Текст книги "Залог мира. Далекий фронт"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Закончив свою работу в Берлине, Макс Дальгов возвратился в Дорнау. После многих лет скитаний он собирался обосноваться здесь прочно. Ему предоставили квартиру в том самом доме, где жил Болер; их двери выходили на одну площадку. Макс познакомился со своим соседом, зимними вечерами они иногда проводили вместе часок – другой. Это были часы отдыха, и Болер всегда радовался, когда высокая, плотная фигура Макса появлялась на пороге.
Сейчас Макс Дальгов был занят по горло. Он возглавил городскую организацию коммунистической партии. А как раз в это время намечалось слияние с социал-демократами. Некоторым людям, отвыкшим за последние годы от активной политической жизни, приходилось ещё разъяснять, насколько это важно, насколько плодотворнее будет совместная борьба.
Стремление рядовых тружеников объединить свои силы для строительства новой, свободной жизни встречало отпор со стороны некоторых партийных руководителей, которые несли на себе бремя ошибок старой немецкой социал-демократии. Вот почему Макс Дальгов проводил целые дни на предприятиях Дорнау, выступая на рабочих собраниях и митингах. А вечерами, отдыхая и беседуя с Болером, Макс Дальгов как бы оценивал итоги дня.
Порой разговор касался будущего немецкой литературы.
– Я хорошо представляю себе эти книги, – говорил Макс. – Они отразят то, что происходит сейчас в Германии. А это значит, они покажут нам немецкий народ просыпающимся к новой жизни. Вот увидите: у нас скоро появится очень много писателей. В литературу придут рабочие, инженеры, крестьяне. Они опишут свою жизнь в годы величайшего исторического перелома, происходящего на наших глазах. Это будут книги, полные борьбы и страсти.
Болер скептически улыбнулся:
– Неужели вы думаете, что писать книги – это то же самое, что делать автомобили или мясорубки?
– Нет, этого я не думаю. Но я уверен, что мы скоро создадим в Германии такие условия жизни, когда каждый действительно талантливый человек сможет проявить себя в полную меру.
– Посмотрим, – ответил Болер. – Во всяком случае, я с удовольствием почитаю такие книги. Боюсь только, что долго придётся ждать…
Макс лишь посмеивался в ответ. Придёт время, когда и сам Болер не сможет молчать.
И действительно, писатель в последнее время очень внимательно присматривался ко всему происходящему в городе. На недостаток информации и материала для размышлений Болер пожаловаться не мог. Он получал много газет и журналов. У него в кабинете стоял отличный приёмник, можно было ловить почти все станции Европы. О жизни Дорнау он тоже имел полное представление. Ведь у него не осталось никаких других обязанностей, кроме разговоров с людьми, наблюдений и прогулок по городу. Трудно было представить себе, чтобы какое-нибудь событие в Дорнау не привлекло к себе внимания Болера. Его сутулая фигура появлялась всюду, и любопытные глаза смотрели на происходящее с таким живым интересом, будто читали самую увлекательную книгу.
При каждой встрече он задавал Дальгову множество вопросов. В основном они касались будущего Германии. Макс охотно делился своими соображениями. Он заметил, что лозунг единства страны встречал у старика горячее сочувствие. Видимо, Болер начинал понимать, что советская политика действительно направлена на создание единой миролюбивой Германии. Писатель многое одобрял в программе советских оккупационных властей, но для себя не хотел делать никаких выводов.
От литературы разговор переходил к театру. В такие минуты Макс ощущал неясную печаль. Как ему хотелось опять на сцену! Сыграть в новой пьесе, показать героя современной Германии! Но кто знает, когда ещё появится возможность вернуться к старой профессии… Он до сих пор не повидал даже Эдит Гартман, хотя ему рассказали про её дебют в ресторане. Не раз он давал себе слово в первый же свободный вечер зайти к Эдит. А обрадует ли её это посещение? Стоит ли ворошить прошлое? И всякий раз он откладывал встречу с актрисой.
Однажды вечером, неторопливо переставляя шахматные фигуры, Болер и Дальгов снова заговорили об искусстве.
– Скажу вам только одно, – не отрывая взгляда от доски, произнёс писатель. – Творчество должно быть совершенно свободным. Я обязан творить лишь то, что хочу, – и ничего больше!
