Текст книги "Знакомьтесь - Балуев!"

Автор книги: Вадим Кожевников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

– А вы нас поддержите?

– Нет, озарен глупостью свыше меры, для меня проект – документ священный и неприкосновенный.

– Значит, понятно, Павел Гаврилович!

– Ну и ладно, а то я доверчивый, думаю про каждого, что у него голова есть и он сам ею думает.

Почему Павел Гаврилович решил разжечь у своих строителей этот дух непокорного самостоятельного мышления, я бы даже сказал, до весьма опасного для него самого накала, понять, конечно, можно. Но он мог применить и другие методы, более для него удобные и даже выгодные. Скажем, обратиться в соответствующие инстанции и во имя экономии столь ценных труб отказаться от обхода. Если б предложение приняли, то ему наверняка полагалась бы большая премия за экономию металла. А если бы даже не приняли, все равно высоко оценили бы патриотический порыв. Зачем же он поступал столь нецелесообразно, невыгодно для себя, принося в жертву свой авторитет хозяйственника? Может быть, без этой жертвы можно было обойтись?

Обследуя хлипкое болото с вымершей растительностью, не однажды увязая в нем по пояс, Павел Гаврилович пришел к твердому убеждению, что развернуть работы здесь можно, но при одном условии – если рабочие сами взвесят все трудности и сами захотят их преодолеть. Поэтому он на всех собраниях равнодушно, отвратительно спокойным, ровным голосом перечислял только трудности, с которыми придется столкнуться, доводя людей до высокой степени раздражения против себя, Балуева. И ловко скрывал ликование, когда его доводы страстно опровергались, хотя при этом ему приходилось выслушивать обидные и несправедливые слова, сказанные сгоряча.

В общем, по настоянию коллектива, а не Балуева проектные организации вынуждены были согласиться на отказ от обхода, сопроводив свое согласие оговоркой, что вся вина за возможные неприятности возлагается на начальника участка подводно–технических работ товарища Балуева. В чем он, товарищ Балуев, и расписался в уголке нового, исправленного проекта.

После всего этого Павел Гаврилович сказал старшине водолазной станции Бубнову:

– Ты размер ноги моей помнишь? Пошли на склад за резиновыми сапогами, свои я уже истоптал на болоте вдрызг. И ты тоже надень. Погуляем там на сон грядущий, посоветуемся.

10

Огромное гниющее болото цвета плесени, сырой дым тумана. Солнце сквозь влажную мглу – как сальное пятно. От огражденных земляными валами отстойных водоемов химических заводов воняет пронзительно остро, до слез.

Вязкая, словно жидкий битум, трясина разит своим собственным химическим зловонием. Выброшенные паводком стволы деревьев раскисли в торфяной кислоте. Ноги проваливаются сквозь рыхлую древесину.

Ковыляя в трясине, Балуев машинально, по привычке поносил проектировщиков:

– Тоже самодержцы! Стратеги конторского двухтумбового стола! Подсунули идеальную прямую. Их бы сюда, в эту помойку! Провидцы бумажные!

Огромный, тяжеловесный, могучего сложения, Бубнов, обладатель девически тонкого голоса, сказал робко:

– Павел Гаврилович, это же ваша инициатива.

Балуев, сердясь на то, что Бубнов сказал правду, осведомился ехидно:

– Что–то ты толстеешь, Сережа, с чего бы это?

– Не знаю, – жалобно проблеял Бубнов. – Дал клятву: ни жирного, ни мучного, ни сладкого, – а организм у меня все равно самостоятельно прет во все стороны.

– Ладно. Тут он тебя послушается. Растрясай жир.

– Надо полагать, не мне одному достанется, – уточнил Бубнов и весело добавил: – Зато совесть будет у всех чистая по линии трубы.

