Текст книги "Ринсвинд и Плоский мир"

Автор книги: Терри Дэвид Джон Пратчетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 85 (всего у книги 97 страниц)

– Я поистине восхищаюсь твоими талантами. – Кенгуру одним прыжком перемахнул через корабельный трос. – Хоть они здесь и не совсем к месту. Много ли иксианских кораблей ты видел в Анк-Морпорке? В самом оживленном порту в мире?

Ринсвинд невольно сбавил темп.

– Ну…

– Это из-за течений. Удалишься миль на десять, и все, можешь попрощаться с Диском. Тебя утащит и вынесет к самому Краепаду. Поэтому местные корабли стараются держаться как можно ближе к берегу.

Ринсвинд остановился как вкопанный.

– Так что, весь этот континент – одна большая ТЮРЬМА!

– Угу. Правда, сами иксиане утверждают, что это лучшее место в мире, – поэтому зачем куда-то плыть?

Сзади снова послышались крики. Местным стражникам, чтобы сосчитать до десяти, потребовалось гораздо меньше времени, чем большинству их коллег.

– И что ты намерен делать? – осведомился Ринсвинд.

Кенгуру как сквозь землю провалился.

Ринсвинд нырнул в боковую улочку и убедился, что путь полностью перекрыт. Улица оказалась сплошь забита повозками – весело украшенными повозками.

Ринсвинд резко затормозил. Он всегда считал, что главное – бежать не куда, а откуда. Он так набил в этом руку (точнее, ногу), что мог бы написать мемуары под заглавием «Побег из Откуда». И все же иногда интуитивный, тоненький голосок намекал ему, что не помешало бы подумать и про «куда».

Начать следовало с того, что многие из стоящих у повозок и весело болтающих людей были одеты в кожу.

Разумеется, можно привести массу доводов в пользу кожаной одежды. Она ноская, практичная, не требует большого ухода. Некоторые, вроде Коэна-варвара, настолько ценили эти ее свойства, что впоследствии, чтобы снять набедренную повязку, были вынуждены прибегать к услугам кузнеца. Но, судя по всему, люди возле повозок видели в одежде несколько иное. Скорее можно было подумать, что, присматривая себе обновку, они спрашивали у продавца, к примеру: «А сколько здесь заклепок?», или «А оно сильно блестит?», или «Как насчет прорезей в необычных местах?»

Однако одно из основополагающих правил выживания везде, на любой планете, гласит, что людей, одетых в черную кожу, лучше не раздражать [20]

[Закрыть].

Ринсвинд принялся вежливо протискиваться сквозь толпу. Замечая, что кто-то на него смотрит, он дружелюбно улыбался и приветственно помахивал рукой, но это почему-то привлекало еще больше внимания.

Женщины тут тоже встречались. Впрочем, все разумно: если на ИксИксеИксИксе мужчина может ходить с высоко поднятой головой, почему того же нельзя женщине? Некоторые дамочки были весьма хорошенькими, правда усики шли не всем. Но Ринсвинд ничему не удивлялся. Он повидал свет и знал, что в сельской местности растительность бывает весьма буйной.

Блесток было больше чем обычно. И перьев тоже.

И тут до него дошло. Его захлестнула волна облегчения.

– О, так это КАРНАВАЛ?– воскликнул он. – Та самая Гала, о которой все говорят?

– Прошу прощения? – отозвалась дама в платье чисто-синего цвета. Она как раз меняла колесо на фиолетовой повозке.

– Это ведь карнавальные повозки? – спросил Ринсвинд.

Женщина скрипнула зубами, вмолотила колесо на место и отпустила ось. Повозка запрыгала на булыжной мостовой.

– Черт, ноготь сломала, – поморщилась она и бросила взгляд на Ринсвинда. – Нуда, карнавал. А ты ничего, только платье мог бы выбрать и поновее. И очень неплохие усы, а вот бородку не помешало бы подкрасить.

Ринсвинд оглянулся в сторону доков. С берега его вроде не видать, но и медлить тоже не стоит.

– Э-э… госпожа, не могла бы ты мне помочь? – решился он. – Видишь ли… за мной гонится Стража.

– С них станется!

– Возникло небольшое недоразумение. Из-за овцы.