– А разве вам запрещали что-нибудь писать? – осведомился Дальгов.
– Я, слава богу, ничего не пишу.
– Да, это, к сожалению, правда. А можете ли вы назвать кого-нибудь из ваших знакомых, кому бы не позволили высказаться устно или письменно?
Болер сердито хмыкнул. Опять Дальгов пытается загнать его в тупик. Но сдаваться старик не хотел:
– Вот вы говорите, что мне надо писать. А что если я напишу роман о современной Америке?
– Вы уже написали однажды, – ответил Дальгов. – И больше всего эту книгу не любят именно в Америке. Как говорится, правда глаза колет. Мы же хотим, чтобы писатели говорили только правду.
Болер окончательно рассердился. Действительно, в Америке один из его самых известных романов был обруган критикой. Болер показал в нём капитализм во всей его алчности и жестокости. Правда, там проскальзывали и идиллические нотки, но они не могли заглушить сути произведения.
Закончить разговор и доиграть партию в этот вечер им не удалось: в дверь постучали, и в комнату вошёл Карл Тирсен. Он церемонно познакомился с Дальговым, затем, не обращая на него внимания, обратился к хозяину.
– Ну, дорогой Болер, – оживлённо заговорил адвокат, – зашёл к вам проститься. Сегодня получил все документы, завтра рано утром отправляюсь. На некоторое время еду в Гамбург. У меня там родственники. Отведал советской оккупации, теперь решил попробовать английскую. Может быть, в тех краях для меня условия окажутся более подходящими.
– Вот как? – сказал Болер, не проявляя, впрочем, заинтересованности. – И долго собираетесь там пробыть?
– Точно ещё не знаю. Думаю, что и вам стоило бы туда поехать. Представляете, какой успех могла бы там иметь книга о советской зоне? Это же уйма денег!
Болер посмотрел на Тирсена, как на сумасшедшего:
– Вы что? Тоже пришли агитировать меня писать статьи для американских газет?
Болер имел в виду недавний случай, когда ему пришлось выгнать корреспондента американского агентства. Корреспондент принёс ему для подписи готовую статью. Это была явная ложь о советском оккупационном режиме.
– Нет, я пока не имею никаких полномочий, – не смутился Тирсен. – Но публике будет очень интересно, если такой писатель, как Болер, расскажет о своих переживаниях за последние годы.
– А скажите, – вдруг вмешался в разговор Дальгов, – если наш уважаемый господин Болер напишет книгу о том, как в советской зоне помещичья земля перешла к беднейшим крестьянам. В этом случае он тоже сможет заработать деньги на западе?
Тирсен пренебрежительно усмехнулся:
– Я думаю, такая тема там не будет популярной.
– Ну, а, скажем, очерки об уничтожении военных заводов?
– Это тоже не пойдёт. Нужна книга о большевиках.
– Какая именно книга?
– Вы сами понимаете, какая.
– Значит, нужна антисоветская книга… – заключил Дальгов. – Что ж, я думаю, вскоре господин Болер сможет написать что-либо подобное.
– Чушь мелете! – возмутился Болер. – Большевики отнеслись ко мне самым наилучшим образом…
– Оставим этот разговор, – резко прервал Макса Тирсен, понимая, что его миссия провалилась. – Я думаю, господин Болер ещё напишет свою книгу, её издадут повсюду, и тогда весь мир узнает, куда большевики ведут Германию.
– Я тоже так думаю, – ответил Дальгов.
Болер беспокойно поглядывал то на одного, то на другого. Сегодня Тирсен раздражал старика; он не знал, как от него избавиться. К счастью, адвокат и сам не собирался задерживаться.
– У меня ещё куча дел, – сказал он, поднимаясь. – До свиданья, господин Болер, я скоро вернусь и надеюсь застать вас уже прозревшим. Прощайте, господин Дальгов.
Он поспешно вышел. Несколько минут в кабинете царила тишина. Вдруг Дальгов рассмеялся.
– Что вас так развеселило? – спросил хозяин.
