Текст книги "Залог мира. Далекий фронт"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
Прошло время, и расчленение страны на две части стало непреложным фактом. Англичане и американцы первыми договорились о совместной политике, направленной на отделение Западной Германии. Образовалась Бизония. Французы сначала колебались, но потом присоединились к старшим партнёрам, и таким образом возникла Тризония. Затем пошли совсем откровенные разговоры о создании Западногерманского государства, которое американцы уже видели своей колонией. Они-то и поспешили провести сепаратную денежную реформу, которая крепче всяких кордонов отгородила Западную Германию от Восточной. Чтобы закрепить раздел страны, они выработали особую конституцию для западных немцев. Всё было направлено на то, чтобы превратить половину Германии в стратегический плацдарм против Востока.
Потсдамское соглашение, точно определившее будущий облик страны, оказалось нарушенным в самой своей основе. Ведь именно оно предусматривало создание единой, демократической и мирной Германии.
На деле же только Советский Союз последовательно придерживался этого соглашения. В советской зоне оккупации был создан Народный совет, состоящий из депутатов ландтагов немецких земель, а также из представителей партийных и массовых организаций. Был разработан проект подлинно демократической конституции и не для одной зоны, а для всего германского народа. Наконец, СЕПГ совместно с Немецкой экономической комиссией разработала и представила на широкое обсуждение двухлетний план развития народного хозяйства в мирных целях.
Всё это были события чрезвычайной важности. Немецкие рабочие и крестьяне ясно увидели своё будущее.
Опубликование двухлетнего плана вызвало много толков на «Утренней заре». Впервые о работе шахты говорилось в таком важном документе.
Особенно повлияла новость на Альфреда Ренике. То, о чём рассказывал Ганс Линке, опять завладело его сознанием. Он понимал, что сейчас его труд приобретает государственное значение. Каждая тонна угля пойдёт на выполнение большого плана, и забойщик был глубоко убеждён, что теперь на шахте всю работу надо перестроить. Он только не знал, с чего начать.
Ренике, вероятно, ещё долго колебался, если бы на «Утреннюю зарю» не приехал с докладом Макс Дальгов. Дальгов был отличным оратором, и слушать его собрался чуть ли не весь посёлок.
Он подробно рассказал о двухлетнем плане, о перспективах мирного развития советской зоны оккупации и особое внимание уделил продуктивности труда.
– Представьте себе, – говорил Дальгов, оглядывая зал, – что вчерашним днём закончился какой-то этап вашей жизни, и сегодня начался новый, когда уже нельзя работать по-старому. Теперь вся жизнь страны будет подчинена общему плану, и рабочий класс Германии должен показать, на что он способен, когда речь идёт о благе всего родного народа. Ведь каждый из вас может сделать свой труд более эффективным, и только вы сами найдёте для этого скрытые от постороннего глаза возможности. В России, например, рабочие, взявшись за выполнение пятилетнего плана, вдвое и втрое повысили свою выработку.
На другой день Ренике вырубил свою обычную норму, а когда закончил смену и вымылся в душе, зашёл к руководителю партийной организации шахты Густаву Шуберту. Альфред показал ему запись своего рабочего дня. Из неё следовало, что много времени забойщик тратит непроизводительно.
– Понимаешь, Густав, – говорил Ренике, – вот тут-то и таятся эти скрытые возможности, о которых вчера говорил товарищ Дальгов. Видишь, как задерживают меня навал и отгрузка. Я предлагаю перестроить весь производственный цикл. К сожалению, самому мне это не под силу, тут надо привлечь и проходчиков, и крепильщиков, и откатчиков.
Шуберт вскочил с места.
– Пошли к директору! – воскликнул он. – Ты, наверно, и сам не понимаешь, какой ты молодец!
Директора Гутхофа назначили сюда недавно. Все эти годы он вынужден был лечиться после концлагеря, где его изувечили фашисты. К рабочим Гутхоф относился требовательно, но за этой строгостью чувствовался сердечный и умный человек.
Когда Ренике показал ему свои расчёты и объяснил, что хотел бы уплотнить рабочий день, Гутхоф от удивления даже откинулся на спинку стула.
– Великие же дела совершаются в Германии! – сказал он. – Если сами рабочие начинают думать о таких вещах!..