– Случается сплошь и рядом. – Собеседница смерила Ринсвинда взглядом. – Однако ты не похож на деревенского паренька.

– Я? Да меня при виде какой-нибудь косы сразу начинает трясти.

Она пристально смотрела на него.

– Ты… ты ведь здесь недавно, а? Кстати, как тебя зовут-то?

– Ринсвинд, госпожа.

– Ну, что ж, забирайся в повозку, господин Ринсвинд. А меня зовут Летиция.

И она протянула ему довольно крупную руку. Пальцы Ринсвинда как будто сдавило прессом. Украдкой тряся рукой и дуя на пальцы, Ринсвинд последовал за Летицией.

Фиолетовую повозку украшали огромные розовые и лавандовые полосы, а также некие бумажные цветы, смахивающие на розочки. В центре на манер помоста возвышались коробки, обтянутые разноцветной материей.

– Ну, что скажешь? – спросила Летиция. – Девочки весь день украшали.

На вкус Ринсвинда, цветовая гамма грешила некоторой чрезмерной женственностью, но воспитание не позволяло ему проявить невежливость.

– Очень мило, – сказал он, забиваясь в уголок. – Веселенькие цвета.

– Рада, что ты одобряешь.

Где-то впереди заиграла музыка. Вокруг засуетились – кто-то кинулся к своим наряженным повозкам, кто-то выстроился в подобие очереди. Ринсвинд почувствовал, как повозка качнулась, и, подняв голову увидел двух дамочек в длинных перчатках и сплошь в блестках. Дамочки, вытаращив глаза, уставились на Ринсвинда.

– Какого… – начала одна.

– Дорогуша, надо поговорить, – окликнула с передка Летиция.

Женщины сгрудились в плотную кучку. Время от времени то одна, то другая поднимала голову и смотрела на Ринсвинда, словно чтобы удостовериться, что он никуда не сбежал.

«Однако забавные у них тут девушки, – подумал он. – Крупные такие. Интересно, где они покупают туфли?»

Ринсвинд был не слишком большим специалистам по женщинам. Существенная часть его жизни – за минусом того времени, когда он куда-то бежал, падал или плыл – прошла в стенах Незримого Университета. А там женщин помещали в одну категорию с обоями и музыкальными инструментами, считая их явлением хоть и по-своему интересным, а также важным для поддержания общего равновесия цивилизованной структуры, но все же, если смотреть в корень, не столь уж необходимым.

Ну а в тех редких случаях, когда он оказывался наедине с женщиной, ему либо пытались отрезать голову, либо прикладывали немало сил, дабы убедить его совершить поступок, в результате которого голову ему отрежет кто-то другой. В общем и целом отношения с женщинами у него не складывались.

Однако сейчас некий давно и успешно игнорируемый инстинкт подсказывал ему, что что-то не так, но что именно, Ринсвинд понять не мог.

Та дамочка, которую Летиция назвала Дорогушей, повернулась и направилась к волшебнику. Вид у нее был решительный и весьма агрессивный. Ринсвинд почтительно снял шляпу.

– Ты, похоже, пытаешься вешать нам на уши креветок! – рявкнула она.

– Я? Что ты, госпожа. Никаких креветок. Я всего лишь прошу немножко проехаться в вашей повозке, пару-другую улиц, не больше. Моей благодарности не будет границ! А больше мне ничего не надо.

– Но ты ведь знаешь, что здесь происходит?

– Конечно, госпожа. Карнавал. – Ринсвинд сглотнул. – Будь спок. Переодевания – это так здорово.

– Не хочешь ли ты сказать, что… Ну, мы ведь… Что ты так уставился на мои волосы?

– Э-э… просто я подумал, они у тебя так сверкают, как, интересно, тебе это удалось? Ты, наверное, актриса?

– Девочки, пора двигаться, – окликнула спереди Летиция. – И не забывайте про улыбки. Оставь его в покое, Дорогуша. Ты даже не подозреваешь, что ему довелось пережить.

Третья дамочка, которую звали Найлетта, с любопытством разглядывала Ринсвинда. Его все не покидало ощущение, что с ней что-то не совсем в порядке. Не то чтобы ее волосы выглядели паклей, вовсе нет, очень даже неплохие волосы – если, конечно, не сравнивать с прическами подруг. И накрашена она была не так сильно, как они. Одним словом, создавалось впечатление, что тут она слегка не на своем месте.