– Вот вам чудесная иллюстрация к нашему разговору о свободе слова, господин Болер. Напишите про нас правду – вам на западе не дадут ни цента. Солгите – получите доллары. И чем больше лжи, тем больше долларов. Здорово, а? Лучше и не придумаешь!
– У нас разные точки зрения, – сердито пробурчал старик.
– Наоборот, – ответил, вставая, Дальгов, – точки зрения у нас, оказывается, совпадают. Спокойной ночи, господин Болер!
Макс вышел. На другом конце площадки хлопнула дверь. Старик прошёлся по кабинету, подумал о предложении Тирсена и снова рассердился. Вскоре он улёгся, но долго ещё ворочался с открытыми глазами, слыша, как за стеной, у Макса Дальгова, звучит радио из Москвы.
Однако не это мешало заснуть в ту ночь писателю Болеру. Судьбы Германии завладели его мыслями. Ему казалось, что ещё никогда не ощущал он так остро жизнь родной страны.
Он внимательно следил за печатью всех зон, разговаривал с людьми, приехавшими из западных земель, и всё больше убеждался в том, что англичане и американцы вовсе не собираются выполнять потсдамские решения. Скорее наоборот. Если вдуматься, они совершенно сознательно и последовательно проводят прямо противоположную политику.
Болер заворочался на кровати. Совсем ведь недавно отгремели последние выстрелы, а в газетах уже начинает мелькать слово «война». Это слово идёт с запада, из тех городов, где расположены крупповские заводы, где англичане и американцы всё прибирают к рукам, стремясь превратить немцев в пушечное мясо.
«Но неужели нельзя избежать этой новой бойни? – думал Болер. – Неужели Германии опять суждено стать ареной ожесточённых сражений?» – И вдруг ему пришла мысль о том, что сам-то он ничего не делает для предотвращения возможной катастрофы. Впрочем, может ли вообще что-нибудь тут сделать он, писатель Болер?
Да, конечно, может. Многие немцы ещё помнят его, они оценят книги, написанные старым Болером. Почему же он молчит, почему не поднимает своего голоса в защиту мира?
Значит, он должен выступить! Он должен выступить яростно и гневно, он должен показать, куда ведёт дорога войны.
Если Германия будет единой, если весь немецкий народ поймёт, какая ему грозит опасность, и не позволит погнать себя на поле боя в интересах Америки, тогда никакая война невозможна в Европе. Это ясно!
Но ведь именно об этом говорят большевики. Именно они стремятся создать миролюбивую единую Германию и хотят видеть её страной подлинной демократии. Как же так случилось, что мысли большевиков и мысли писателя Болера совпали в самом главном? Выходит, что Дальгов прав.
Всё дело, видимо, в том, что основная масса немецкого народа стремится к тому же. Русские лишь возглавили это движение, и в этом секрет их успеха. Они очень последовательны в своих действиях, они идут к цели прямо и неуклонно. И за ними чувствуется большая сила… Но так ли всё это просто?
Он метался на своей широкой кровати. Он искал какого-то выхода для себя, искал и не находил, и оттого сердился и долго ещё не мог заснуть.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
В Дорнау Курт Зандер пробыл недолго. Опасно было оставаться в городе, где многие знали его в лицо. Он успел повидаться со своими агентами и снова выехал в Берлин.
Пользуясь чужими документами, Зандер без приключений сошёл на Ангальтском вокзале. До рейхстага было недалеко, и он направился туда пешком, с независимым видом шагая по левой стороне улицы. Стоило ему перейти на правую сторону, и он сразу оказался бы в советском секторе, где каждый немец, опознавший бывшего гестаповца, мог позвать полицейского и посадить Зандера в тюрьму.
Он дошёл до рейхстага, повертелся на толкучке, где народ толпился с утра до поздней ночи, затем, не торопясь, двинулся на Курфюрстендамм, некогда самую фешенебельную улицу Берлина. Сейчас – Зандер с удовлетворением отметил это – здесь начали открываться магазины. Свернув потом в боковую улицу, он через полчаса очутился у здания, чудом уцелевшего среди руин.
Уверенно, как частый посетитель, Зандер вошёл в дом, поднялся по лестнице и через минуту уже стоял перед столом, за которым, развалившись в кресле, сидел человек в форме капитана американской армии. Одна нога его привычно лежала на столе.
