Текст книги "Залог мира. Далекий фронт"
Автор книги: Вадим Собко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Первое мая в комендатуре Дорнау отпраздновали пышно. Утром состоялись спортивные соревнования. После торжественного обеда бойцы направились в зал смотреть новый фильм. А полковник Чайка пошёл к Соколовым, где его давно уже ждали.
У Соколовых собрались все офицеры. Настоящее грузинское «Напареули» подняло настроение. За столом ни на минуту не прекращался весёлый, непринуждённый разговор.
На вечер в городском театре был назначен концерт прибывшего в Дорнау ансамбля красноармейской песни и пляски, и потому часам к шести гости стали расходиться.
В столовой остались только полковник Чайка, майор Савченко, лейтенант Дробот и хозяин. Сегодня впервые офицеры надели парадную форму. На груди у них сияли ордена. Сидя у невысокого круглого столика, они курили, потягивали прозрачное вино и вспоминали утреннюю демонстрацию.
Неожиданно Чайка вынул из кармана и показал офицерам небольшую фотографию. Маленькая ясноглазая девочка серьёзно и в то же время чуть-чуть лукаво смотрела на большую куклу.
– Вот, сразу трёхлетняя дочка у меня появилась, – сказал полковник, думая о письме Марии и не видя ничего, кроме больших ясных детских глаз.
Наступило недолгое, чуть неловкое молчание.
– Да, – продолжал Чайка. – Уже второй раз мы празднуем Первое мая вдали от Родины.
В словах его прозвучала затаённая печаль. Каждому было понятно желание полковника очутиться сейчас дома, в кругу семьи.
– Сегодня Кривонос предлагал устроить праздничный салют, – рассмеялся Соколов.
Они снова помолчали. Затем заговорил Дробот:
– Удивительная всё-таки штука – жизнь!.. Ведь подумать только, что всего год назад в этот день мы ещё дрались за Берлин. Помните, какие все были усталые, пропылённые, злые! Бригада готовилась тогда к последнему удару, и каждый жил только одной мыслью – добить врага. Прошёл год. И вот я сижу с помпотехом бригады и инструктором политотдела. Одеты мы в парадную форму и готовимся идти… Тьфу ты, чёрт! Год тому назад сказать такое!.. Сидим мы в немецком городе Дорнау и готовимся идти на концерт в городской театр, куда приглашены и немцы. Да если вспомнить, что они в сорок первом напали на нас…
– Вот это уж напоминает Валины разговорчики, – отметил Чайка.
– Очень медленно меняются немцы, товарищ полковник.
– Это правда, но немцы немцам – рознь, и вы это прекрасно знаете. Сегодня у нас на концерте будут представители демократических организаций. Они ненавидели Гитлера и понимают, что освобождение от фашизма им принесли именно мы. Мы вселили в них надежду на процветание их родины. И немецкому трудовому народу близка и понятна наша политика. Мы пришли в гитлеровскую Германию с боями, а уйдём из демократической Германии, как друзья…
Все задумались над последними словами полковника, но сам Чайка неожиданно спохватился:
– Кстати, Соколов, как поживает ваша знаменитая актриса?
– Эдит Гартман?
– Да.
– Скоро вы её увидите на сцене.
– А вы не знаете, её что-нибудь связывало с эсэсовцем Зандером?
– Зандер был офицером гестапо, наблюдавшим за Эдит Гартман после того, как её выслали из Берлина в Дорнау. Как я понимаю, это люди, глубоко чуждые друг другу.
– Вы знаете, – вмешался в разговор Савченко, – тут действительно очень трудно выявить враждебный элемент. Ведь что получается, сколько крестьян было запугано всякими страшными записками, а мы до сих пор так никого из авторов анонимок и не разыскали. Правда, этими угрозами всё дело и ограничилось.
– Неизвестно, ограничилось ли, – заметил полковник, вспоминая об авариях на «Мерседесе».
– Зацепиться бы хоть за одну ниточку, – говорил Савченко, – тогда мы бы весь клубок распутали. Осторожно действуют, чёрт их подери!
– Так вы говорите, что Эдит Гартман уже начала работать в театре? – поинтересовался полковник.
– Да, начала. Макс Дальгов и Любовь Павловна стали у них в труппе чуть ли не главными консультантами.
– Подождите, – предупредил Дробот, – эта Гартман ещё вам наделает хлопот!