– Вы поможете мне? – спросил Ренике.
– Конечно! Смотри, Густав, – сказал Гутхоф, обращаясь к Шуберту. – Оказывается, у нас на шахте уже нашлись люди, для которых двухлетний план стал их кровным делом.
Ободрённый такими словами, Альфред рассказал директору обо всём, что надумал.
– Я предлагаю вот что, – сказал Гутхоф, – завтра мы с вами спустимся в шахту и на месте всё обсудим.
– Товарищ Ренике, можешь рассчитывать на поддержку партийной организации, – со своей стороны добавил Шуберт. – Мы будем очень рады, если нашему товарищу удастся сказать новое слово в шахтёрском деле.
Ренике ушёл от Гутхофа окрылённым и в тот же вечер поделился своими мыслями с Гертрудой. Он рассказывал с увлечением, но вдруг заметил, что лицо жены стало мрачнее тучи.
– Ты что, Гертруда? Разве ты со мной не согласна?
Гертруда ответила не сразу.
– А про товарищей ты подумал? – наконец, произнесла она. – Что на это скажут твои же друзья? Ведь они тебя просто проклянут. Допустим, ты перевыполнишь норму, а тот же самый Гутхоф на следующий день объявит твою выработку обязательной для всех, и другим забойщикам придётся из кожи вон лезть, чтобы выполнить столько же. Вот чего ты добьёшься!
Альфред смотрел на жену и, казалось, не понимал её. Неужели его предложение может вызвать подобные мысли? Неужели сейчас можно думать о таких вещах? Он долга молчал, невидящими глазами уставясь в газету. Нет, шахтёры должны понять, что по-старому работать больше нельзя. Да, должны!
Однако слова Гертруды его встревожили, и, желая успокоить себя, Альфред пошёл к Грингелю. Со старым товарищем он мог говорить обо всём без боязни быть ложно понятым.
Время шло к ночи, и Грингель уже собирался ложиться спать. Взглянув на Ренике, он спросил, не случилось ли чего плохого, такой у приятеля был озабоченный вид.
Альфред рассказал ему, в чём дело, не утаив своих: сомнений.
– Не бойся, Альфред! – успокоил его Грингель. – Начинай своё дело, и пусть тебя не тревожит то, о чём говорит жена. Тебе надо понять, что если не ты, так другой шахтёр – кто-нибудь уж обязательно начнёт работать по-новому, а остальные последуют его примеру. Двухлетний план всех всколыхнул. Ведь и у меня на заводе теперь перевыполняют план. Вон токарь Дидермайер тоже задался целью удвоить выработку. Так что ты не обращай внимания на всякие разговоры. Весь народ стремится работать по-иному. Понятно, найдутся и недовольные, но таких убедят результаты. Вот и всё! А теперь иди домой и выспись хорошенько. Спокойной ночи.
И Бертольд Грингель стал расшнуровывать ботинки.
Ренике попрощался и ушёл. Так или иначе, а отступать уже было поздно.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Новый директор «Сода-верке», тот самый Вальтер Гроссман, который когда-то был упрятан в сумасшедший дом, предложил эффективное и дешёвое удобрение для сельского хозяйства. В Германии, где земля неплодородна, нечего и думать об урожае без значительного количества удобрений. Вальтер Гроссман, неожиданно для самого себя ставший директором огромного завода, правильно понял, в каком направлении надо перестраивать предприятие.
Но прежде чем пустить новое удобрение в производство, надо было испробовать его на полях. Гроссман обратился с этой целью к коменданту, а тот познакомил его с майором Савченко.
Майор предложил, не откладывая, договориться обо всём с крестьянами. Он вызвал машину и вместе с Гроссманом поехал в Гротдорф. Там жил Эрих Лешнер, первый крестьянин, пришедший в комендатуру за советом. Именно с ним майор и решил свести изобретателя.
А в Гротдорфе назревали новые события. Лешнер говорил, что пора начинать атаку на подлецов. При этом он имел в виду богатеев вроде Брумбаха, которые срывали обязательные поставки.
Особенно злило кулаков, что теперь с них брали и хлеб, и молоко, и мясо пропорционально их наделам.
В тот день, когда приехали Савченко и Гроссман, у Брумбаха с Лешнером в помещении комитета взаимопомощи произошла очередная стычка.