– Ну, рассказывайте, Зандер! – положив в рот жевательную резинку, приказал капитан.
Зандер начал говорить, но доклад его, видимо, не очень интересовал капитана. Подобные донесения американцу приходилось выслушивать по несколько раз в день. Всё же некоторые фактические данные и подробности, касающиеся раздела земли, он записал. Пожалуй, он даже немного оживился, потому что снял ногу со стола, но вскоре опять принял непринуждённую позу, и нога снова очутилась на прежнем месте.
Зандер рассказал обо всех своих приключениях и встречах в Дорнау, но ни словом не обмолвился об Эдит Гартман. Тут американцы могли только навредить ему, перехватив актрису, а тогда Курту Зандеру уже не видать, ни цента из тех денег, на которые он так рассчитывал.
Потом заговорил капитан. Он приказывал как можно скорее создать в Дорнау широкую шпионскую сеть. Для Зандера в этом приказании не было ничего нового. Хотелось только, чтобы капитан, наконец, умолк, потому что штурмбанфюрера так и не пригласили сесть.
– Вы можете идти! – неожиданно даже не договорив фразы, сказал капитан.
– А деньги? – спросил Зандер.
Капитан, ни слова не говоря, черкнул что-то на листке-бумаги.
Зандер посмотрел и низко поклонился:
– Премного благодарен.
Сумма, обозначенная на листке бумаги, произвела на Зандера сильнейшее впечатление. Видимо, он действительно-нужен капитану, если тот платит так щедро.
Вполне удовлетворённый, Зандер покинул дом, одиноко возвышающийся среди руин, и несколько секунд раздумывал, куда бы теперь направиться. Ещё не решив окончательно, он двинулся вдоль улицы в надежде найти ресторан или пивную, где можно было бы погреться: на улице стоял лёгкий морозец.
Вскоре ему попалась пивнушка. У входа висело объявление: «Хорошо натоплено». Зандер отворил дверь, и на него сразу пахнуло кислым воздухом. Тепло привлекло сюда немало народу. В этой пивнушке, точно так же, как и у фрау Линде, можно было достать всё. Войдя в низкий зал, Зандер отыскал свободное место, заказал пиво и стал прислушиваться к разговорам.
Очевидно, в пивной нашла себе приют соседняя толкучка. Здесь торговали всем. Меняли и покупали доллары, но не пренебрегали и пачкой сигарет. Не сходя с места, можно было купить дом. Фунт масла оказывался эквивалентом самых неожиданных предметов.
В этой атмосфере штурмбанфюрер почувствовал себя великолепно. Он уже раздумывал, не принять ли ему участие в случайно подвернувшейся спекуляции, когда чьё-то громкое восклицание отвлекло его от сделки.
Повернувшись на стуле, Зандер стал прислушиваться к разговорам. Неподалёку, за сдвинутыми столиками, расположилась большая компания. Скорее всего там происходило какое-то заседание, и Зандер заинтересовался.
– Немецкую социал-демократию хотят уничтожить раз и навсегда, – говорил здоровенный детина с бычьей шеей и багровыми щеками. – Коммунисты продали интересы Германии, а теперь хотят укрыться от немецкого народа, слившись с нами, настоящими социал-демократами. Мы этого не допустим!
Зандеру показалось, что он уже слышал где-то этот хриплый, надтреснутый голос и видел эту квадратную физиономию. Он стал приглядываться, но никак не мог вспомнить.
А оратор продолжал:
– Мы не допустим объединения партий. Мы не дадим обмануть себя. А если ослеплённые немцы и попадутся на эту удочку, мы создадим свою собственную партию. Она будет действительно социал-демократической и выступит против бесчинств, которые творятся в советской зоне.
Внимательно оглядев сборище, Зандер отметил, что вокруг оратора сидят такие же хорошо упитанные, прилично одетые люди. Очевидно, это было заседание местного руководства социал-демократической партии. Теперь штурм-банфюрер не сомневался, что уже встречал этого оратора раньше, но где и когда, он так и не мог вспомнить.
– Мы должны требовать, чтобы во всех зонах, а не только в советской, провели земельную реформу, – прозвучал вдруг чей-то осторожный голос.