Пробираясь по набухшим водой, гнилым кочкам, Балуев балансировал руками, нацеливаясь, приседал для прыжка и прыгал с лихим возгласом, выбивая ногами фонтаны жирной грязи. Усохшее с годами, узкое облупленное кожаное пальто принимало на себя шлепки грязи, а ноги в резиновых сапогах хлюпали, как поршни насоса.

Нелегко ему давалась миссия отважного землепроходца. Уже несколько раз тяжело проваливался в трясину. Лицо осунулось, покрылось мелким, нездоровым потом, сперло дыхание. Он расстегнул пальто, затем пуговицу на воротнике рубашки, оттянул галстук – все равно было душно и нехорошо.

Но, тщеславно и молодцевато стараясь скрыть свое состояние, он безостановочно говорил, прыгая с кочки на кочку. От этих скачков слова его обрели определенный ритм, и он, будто повинуясь этому ритму, упорно продолжал прыгать по войлочным шарам кочек, стараясь не оборачиваться, чтобы Бубнов не видел его изможденного, усталого лица, не видел, как тяжело дается ему это путешествие.

– Сергей Петрович, ты как теперь – не пьешь? – спросил он Бубнова.

– Шампанское только.

– О супруге скучаешь?

– А что ж, я на ней добровольно женился, – уклончиво сказал Бубнов.

– Кончим здесь, будем через Обь и Иртыш водные переходы класть. Тоже речки солидные.

– Наше дело такое. Всё разные климаты.

– Здоровье не беспокоит?

– Я к нему не присматриваюсь, на это врачи есть.

– Не удалось мне поспать на лаврах, – грустно сказал Балуев. – Залез в болото, а вот как вылезу…

– А это вы правильно ребят раздразнили по линии трудности, – оживился Бубнов. – Только ишаку надо зеленые очки надевать, чтобы он солому жевал, а думал – сено. – Остановился, чиркнул спичку и, держа ее между ладонями сложенными ковшиком, нагнулся и прикурил, с наслаждением вдыхая дым. Продолжал: – Я, конечно, в науке несведущий, но для себя полагаю: особо сильно наш народ раздразнился от спутников, ракет и портрета Луны. Разгорячили народ до невозможности. Во время войны «катюшей» себя показывали, а кто другого рода войск, он хуже, что ли? Каждый на свое место представлен и по силе возможности показать себя может.

– А вот Петухов на пенсию уходить хочет.

– Это он от злости грозит. Полотенец стальных ему не выписали. На тросах трубу подымать – прогиба боится. А уходить ему нельзя: помрет сразу же от тихой жизни. Он сам себе здесь пружину закручивает. Заводной мужик, яростный! Тоже вчера весь день по болоту лазил, примеривался. Но он тощий, легкий, как птица, его трясина держит. Не так, как нас с вами. Солидному человеку здесь вязко. А техники–ребята уширенные траки налаживают, соображают. Ну и лежневку рубят, все как положено.

– Остров наш помнишь?

– А как же, тепло жили, душевно!

– Досталось там!

– Так ведь как сказать! По водолазной части в океане работать свободнее и видимость лучше. Вот речушку мы недавно проходили, обидели ее названием – Мόча. Милая речушка, а дно у ней, сами понимаете, завалено лесом. Намаялись, пока очистили. Тоже попотели под водой. А ничего, прошли. Нам не привыкать под водой лесорубами быть.

Вышли на бугор, присели, стали переобуваться, вылили из сапог ржавую воду.

В серебряной туманной мгле простиралась беспредельная равнина.

Сюда, на эту исконную, древнюю, кроткую русскую землю, давшую начало народу русскому, на эти русые хлебные нивы и голубые поля льна, совсем недавно вышагала стальными мачтами электромагистраль. На белых длинных гроздьях изоляторов протянулись тяжелые обвислые провода. А вот и другие стальные башни радиорелейной связи, и у подножия каждой белые новые домики с окнами, таинственно озаренными пронзительным голубым светом.

