Текст книги "Залог мира. Далекий фронт"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Эрих Лешнер приехал с товарищами в Дорнау рано утром. Прибыли они ещё до начала демонстрации, долго гуляли по городу, потом остановились на углу Дрезденер-штрассе и с интересом смотрели на растянувшееся вдоль улицы многолюдное шествие. В конце концов они присоединились к какой-то колонне и прошли перед трибуной, откуда их приветствовал Макс Дальгов.
Когда настало время обедать, Эрих вместе с друзьями отправился в пивную, где они разговорились с крестьянами из других сёл. Беседа становилась всё более оживлённой и затянулась до позднего вечера. Лешнеру хотелось узнать, как хозяйствуют на помещичьей земле соседи. Оказывается, и у них комитеты взаимопомощи столкнулись со многими трудностями. Оказывается, зажиточные крестьяне не только в Гротдорфе упираются, не желая засевать всю принадлежащую им землю. За разговором Лешнер и не заметил, как наступил вечер.
Было уже темно, когда он с товарищами вышел из пивной. Теперь уже нечего было рассчитывать на попутную машину. И только тут Эрих спохватился, что так и не успел зайти к Эдит и передать ей первомайский подарок, заботливо приготовленный Мартой. А Вальтер Шильд предложил наведаться к знакомому шофёру: он, наверное, подкинет их до деревни. Лешнер очень обрадовался такому предложению, попросил заехать за ним, дал адрес Эдит и быстро направился к сестре.
Войдя в комнату и увидев незнакомых людей, Эрих решил не затягивать своего позднего визита и быстро сказал:
– Здравствуйте, господа, добрый вечер, Эдит, добрый вечер, тётя Криста! Я вам привёз тут кое-что на праздник.
Он протянул фрау Ранке пакет и уже хотел выйти, но Эдит задержала его.
– Подожди, Эрих, – сказала она. – Садись, расскажи как там у нас живут.
Лешнер, неуверенно поглядывая на гостей в вечерних костюмах, сначала немного смущался. Однако постепенно он увлёкся и потом уже не обращал внимания на Штельмахера и Гильду.
– Здорово у нас всё изменилось, – говорил Лешнер. – Мы совсем другими людьми стали. Теперь моя земля уже засеяна…
Лешнер не заметил, как Гильду передёрнуло, когда она услышала слова «моя земля».
– А как поживает Марта?
Эрих просиял:
– У нас будет маленький, Эдит, ты понимаешь! Раньше меня это только огорчило бы, а теперь…
– Чудесно! – воскликнула фрау Ранке. – Я обязательно приеду к тебе на крестины.
– Конечно, тётя, – снова смутился Эрих. – Но это будет ещё не так скоро.
Он смотрел на быстрые движения старухи, которая умело разворачивала заботливо увязанный пакетик.
– Что это, Эрих?
– Немного масла, тётя… А что ты сейчас делаешь, Эдит? Говорят, снова будешь играть в театре? Очень хорошо! Мы приедем на тебя посмотреть. Ты молодец!..
Криста уже развернула свёрток и поднесла кончик мизинца ко рту, чтобы отведать подарок.
– Чудесное масло! Давно уж мы такого не видели. Откуда оно у тебя, Эрих?
– Марта сама сбила. Чистые сливки. Я вам сейчас расскажу историю этого масла. Прошлой осенью поделили мы землю и принялись за скотину. Досталась мне тогда с виду совсем плохонькая коровёнка. Мы с Мартой даже малость погоревали, а потом, смотрим, раздаются у нашей коровы бока, прямо на глазах. Отелилась она и молоко даёт прямо вёдрами. Правда, хорошо? Вы только подумайте!.. Ну, кто мы такие с Мартой были? Ни кола, ни двора. А теперь у нас и земля и корова есть… И вся жизнь впереди.