– За театр отвечаю я! – резко возразил ему Соколов, не любивший, когда кто-нибудь вмешивался в его дела.
– Вот и хорошо…
Полковник по очереди посмотрел на офицеров и рассмеялся:
– Налейте-ка, Соколов. На сегодня деловые разговоры запрещаю!
В столовую вошла Люба. Она взяла на себя хлопоты, связанные с сегодняшним концертом, и потому казалась сейчас очень озабоченной.
– Замучил меня сегодня Зигфрид Горн, – пожаловалась она. – Весь город стремится попасть на концерт.
– Что ж, желание вполне понятное, – сказал Чайка. – Впервые в Дорнау выступают советские артисты. Мы вам, Любовь Павловна, когда-нибудь сюда Центральный театр Красной Армии выпишем. Так вот, друзья, – продолжал полковник, – я предлагаю выпить по последней рюмке за наших жён. Доброе вино – «Напареули». Ваше здоровье, Любовь Павловна!
– Спасибо, – чокнулась с ним Люба.
– Вот и всё, – сказал Чайка. – Хорошо как! Словно в родной семье праздник провёл. Очень благодарен, Любушка.
Двери столовой широко открылись, и все увидели на пороге Валю, которая ради сегодняшнего концерта сменила свою обычную форму на яркое весеннее платье. Эффект превзошёл её собственные ожидания. В таком наряде она была очень хороша. Поняв это по выражению лиц, Валя даже зарделась от удовольствия.
– Отлично! – сказал Чайка. – Ну, Валюша, быть тебе сегодня моей дамой. Переводчик всегда должен находиться при командире. Так что ж, товарищи офицеры, пошли? Сейчас артисты приедут. Надо их встретить. Ещё раз благодарю, Любовь Павловна. Капитан за вами зайдёт. А за тобой, егоза, – обратился он к Вале, – я уж заходить не буду. Придёшь с Соколовыми.
Офицеры вышли, и некоторое время в комнате царило молчание. Потом Валя подошла к зеркалу, осмотрела себя со всех сторон и сказала:
– Очень красивое платье, но оно меня связывает, никогда не привыкну.
– Привыкнешь, – успокоила её Люба.
Валя резко повернулась на каблуках, любуясь юбкой, напоминавшей сейчас большой яркий парашют.
– Слушай, Люба, а Эдит Гартман тоже там будет?
– Конечно.
– Вот она не похожа на остальных немцев. Ещё Макс Дальгов. Но о нём говорить нечего…
Договорить Валя не успела. Послышался стук в дверь.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Герда Вагнер – кельнерша ресторана «Золотая корона» – приложила немало усилий, чтобы выполнить поручение Зандера и проникнуть в дом капитана Соколова.
Господин Зандер уже несколько раз запрашивал из Берлина об исполнении приказа. Но фрау Линде не могла ответить ничего утешительного. Герда пробовала наняться к Соколову прислугой, но из этого ничего не вышло.
Узнав, что капитан заказал несколько корзин цветов к приезду ансамбля, фрау Линде договорилась с владельцем цветочного магазина, и Герду взяли туда посыльной. Сейчас она появилась в квартире капитана Соколова с огромным букетом.
– Добрый вечер, фрау капитан, – приветливо сказала Герда, обращаясь к Любе и посматривая на Валю. – Я из цветочного магазина. Корзины мы уже доставили в театр, а эти пионы хозяин велел мне доставить сюда.
Люба взяла в руки букет.
– Странно, – сказала она. – Капитан мне об этом ничего не говорил.
– Хозяин прислал счёт, – продолжала Герда, – оставить его вам или передать господину капитану?
– Давайте сюда, – ответила Люба. – Я сейчас принесу деньги.
Она вышла, и вскоре её быстрые шаги послышались наверху. Несколько минут в столовой царила тишина. У Вали не было ни малейшего желания разговаривать с посыльной. Герда же, наоборот, очень внимательно присматривалась к Вале и, наконец, сказала:
– Сегодняшний концерт будет иметь большой успех, я в этом уверена.
Валя посмотрела на посыльную. Та всё ещё стояла у дверей.
– Садитесь, – предложила Валя.
– Спасибо, – ответила Герда, осторожно усаживаясь на кончик стула. – Фрау капитан такая милая, такая любезная. Все мужчины должны быть в неё влюблены.
– Возможно, – машинально ответила Валя.