Они стояли друг против друга – большой толстый Брумбах и невысокий однорукий Лешнер. Чувствовалось, что кулак и боится и смертельно ненавидит своего противника.
– Ну, господин Брумбах, – говорил Лешнер, – ведь вы у нас как-никак член комитета крестьянской взаимопомощи, который отвечает за поставки. Когда же вы думаете погасить задолженность? Вы читали наш двухлетний план, там ведь ясно сказано, сколько мы должны дать. Ни больше, ни меньше. Вот я и спрашиваю, когда вы рассчитаетесь?
Брумбах только пыхтел, глядя на Лешнера. Будь его воля, он тут же растерзал бы этого проклятого батрака. Конечно, таким, как Лешнер, теперь раздолье. Они поделили помещичью землю, у них на полях работают два трактора, им-то хорошо.
– Да поймите же, что я никак не могу выполнить поставки, – отбивался Брумбах. – В это лето у меня осталось много незасеянной земли. Чем же мне рассчитываться?
– А почему вы не засеяли всю землю?
– Не мог.
– Неправда, вы просто не хотели.
– Это – моё дело.
– А поставки – это что, не ваше дело? Как хотите, а придётся рассчитаться полностью.
– А если я не смогу?
– Тогда у вас отберут землю. Вы сами посудите, ведь пустующие участки можно отдать такому человеку, который будет их обрабатывать.
Брумбах побагровел. Вот она высказана, наконец, эта угроза! Ничего! Зато теперь он знает, как разговаривать с Лешнером.
– Значит, правда, что вы собираетесь провести ещё одну реформу и распределить всю землю поровну? Значит, это правда? Так бы сразу и сказали.
Лешнер понял провокационный манёвр Брумбаха. Ответить кулаку было нетрудно.
– Я ещё раз повторяю, – чётко сказал Лешнер, – никакой новой реформы никто проводить не собирается. Понятно? Но оставлять землю незасеянной мы тоже не позволим. У тех, кто честно обрабатывает свои поля и сдаёт поставки государству…
Лешнер произнёс это слово и на мгновение остановился. Можно ли теперь уже назвать Германию государством? Да, пожалуй, дело идёт к тому.
– … у тех, – продолжал Лешнер, – мы не отберём ни кусочка земли, сколько бы её ни было. А кто нарушит это правило, пусть пеняет на себя. Мы даже не будем отбирать у вас землю, но право на обработку передадим другим крестьянам, которые соберут с неё урожай. Теперь не те времена, чтобы добро пропадало зря! Понятно?
– Понять-то я понял, – старался сдержать себя Брумбах. – Да ещё посмотрим, как-то вы справитесь с этой землёй!
– Отлично справятся! – неожиданно послышался голос майора Савченко, незаметно вошедшего в комнату вместе с Гроссманом. – Кстати, могу сообщить вам новость, господин Брумбах: во многих деревнях Германии – в советской зоне, конечно, – организуются машинно-прокатные станции. Там будут и тракторы и всё, что вашей душе угодно.
– Так ведь по всей стране тракторы уже никуда не годятся, – ответил Брумбах. – Старьё, немного в них пользы.
– Найдутся и новые, – сказал Савченко. – По просьбе Немецкой экономической комиссии Советский Союз выделил для Германии тысячу тракторов. Можете быть спокойны, господин Брумбах.
– Я буду обрабатывать землю, а потом её у меня отнимут?
– Это провокационные слухи, – сказал майор. – Насколько мне известно, Немецкая экономическая комиссия ничего подобного делать не намерена. Надо только честно выполнять все обязательства и окончательно забыть о саботаже.
– Я подумаю об этом, – важно сказал Брумбах, стараясь не уронить своего достоинства.
Он вышел из комнаты совсем подавленный. Видно, придётся-таки засеять всю землю и выполнить все поставки. Но хуже всего, что принуждают его к этому свои же, немцы, а не русская комендатура. Было бы куда легче, если бы ему приказали сделать это под страхом смерти. Слушаться какого-то батрака!
Однако Брумбаху пришлось внять советам Лешнера. Он пришёл домой и стал прикидывать, как ему провести предстоящий сев.
А в помещении комитета взаимопомощи тем временем шла оживлённая беседа. Лешнера очень обрадовало сообщение о советских тракторах.