Тут уж Гильда не стерпела. Она и так слишком долго сдерживала ярость, переполнявшую всё её существо. Сквозь сжатые зубы, боясь сорваться и закричать, она произнесла:
– Но ведь может появиться настоящий хозяин земли и коровы. Что вы тогда будете делать, господин Лешнер?
– А я вам скажу, что я буду делать, если такой хозяин попробует заявиться ко мне, – круто повернулся к ней Эрих. В самом тоне вопроса он почувствовал враждебность, и вдруг всё его смущение исчезло окончательно. – Если он только осмелится заявить о своих правах, я ему просто дам по шее. Землю я получил на законном основании, и принадлежит она теперь мне. И ещё скажу, чтобы этот ваш хозяин во избежание неприятностей не подходил к моему участку.
Гильда даже подалась назад: ей показалось, что Лешнер и вправду ей угрожает.
Штельмахер решил переменить тему разговора.
– А вы далеко живёте, господин Лешнер? – спросил он.
– Да нет, недалеко. В Гротдорфе, слыхали, наверно.
Гильда только руками всплеснула:
– И вы поделили землю?..
– …штурмбанфюрера Зандера и помещика Фукса, – подхватил Лешнер. – Пусть только они попробуют появиться здесь. Теперь-то я знаю, как с ними разговаривать.
– Это возмутительно! – позабыв о всякой выдержке, закричала Гильда. Она уже не владела собой и не могла больше скрывать свою ненависть. Казалось, ещё миг – и она вцепится в Лешнера.
– Почему это вас так трогает? – удивился Эрих. – Вашу землю мы поделили, что ли?
– Убийцы, бандиты, варвары! – уже ничего не сознавая, кричала Гильда. – Как я вас всех ненавижу! Придёт время – и вы заплатите за каждый сантиметр этой земли, за каждую каплю молока от этих коров!..
Эрих встал, заложил руки за спину, немного наклонил голову и исподлобья посмотрел на Гильду:
– Ах, вот оно что! Так запомните, что эту землю у
Эриха Лешнера и ещё у миллионов таких же, как он, можно отнять только вместе с их сердцем. Гитлер всё кричал, что я человек высшей расы, а я целый день копался в навозе, не разгибая спины, работал на барина и потом ещё за его интересы пошёл под пули. Вот эта рука отдана за вас!.. А пришли русские – и мы узнали, что такое жизнь. Я получил свой надел и действительно стал человеком, а не тупоголовым дурнем, которому приказывали завоевать весь мир. Вот теперь и скажите, можно ли отнять у меня эту землю, даже если советские войска уйдут отсюда?
– Да это же настоящий большевик, фанатик! – развёл руками Штельмахер.
– А, и вам тоже не нравятся мои речи! – не унимался Лешнер. – Да кто вы такие будете? Эдит, почему эти люди у тебя? Смотри, Эдит, они могут укусить! Я таких знаю…
– Над нами тут издеваются, фрау Ранке, – встал в позу оскорблённого достоинства Штельмахер.
Криста Ранке вспомнила, что она хозяйка, и напала на Лешнера:
– Эрих, немедленно проси прощения! Господин Штельмахер и фрейлейн Фукс – наши гости…
– А… фрейлейн Фукс! – рассмеялся Лешнер. – Так бы сразу и сказали. Значит, это вашу землю я делил между вашими батраками. Приезжайте посмотреть, кто её сейчас пашет.
– Мы уходим отсюда, – гордо заявил Штельмахер. – Я надеюсь, фрау Ранке сделает нужные выводы и попросит у нас извинения письмом или через газеты, как это и принято у приличных людей. Идёмте, фрейлейн Фукс.
Эдит сделала нерешительное движение.
– Не бойся, Эдит, – сказал Лешнер. – Пусть себе идут на здоровье.
– Эрих, сейчас же проси извинения, – настаивала старуха.
– Чёрта с два!
– Не надо ругаться, Эрих, – сказала Эдит.