Рассекая белые березовые рощи и красные сосновые боры, укладывается массивными плитами бетона самая длинная в мире трансконтинентальная автомагистраль. К линии высоковольтной передачи присосались новые электрограды, бездымные производители электростали и всевозможных изощреннейших из нее изделий.

А вот еще более новые, поспешно поставленные меж деревень корпуса химических заводов. Их кишечники, затейливо скрученные из труб высокопородистой стали, омываются воздухом.

Квадратными раструбами дымит огромная ТЭЦ, стоящая посредине равнины. Из своих топок она навалила целую гору шлака.

Магистральный газопровод – только частица гигантских появившихся здесь сооружений. Он даст сырье и топливо химическим заводам. Из газа будут изготовляться изделия мягче пуха – искусственные меха, ткани и – прочнее металла – детали для машин, корпусов кораблей, подводных лодок, автомобилей и, как знать, возможно, кабины космолетов, материал для которых природа не способна создать самостоятельно. Нет в природе таких прочных материалов, их выдумывают люди, и они оказываются прочнее существующих на земле.

ТЭЦ тоже присоединится к газопроводу. Умрут дымы в ее трубах. Не нужна будет железнодорожная ветка с угольными составами для ее ненасытного жерла. В топках будет пылать сиреневатое чистое пламя. И кочегары выбросят навечно свои совковые лопаты и запеченные шлаком ломы. Не будет расти больше шлаковая сопка, не будет она уродовать зеленую равнину. Заблещут на ней, как зеркальные поверхности водоемов, стеклянные крыши оранжерей, отапливаемых газом. Колхозники не будут больше вырубать деревья на дрова: в каждой избе будет газовая плита и паровое отопление от котла с газовыми горелками. Сотни тысяч крестьянок получат газ, который освободит их от унылой обязанности таскать дрова, растапливать печи. А сколько времени, средств сберегут люди!

«Трассовики» тянут газовую магистраль за многие сотни километров от подземного океанохранилища газа. И скоро они подойдут к реке, и их появление должно быть упреждено сооружением водного перехода, чтобы можно было мгновенно состыковать магистраль. И тогда по ней с авиационной скоростью хлынет тугой поток кисло и едко пахнущего, невидимого глазу сырья и топлива, способного быть почти невесомо легким или тяжелым, твердым, как сталь.

Вот она какая сейчас, эта древняя Россия! В кротких, скромных бревенчатых избах, обрастающая стальными громадами выше ее рощ, боров и лесистых холмов.

Бубнов сказал с мечтательной улыбкой:

– К природе я здесь, Павел Гаврилович, все–таки присматриваюсь. Красивая, как на картинке.

– Это ты про болото так выражаешься?

– На болото я гляжу как на резерв, – спокойно сказал Бубнов. – На досуге люди обладят, подсушат.

– Может, тогда и дюкер класть думаешь?

– Зачем? Мы народ скоростной. Главное хозяйство налаживаем. Мелочишки попутно, само собой. Обещали, говорят, вы колхозникам после нас дренажную канаву подарить. А вообще–то полагается, если в срок уложимся, чучело из бронзы на сквере о себе поставить.

– Именно чучело, – сказал сердито Балуев. Встал, дотянул до паха резиновые голенища. – Пошли дальше шлепать. Поищем, где столовку соорудить, чтобы люди, доходя до нее, не топли.

Но не они одни бродили по заболоченной низине.

Машинисты кранов–трубоукладчиков, бульдозеристы, монтажники, вооружившись шестами, вышагивали по болоту, выискивая подходы для своей тяжелой техники. И каждый чувствовал себя немного виноватым перед другими, потому что каждому казалось, что именно он горячее всех предлагал отказаться от обхода.

В Америке и Канаде для протаскивания дюкеров применяется следующий способ. Строится железнодорожная ветка, устанавливается состав из открытых вагонеток с рольгангами, на них укладывается плеть дюкера, и она с ходу сволакивается через водную преграду тракторным поездом, от которого тянутся тросы к дюкеру.