– Вот когда мы заживём на славу, – говорил он. —
Нам с машинно-прокатной станцией будет куда легче. За это надо вам сказать великое спасибо от имени всего немецкого народа.
Савченко только улыбался в ответ.
Тут в разговор вмешался Гроссман. Он целиком завладел вниманием Лешнера, рассказывая о новом удобрении и о том, как его применять. Лешнер обещал выполнить всё в точности. Он даст знать, когда наступит время вывозить удобрения на поля, сегодня же выделит специальные делянки и проследит за всеми опытами.
– Надеюсь, что они будут удачными, – сказал Савченко.
– Осенью увидим, – в один голос ответили Лешнер и Гроссман.
Деловой разговор закончился, и Лешнер предложил гостям посмотреть, как их община готовится к весеннему севу. Они направились к усадьбе, где помещался весь машинный парк комитета взаимопомощи.
По дороге к Лешнеру подошла женщина, ведя за руку маленького мальчика. Эрих подхватил его и звонко поцеловал.
– Август Лешнер, – гордо отрекомендовал он мальчика. – Когда-то мы и думать боялись о сыне. Разве смог бы я раньше прокормить ребёнка? Самому нечего было есть. А теперь и о дочери мечтаю…
Лешнер опустил мальчугана на землю.
Савченко подумал, что действительно впервые в Германии такие люди, как Лешнер, почувствовали себя хозяевами своей судьбы. И он от души порадовался за Эриха Лешнера, простого крестьянина из советской оккупационной зоны.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Карл Тирсен неожиданно снова появился в Дорнау. На этот раз он уже держался не как скромный адвокат, лишившийся практики. Нет, Карл Тирсен стал собственным корреспондентом радиовещательной компании в Гамбурге. Документы у него были в полном порядке. Он мог явиться даже в комендатуру и попросить интервью у самого полковника.
Но Тирсен приехал совсем с другой целью. Он вернулся в Дорнау для того, чтобы ликвидировать своё имущество и окончательно переселиться в Гамбург. Когда бургомистр Лекс Михаэлис узнал об этом, он только порадовался: одним врагом в городе будет меньше.
Было у Тирсена здесь и ещё одно дело, поважнее, чем продажа квартиры и мебели. Дело это поручило ему большое гамбургское издательство, и провести его надо было очень умело. Но Тирсен приступил к нему лишь через несколько дней после приезда, чтобы не вызвать подозрений поспешностью своих действий.
Поручение заключалось в переговорах с писателем Болером. Тирсен долго размышлял, прежде чем отправиться к старику: задание гамбургского издателя было сопряжено с немалыми трудностями. Порою Тирсен даже жалел, что согласился, но потом вспоминал о том, что ему сулил успех предприятия, и самоуверенная усмешка снова появлялась на его лице. Разумеется, он выполнит это задание. Правда, что касается способа выполнения, то у него на этот счёт имеются свои собственные взгляды, и уж, конечно, деликатничать и вести дипломатические переговоры ни к чему. Он пойдёт напролом. Посмотрим, посмеет ли старик воспротивиться!
Тирсен пришёл к писателю в самом решительном настроении. Болер, видимо, позабыл об их размолвке и встретил его, как доброго знакомого. Он сразу стал расспрашивать гостя о жизни в западных зонах.
– Что же вам сказать? Там теперь полный порядок, – с видом превосходства отвечал Тирсен. – С тех пор, как Западная Германия попала в сферу американской помощи по плану Маршалла, всё стало на свои места.
– Что это значит? – спросил Болер.
– Это значит, что люди там живут, как и во всяком другом нормальном, прочном государстве. Порядок, расцвет промышленности, правосудие.
Наступила минутная пауза, которая очень не понравилась Тирсену. Потом Болер спросил:
– Какие же дела привели вас сюда?
– Я ликвидирую тут своё имущество, – гордо ответил Тирсен. – Мне, знаете ли, не по вкусу здешние порядки. Кроме того у меня есть и к вам дельце.
– Ко мне?
– Именно к вам.
– Интересно.
– Да, это – действительно интересное дело. Я думаю, вы будете дальновидны и сразу поймёте, насколько оно важно для вас.
Болер насторожился. Судя по всему, это дело и привело к нему господина Тирсена.