– Но уж извиняться я тоже не намерен.
– Это – твоё дело.
– Мы уходим, фрау Ранке, – опять торжественно объявил Штельмахер. – До свидания, фрау Гартман. Постарайтесь в следующий раз не преподносить нам подобных сюрпризов. – И он двинулся вслед за Гильдой, стараясь всем своим видом показать полное равнодушие к существованию Эриха Лешнера.
Старуха вышла их проводить.
Некоторое время Лешнер молчал, затем снова вернулся к оставленной теме:
– Зачем эти господа вертятся около тебя, Эдит? Они способны затянуть в такое болото, из которого потом не выберешься.
– Ничего, Эрих, я сама хорошо вижу, где опасность. Они приходили уговорить меня играть в антисоветской пьесе.
– Надеюсь, ты отказалась?
– Да.
– Правильно, Эдит!
В эту минуту вернулась фрау Ранке.
– Эрих, ты стал совершенным невежей! – раздражённо начала она. – Что сказала бы твоя покойная мать?
– Она сказала бы: браво, Эрих! Гони отсюда в шею всех этих Фуксов и Штельмахеров.
– Ты неисправим! – ужаснулась старуха.
– А меня и не надо исправлять!
Резкий автомобильный сигнал послышался на улице, и Лешнер засуетился:
– За мной приехали. Это наши парни из деревни. Я тебе скажу, Эдит, нам совсем ещё не так хорошо, как может показаться. Весна выдалась трудная. Мы уже и комитет взаимопомощи организовали. А всё-таки трудно. Непривычная это для нас штука – по-новому жизнь строить.
– Да, Эрих, это трудно, – подумав о себе, согласилась Эдит.
На улице снова прозвучал автомобильный гудок.
– Ну, надо идти. До свидания, тётя Криста. Скоро я вам ещё чего-нибудь привезу в подарок. До свидания, Эдит. Голову выше! Наша берёт!
Улыбнувшись на прощанье, он быстро вышел. Фрау Ранке пошла закрыть за ним дверь. Эдит всё ещё сидела в своём кресле, когда мать вернулась с конвертом в руках.
– Посмотри, Эдит, – сказала она. – Нам письмо. Странно, когда же его принесли? Ведь я уже выходила, и в ящике было пусто.
Эдит спокойно взяла белый конверт, разорвала его, вынула листок бумаги и словно онемела.
– Что там? – заволновалась фрау Ранке.
– Не волнуйся, мама, это всё пустяки, изменившимся голосом сказала Эдит.
Старуха вырвала бумагу из рук дочери.
«В день премьеры вы умрёте», – прочитала она и тут же вскрикнула тонко и пронзительно.
– Тише, мама, – пыталась успокоить её Эдит. – Ты заперла дверь?
Теперь опасность мерещилась им в каждом углу, в каждом шорохе.
– Я боюсь, мне страшно, Эдит! – прошептала фрау Ранке.
– Мне тоже страшно.
Криста Ранке медленно опустилась на колени:
– Эдит, родная моя, я старая женщина, пожалей меня! Умоляю тебя, пока ещё не поздно, откажись от этой проклятой пьесы! Пусть они сами играют, пусть кто угодно выходит на сцену, только не ты! Дочь моя, на коленях умоляю тебя: откажись!
– Мама, да встань же! – пыталась поднять старуху перепуганная Эдит.
Но фрау Ранке, не подымаясь, испуганным, застывшим взглядом уставилась в большое окно, где на стекле шевелилась едва заметная тень.
– Смотри, смотри, на окне, вон на окне, оно движется, оно убъет нас!
– Да успокойся, мама! – Эдит, наконец, подняла её с пола. – Это тень от дерева. Успокойся, пожалуйста.