Заметив впереди стражника, Ринсвинд стремительно метнулся на пол, прячась за бортом повозки. Сквозь прорехи в досках представлялся неплохой обзор на собравшуюся по сторонам улицы толпу.

Ринсвинд посетил изрядное число карнавалов – как правило, пробегая мимо. Ему даже повезло поучаствовать в орлейском Жирном Полднике, который принято считать самым большим карнавалом в мире, – Ринсвинд висел тогда вверх ногами под днищем повозки, скрываясь таким способом от преследователей. Он уже даже забыл, кто и почему за ним гнался, а вспоминать как-то не хотелось. Хотя Ринсвинд на протяжении своей бурной жизни изрядно поколесил по Диску, воспоминания о местах, где он побывал, всегда были примерно одинаковыми: что-то сильно смазанное. Не потому, что он был таким забывчивым, а из-за высокой скорости передвижения.

Люди как люди, ничего необычного. Широко распахнутые двери трактиров только добавляли происходящему спонтанности. Слышались приветственные крики, кто-то свистел, кто-то хлопал в ладоши или приплясывал. Чуть дальше дули в рог. В свою щелку Ринсвинд увидел, как мимо повозки в бешеной пляске пронеслись танцоры.

Оторвавшись от созерцания карнавала, он накинул на голову кусок тафты. На подобных мероприятиях Стража всегда занята по уши – вылавливанием карманных воришек и прочими важными делами в том же роде. Он дождется, пока повозка не доедет до какого-нибудь пустыря – такие шествия всегда заканчиваются на пустыре, – и, никем не замеченный, тихонько свалит.

Он опустил глаза.

Его спутницы, видимо, большие любительницы обуви.

Сотни пар обуви, аккуратно выстроенные, выглядывали из-под груды женской одежды. Ринсвинд стыдливо отвел глаза. Все-таки есть что-то морально неправильное в том, чтобы смотреть на одежду женщины, когда женщины в ней нет.

И все же некая мысль терзала его. Он снова повернулся и посмотрел на туфли. Так и есть, положение некоторых из них ИЗМЕНИЛОСЬ…

У самой его головы разбилась бутылка. Дождем посыпались осколки стекла. Где-то высоко над ним Дорогуша произнесла слово, которое он никак не ожидал услышать из уст девушки.

Ринсвинд осторожно приподнял голову. В шляпу ударилась еще одна бутылка.

– Весельчаки развлекаются, – сквозь зубы процедила Дорогуша. – Всегда найдется какой-нибудь шутник…

– Эй, как насчет поцелуйчика, друг? – спросил какой-то юноша, вспрыгивая на край повозки и весело размахивая пивной банкой.

Ринсвинду пару раз довелось наблюдать за работой известных бойцов Плоского мира, и подобный удар сделал бы честь любому из них. Дорогуша прищурилась, и ее кулак, нарисовав в воздухе идеальный полукруг, смачно врезался в челюсть забияки. Ринсвинд проводил взглядом летящее тело – причем, когда оно скрылось из виду, верхняя точка дуги еще не была достигнута.

– Вот черт! – воскликнула Дорогуша, размахивая кулаком перед носом Ринсвинда. – Мои вечерние перчатки! Они стоили целое состояние!!! В клочья! И все из-за этой сволочи! – Мимо ее уха просвистела пивная банка. – Ты заметил, кто это бросил? Заметил? Эй, засранец, я тебя вижу! Ну держись, ща я те штаны через глотку вытащу!

Толпа одобрительно-насмешливо заревела. Ринсвинд заметил впереди шлемы стражников, пробивающихся к повозке.

– Э-э… – замычал он.

– Эй, это же он! Ринсо-разбойник! – прокричал кто-то, указывая на Ринсвинда.

– Я не разбойник! Это была всего-навсего овца!

«Интересно, кто произнес последнюю фразу?» – задумался Ринсвинд и вдруг понял, что это был он сам.

