоты. Если бы миссис Кросби узнала об этом, она, не колеблясь, выгнала бы меня из одного только страха перед немецкими бомбами. Я и сам вначале немного боялся, но потом понял, что немцам сюда летать незачем, и дал цветам расцвести. И красная звезда, наверное единственная красная звезда на земле английских островов, появилась под солнцем. Я хочу, чтобы русские пилоты, крылатые люди, пролетая вверху, знали, что здесь живёт старый Боб, который гордится советскими людьми и хочет, чтобы они знали об этом. Когда вы приедете к себе домой, в Москву, расскажите, даже не называя имени, о старом садовнике, который нашёл странный способ выразить свои чувства. И ещё скажите, что в Англии много людей, уважающих и любящих Советский Союз, но у них нет такого языка, который мог бы рассказать об этом. Правдивые цветы не подчиняются им так, как мне, а газеты в Англии созданы не для правды.
Голос Роберта Харингтона звучал молодо, глаза горели. Таню глубоко растрогала речь старика, но, как часто бывает в подобных случаях, она не нашла слов для ответа, – все слова казались ей слабыми по сравнению с чувствами Роберта Харингтона.
Таня молча подошла к старику и крепко поцеловала его в щёку. Старик испуганно оглянулся, очевидно боясь свидетелей. Но аллея была пуста. Тогда, чтобы скрыть своё волнение и слёзы, набежавшие на глаза, он повернулся и быстро зашагал по аллее.
– Сейчас я принесу вам букет, мой обычный маленький букет, – сказал он.
Таня пристально всматривалась в огромные клумбы, пытаясь угадать, где проходят линии красной звезды, но обнаружить их не могла. Может, здесь и нет никакой звезды? Ведь Харингтон никогда не летал над садом и не видел то, что создал своими руками. Что ж, всё равно, это ничего не меняет. Так или иначе красная звезда живёт в сердце старого садовника, в сердцах тысяч и сотен тысяч таких же, как он.
Харингтон вернулся с букетиком яркокрасных и жёлтых цветов. Он был спокоен, как всегда.
– Я не могу увидеть звезду, – тихо сказала Таня, – здесь нельзя разобрать линий.
– Она огромна, – так же тихо ответил Харингтон. – Я сам никогда не видел её всю сразу. Могу показать вам один угол.
Он повёл девушку в конец аллеи, почти к самой ограде, повернулся и, протянув руку вглубь сада, сказал:
– Смотрите.
Среди зелёных кустов, листвы и трав, среди массы жёлтых, синих и голубых цветов пробивались две красные линии. Они расходились от угла неожиданно широко и терялись в глубине сада.
– Её можно увидеть только с самолёта, потому что здесь деревья и кусты пересекают линии, – шёпотом сказал Харингтон. – Она ещё не очень яркая, но придёт время, и она расцветёт ярко, так ярко, что её далеко будет видно.
Таня по-новому увидела сад мистера Кросби, и его тишйна показалась ей обманчивой. Она взяла из рук Харингтона букет и медленно пошла по аллее. Слова старого садовника придали ей удивительное спокойствие и уверенность, как будто она получила неожиданную помощь в бою.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В гостиной тем временем продолжалась беседа. Обеспокоенный непонятными ему намёками и странной взволнованностью присутствующих, Рандольф Крауфорд после ухода Тани первый нарушил молчание.
– Может, вы мне скажете, мистер Кросби, что именно я разбомбил? – спросил он довольно дерзко.
– Конечно, скажу, – с горечью ответил Кросби. – Вы разбомбили своё собственное счастье, мистер Рандольф Крауфорд.
– Ничего не понимаю, – сказал Рандольф в полной растерянности и оглянулся, как бы прося защиты у Джен. Но Джен молча стояла у стены. Вместо неё заговорил Сэм Гибсон. Он спросил, можно ли ему быть вполне откровенным, и, получив утвердительный ответ, вынул из кармана пиджака аккуратно сложенную карту.
– Сейчас я вам всё объясню, мой дорогой лётчик, – сказал он. – Была у вас такая карта?
Достаточно было беглого взгляда, чтобы узнать эту карту. Сколько часов Ральф изучал её перед полётами на Берлин! Ему знакома была каждая отметка, каждый значок на ней. Как могла военная карта попасть в руки Гибсона?
– Да, у меня была такая же карта.
– И на ней были такие же пометки?
– Да, точно такие, – ответил лётчик, увидев синее кольцо вокруг города Риген.
– И город Риген вам было запрещено бомбить? – продолжал Гибсон допрашивать Крауфорда.