– Господин капитан – тоже такой любезный человек, – продолжала посыльная. – Все жители Дорнау говорят о нём с восторгом. Господин капитан так много сделал для нашего благополучия, мы все так высоко ценим его.
– Да, капитан Соколов – хороший человек, – согласилась Валя.
– Мнение наших горожан особенно утвердилось после того, как выяснилась его привязанность к фрау Гартман.
Кинув пробный камень, Герда внимательно посмотрела на Валю. Если камень попадёт в цель, разговор можно продолжать. Если же нет, Герда просто замолчит.
Сначала Валя не поняла посыльную, но многозначительность интонации заставила девушку насторожиться. Намёк Герды дошёл до её сознания, и Валя удивилась:
– Фрау Гартман?..
– Конечно! Господин капитан так много для неё сделал. Фрау Гартман – очаровательная женщина, она большая актриса, все мужчины в неё просто влюблены.
– Я что-то не понимаю, о чём вы? – уже заинтересованно спросила Валя.
Герда почувствовала, что она может спокойно продолжать разговор.
– О, здесь и понимать нечего, – пожала она плечами. – Об этом знает весь город, и все очень одобряют выбор господина капитана. Разумеется, он причиняет горе своей очаровательной жене, но мужчинам это можно простить. Я не вижу тут ничего предосудительного.
– Вы хотите сказать, что капитан Соколов…
Герда разрешила себе едва заметно улыбнуться:
– Разумеется.
– И об этом говорят в городе?
– Конечно. Но вы, кажется, удивлены? Может быть, мне не следовало всего этого говорить? Тысяча извинений, но это так естественно. Очарование фрау Гартман способно растопить даже сибирский лёд.
– Неужели это может быть правдой? – спросила Валя не столько Герду, сколько самоё себя.
– Можете не сомневаться. Не случайно господин капитан так увлечён театром, – уже торжествовала свою победу Герда. – Бедная фрау капитан, я ей очень сочувствую, но таков уж удел всех женщин…
Герда не успела ничего больше сказать, потому что открылась дверь, и вошла Люба.
– Вот, пожалуйста, возьмите деньги, – обратилась она к посыльной. – Какие красивые пионы!..
– Красивые… – не глядя, ответила Валя.
– Что это ты вдруг стала такая сердитая?
– Очень благодарна, фрау капитан, – сказала Герда, вставая. – Я передам хозяину, что вы остались довольны.
– Да, да, передайте, – подтвердила Люба. – Всего наилучшего.
– Очень благодарна, фрау капитан.
Герда направилась к двери. На пороге она остановилась, посмотрела на Валю, на её помрачневшее лицо и с удовлетворённым видом вышла.
Люба отошла от букета. Она села напротив Вали, минутку смотрела на неё молча и, наконец, спросила:
– Отчего это мы так надулись? Кто нас обидел?
Валя решилась. Пусть Люба знает всю правду, какой бы она горькой ни была.
– Люба, я хочу серьёзно поговорить с тобой.
Тон у Вали был едва ли не трагический. Люба не смогла сдержать улыбки.
– Что такое случилось?
– Люба, ты очень любишь Сергея?
– Да, очень. Ты спрашиваешь так, будто сама собираешься объясниться ему в любви.
– А Сергей тебя любит?
– Любит.
– Ты в этом убеждена?
– Вполне. Да что такое случилось? Почему тебя заинтересовали наши отношения?
– Так, ничего особенного.
В последнюю минуту Валя испугалась. А может быть, тут всё не так просто, как показалось ей на первый взгляд. Но раздумывать было уже поздно.
– Спросила ты неслучайно, – сказала Люба. – Что же произошло?
– Ничего. Я только подумала…
– Что ты подумала?
– Ничего особенного.
– А всё-таки. Если уж начала, так договаривай.
В голосе Любы прозвучали тревожные нотки, и Валя поняла, что договорить придётся.
– Я тебе сейчас всё расскажу… Я тебе открою глаза.
– Я и так не слепа.
– Нет, ты слепа и глуха. Ты, наверное, не знаешь даже, о чём говорит весь город.
– Действительно, не знаю.
– Весь город говорит, будто Сергей влюблён в эту самую Эдит Гартман.
Безграничное удивление отразилось на лице Любы.
– Валюшка, родная моя, выпей воды и успокойся, – сказала она.
– Ты слепа, ты ничего не видишь, – не сдавалась Валя.