Америка значительно обогнала нас в использовании природного газа. И в строительстве магистральных газопроводов накопила огромный опыт.

На XX съезде партии была утверждена идея газификации страны. XXI съезд принял грандиозную программу осуществления ее в семилетием плане. Это самая юная отрасль индустрии. И почти все здесь осуществляется впервые. Страна снабдила строителей газопроводов техникой, не только не уступающей американской, но и превосходящей ее мощью и совершенством механизмов. Но способ протаскивания дюкеров через водные преграды оказался чисто русским по дерзости, простоте и экономичности решения.

Открыл этот способ Павел Гаврилович Балуев. Но по тем же странностям своего характера, по каким он не захотел стать персональным патриотом экономии металла, уклонился патентовать и этот способ.

Балуев говорил в управлении раздраженно:

– Ладно! Бросьте вы мне меня навязывать. А коллектив что? Выходит, ни при чем? А мне надо, чтобы, у всех людей шарики крутились. Наш способ, нашего участка, – делите на всех премию.

– Так ведь в денежном выражении пустяки будут, если на всех, даже неловко вручать.

– Людям моральный момент дороже ваших денег. А мне выгода: каждый себя изобретателем почитать будет. Звание обязывает – глядишь, будут другое придумывать. В итоге мой выигрыш. Чей участок впереди? Мой, Балуева. Я, знаете, человек тщеславный, люблю славу.

Протаскивание дюкеров по способу стройучастка Балуева заключалось в следующем. Прорывали траншею, глубокую, как канал, закладывали ее перемычкой и заполняли водой. В этот канал опускали готовый дюкер с приваренными с обоих концов заглушками, и он оказывался на плаву. С противоположного берега перебрасывали тросы от тракторного поезда, закрепляли за серьгу оголовок дюкера и, по команде проломив перемычку, вместе с хлынувшей из канала водой дюкер стаскивали в реку.

Дешево, быстро, никаких механических повреждений и каждый раз сотни тысяч рублей экономии. Только этот метод обеспечивал возможность протаскивать дюкер в широких заболоченных поймах.

Протаскивание его – столь же торжественное и захватывающее зрелище, как спуск со стапеля нового корабля, но более тревожное, опасное, чреватое всякими неожиданностями. Ведь всего коварства многослойной почвы, рассеченной траншеей, предугадать невозможно, тем более в подводном канале, по которому гигантской анакондой, виляя гибким стальным телом, трепеща и извиваясь, ползет дюкер. А вес этой трубы со всеми облепившими ее грузами без малого полторы тысячи тонн.

11

Павел Гаврилович выработал для себя правило: непременно беседовать с каждым вновь поступающим на работу, хотя по должностному его положению это было совсем не обязательно. Собственно, для этого существовал начальник отдела кадров, но его Балуев называл не то почтительно, не то насмешливо «кадролог». Балуев сказал ему как–то:

– Вы действуете по линии официальной, я – по линии психологической. Мне, видите ли, очень нравятся люди симпатичные. – И объяснил, чтобы не обидеть недоверием: – Получаю новую технику, все кидаются смотреть, пробовать, испытывать, чтобы с дефектом какой–нибудь механизм не всучили. Не доверяют заводскому документу со всеми печатями и подписями ОТК, и такую мнительность я одобряю. А вот человека нового берут, даже в глаза как следует не взглянут, в бумагу же глядят пристально. А этот человек, он над механизмом главный, от него механизм в зависимости. Вот и получается петрушка. К вещи, подчиненной человеку, огромное внимание, а к самому ее хозяину, от которого она зависит, должного почтения не обнаруживаем.

– Что ж, я каждого, как в загсе, должен поздравить и, может, букет вручить?

– Букет – это что ж, красивый символ! – сказал Балуев. И предупредил: – Когда человек на работу поступает, это в его жизни всегда событие историческое, и подчеркнуть мы это обязаны.