– Вы ведь посылали издательству «Глобус» свою рукопись?
– Да, посылал. А что с пей?
Болер даже побледнел от волнения. Сейчас он узнает о судьбе своей книги. Но при чём тут Тирсен?
– Я привёз её с собой. В неё внесены небольшие исправления, в первоначальном виде издавать её нельзя. Вы можете сейчас же ознакомиться с коррективами. Подписать рукопись надо немедленно.
Болер схватил папку. Тирсен сидел молча, наблюдая, как писатель лихорадочно перевёртывает страницы, впиваясь взглядом в строчки и беззвучно шевеля старческими губами.
Болер перелистал страниц двадцать, потом посмотрел на гостя почти безумным взглядом.
– Это не моя книга, – прошептал он. – Я этого не писал!..
– Да нет же, это писали именно вы! Посмотрите на обложку: «Гергардт Болер. В советской зоне».
Болер перевернул ещё несколько страниц.
– Кто это писал? – срываясь со спокойного тона, закричал он. – Кто извратил мои мысли? Это всё ложь, вы понимаете, ложь!
Тирсен пренебрежительно усмехнулся:
– Скажите спасибо, что я всё исправил: в таком виде книга ещё может выйти. Подписывайте!
У Болера голова пошла кругом. Теперь он пожалел, что впустил Тирсена к себе в дом.
– Почитать вашу книгу, – издевался Тирсен, – так можно подумать, что вы уже вступили в СЕПГ. У вас нет ни слова сожаления о горестной судьбе, постигшей немецкую землю, немецкие фабрики и заводы. Вы осуждаете последнюю речь Черчилля, вы проклинаете атомную бомбу – высшее достижение современной культуры! Так что же вы думаете, англичане будут вам за это благодарны? Вы хотите, чтобы они платили за похвалы большевикам, за ваше умиление всем, что творится в Восточной Германии?
– В моей книге всё чистая правда, – прошептал Болер.
– Любопытно, что вы с ней будете делать. Правда хороша только тогда, когда она приносит доход. А эти ваши наивные восторги не принесут и пфеннига, несмотря на то, что они вышли из-под пера писателя Болера.
Болер растерялся. Рушились его последние иллюзии. Что же это творится на белом свете! Тирсен говорит, будто он сделал лишь незначительные поправки, но это же ложь: он целиком переписал книгу. Получилась обычная антисоветская книжонка, каких много стряпается на Западе. Нет, под злостными измышлениями Болер не подпишется. Пусть господин Тирсен и не мечтает об этом:
Но что же делать? Может быть, просто выгнать в шею этого подлеца? И как он осмелился прийти к нему, старому писателю, с таким предложением?
– Да, ваша правда никому не нужна, – продолжал Тирсен, – и, откровенно говоря, я просто удивлялся, читая все эти милые глупости.
Эти слова окончательно вывели писателя из себя.
– Вы забываетесь, господин Тирсен, – запальчиво произнёс Болер. – Я запрещаю вам говорить со мной в таком тоне.
– Вы впадаете в детство, – ответил Тирсен. – Это старческий маразм.
Он чётко произнёс эти слова и нагло улыбнулся, показав полоску ослепительно белых вставных зубов. Оскорбления были рассчитаны на то, чтобы ошеломить Болера. Пусть он, наконец, поймёт, что отныне с ним никто не станет церемониться.
– Что такое?
– Да, да, старческий маразм, – чётко повторил Тирсен. – Так я о вас думаю. И мнение моё подтвердится, если вы сейчас же не поставите свою подпись под книгой.
Кровь прилила к лицу Болера. Уже не думая о приличиях, он бросился к Тирсену и со всего размаха ударил его по щеке.
Тирсен этого не ожидал. Он легко, как пёрышко, отбросил сухощавого Болера на диван, потёр щеку, криво усмехнулся и сказал:
– В ваши годы вредно так волноваться. Но за пощёчину я вам отплачу. Подпишете вы книгу или нет, всё равно она выйдет под вашим именем. Может быть, это научит вас вести себя достойно с порядочными людьми.
– Вон, подлец! – закричал Болер, снова бросаясь к Тирсену.
На этот раз гость уже не был застигнут врасплох, он во-время отскочил к двери, успев прихватить с собой рукопись.