Но. у неё у самой тревожно было на душе. Она неотрывно, настойчиво думала о том, каким образом в такую позднюю пору попал этот конверт в почтовый ящик. И вдруг ей пришло в голову, что именно Штельмахер и Гильда могли опустить его, выходя из квартиры.
А фрау Ранке всё ещё причитала:
– Откажись, Эдит, умоляю тебя, откажись!
– Нет, мама, – сказала Эдит, – даже если меня и правда собираются убить в день премьеры, отказываться уже поздно.
– А может быть, всё-таки не надо, Эдит? – всё ещё не теряла надежды старуха.
– Нет, мама, – нашла в себе силы улыбнуться Эдит, – за долгие годы я впервые почувствовала себя на сцене человеком и уже не могу не играть. Это сильнее страха, сильнее смерти, мама. Это – настоящее, большое искусство, и тут уже ничего не поделаешь.
Взгляд матери снова упал на зловещую записку, и ужас опять охватил всё её существо.
– Но как же это, ты только подумай об угрозе!
– Эрих тоже получал такие бумажки. Но они не помешали ему разделить землю. Это писали люди, а не духи. Против людей я ещё могу бороться.
Упоминание о борьбе с неведомым врагом, конечно, не успокоило фрау Ранке.
– Эдит, прошу тебя, не надо! – молила она.
– Нет, надо, мама! Сейчас у Эриха, у меня, у всех честных людей в Германии один, общий враг. Но мы теперь не одиноки.
Она подошла к телефону, дрожащими пальцами набрала номер комендатуры и, узнав голос капитана Соколова, сразу почувствовала себя уверенней.
– Господин капитан, мне нужно немедленно поговорить с вами, – сказала она твёрдо.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
После общего собрания аварии на заводе «Мерседес» не прекратились. Сотни насторожённых глаз лишили злоумышленников возможности действовать с прежней, вызывающей дерзостью. Тем не менее почти каждый день из строя выходили станки и моторы. Завод напоминал тяжело больного: неровное дыхание, прерывистый пульс. Долго так продолжаться не могло.
А тут у Бертольда Грингеля появились ещё новые заботы. Под праздник к нему приехал полковник Чайка. Он приказал директору и военпреду вне всякой очереди отремонтировать большую партию тракторов для комитетов крестьянской взаимопомощи. Задание чрезвычайно важное, объяснил полковник, от этих машин зависит уборка урожая, а значит, и продовольственное положение округа.
Грингель подумал, что для него и для всего завода это самый настоящий экзамен. Вместе с офицерами и инженером Грилем он отправился на пустырь возле завода, куда за последние дни успели стянуть немало поломанных тракторов. Это было печальное зрелище, настоящее кладбище искалеченных машин.
– Как же мы будем их ремонтировать? – спросил Грингель своего главного инженера. Тот только покачивал головой, осматривая тракторы.
– Очень трудно, – наконец, сказал Гриль. – Но раз это так необходимо для такого большого дела, мы постараемся сделать.
Полковник полагал, что именно инженер будет упираться больше всех. А Гриль как-то нерешительно, будто смущаясь, предложил, кроме того, после гудка собрать на несколько минут всех рабочих, чтобы разъяснить им важность предстоящего задания.
– Я читал, что у вас в России поступают именно так, – сказал он с доброй улыбкой, посмотрев на полковника.
Грингель поддержал его. Ответственность за успех должен почувствовать весь заводской коллектив.
Комендант согласился и незаметно подмигнул Дроботу, выразив этим лукавым взглядом свою радость.
Они покинули пустырь и направились в контору. В ту минуту, когда дверь проходной открылась перед ними, из цеха ремонта моторов послышался громкий крик.
Предчувствуя новую аварию, по всей вероятности даже с жертвами, Бертольд Грингель бросился вперёд. Он вбежал в цех, уже готовый увидеть поломанные механизмы и санитарные носилки, но ничего подобного не обнаружил.