– Я со всеми вежлив, – возразил начальник отдела кадров и пообещал: – Учту ваши указания по линии торжественности. В процессе оформления и формулировку поздравления продумаю.

– Именно, – согласился Павел Гаврилович, – думать – это каждому полезно.

Во время бесед со вновь поступающими рабочими своего возраста Балуев обнаруживал по всем вопросам самую обширную осведомленность и неотразимую проницательность. Вел он эти беседы уверенно и страстно.

Но вот когда приходили молодые ребята прямо со школьной скамьи, тут Павла Гавриловича охватывало жадное любопытство. И при всей своей житейской мудрости ему не всегда удавалось сразу понять их, проникнуть к ним в душу, составить для себя отчетливое, ясное представление. Внешне он сохранял начальническую самоуверенность, но частенько чувствовал, что она покидает его.

Вот, например, Виктор Зайцев явился к Павлу Гавриловичу в берете и габардиновой куртке на «молнии». В одной руке туго набитый портфель, в другой – стопка книг, перевязанная брючным ремнем.

Павел Гаврилович, предвкушая сладостную, увлекательную беседу, добродушно попросил:

– А ну, покажи, дружок, что это у тебя за такая походная библиотека. Может, что–нибудь почитать одолжишь? – и потянулся к книжной стопке.

Но паренек поспешно отодвинул книги ногой и сказал неприязненно:

– Для вас тут ничего интересного.

– Это почему же? – удивился Павел Гаврилович.

– А так, – ответил Зайцев, – не интересно вам. – И снисходительно объяснил: – Тут астроботаника.

– Ты что же, астрономом собираешься стать?

– Никем я не хочу стать, – обиделся Зайцев. – Просто интересно мне, и все.

Балуев оглядел Зайцева с ног до головы:

– Что же ты на стройку таким франтом явился? Или, может, у тебя спецовка в портфеле?

– Я полагаю, – заявил гордо Зайцев, – на производстве люди не обязательно должны надевать грязные лохмотья. Аккуратная внешность рабочего должна соответствовать технике, к которой он приставлен.

– А ты разве уже рабочий?

– Если примете, значит, буду рабочим.

– Ты что же, сразу к нам после школы?

– Нет.

– Где же болтался?

– По домашнему хозяйству, – шепотом произнес Зайцев. У него внезапно побледнели щеки, покраснел лоб, а губы дрогнули. – Мама наша умерла, отец сразу женился, а мы от него из–за мамы отказались, стали сами без него жить, одни. – Он вдруг вздохнул, захлебнулся воздухом.

– Ты извини меня, Витя, – попросил Балуев. – Я ведь не знал про это, может, не станем больше разговаривать, прямо оформим тебя, и все?

– Нет, зачем же! Я скажу, раз вы спросили, – упрямо продолжал Зайцев. – Я ведь не только братишкам обед готовил, квартиру убирал, но и воспитывал их, как нас мама воспитывала. Меня домоуправ в истопники взял в ночную смену. Потом я электромонтером по квартирам подрабатывал – в школе физикой интересовался, электроприборы людям ремонтировал и даже холодильники.

– Молодец!

– Неправда! – вдруг горячо сказал Зайцев. – Это неправда. Я ведь от злости на отца от его денег отказывался и братишкам велел с ним не встречаться.

– Отец у тебя плохой, что ли?

– Нет, он ничего, он даже как–то меня на улице ждал и деньги на землю бросил, когда я их взять не захотел.

– Так чего ж ты так его прижал и отверг? Жизнь, она штука трудная. Ну, женился он. Отцом–то все равно тебе остался.

– Мама у нас всегда очень больная и нервная была. Она с ним часто ссорилась, это верно. Но, знаете, ведь он с ней вместе в партизанах был. Она из отряда только потому на самолете улетела, что я должен был родиться. И даже не все ордена из–за этого получила. Она же там, когда они вовсе еще женой и мужем не были, рекомендацию в партию ему дала. Он сам меня за грубость к маме, ну, даже бил. Святая, говорил, она у нас, самая наилучшая.