– Нет, не запрещено. Синий круг означает, что объект недостоин бомбардировки и сбрасывать на него бомбы не рекомендуется.
– А можете ли вы себе представить, что за это синее кольцо, которое появилось вокруг города Риген на картах всех лейтенантов, какие летают на Германию, я и ваш будущий тесть заплатили двести тысяч долларов?
– Господи, – воскликнул Крауфорд, – да за что жёны платили деньги? Для чего?
Лицо мистера Кросби заострилось и приняло хищное выражение. Он сделал шаг в сторону лётчика и резко сказал:
– Потому, что все заводы в Ригене принадлежат нам, мне и мистеру Гибсону. Теперь-то вы понимаете, за что пришлось заплатить деньги?
– Погодите, погодите, – сказал совершенно растерявшийся Крауфорд, – у меня что-то с головой… Боже мой, что же я натворил?
Он ещё не мог осмыслить всю глубину катастрофы, но понимал, что произошло огромное несчастье в семье и виновником этого несчастья был он, Рандольф Крауфорд. Будто издалека донёсся к нему голос Джен:
– Ральф, ведь это единственное, что мы имели. Неужели всё погибло?
– Не знаю, не знаю, – повторял лётчик. – Взрывы были очень большие. Наверное, сейчас там одни развалины…
Он вскочил вдруг со своего кресла и вышел на середину комнаты.
– Погодите, – вскричал он, – ведь там были танки! Понимаете: немецкие танки!
Наконец-то, вот оно, оправдание его действий. Как он раньше не подумал об этом, не сказал им. Теперь они поймут.
Но во взглядах присутствующих он не нашёл ни сочувствия, ни поддержки.
– Немецкие танки? – насмешливо переспросил Гибсон. – У вас была вполне обеспеченная будущность, дорогой лётчик, свободная жизнь, богатство, прекрасная жена. Теперь в Ригене нет немецких танков, но зато у вас нет ни будущего, ни богатства, ни жены.
– Неправда, я люблю Ральфа, – вспыхнула Джен.
– Ваше заявление делает вам честь, мисс Джен, – поклонился в её сторону Гибсон. – Вы со своим женихом будете создавать рай в шалаше, на голодный желудок. Не знаю, надолго ли хватит вашей любви.
– Ну, до этого не дойдёт, – запротестовал мистер Кросби, – тут вы уже пересолили, Гибсон.
– Да, возможно, сказано резко, – ничуть не смутившись, откликнулся Гибсон, – но, к сожалению, это не меняет сути дела.
У Крауфорда в глубине души зародилось сомнение, он уже почти раскаивался в своих действиях в то злосчастное утро, но ещё пытался оправдать себя.
– Поймите меня, – говорил он. – Как я должен был поступить? Я, британский офицер, лётчик, иду с полным запасом бомб и вижу внизу немецкие танки, танки врага. Что я должен сделать, по-вашему?
– Вы должны были выполнить приказ своего командира, – сухо сказал Артур Кросби, на которого горячая речь Крауфорда не произвела впечатления.
– А также помнить, – подхватил Гибсон, – что вы жених прекрасной девушки и будущий владелец этих заводов, которые, к слову сказать, должны были составить её приданое. Своё счастье, счастье любимой девушки вы уничтожили собственными руками. И не произносите здесь громких слов о том, что вы, мол, офицер, солдат. Вы плохой офицер и плохой солдат. Командир лучше вас знает, куда надо, а куда не надо сбрасывать бомбы. Поняли теперь, что вы натворили?
– Да, теперь я всё понял, – ответил подавленный Рандольф.
Сэм Гибсон поднялся.
– Пройдём к вам, Кросби. Надо позвонить и узнать подробности. Возможно, ещё не всё потеряно. Ведь не мог один самолёт разбомбить все три завода.
Долгая пауза наступила в гостиной, когда за компаньонами сомкнулись высокие двери. Попрежнему неподвижно, глядя в одну точку, сидела миссис Энн. Опустив голову на руки, сгорбившись, застыл в кресле Крауфорд. Джен молча стояла у стены.
Наконец она подошла к жениху, мягко прикоснулась к его плечу и сказала:
– Это было с твоей стороны очень легкомысленно, Ральф…
– О чём ты говоришь? – встрепенулся Крауфорд.
– Я говорю об этих заводах. Неужели ты не знал, что они принадлежат нам?