Перед его глазами предстало хотя и странное, но вовсе не страшное зрелище. Посреди длинного прохода, как раз там, где раньше находился станок самого Грингеля, столпились рабочие. Они смотрели, как Дидермайер дюймовым гаечным ключом лупил по спине Мюллера.
Мюллер кричал, изворачивался, пытался как-нибудь вырваться, но, очевидно, выскользнуть из рук Дидермайера было не так-то легко. Одной рукой тот крепко держал Мюллера за ворот, а другой методично и неторопливо бил толстяка, что-то приговаривая при этом.
Грингель бросился к Дидермайеру и прежде всего отнял у него ключ. Он не мог понять, как это степенный и выдержанный Дидермайер мог решиться на такой поступок – бить товарища!
Но Дидермайер и не собирался каяться. Наоборот, он посмотрел на офицеров и на Грингеля покрасневшими от ярости глазами, затем перевёл взгляд на Мюллера и снова замахнулся на него кулаком, однако теперь его остановили.
– Он хочет меня убить! – пронзительно кричал Мюллер.
– И стоило бы! – сплюнув в сторону, сказал Дидермайер. – Руки пачкать не хочется!
– Дидермайер, что здесь произошло? – воскликнул Г рингель.
Ему было особенно неприятно, что всё это случилось при советских офицерах.
А Мюллер, воспользовавшись тем, что общее внимание переключилось на Дидермайера, сделал несколько шагов по направлению к выходу из цеха.
– Нет, так просто ты у меня не отделаешься! – закричал Дидермайер и снова схватил Мюллера за ворот. – Тебя надо сейчас же арестовать! Теперь-то я знаю, кто тут у нас вредит!
Чайка продвинулся ближе, но не сказал ни слова. Он не собирался вмешиваться, предоставив полную свободу действий новому директору.
– Что ты знаешь? – спросил Грингель.
Дидермайер, убедившись, что Мюллер уже не убежит, заговорил более спокойно:
– Я его на месте преступления накрыл. Вышел я закусить в обеденный перерыв, да вернулся назад в цех: забыл соль в ящике. Смотрю, Мюллер что-то уж очень поспешно отошёл от моего станка. Ну, я ничего не сказал. Взял свою соль и пошёл. А через окошечко стал наблюдать. И вижу, как этот подлец подходит к моему станку и сыплет что-то из бумажки в коробку передач. Ну ясно – наждак. Потом быстро отходит, а бумажку, в которой был наждак, засовывает в карман моего же пиджака. На всякий случай, значит, чтобы легче было на меня свалить. Мол, Дидермайер сам свой станок испортил. Ох, негодяй!
И Дидермайер снова в порыве ярости замахнулся на Мюллера.
– Он сам хотел свой станок повредить, а я увидел! – вдруг закричал Мюллер. – А когда я бросился к нему, он понял, что его накрыли, и принялся меня бить.
Мюллер выкрикивал свои оправдания громко, запальчиво.
На полковника Чайку его крик не произвёл впечатления. Он приказал отправить обоих рабочих в комендатуру.
Там Мюллера скоро разоблачили. У него в кармане обнаружили крошки просыпавшегося наждака. Пришлось рассказать всё. Имя директора Бастерта фигурировало в этом рассказе много раз. Полковник Чайка распорядился немедленно задержать Бастерта, но бывший директор, оказывается, уже исчез.
Через несколько часов Дидермайер вернулся в цех. В тот же день пришлось арестовать ещё нескольких мастеров. Это было наследие, оставленное Бастертом. В цехах просто гул стоял от толков и пересудов. Обстоятельства требовали созыва нового собрания. Каждому хотелось услышать правду о вредителях на заводе.
Когда все сошлись в столовой, лейтенант Дробот сообщил о произведённом дознании и назвал виновных.
Все слушали его с чувством огромного облегчения. В последние дни, когда аварии на заводе случались одна за другой, каждый честный рабочий чувствовал себя в чём-то виноватым, будто он лично чего-то не доглядел. Сейчас это ощущение исчезло, и – точно камень с души свалился.