– Ну и правильно.

– А тогда зачем на другой женился? И с нами даже не посоветовался. Разве мы это терпеть будем?

– Может, она, эта новая, тоже ничего, хорошая.

– Ну как вы не понимаете?! – уже раздраженно пожал сухонькими плечами Зайцев. – Здесь вопрос принципиальный. Мы и без вас понимаем, что это главным образом в старой детской литературе мачеха обязательно традиционная злодейка. Наша – обыкновенная советская женщина, и даже скромная. Она извинения у нас просила. Ну, мы, конечно, уклонились с ней беседовать.

– А кто это конкретно – мы?

– Ну, я, Коля – он уже ремесленное кончает, и Вовка, в четвертом.

– Где же теперь твои братишки?

– Николай у себя в общежитии, а Вову я в интернат устроил, через райком помогли.

– Витя, а тебе отца совсем не жалко?

– Жалко.

– Ну и что же дальше будет? Использовал ты против него все удобства Советской власти – и интернат и общежитие. И управдом тебе помог. А отец небось переживает.

– Да, переживает.

– Он кто по специальности?

– Заведующий складом «Гортопа».

– Да ты не сомневайся. Это я так, для себя лично. Для оформления на работу нам вовсе родительское благословение не требуется. Мы ведь все тут формалисты. Паспорт, справка с места последней работы. Ну, раз комсомолец, по комсомольской линии характеристика, и все. Остальное – анкета. Она у тебя пока, конечно, куцая. Родился, учился, работал в домоуправлении истопником. Тоже мне биография называется!

– Я же не виноват, что она у меня такая.

– Ничего, потом подлиннее будет… Значит, так, – уже сурово и деловито заключил Балуев, – приставлю я тебя учеником к бульдозеристу Друнину Федору Захаровичу. И платить ему буду по сотне в месяц за твое обучение. Видишь, пока от тебя строительству один убыток.

– Но я не хочу, чтобы за меня платили, я согласен и чернорабочие и сам буду платить за обучение.

– Чернорабочий? А где ты их у нас здесь видел? Отстал ты, паренек. У нас без механизма человека нет. Все аристократы, все титулованные. Так что по нынешним временам в рабочие попасть – не меньше знать нужно, чем твоим астрономам, которые траву на Марсе изучают.

– А там нет вовсе такой, как у нас, растительности, – оживился Зайцев.

– Нет так нет. Пошлем своих людей, посеют, что требуется. Но это дело, как говорится, пока не к спеху. Земли на всех хватает, и дел на ней тоже. Так вот, ступай в отдел кадров и скажи: Балуев по всем статьям тебя обследовал. Заполни чего надо, погуляй до конца дня. А вечером ко мне зайди, и не сюда, а в крайнюю избу, я там помещение снимаю, у колхозного завхоза. Насладимся яичницей. Утром я тебе койку подберу в общежитии.

– Только, пожалуйста, пожалуйста, прошу вас, – прогнувшим голосом произнес Зайцев, – больше не заставляйте меня на личные темы говорить. Я совсем вам не обязан об этом говорить.

– Подумаешь, тоже мне личность! – улыбнулся Балуев. – Вот я – это личность. Я тебе про себя буду рассказывать. У меня биография что надо! Послушаешь, а?

– Ладно, если вы настаиваете, – снизошел Зайцев.

– Ну, заходи, заходи, уважь человека, снизойди к его слабости о себе поговорить, а то мне здесь некому исповедоваться: люди все деловые, напряженные.

– Пожалуй, зайду, – согласился без особого пыла Зайцев и, взяв стопку книг и пузатый брезентовый портфельчик, отправился по коридору в следующую комнату, где находился отдел кадров.