– Значит, и ты меня осуждаешь…
– Я не имею права судить о твоих поступках. Но мне интересно, понимаешь ли ты, что из-за твоего легкомыслия, если не сказать больше, мы остались почти нищими. Жизнь складывалась так хорошо, а теперь всё рушится. Мы остались бедняками. Ты представляешь себе, что означает это слово?
– Да, хорошо представляю.
– Нет, очевидно, не совсем хорошо, – продолжала Джен. – Я так мечтала иметь детей, большую семью. Теперь, даже если мы поженимся, у нас никогда не будет детей, потому что мы бедные. И так уже достаточно нищих на белом свете.
– Что ты говоришь, Джен? – воскликнул поражённый Крауфорд.
– Я говорю правду. Но, к сожалению, правда тебе не нравится. Раньше ты казался мне более положительным человеком, Ральф. Будет очень горько ошибиться в тебе.
– Здесь нет ошибки, Джен, – тихо ответил лётчик. – Я вижу, что мои бомбы разгромили действительно нечто значительно большее, чем эти проклятые заводы.
– Ты опять начинаешь говорить сентиментальные глупости, – вспыхнула Джен. – Нечто большее! Как многозначительно это звучит. Не случилось ничего, кроме того, что ты рассказал. И это – главное. Сейчас я пойду к отцу и всё узнаю. В самом деле, не может быть, чтобы один самолёт разбомбил целый город. Подожди меня здесь, Ральф, и не распускайся.
И она быстро прошла в кабинет мистера Кросби.
Молчание, наступившее в гостиной, нарушила Таня. Она вошла с маленьким букетом яркокрасных и жёлтых цветов. Ей надоело одной гулять по саду, и, решив, что прошло уже довольно много времени для любого серьёзного разговора, она вернулась в дом.
– Взгляните, миссис Кросби, – весело сказала она, – какие хорошие цветы подарил мне старый Боб. Он сказал мне, как они называются, но я уже успела забыть.
Ей никто не ответил. Только тогда она заметила странную неподвижность миссис Энн и полную подавленность Крауфорда.
– Ах, простите, – сказала она. – Я, кажется, пришла не во-время. Я думала, что вы уже закончили беседу.
– Нет, Таня, – сказал Крауфорд, – разрешите мне вас так называть, – теперь уже всё равно, пришли бы вы раньше или позже. Садитесь и поговорим. И называйте меня просто Ральф…
Таня почувствовала в его словах какую-то горечь и, словно боясь сделать неловкое движение, присела на кончик стула.
– Вы меня пугаете, Ральф, – сказала она. – Случилось что-то страшное? Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?
Крауфорд печально улыбнулся.
– Нет, милая девушка, – сказал он, – вы ничем тут не поможете. Да и никто не поможет.
По тону лётчика, по выражению его лица Таня поняла, что разговор, из-за которого она ушла в сад, ещё не закончился. Не желая опять оказаться лишней, она сказала:
– Простите меня, но мне… мне, верно, лучше уйти.
– Нет, нет, Таня, вы сейчас никуда не пойдёте, останьтесь, пожалуйста, здесь. Мне с вами как-то легче, надёжнее. Вы, наверное, очень хороший товарищ, как, вообще говоря, все русские. Жизнь, Таня, это очень сложная штука.
– Я уже успела это заметить, – улыбнулась Таня.
– Становится совсем трудно жить, Таня, когда лётчик думает, что разбомбил врага, а на самом деле уничтожил собственное счастье.
– Я не совсем понимаю вас, Ральф, – осторожно сказала Таня.
– Тут и понимать нечего, Таня, – грустно сказал он. – Вы помните мой рассказ о советских лётчиках и о том, как я разбомбил заводы в городе Риген?
– Помню.
– Оказалось, что эти заводы принадлежат Гибсону и Кросби. Значит, принадлежат и моей невесте Джен. И вот всё это я уничтожил. Вы представляете себе, что я должен сейчас чувствовать?
Таня удивилась:
– Но как же можно было поступить иначе? Ведь там были танки…
– Я вначале думал так же, как вы. Я был уверен, что сделал хорошее дело. А, оказывается, я ударил совсем не немцев, а самого себя. Сейчас мне доказали мою наивность. Ведь за то, чтобы обозначить эти заводы как объект, недостойный бомбёжки, были заплачены деньги. Понимаете, Таня, что означают эти слова: заплачены деньги?
Глубокое возмущение и обида охватили Таню.
– Теперь я всё понимаю, – сказала она. – Значит, здесь всем безразлично, что будут прятать немцы на заводах, что они будут там производить, лишь бы заводы были целы. Ральф, скажите мне, что я вас не поняла, что я ошиблась. Ведь этого не может быть на войне, Ральф!