Кто-то из задних рядов немедленно спросил, какое наказание могут понести вредители.
Лейтенант коротко ответил:
– Они предстанут перед общественным судом.
Собрание встретило эти слова одобрением. Пожалуй, теперь уж никто не рискнёт сыпать наждак в станки.
О событиях на «Мерседесе» много говорилось в комендатуре.
– Я всё же так и не понимаю, – признался как-то Соколов, – что могло толкнуть на преступление простого рабочего Мюллера. Ну, мастера – куда ни шло, это рабочая аристократия, они всегда плелись за хозяевами. Но чего добивался Мюллер?
– А Мюллера они просто-напросто купили, – ответил Чайка. – Немецкий рабочий класс несёт на себе груз тяж_ кого наследия – влияния социал-демократии. Той самой социал-демократии, которая подготовила приход Гитлера к власти. Той самой социал-демократии, которая развратила часть рабочих и порой заставляла их забывать об интересах своего класса. Кому, кому, а уж. вам, капитан, следовало бы такие вещи помнить!
Чайка улыбнулся и после паузы продолжал:
– Хорошо, что они сами поймали преступника. Это откроет им глаза на многое. Немецкий рабочий очень скоро поймёт, кто его настоящие враги, а кто друзья.
Я вот иногда иду вечером по улице, смотрю на дома, и кажется мне, будто вижу, как сидят у себя в квартирах люди и настойчиво стараются понять, почему у них вдруг стали меняться представления о жизни…
После этого разговора полковник долго сидел один, мысленно перебирая факты, с которыми ему в последнее время приходилось сталкиваться. На каждом шагу он чувствовал, как по мере развития процесса демократизации всё больше и больше активизируются притаившиеся враги. Они уже не могут усидеть в своих щелях, они отказываются от тактики выжидания, а пытаются из последних сил противодействовать демократическим преобразованиям и тем самым обнаруживают себя.
Да, это вполне объяснимо, что классовая борьба в Германии сейчас не затихает, а, наоборот, обостряется. Полковник подошёл к книжному шкафу, взял томик Ленина и раскрыл его на знакомом месте.
«…развитие демократизма не притупляет, а обостряет классовую борьбу, которая, в силу всех результатов и влияний войны и её последствий, доведена до точки кипения», – прочёл он в книге.
Слова, написанные почти тридцать лет тому назад, казались сказанными только что, здесь, в ответ на мысли полковника и в подтверждение им. С книгой в руках он отошёл от шкафа, уселся в кресло и погрузился в чтение.
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЁРТАЯ
О том, что арестовали Мюллера, Брилле успел сообщить Бастерту в обеденный перерыв. Он соблазнил маркой игравшего у завода мальчугана, вручил ему маленькую записку без подписи и посулил, что тот получит ещё одну марку, если запомнит адрес и доставит бумажку по назначению. Мальчик выполнил всё совершенно точно.
Бастерт прочёл письмо и понял, что ему надо немедленно бежать. Пока там, в комендатуре, разберутся с Мюллером, он, может быть, ещё успеет скрыться. Быстро пройдя в кабинет, Бастерт бросил в печь заранее отобранные бумаги, которые не стоило оставлять после себя, поджёг их, достал из сейфа документы, нащупал в кармане кастет, заглянул на кухню, чтобы сказать своей экономке, что он на несколько дней уезжает в Берлин, и, окинув прощальным взглядом квартиру, через сад вышел на улицу.
До вечера он решил укрыться у знакомых, а потом уже добираться до английского сектора Берлина.
Всё шло именно так, как хотелось Бастерту. Знакомые были не слишком удивлены его неожиданным посещением. Он долго беседовал с хозяином, старым налоговым чиновником, который ещё не устроился на работу, а потом, когда выяснилось, что гость не торопится, они сыграли даже несколько партий в скат.