Бежать было некуда. Стражники смотрели прямо на него. А бежать и в самом деле было некуда. Улица битком забита народом и повозками. Чуть дальше, ближе к голове процессии, разгорается еще одна свара. И ни одного переулка поблизости, готового принять в свои объятия несчастного беглеца. А стражники пробиваются к нему через толпу, правда с большим трудом. А толпа вовсю оттягивается. И надо всем этим полощется на ветру гигантский плакат с изображением улыбающегося кенгуру, держащего в лапе банку пива.

Стало быть, настало время. Время для Знаменитой Последней Схватки.

– Ну уж нет! – воскликнул он вслух. – Знаменитая Последняя Схватка всегда может подождать!

Он повернулся к Петиции.

– Большое спасибо, что пытались помочь мне, – сказал он. – Первый раз встречаю настоящих дам. Приятно было познакомиться.

Дамы переглянулись.

– А нам-то было как приятно, – откликнулась Летиция. – Настоящие мужчины сейчас такая редкость – верно, девочки?

Ногой, обтянутой чулком-сеткой, Дорогуша пнула еще одного забияку, желавшего вскарабкаться на повозку. Удар каблуком-шпилькой моментально обеспечил эффект, для достижения которого, как правило, требуется пару недель пить чай с бромом.

– А то, мля, – кивнула Дорогуша.

Ринсвинд соскочил с повозки, приземлился на чье-то плечо и тут же совершил еще один прыжок, завершившийся посадкой у кого-то на голове. Получилось. Теперь главное – не останавливаться. Пару раз его чуть было не схватили, да раз-другой швырнулись вслед пивной банкой, но были и одобрительные крики навроде «Зыкински, парень!» и «Так держать!».

Наконец он завидел неподалеку переулок. Спрыгнув с последнего услужливо подставленного плеча, Ринсвинд переключил ножную передачу и на всех парах влетел в узкую щель меж домами, на противоположном конце которой его жда… ждал тупик. И несколько стражников, забредших сюда, чтобы в тишине выкурить самокрутку-другую.

Стражники наградили его теми особыми стражничьими взглядами, которые недвусмысленно сообщали: всякий человек, нарушивший покой их краткого перекура, непременно В ЧЕМ-ТОда виноват. Вдруг лицо сержанта просияло:

– Да это же он!

И в тот же самый момент со стороны улицы опять донеслись вопли, только на сей раз веселостью в них и не пахло. Судя по крикам, там, на улице, кому-то было очень больно. Да и все равно пути назад не было – выход из переулка закрывали плотно сомкнутые спины.

– Я все объясню, – начал Ринсвинд, краем уха прислушиваясь к нарастающему позади шуму. – Ну… почти все. Кое-что уж точно. К примеру, насчет овцы…

Что-то сверкающее пролетело над его головой и приземлилось на булыжники между ним и стражниками.

Предмет походил на стол в вечернем платье, и у него были сотни ножек.

На высоких каблуках.

Ринсвинд свернулся в комок и закрыл голову руками. Плотно прижимая ладони к ушам, он стал ждать, когда утихнет шум.

У самой кромки воды вспенился прилив, волны лизнули берег. Отхлынув, приливная волна обтекала расщепленное бревно.

Прячущиеся за бревном крабы и песочные блошки, выждав пару мгновений, покинули свое убежище и заторопились к берегу, стремясь успеть до следующей волны.

Дождевые струи яростно колотили по пляжу и, стекая в море, прорывали в песке миниатюрные песочные каньоны. По ним-то и карабкались крабы, этакие золотоискатели, спешащие забить себе участок на бескрайнем, девственном берегу.

Двигаясь вдоль просоленной, усеянной водорослями и ракушками полосы прибоя, крабики толкались и лезли друг через друга, ведь там, впереди, их ждал сладкий песок свободы, где всякий краб может ходить с гордо поднятым панцирем.

Быстро исследовав серую, насквозь промокшую и опутанную водорослями остроконечную шляпу, крабики поспешили дальше, к выглядевшей куда более перспективно груде одежды, полной многообещающих дыр и складок.

Один крабик – самый предприимчивый – попытался залезть Думмингу Тупсу в нос, но был бесцеремонно вычихнут.

Думминг открыл глаз. Осторожно повертел головой – вода в ушах громко забулькала.