Оратор даже подскочил. Он закричал, словно в припадке истерики. Но его неистовство никого не удивило. Истерика на трибуне – приём, достаточно популярный среди немецких ораторов-демагогов, заимствованный ими у самого Гитлера.
– Безумец! – кричал оратор на человека, осмелившегося напомнить о земельной реформе. – Тебя обманули! Ты поддался на провокацию!
– Но крестьянам нужна земля, – не унимался тот. – Мы не можем дальше жить по-старому.
– Коммунист! – завопил оратор.
Этот вопль послужил сигналом для присутствующих. Молниеносно началась свалка, в которой со стороны никто ничего не мог понять. Кого-то били, кто-то хрипел на полу, слышались крики и стоны.
Зандер с интересом наблюдал эту сцену. Такая «демократия» была ему по вкусу.
К месту потасовки уже спешил владелец пивной. Подобные побоища, видимо, были здесь явлением обычным – ни тени беспокойства не отразилось на лице хозяина. Он даже усмехнулся, когда оратор, схватив большую вазу, бросил её в человека, ратовавшего за земельную реформу.
Через несколько минут всё было кончено. Окровавленного оппонента и ещё нескольких его единомышленников выволокли из пивной на улицу. Остальные снова заняли свои места.
Когда явилась полиция, о побоище уже забыли. Оратор шепнул несколько слов полицейскому, тот козырнул и важно удалился. Хозяин пивной, улыбаясь, принёс длиннейший счёт. В нём были перечислены все убытки, в том числе и разбитая ваза. Оратор поморщился при виде счёта, но ничего не сказал.
Только теперь вспомнил Зандер, где он видел этого человека. Штурмбанфюрер в первый момент даже глазам своим не поверил.
Убеждённый социал-демократ оказался не кем иным, как бывшим редактором гитлеровской газеты в Дорнау.
В начале войны он ушёл на фронт. И вот этот тип снова вынырнул в Берлине, уже под маской социал-демократа.
«Нашему брату, в общем, недурно живётся здесь», – подумал Зандер.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
На приём к полковнику Чайке неожиданно явился директор авторемонтного завода «Мерседес» Лео Бастерт. Он был одет в чёрный костюм, будто собрался на похороны. Судя по его виду, господин директор пришёл обсудить какие-то важные вопросы.
– Я должен проститься с вами, господин полковник, – торжественно и немного печально заговорил Бастерт. – Сегодня я получил распоряжение от правления фирмы «Мерседес» оставить своё место. Короче говоря, меня просто уволили, но я об этом нисколько не жалею. Я пришёл к вам узнать, кому я должен передать дела, так как в приказе сказано только о моём увольнении и не дано никаких указаний.
Полковник задумался. Он подозревал здесь какой-то подвох: ни с того, ни с сего правление не стало бы удалять Бастерта.
– Каковы же мотивы вашего увольнения?
– Мотивы очень простые. Приказ гласит, будто я нарушил нормальную работу завода и фирма не получает должных прибылей. Правление недовольно мною и не хочет больше меня держать. Что ж, оно вправе увольнять своих служащих.
Бастерт гак старательно защищал право фирмы уволить его, что Чайка ещё больше убедился в справедливости своего подозрения.
– И правление не собирается никого сюда назначить?
– Об этом мне ничего не известно. Сейчас я должен передать дела человеку, которого вы укажете. Ни одного инженера, кроме меня, на заводе не осталось.
Последняя фраза особенно заинтересовала полковника. В ней прозвучала новая нотка.
– А куда же они девались, ваши инженеры? – спросил Чайка.
Бастерт печально покачал головой:
– Все они перешли на службу в другие предприятия.
Не очень-то выгодно работать сейчас на заводе «Мерседес».
– Иными словами, там вовсе не осталось технического руководства? – спросил Чайка. Он уже начинал понимать замысел фирмы.
– К сожалению, это так, – грустно покачал головой Бастерт.
– Хорошо! – решительно сказал полковник. – Я подумаю об этом. Прошу вас зайти ко мне завтра в это же время. А чем же вы теперь думаете заняться, господин Бастерт?
– Вы хотите мне что-либо предложить?
– Нет, я просто интересуюсь вашей судьбой.