Так Бастерт проводил время, пока на улице не стемнело. Когда в комнатах уже зажгли свет, он попрощался и вышел.
Но на протяжении всех этих долгих часов, пока он разговаривал, играл в карты и пил пиво, принесённое услужливой хозяйкой, его неотступно преследовала одна и та же мысль. Вернее, даже не мысль, а фамилия – Грингель.
Теперь Бастерт уже твёрдо знал, что он не может уехать из Дорнау, не расправившись с новым директором завода. Благоразумие подсказывало ему, что в городе нельзя задерживаться ни на один час, что Мюллер наверняка всё давно рассказал и его, Бастерта, уже ищут. Однако он ничего не мог сделать с собой и направился не к знакомому шофёру, у которого в гараже была спрятана его маленькая ДКВ, а в противоположную сторону. Бастерт прекрасно понимал, что ему давно бы уже пора сидеть за рулём и при свете фар старательно выбирать дорогу, пробираясь глухими просёлками в сторону Берлина. Но вместо этого непреодолимая сила влекла его к дому Грингеля.
Наконец, он достиг цели. В окнах было темно, и Бастерт пришёл к выводу, что хозяина ещё нет. Он отошёл в сторону и растворился во мраке безлунной ночи.
В тот вечер Бертольд Грингель поздно возвращался домой. После того, как все разошлись, он ещё долго сидел один у себя в кабинете. День выдался беспокойный, зато теперь должен наступить перелом.
Однако Грингель не был уверен, что с вредительством совсем покончено. Поэтому, уходя, он обошёл все цехи, проварил сторожей и даже поговорил с дежурным пожарником.
Когда он попрощался со сторожем в проходной и вышел на улицу, уже стемнело. Грингель шёл не спеша, потихоньку насвистывая старую песенку, которую приходилось певать ещё в молодости, и думал о неожиданных переменах в своей жизни. Мог ли он когда-нибудь предполагать, что ему придётся руководить целым заводом и рабочие в цехах будут уважать его не только как товарища, но и как начальника! А ещё приятнее сознавать, что сейчас ты трудишься не ради прибылей фирмы «Мерседес», а на благо всего немецкого народа. Это – очень хорошее, гордое чувство, и для того, чтобы его в полной мере испытать, согласишься взять на себя любую ответственность.
Стало совсем темно, но Грингель шёл уверенно, почти не глядя под ноги: ведь столько раз проделывал он в своей жизни этот путь! Тёплый вечер, тишина, мерный шаг, далёкая музыка, доносящаяся из репродукторов, установленных около комендатуры, – всё успокаивающе действовало на Грингеля, настраивало его мысли на лирический лад. Он даже подумал, что теперь, пожалуй, стоило бы жениться. Он не чувствовал бы себя дома так одиноко.
Двое полицейских встретились ему. Они шли рядом по тротуару, заложив руки за спину. Грингель отметил про себя, что в городе поддерживается образцовый порядок.
И вдруг уже совсем близко от дома какая-то неясная тень метнулась на него из темноты. Ещё не понимая, в чём дело, но почему-то ощутив опасность, Грингель инстинктивно крикнул. Он лишь успел почувствовать запах хорошего одеколона, и в ту же секунду страшный удар по голове сбил его с ног.
А Лео Бастерт, напуганный криком своей жертвы, изо всех сил бежал вдоль пустынной улицы, стараясь как можно скорее достигнуть гаража. Вся эта затея вдруг показалась ему невероятно глупой. Как мог он так рисковать?
Полицейские, привлечённые тревожным возгласом Грингеля, мгновенно оказались около его распростёртого тела. Один из них остался, чтобы помочь пострадавшему, другой погнался за убийцей.
– Стой! – донеслось до Бастерта откуда-то издалека.