История последних нескольких минут была крайне запутанной. К примеру, он помнил, как его несло по трубе из зеленой воды, – но может ли такое быть? Также в памяти отпечатались несколько моментов, когда воздух, море и сам Думминг очень тесно переплелись. Сейчас он чувствовал себя так, будто кто-то тщательно прошелся по его телу молотком, не пропустив ни единого клочка кожи.

– Пошел вон!

Думминг извлек из уха очередного краба. Только тут до него дошло, что очки куда-то потерялись. Наверное, катаются сейчас где-нибудь на дне морском, пугая омаров, подумал Думминг. Итак, подытожим ситуацию. Он жив, но лежит на каком-то неведомом, чужом берегу. И перспективы вырисовываются достаточно четко, невзирая на то что все остальное видится каким-то размытым…

– Все? Надеюсь, теперь-то я умер? – донесся откуда-то неподалеку голос декана.

– Ты ПОКАжив, – сообщил Думминг.

– Проклятье. А ты в этом уверен?

Послышалось еще несколько стонов. Валяющиеся неподалеку кучи водорослей на поверку оказались волшебниками.

– Ну, мы все здесь? – спросил Чудакулли, пытаясь встать ноги.

– Я точно не весь, – простонал декан.

– А где… госпожа Герпес? – осведомился Чудакулли. – И казначея тоже не видно…

Думминг сел на песке.

– Вон там… О боги… Только посмотрите туда… Там казначей…

В море набирала силу гигантская волна. Нависая, загораживая небо, она становилась все выше и выше. И на самой ее верхушке сидел казначей.

– Казначей! – завопил Чудакулли. Крохотная фигурка встала на семечко и замахала руками.

– Он стоит, – констатировал Чудакулли. – Но разве на семенах можно стоять? Он ведь не должен на нем стоять, верно? Бьюсь об заклад, он не должен там стоять. ТАМ НЕЛЬЗЯ СТОЯТЬ, КАЗНАЧЕЙ! Но как… Этого ведь не может быть?!

Волна завилась барашком, но казначей уже скользил вниз, катился, подпрыгивая, по гигантской водной зеленой стене, словно лыжник по горному склону.

Чудакулли повернулся к остальным волшебникам.

– Но это невозможно! Он нагло разгуливает по волне, как по Университету. Как это может быть? Волна закручивается, а он скользит по… О нет…

Пенящийся гребень накрыл набирающего скорость волшебника.

– Вот и все, – произнес Чудакулли.

– Э-э… нет… – возразил Думминг.

Казначей вылетел из водной трубы, как стрела из лука, а вслед за этим на берег яростно обрушилась волна, словно хотела отомстить пляжу за некое нанесенное им оскорбление.

Семечко повернуло, поплавало немного по медленно утихомиривающимся водам и застряло в песке.

Казначей ступил на берег.

– Ура! – произнес он. – А вот и я. Что за прелестный лесок! Самое время выпить чаю.

Подняв семечко, он всадил его острым концом в песок и двинулся прочь.

– Как ему это удалось? – воскликнул Чудакулли. – Я про то, что… Он ведь чокнутый, как дурностай! Хотя казначей, надо признать, отменный.

– Быть может, разум и есть то главное, что мешает нам поддерживать себя в форме? – утомленно предположил Думминг.

– Ты так считаешь?

– Откровенно говоря, нет, аркканцлер. Я сказал это, просто чтобы что-нибудь сказать.

Думминг стал разминать затекшие ноги в попытках вернуть в них жизнь. «Раз, два…» – начал он про себя отсчет.

– Интересно, тут есть какая-нибудь еда? – спросил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

– Четыре, – сказал Думминг.

– Прости, не понял?

– Что? О, не обращай внимания, я просто считал про себя. А насчет еды сильно сомневаюсь. В море, вероятно, водятся рыба и всякие омары, но сам берег, по-моему, довольно бесплоден.

Это и в самом деле было так. Далеко-далеко на самом горизонте высились туманные горы, но все остальное был красноватый песок. И сероватая морось. Единственным зеленоватым пятном в этом пейзаже было лицо декана. Впрочем, нет, не единственным: плавательное семечко казначея успело выпустить парочку зеленых листочков. Дальше дело пошло значительно быстрее – вот уже появились веточки, на которых с легкими хлопками расцвели крохотные цветочки.