– Ты меня удивляешь, Валя. Подхватила какую-то сплетню, настаиваешь на ней, да ещё сердишься, когда я не верю. Я слишком хорошо знаю Сергея…
– Уж очень ты доверчива.
Люба задумалась. Её занимало уже не Валино подозрение, а нечто более значительное и важное.
– Погоди, погоди, – медленно сказала она. – Тут и вправду, кажется, есть над чем поразмыслить.
– Вот видишь, и до тебя дошло.
Несколько минут Люба молчала, обдумывая своё предположение. Лицо её стало серьёзным, почти суровым.
– Валя, ты эту сплетню сама сочинила или от кого-нибудь слышала? – нетерпеливо спросила она вдруг.
– Какая разница, откуда это исходит?
– Разница большая.
– Никакой!
– Говори сейчас же: ты сама это придумала или тебе кто-нибудь сказал? – рассердилась Люба.
– Ага, оказывается, ты ревнива! Знала бы, так никогда не начала бы такого разговора! Можешь сама всё проверить.
– Ты пойми, Валя, это не мне нужно. Всё может оказаться серьёзнее, чем ты полагаешь.
– Личные дела всегда кажутся нам очень важными.
Люба не выдержала. Она приблизилась к Вале, заглянула ей в, глаза, положила ей руки на плечи и крепко встряхнула девушку.
– Ты сейчас же мне всё расскажешь!
– Скажу, скажу, – быстро согласилась Валя. – Только отпусти меня.
Она отошла подальше и быстро проговорила:
– Об этом толкует весь город, даже посыльная – и та проливала тут слёзы жалости и сочувствия к тебе.
– Посыльная?
– Да, посыльная.
– А до неё тебе никто ничего об этом не говорил?
– Нет.
Люба неторопливо, как бы стараясь в чём-то убедиться, вернулась на прежнее место.
– Ничего-то ты в жизни не понимаешь, Валюша. Эта девушка, видно, для того и принесла сюда вместе с цветами чьи-то грязные измышления, чтобы ты их подхватила.
У Вали даже глаза расширились от обиды:
– И здесь я виновата!
– Вместо того чтобы верить всяким пересудам, задумалась бы над их происхождением.
Валя готова была снова вознегодовать, но тут в комнату вошёл капитан Соколов.
– Какие красивые цветы! – сказал он. – Откуда это?
– А разве не ты их заказал?
– Нет. Я просил отослать цветы в театр. А вы что, никак поссорились? – удивился капитан, заметив, что Валя и Люба чем-то расстроены.
– Нет, это не ссора, Сергей. Просто здесь была посыльная из цветочного магазина. Так вот она шепнула доверчивой Вале, будто ты влюблён в фрау Гартман.
– В фрау Гартман?! – изумлённо воскликнул Соколов.
– Именно так, – подтвердила Люба.
– Ну и ну!..
– Насколько я понимаю, кому-то очень хочется поссорить нас с Эдит Гартман. Кому-то очень мешает её работа в театре.
– Кто, ты говоришь, принёс сюда эту сенсацию? – переспросил Соколов.
– Посыльная из цветочного магазина, – быстро ответила Валя, пытаясь искупить свою вину.
– Так, так… – задумчиво сказал капитан. – А может, это и есть та ниточка, которую мы так долго ищем?
– Вот и мне пришла такая же мысль, – отозвалась Люба.
Валя почувствовала себя совсем уничтоженной.
– Люба, ты на меня не сердишься? – жалобно начала она. – Я действительно, наверно, не разобралась. Не могу я работать за границей. Тут надо быть такой бдительной!
Капитан подошёл к телефону, набрал номер и затем сказал в трубку:
– Товарищ Кривонос? Немедленно ко мне. Да, я дома…
Положив трубку, он обратился к Вале:
– Ну, сплетница, не печалься так. Я сам во всём разберусь. Скоро начнётся концерт, а вы обе словно на похороны собрались. У нас сегодня будут хорошие артисты и хорошие зрители. Достойных людей увидите. Новая, демократическая Германия растёт быстрее, чем кто-нибудь мог предположить.
– Не хочу я терпеть всякие ядовитые сплетни! – раздражённо сказала Валя.
– Нечего сваливать на других свою ошибку. Ты лучше в следующий раз подумай как следует и не торопись с выводами.
– Вот всегда я так: погорячусь, а потом приходится каяться!..
– А ты не горячись… Войдите, товарищ сержант!