Он продолжал бежать, не чувствуя под собой земли, но следующий оклик прозвучал почему-то значительно ближе. До Бастерта ещё раз донеслось это проклятое «стой!», потом что-то вдруг сильно ударило его в спину, а выстрела он уже не услышал. Со всего размаха рухнул он на тротуар, и его выхоленное, чисто выбритое лицо проехалось по асфальту. Когда полицейский подбежал, Бастерт был уже мёртв.
Через четверть часа Бертольда Грингеля привезли в больницу. Он ещё не пришёл в сознание, однако рана оказалась не очень опасной: кастет рассёк кожу над виском, но кость осталась цела.
– Если только нет сотрясения мозга, то через две недели он будет в полном порядке, – сказал врач, отвечая на вопрос капитана Соколова, немедленно приехавшего в больницу.
Но Грингелю пришлось пролежать целый месяц. Когда он окреп, рабочие с «Мерседеса» стали приходить в больницу целыми группами. В глазах товарищей новый директор превратился в настоящего героя.
Однажды к нему в палату, смущённо улыбаясь, вошёл его старый приятель Дидермайер. Сначала он рассказывал о событиях на заводе, кстати, упомянул о том, что аварии совсем прекратились, а затем сказал:
– Ты знаешь, я, кажется, вступлю в Социалистическую единую партию.
При этом он внимательно посмотрел на товарища. Грингель улыбнулся. Он знал Дидермайера давно и привык считать его человеком честным, но далёким от политической жизни. Что же такое произошло?
Грингель стал осторожно расспрашивать приятеля.
– Да ничего особенного не произошло, – ответил Дидермайер. – Просто последние события на «Мерседесе» натолкнули меня на такие мысли. Сам понимаешь, что теперь рабочему человеку нельзя стоять в стороне от политической борьбы. Время не то, – закончил Дидермайер и перевёл разговор на пустяки: он вспомнил, что доктор запретил утомлять Грингеля серьёзными беседами.
В комендатуре тоже отметили неожиданно возросшую популярность Грингеля.
– Ему после больницы будет куда легче работать, – говорил полковник. – Конечно, очень жаль, что его ранили, но этим покушением Бастерт разоблачил себя до конца. Теперь уж рабочие пойдут за Грингелем – даже те, которые подозрительно относились к его назначению.
Соколов согласился.
– Надо только предупредить Дробота, – сказал он, – чтобы постарался выяснить, не осталось ли у Бастерта хвостов на заводе.
– Сейчас людей Бастерта трудно распознать, они надолго притихли, – ответил полковник. – Впрочем, так или иначе, а мы до них доберёмся. Жаль, что полицейские погорячились: не следовало в него стрелять. А вообще – молодцы!
И оба невольно посмотрели в окно, на улицу, где с полосатым жезлом в руке стоял регулировщик. Соколов припомнил, что как-то разговорился с ним. Бывший солдат, а ныне полицейский, он три года провёл в плену в Советском Союзе и лишь недавно вернулся на родину.
Известия о событиях на «Мерседесе» широко распространились по округе. Вскоре на завод стали заглядывать крестьяне. В обеденный перерыв они приходили в цехи, знакомились с рабочими, интересовались дошедшими до них слухами о вредительстве. Главными героями этих бесед были Грингель и Дидермайер. О том, как был убит Бастерт и пойман на месте преступления толстый Мюллер, сообщалось чуть ли не в обязательном порядке каждому гостю. А Дидермайер собрал в скляночку остатки наждака, который Мюллер не успел высыпать в коробку скоростей, и всем эту скляночку показывал.
Крестьяне внимательно слушали Дидермайера и, в свою очередь, рассказывали о борьбе против помещичьих прихвостней.
Однажды появился на заводе и Лешнер, он хотел справиться о своих машинах. Эрих долго рассматривал график работ и, удостоверившись, что его заказ скоро будет выполнен, поехал обратно.