– Что ж, по крайней мере у нас будет еще одна лодка, – заметил главный философ.

– Вряд ли, – возразил Думминг. – В области размножения бог так и не преуспел.

И в самом деле, на глазах набухающий плод по своей форме не слишком-то напоминал лодку.

– А знаете, я по-прежнему считаю, что всем нам предоставлена ценнейшая возможность, – заявил Чудакулли.

– Что верно, то верно, – буркнул декан, усаживаясь. – Не всякому выпадает шанс умереть от голода на унылом и бесплодном континенте за тысячи лет до собственного рождения. Нам ни в коем случае нельзя опозориться.

– Я имел в виду, что борьба со стихиями непременно пробудит в нас самые лучшие качества. В результате мы сплотимся в энергичный, не знающий преград коллектив, – пояснил Чудакулли.

Однако его оптимизм остался неразделенным.

– И ВСЕ-ТАКИне может быть, чтобы здесь вообще не было еды, – бесцельно озираясь, пробормотал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. – Обычно хоть что-то да найдется.

– В конце концов, для таких, как мы, никаких пределов не существует! – воскликнул Чудакулли.

– Это верно, – отозвался Думминг. – О боги, как это верно!

– И уж кто-кто, а волшебник всегда сумеет добыть огонь.

Глаза Думминга расширились. Он даже прыгнул, пытаясь остановить Чудакулли, но все еще пребывал в полете, когда аркканцлер швырнул маленький огненный шарик в груду прибитого к берегу плавняка. Думминг врезался Чудакулли в спину буквально за долю секунды до того, как шар угодил в бревна – так что, когда мир зашипел и взорвался, оба волшебника уже распростерлись на мокром песке.

Когда они наконец рискнули поднять головы, на месте бревен дымился обугленный кратер.

– Что ж, спасибо, – произнес откуда-то сзади декан. – Я обсох и чувствую себя прекрасно, а ресницы… Да что ресницы! Мне они никогда особо не нравились.

– Здесь очень высокая чароконцентрация, – тяжело дыша, произнес Думминг. – Как я и ПРЕДУПРЕЖДАЛ.

Чудакулли таращился на собственные руки.

– Но я лишь хотел разжечь трубку… – потрясенно вымолвил он, на всякий случай отодвигая руки подальше. – И это был всего-навсего десятый номер…

Выдирая из бороды горелые клочья, декан поднялся с песка.

– Теперь моя очередь, – сказал он и ткнул пальцем в небольшую скалу неподалеку.

– Нет, декан, не…

Скала раскололась напополам, и одну ее часть унесло шагов на пятьдесят. Вторая половина осталась шипеть в раскаленной докрасна луже.

– А можно мне попробовать? – произнес главный философ.

– Главный философ, честно говоря, я не…

– Отличная работа, главный философ, – одобрил декан, когда вторая скала разлетелась в мелкие кусочки.

– Клянусь богами, Тупс, а ведь ты прав, – с удивлением протянул Чудакулли. – Столь мощного магического поля я еще не видел!

– Именно, аркканцлер, и я считаю, нам не стоит этим злоупотреблять! – истерически взвизгнул Думминг.

– Мы волшебники, юноша. А волшебство – это умение пользоваться всякими магическими полями.

– Совсем напротив, аркканцлер! Настоящее волшебство – это умение таковыми полями не пользоваться!

Чудакулли задумался.

– Это ископаемая магия, – скороговоркой произнес Думминг. – Именно с ее помощью создали это место! Если мы не будем осторожны, то можем нанести миру колоссальный ущерб!

– Хорошо, хорошо, – уступил Чудакулли. – Эй, вы, никому не двигаться! Итак, господин Тупс… в чем ты хочешь нас убедить?

– У меня сложилось впечатление, аркканцлер, что это место не совсем… еще не совсем ЗАКОНЧЕНО.Кругом ни растений, ни животных. Разве это нормально?

– Чушь. Совсем недавно я собственными глазами видел верблюда.

– Да, аркканцлер, но этот верблюд прибыл с нами. А еще на берегу есть крабы и водоросли, и их тоже прибило волной. Но где деревья и кусты? Где, не побоюсь этого слова, трава?