Последние слова были ответом на стук в дверь. Кривонос в полной парадной форме решительно шагнул в комнату.
– По вашему приказанию сержант Кривонос явился, – громогласно произнёс он.
Соколов подошёл к нему:
– Товарищ сержант, есть у меня для вас особое задание.
– Я всю жизнь выполняю особые задания, – гордо заявил Кривонос.
Капитан скрыл улыбку.
– Так вот что, завтра утром, не подымая шума и не возбуждая ни в ком подозрений, пригласите ко мне посыльную из цветочного магазина на Кверштрассе, ту самую, которая сегодня приносила сюда цветы.
– Перепутала что-нибудь? – высказал догадку Кривонос.
– Нет, тут дело посерьёзнее. Но только без шума, товарищ сержант. Об этом никто не должен знать. Я хочу с ней поговорить.
– Понятно, товарищ капитан. Будет исполнено в наилучшем виде. Разрешите идти?
– Да, идите.
Когда Кривонос закрыл за собой дверь, Соколов обратился к Вале:
– Хоть ты и ошиблась и заподозрила меня бог знает в чём, но, кажется, мы действительно зацепились за ниточку.
– Конечно! – уверенно сказала Валя, однако, взглянув на подругу, снова смутилась.
Капитан посмотрел на часы:
– Ну, пора идти.
Они вышли на улицу и с удовольствием вдохнули в себя свежесть весеннего вечера и запах молодых листьев. Только что прошёл тёплый дождь. Мокрый асфальт блестел. Люба шла, опираясь на руку мужа, и думала о том, как хорошо иметь вот здесь, рядом, такого надёжного и верного друга…
Когда на следующий день Герда Вагнер пришла к капитану, он окончательно убедился в справедливости своих предположений.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
В этот вечер фрау Ранке, как обычно, занималась штопкой. Неяркая лампа освещала лишь сморщенные старческие руки да порванный, много раз штопанный чулок, надетый на деревянный гриб.
Мысли фрау Ранке были так же медлительны, как и движения руки. Она с сокрушением рассматривала чулок. В следующий раз починить его уже не удастся. Придётся просто выбросить, а каково это, особенно сейчас, когда так трудно что-либо купить!
Фрау Ранке подумала об успехах дочери. С тех пор, как Эдит начала работать в театре, их положение улучшилось. Правда, ещё неизвестно, что выйдет из этой затеи и не повредит ли она в будущем карьере Эдит. Но зато сейчас жизнь стала более сносной.
Сегодня Эдит отправилась на концерт в городской театр. Как она отвыкла от общества, сколько было волнений, пока она одевалась!..
Над городом прозвучал бой часов. В этот тёплый весенний вечер был отчётливо слышен каждый удар. Звуки долго вибрировали в застывшей тишине. Потом кто-то отпер входную дверь. Фрау Ранке, не торопясь, откусила нитку, пригладила штопку и отложила работу в сторону. Очевидно, дочь уже вернулась.
Эдит легко вошла в комнату. В длинном вечернем платье, оживлённая, всё ещё под впечатлением шумного общества, она показалась фрау Ранке внезапно помолодевшей.
Эдит опустилась в кресло и сказала:
– Если бы ты знала, мама, как это было красиво!
– Рада за тебя, Эдит, – сухо ответила Криста, не разделяя возбуждения дочери.
– Как чудесно они поют и танцуют! Столько бодрости и веселья!
– В Голливуде, надо полагать, всего этого будет значительно больше.
– Да, конечно… – Эдит запнулась, будто ей напомнили о чём-то неприятном. – Ты права, мама, но я не знаю, буду ли я там чувствовать себя так хорошо и свободно. Понимаешь, за весь вечер никто ни единым намёком не напомнил о том, что мы – побеждённые немцы, что мы виноваты перед человечеством, и не только я, но и все мы ощущали себя полноценными, равными, нужными людьми, и это – самое радостное ощущение на свете.
Фрау Ранке недовольно поджала губы. Восторженность дочери никак не передавалась ей.
– А знаешь ли ты, Эдит, что сейчас говорят в городе? – подчёркивая каждое слово, спросила старуха.
– Ну уж, наверное, ничего хорошего.
– Да, очень мало хорошего, но именно о тебе.
– Обо мне? – искренне удивилась Эдит. – Кого же я могу интересовать в Дорнау?
– Тобой интересуются настоящие немцы.