– Это именно так, Таня, – тихо ответил Крауфорд.
– Нет, это невозможно, – сказала Таня. – Ведь у нас, когда немцы наступали, люди жгли хлеб, сжигали свои дома, взрывали заводы и электростанции… И всё это только для того, чтобы ими не мог воспользоваться немец. Неужели в Англии не понимают, что каждый немецкий танк – это ещё несколько убитых английских солдат? Неужели в Англии деньги дороже сыновей?
Из кабинета вбежала Джен. Лицо её было оживлённым, почти радостным. Гибсон и Кросби, появившиеся вслед за ней, тоже выглядели довольными. Джен бросилась к Крауфорду.
– Всё кончилось чудесно, мой дорогой. Твои бомбы действительно причинили большие убытки на одном заводе, но всё это не страшно, и завод можно будет быстро восстановить. Мистер Гибсон и отец поедут ещё сегодня в Лондон и посмотрят фотоснимки. Я так рада, так рада…
– А вы подумали, – взволнованно сказала Таня, – о танках, которые стояли на этих заводах? Они уже вышли из укрытий и сейчас на полях Франции разворачиваются в боевые порядки. Против них идут английские и американские солдаты. В сердцах у них страх, но они солдаты и любят свою страну. Они идут против танков, хотя знают, что не все вернутся домой. И ни один не знает, что кто-то заплатил деньги за то, чтобы сберечь немцам эти танки…
Все молчали, смущённые речью Тани. Только на Сэма Гибсона её слова не произвели впечатления. Он недовольно поморщился и сказал:
– Довольно мелодекламаций, милая девушка. От таких речей мне всегда хочется есть.
– Успокойся, Таня, – сказала Джен, удивлённо глядя в большие ясные глаза подруги.
Таня старалась понять этих сдержанных и таких вежливых людей. Значит, всё это только маска честности, верности своей стране?
– Неужели вы так зачерствели? – сдерживая гнев, почти шёпотом спросила Таня. – Неужели ни у кого из вас нет сочувствия и любви к тем людям, которые умирают сейчас на полях Франции? Представь себе, Джен, что у тебя сын, и в эту минуту он идёт в бой против танка, вышедшего с заводов Ригена.
– Война уже выиграна, Таня, – пожала плечами Джен. – Всё это – никому не нужные истерики.
– Да, война выиграна! – почти закричала Таня. – И выиграна потому, что мы, советские люди, не жалели ни домов, ни заводов, а били немцев всюду, где только могли. Миссис Кросби, – неожиданно обратилась она к хозяйке, – миссис Кросби! Вы мать, неужели вы не можете понять меня? Если бы у вас был сын и сейчас на полях Европы он…
Лицо миссис Кросби побелело и стало почти прозрачным. Она поднялась, заломила руки и, протягивая их к Тане, простонала:
– Довольно! Довольно! Ни слова больше. Я сейчас всё время думаю только об этом, Таня. У меня там сын…
Возбуждение Тани упало. Девушка хорошо понимала, какую боль она причинила миссис Кросби. И вместе с тем она была убеждена в своём праве говорить именно так.
– Простите меня, миссис Кросби, – порывисто сказала она. – Я не знала… Я причинила вам боль… Но вам всем ещё придётся вспомнить эти танки…
Она повернулась и быстро вышла из гостиной. Ей хотелось побыть одной.
В гостиной долго стояла тишина. Мистер Кросби смотрел в окно. Вся эта сцена была ему очень неприятна. Зачем Джен привезла Таню! Правда, она спасла жизнь Джен, но это ещё не значит, что она может вмешиваться в семейные дела Кросби. Действительно, где-то в Европе в английских войсках сейчас дерётся Генри Стилмен, сын миссис Энн от первого брака. Нет, совсем не во-время оказалась в доме Кросби эта советская девушка. Без неё было куда спокойнее.
– Было большой ошибкой рассказывать ей всю историю с нашими заводами, – сказал Сэм Гибсон, укоризненно глядя на Крауфорда, и неожиданно резко добавил: – Эту девчонку надо убрать.
Он повернулся и быстро пошёл наверх, в свою комнату. В коридоре он остановился, поглядел на стену и незаметно перерезал телефонный провод. Теперь дом Кросби был отрезан от всего мира.
Через пять минут Гибсон спустился вниз, держа в руке дорожный плащ. Он собрался в Лондон, посмотреть на данные авиасъемки. Не составит ли ему компанию мистер Кросби?
Кросби отказался, – он вполне доверяет мистеру Гибсону.