С трудом сознавая происшедшее, старик сел за стол и подпёр голову руками. Итак, книгу опубликовать не удастся.
Писатель в раздумье зашагал по комнате, потом опять сел к столу и вынул из ящика копию рукописи. Страницу за страницей перечитывал он своё последнее произведение. Да, всё это чистая правда. И если книгу не хотят издать в Гамбурге, то, наверно, её уже нигде и никогда не напечатают. Значит, людям больше не нужна правда…
– Что тут у вас за шум был? – неожиданно раздался сзади голос Дальгова.
Старик вскочил: «Вот уж не во-время пожаловал!..»
– Так, ничего особенного. Неприятный визит, – смущённо ответил Болер. – Приходил ко мне один знакомый. Ну, мы с ним немного поспорили.
– Да? – сказал Макс. – Даже на лестнице слышно было. Однако с господином Тирсеном, наверно, иначе разговаривать и невозможно. Я его встретил сейчас, и вид у него был достаточно гневный.
Болеру казалось, что от волнения у него вот-вот разорвётся сердце. Неужели Дальгов слышал, о чём они спорили?
Писатель испытующе взглянул на гостя. Нет, очевидно, он ничего не знает.
Дальгов понял этот взгляд, как просьбу объяснить цель своего прихода. Для шахмат было слишком рано. Да и вообще Макс никогда не приходил в такое время.
– Простите, что я вам помешал, господин Болер, – сказал Дальгов. – Но я хотел предложить вам поехать завтра со мной на шахту «Утренняя заря». Там готовится нечто такое, что писатель обязан видеть и знать.
– Я плохо себя чувствую, – сухо ответил Болер.
– Завтра на шахте, – продолжал Дальгов, будто и не расслышав отказа старика, – один забойщик, есть там такой Альфред Ренике, попробует показать всем рабочим Германии, как надо выполнять двухлетний план. Вы не хотите посмотреть?
– Нет, – решительно ответил старик. – Не хочу.
– Жаль, – сказал Макс. – Такие впечатления когда-нибудь пригодились бы вам.
– Мне уже ничто не пригодится… Что он там выдумал, ваш Ренике?
Вопрос был задан непоследовательно. Болер понял это, рассердился и, не дав Дальгову сказать ни слова, поспешил добавить:
– Всё равно меня это не интересует!
– Жаль, – повторил Дальгов.
Он видел, что старик очень взволнован. Пожалуй, лучше оставить его в покое.
Дальгов хотел уже встать с кресла, но тут взгляд его упал на рукопись. «Гергардт Болер. В советской зоне», – невольно прочёл он на первой странице.
– Вы написали книгу?
Болер встрепенулся. Какая небрежность – оставить рукопись вот так, на столе! Он ответил смущённо и горько:
– Да, я написал книгу, но уже нет на свете такого издательства, которое согласилось бы её напечатать.
– Разрешите мне её почитать. Меня очень интересует, что увидел писатель Болер в советской зоне.
Тут старик неожиданно разоткровенничался. Обида, нанесённая ему Тирсеном, прорвалась наружу, и Болер рассказал Максу всё, ничего не утаив.
Дальгов взял рукопись и стал её перелистывать. Так прошло с полчаса. Потом Макс поднялся и сказал:
– Давайте завтра поедем на шахту, посмотрим, как работает Ренике. Может случиться, что вы привезёте оттуда ещё одну главу.
Старик внезапно согласился. Он просил заехать за ним.
Макс Дальгов ушёл, унося с собой рукопись.
Через несколько дней он позвонил Болеру.
– Поздравляю вас, – звучал в трубке энергичный голос Дальгова. – Мы все уже прочли вашу рукопись. Если разрешите, мы отошлём её в Берлин. Я уже говорил с издательством по телефону, подробно рассказал содержание, и там обещают выпустить книгу через два месяца.
Болер не мог произнести ни слова в ответ.
– Алло, вы меня слышите? – забеспокоился Дальгов.
– Хорошо, отсылайте, – с трудом вымолвил старик.
А когда из Берлина прислали уже напечатанную книгу, он долго смотрел на неё, думая о том, что для каждого честного немца возможен теперь только один путь – борьба за новую, единую демократическую Германию, борьба за мир.