– Настоящие немцы? Кто же они, эти люди, мама?
Разговор неожиданно приобрёл серьёзный характер, и Эдит вопросительно взглянула на мать.
– Это те, кто думает о будущем нашей несчастной страны.
– И что же они? – Эдит не отрывала глаз от матери.
– Они говорят, что Эдит Гартман подлаживается к русским, что она изменила Германии.
– Но, всё-таки, кто же это говорит?
Кркста Ранке не решалась ответить. Пожалуй, не стоит сейчас называть имена этих людей. Она уклонилась:
– Многие говорят…
– Но скажи мне, кто?
– Да твои же товарищи, артисты, наши знакомые.
Эдит откинулась на спинку кресла.
– Довольно, мама. Всё это я уже слышала не раз. Значит, убеги я завтра в Голливуд, это не будет считаться изменой Германии? Да и какой Германии, мама?
– Она у нас одна, Эдит.
– Нет, мама, вот тут-то ты и ошибаешься. Была Г ер-мания Гитлера, а будет настоящая Германия, с властью народа, немецкого народа. Вот и скажи, какой же из них я изменила?
Фрау Ранке вконец рассердилась. Нет, напрасно Эдит пошла в этот театр! Там на неё дурно влияют. И, не зная, как ответить на вопрос дочери, она сказала:
– Ты, Эдит, стала чересчур умной. Женщине это может повредить.
Но Эдит уже не могла остановиться.
– Ничего, пусть вредит, – ответила она. – Сколько лет я ждала того момента, когда можно будет вернуться на сцену, когда театр станет любим народом! И сейчас это время пришло. И я вижу впереди новую Германию!
– Да, конечно, Германию под властью сеповцев, – иронизировала старая Криста.
– Нет, просто демократическую Германию. Слово «немец» люди произносили во всём мире с проклятиями, а оно должно приобрести новое звучание и новый смысл.
Наступила продолжительная пауза.
«С дочерью всё равно сейчас не договоришься, – решила старуха. – Эдит так возбуждена, что не может хладнокровно обсудить своё положение. Но ничего, фрау Ранке своего добьётся».
А Эдит сразу забыла слова матери. Перед её глазами снова возникла ярко освещённая сцена, сверкание клинков в огневой, стремительной пляске…
– Я пойду переоденусь, мама, – отрываясь от своих мыслей и вставая с кресла, сказала Эдит.
Старуха промолчала. По её мнению, дочь вела себя недостаточно почтительно. Следовало проявить в отношении к ней некоторую суровость. Но Эдит не обратила внимания на эту демонстрацию и ушла к себе.
Фрау Ранке недовольно скривила губы и стала рассматривать заштопанный чулок. Затем опустила гриб на колени и задумалась. Она сидела в неподвижности до тех пор, пока кто-то не позвонил у двери. Фрау Ранке пошла открыть и вернулась в сопровождении Штельмахера и Гильды.
Последние дни апреля Штельмахер целиком затратил на то, чтобы всеми правдами и неправдами получить пригласительный билет на концерт. Ни в каких списках он, естественно, не значился, и Штельмахеру пришлось немало похлопотать, прежде чем Зигфрид Горн достал ему желанное приглашение. Билет был на два лица, и, конечно, лучшей дамы, чем Гильда Фукс, конферансье не мог и придумать.
Хлопоты не пропали даром. Штельмахер гордо восседал в ложе, а теперь зашёл к Эдит поделиться впечатлениями. Правда, его привели к актрисе и деловые соображения.
– Добрый вечер, фрау Ранке! Мы прямо из театра, – гордо заявил Штельмахер.
– Добрый вечер! Где Эдит? – спросила Гильда.
– Переодевается, – ответила старуха. – Сейчас выйдет. А что, и вправду было так интересно?
– Исключительно! – восторгался Штельмахер. – Я долго добивался приглашения. И, кажется, кое-кто даже удивился, увидев меня там. Но мне это безразлично. Наверно, фрау Гартман тоже осталась довольна? – спросил он в заключение.
– Да, Эдит очень понравилось.
– Ещё бы! – неожиданно резко проговорила Гильда.
Штельмахер сразу отметил её недовольный тон:
– Что с вами, фрейлейн Гильда? Мне казалось, что вам было не скучно. Вы устали?
– Нет, Штельмахер, хуже.
– Что случилось?