– Очень признателен. Я собираюсь стать политическим деятелем. Но если вам потребуется техническая консультация, я охотно откликнусь… за особое вознаграждение, конечно.
Полковник отлично всё понял. Расчёт был очень прост: без инженеров, без технического руководства завод, конечно, станет. Бастерт убеждён, что, кроме него, никто не сумеет руководить предприятием. Следовательно, оккупационная власть попросит его взять ведение дела в свои руки. Тогда он сможет диктовать свои условия.
На прощанье Бастерт почтительно поклонился, ещё раз спросил, в котором часу ему завтра явиться к господину коменданту, и вышел.
Полковник немедленно вызвал к себе Дробота.
– Вы знаете, что творится у вас на «Мерседесе»? – спросил он лейтенанта.
– Конечно, знаю, – ответил военпред. – Только из затеи Бастерта ничего не выйдет. Я уже обо всём позаботился. Один из инженеров, которого Бастерт когда-то выжил с завода, теперь вернётся на место технорука. А директором я предлагаю выдвинуть. рабочего Бертольда Грингеля. Он человек толковый, коммунист, хорошо знает производство.
– А согласится ли он?
– Сразу, конечно, испугается, и на первых порах придётся ему помогать. Бастерт вбил всем в головы, будто он и в самом деле незаменим. Рабочие об этом только и говорят. Вот это настроение надо будет преодолеть.
Как раз недавно полковник получил уведомление о том, что завод «Мерседес» в демонтажных списках не значится. Вероятнее всего, скоро все подобные предприятия станут собственностью немецкого народа. Значит, уже теперь следует растить для этих предприятий новых руководителей. Почему, в самом деле, хотя бы для пробы, не выдвинуть на должность директора Бертольда Грингеля?
И Чайка, согласившись с предложением лейтенанта, решил поехать на завод. Он хотел лично осуществить это назначение. Для Бертольда Грингеля много будет значить, если такой ответственный пост ему предложит сам комендант.
Как и в первый раз, Грингеля вызвали в кабинет Дробота. Он не заставил себя ждать.
Сначала поговорили об уходе Бастерта. Грингель выразил опасение, как бы не остановилась вся работа, заменить-то директора некем.
– А что если мы поручим руководство предприятием вам? – прямо спросил Чайка.
– То есть как это мне? – не понял Грингель.
– Очень просто. Сегодня я, как комендант города Дорнау, назначу вас директором завода «Мерседес» вместо уволенного господина Бастерта.
– Но я ведь не инженер, – с трудом произнося слова, ответил Грингель.
– У вас будет технический директор. А вам придётся осуществлять общее руководство заводом. Я надеюсь, что вы справитесь с этими обязанностями значительно лучше, чем господин Бастерт.
– Может быть, вы разрешите мне подумать, посоветоваться? – несмело спросил Бертольд Грингель.
– Конечно! Но знайте, что времени у вас немного. Завтра мы должны сообщить господину Бастерту, кому он передаст дела. Так вот, завтра утром мы ждём от вас окончательного ответа.
Грингель вышел из кабинета лейтенанта совершенно ошеломлённым. В мечтах его всегда привлекала идея заняться усовершенствованием производства, внести кое-какие изменения в работу своего цеха. Недаром он так любил и понимал машины, и только отсутстьие образования мешало ему осуществить давно задуманное изобретение.
Но Грингель боялся взять на себя такую ответственность. Он так глубоко задумался, стоя в проходе цеха, что не заметил даже, как к нему подошли товарищи.
– Что случилось, Бертольд? Ты не болен? – спросил
Дидермайер, пожилой токарь, с которым они работали на соседних станках.
– Нет, не болен, – встрепенувшись, ответил Грингель. – Но, наверно, скоро свихнусь – такую мне задачу задали.
– Что случилось?
– Да вот, понимаешь… Хотят меня сделать директором завода.
– Бертольд, а ты, может, и вправду того?..
Дидермайер выразительно покрутил пальцем около лба.
– Нет. Мне господин комендант предложил.
Рассказывая об этом, Грингель и жаловался и гордился одновременно. Он надеялся услышать от товарищей добрый совет, но, кажется, ошибся. Эх, не следовало им говорить! Теперь все будут смеяться над Бертольдом Грингелем.
– А как же Бастерт?
– Бастерт уходит с завода.
– Хорошенько подумай, Бертольд, прежде чем соглашаться, – сказал другой сосед Грингеля, низенький толстый Мюллер. – Они хотят тебя сделать директором, чтобы ты им выполнил план, а потом демонтируют завод, и мы все останемся безработными.
– Ты говоришь вздор, – решительно возразил Грингель. – Не в этом дело. Я боюсь не справиться.
– А я бы на твоём месте взялся, – подтрунивал Мюллер. – Не боги горшки обжигают. Попробуй. А когда тебя прогонят, тогда и все остальные поймут, что нечего лезть так высоко. Это же неслыханно – из рабочих в директора!
– У них в Советском Союзе рабочие даже министрами становятся, – возразил Дидермайер.
– Тогда Грингелю совсем нечего бояться, – иронизировал Мюллер. – Не сомневайся, Бертольд. Хоть недельку, а побудешь директором.
Грингель отмахнулся от Мюллера и включил свой станок. Он продолжал обтачивать поршни для моторов, а мысли его были заняты предложением коменданта.
Видимо, и Дидермайер думал о том же, так как после работы он неожиданно подошёл к Грингелю и сказал:
– Ты не бойся, Бертольд. Берись. Мы тебя поддержим-
Он кивнул товарищу и скоро затерялся в толпе.
Грингель вернулся домой, приготовил себе обед – он жил одиноко, и продукты ему покупала соседка, – а потом долго сидел, погружённый в свои мысли.
Наконец, решительно поднявшись, Грингель направился к Ренике.
Дорога в шахтёрский посёлок показалась ему невероятно длинной в этот туманный зимний вечер. Он позвонил к Альфреду, но за дверью никто не отзывался. Видно, приятеля не было дома. Грингель подождал на лестнице, пока не показалась Гертруда.
– Альфред на собрании, – сказала она, и Грингель совсем растерялся. С тех пор, как отменили военное положение, собрания заканчивались очень поздно.
«Значит, не удастся даже поговорить с Ренике!»
Он простился с Гертрудой и двинулся в обратный путь.
Кварталы медленно проходили перед ним, а он всё думал и не мог придти к окончательному решению. Так добрёл он до моста через быструю горную речушку – она не замерзала даже зимой.
Грингель остановился на мосту и стал всматриваться в чёрную быструю воду, отражавшую свет уличных фонарей. Он не сразу заметил, как к нему подошёл какой-то человек и стал сбоку.
Грингель оглянулся. Человек показался ему знакомым. Этот высокий, чистый лоб и очки в старомодной золотой «праве… Ах, да! Это же писатель Болер. Токарь как-то видел его на митинге. А что если с ним посоветоваться?
– У вас такой вид, – вдруг сказал Болер, – будто вы собрались топиться! Здесь не стоит: очень мелко. Сантиметров двадцать, не больше.
Писатель со всей серьёзностью объяснил, где удобнее это сделать, и Грингель невольно улыбнулся.
– Благодарю вас, – сказал он. – В таком совете я не нуждаюсь. Но если уж вы хотите помочь мне добрым словом, то я могу вам рассказать о своих затруднениях.
– А именно?
Грингель, не колеблясь, поведал Болеру всё. Старик слушал его с изумлением. Уж этого он никак не ожидал!
– К сожалению, я ничего не могу сказать вам, – с горечью произнёс он, когда Грингель закончил. – Пока я и сам не нашёл своего пути в жизни. Будет нечестно, если я что-либо вам посоветую. Человек, который не знает дороги для себя, не может и не должен направлять других.
– Но вы же писатель! – воскликнул Грингель.
– Да, я только писатель, а не пророк, – сердито ответил Болер и быстро зашагал прочь. Отойдя уже на десяток шагов, он неожиданно вернулся к Грингелю и сказал: – Я могу сказать вам только одно: смелые решения всегда бывают наилучшими. Такой совет, слава богу, меня ни к чему не обязывает.
Он повернулся и через мгновение исчез в темноте.
Бертольд Грингель долго смотрел ему вслед, потом крепко потёр рукою лоб и зашагал в противоположном направлении.