– Да нет, ничего. Просто я сейчас вспомнила… Понимаете, получила письмо от дяди из Гамбурга. Извещает меня о разделе нашего имения, будто я сама об этом не знаю. Рекомендует мне, как своей наследнице, что-нибудь придумать для сохранения земли. Хорошо ему так рассуждать, сидя там, в Гамбурге, под крылышком англичан!
– Ну, Гильда, – насмешливо протянула Криста Ранке, – нищей вы ещё не стали. У вас кое-что найдётся и в западных зонах.
– Кончится всё это тем, – решительно сказала Гильда, – что я просто сбегу туда и перестану думать об этом наследстве.
Штельмахер сделал рукой успокоительный жест:
– Всё равно мы с вами рано или поздно окажемся у американцев. Либо мы поедем к ним, либо они…
– Что они? – вскинулась Гильда.
– …либо они придут сюда. Собственно говоря, вся надежда на это, – и Штельмахер встал навстречу появившейся Эдит.
– Добрый вечер, господа, – сказала она. – Извините, я немного устала.
– Да, я тоже устал, – сказал Штельмахер, решив приступить к делу немедленно. – Но мне нужно с вами поговорить.
Это понятно, Штельмахер, иначе вы бы не пришли.
– Вы несправедливы ко мне, но не будем спорить. Меня уполномочили сделать вам выгодное предложение.
– Мне?
Штельмахер посмотрел на Эдит и решил пустить в ход свой самый сильный козырь, чтобы сразу ошеломить актрису и не дать ей опомниться:
– Специально для вас написана пьеса.
Расчёт конферансье оказался верным. Такое сообщение Действительно могло заинтересовать Эдит Гартман.
– Для меня? – недоверчиво спросила она.
– Да, специально для вас, – торжествовал Штельмахер.
– Очень любопытно!
– Вы даже не представляете себе, насколько это интересно. Пьеса сногсшибательная, обещает неслыханный успех. Она должна пойти в театрах английского сектора Берлина. Слава снова осенит ваше имя, фрау Гартман, а слава – это деньги.
– Удивительно, что в Берлине вдруг вспомнили обо мне. Да ещё в английском секторе. Кто хочет на этом заработать, Штельмахер?
– Странный вопрос! Все хотят…
– Какая же это пьеса?
– Конечно, о русских. Задумана чудесно. В последнем действии вам выжигают в комендатуре глаза и отправляют в эту… в Сибирь. Это будет настоящая сенсация!.. Минимум двести аншлагов. Надо показать всему миру горестную судьбу немецкого народа в советской зоне оккупации.
У Эдит вдруг перехватило дыхание.
– Но это же подлая ложь! – воскликнула она.
– А вы хотите, – уже открыто издевался Штельмахер, – чтобы англичане показывали на сцене, как у вас раздают крестьянам землю? За это ни в английском, ни в американском секторе никто и пфеннига не даст. Англичане и американцы собираются показать зверства русских. Вот куда они метят! А тут можно будет даже объявить, что исполнительница главной роли, известная актриса Эдит Гартман, сама едва-едва вырвалась из большевистских лап. В газетах заголовки на всю полосу! Живой свидетель! Безусловное доказательство! Так как же, фрау Гартман? Согласны?
– Это напоминает пьесы, в которых мне предлагал играть доктор Геббельс, – с отвращением произнесла Эдит. – Значит, всё сначала? И опять призыв к войне?
– А нас не спрашивают, фрау Гартман. Мы не имеем права голоса.
– Неправда! Имеем! И за войну я свой голос не отдам. Я хочу мира!
– Как быстро сагитировали вас русские!
Последние слова окончательно возмутили Эдит. Штельмахер позволил себе слишком много. Актриса поднялась с кресла, сделала шаг к конферансье и сказала:
– Боюсь, Штельмахер, что мы с вами разговариваем в последний раз.
– Вы донесёте на меня в комендатуру?
– Нет, отныне я просто не знакома с вами.
– О, это пустяки, – успокоился Штельмахер, раздумывая над тем, когда он сможет снова обратиться к актрисе со своим предложением. – Мы ещё помиримся.
Неизвестно, чем закончился бы этот разговор, во всяком случае, Эдит уже готова была указать Штельмахеру на дверь, но тут ещё раз прозвонил звонок, и фрау Ранке впустила Эриха Лешнера. Он стоял на пороге с небольшим пакетиком в руках, удивлённо оглядывая незнакомое общество.