– Интересно, – задумался Чудакулли. – Это место и впрямь голое, как попка младенца.

– Строительство еще не завершено. Бог ведь упоминал, что процесс ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

– Невероятно, – поморщился Чудакулли. – Из ничего, из пустого места, создается целый континент?

– Именно, аркканцлер.

– В мир изливаются газиллионы чаров.

– Вернее не скажешь, аркканцлер.

– Там, где прежде не было ничего, теперь возносятся горы, протягиваются берега и простираются долины.

– Так оно и есть, аркканцлер.

– Первое, что приходит в голову: это чудо.

– Я бы тоже так подумал.

– На все это требуется магия в невообразимых объемах.

– В абсолютно поразительных объемах, аркканцлер.

– Так что, если недостанет чутка, никто и не заметит!

–  ДА НЕТ ЖЕ!Все устроено вовсе не так, арк-канцлер! Если мы воспользуемся этой магией, то это будет… все равно что наступить на муравья! Это вам не то, что… найти в шкафу старый посох и воспользоваться оставшейся в нем магией. Здесь мы имеем дело с самой настоящей первичной энергией! ЛЮБОЕдействие чревато непредсказуемыми последствиями.

Декан похлопал его по плечу.

– Так, юноша, сложилась жизнь, что нас забросило на этот богами забытый континент. Мы в тысячах лет от дома. И что ты предлагаешь? Просто сидеть сложа руки и ждать? Надеяться, что через пару тысячелетий сюда занесет дружище Ринсвинда?

– Э-э, декан… – прервал его речь главный философ.

– Да?

– Ты стоишь за Тупсом тут или сидишь на камне там?

Декан посмотрел на самого себя, сидящего на камне.

– Проклятье, – пробормотал он сквозь зубы. – Опять эти временные провалы.

– Опять? – не понял Думминг.

– Когда-то у нас такое было, в аудитории 5Б, – объяснил главный философ. – Смех и грех. Перед дверью приходилось громко кашлять, чтобы предупредить себя, – а вдруг ты уже там? Но, кстати, уж кому-кому, а тебене следовало бы удивляться, молодой человек. Большое количество магии всегда искажает физические зако…

Главный философ испарился, оставив после себя лишь кучку одежды.

– Ничего, это должно скоро пройти, – сказал Чудакулли. – А еще помню, однажды…

Внезапно его голос сделался очень-очень тоненьким. Резко повернувшись к нему, Думминг увидел лишь кучку одежды с венчающей ее остроконечной шляпой.

Тупс осторожно приподнял шляпу. На него смотрело обрамленное кудряшками розовое личико.

– Ну и ну! – пискнул Чудакулли. – Сколько мне, господин?

– Э-э… лет, наверное, шесть, аркканцлер, – ответил Думминг, ощупывая спину, которая почему-то стала очень болеть.

Крохотное встревоженное личико сморщилось.

– Где моя мама?! – Маленький носик шмыгнул. – Это я произнес?

– Э-э, да…

– С этим можно бороться, но нужно все время контролировать себя, – пропищал аркканцлер. – Постепенно временная шкала переустанавливается в начальное по… Хочу конфе-е-ету!.. В начальное положе… Конфе-е-е-ету, о-о, ну, погоди, придем домой, я себя так отшлепаю!.. И временные часы организма тоже переустана… А где мой паровозик?! Переустана… Хочухочухочухочу паровозик!.. Не обращай внимания, я уже почти взял себя в руки…

Еще один вопль, на сей раз раздавшийся сзади, заставил Думминга оглянуться. На тех местах, где раньше были волшебники, возвышались лишь кучки одежды. Он поднял шляпу декана как раз в тот самый момент, когда легкое «блуп» стало свидетельством того, что Наверн Чудакулли вновь обрел привычные годы.

– Это декан, Тупс?

– Может быть, аркканцлер… Э-э… А от некоторых вообще ничего не осталось!

Чудакулли это известие не слишком взволновало.

– Под воздействием высокоэнергетического магического поля временная железа начинает пошаливать, – сообщил он. – Наверное, ей кажется, что раз сейчас далекое прошлое, то нас здесь быть не должно. Ничего, скоро их организмы приспособятся и они вернутся…

У Думминга вдруг перехватило дыхание.

– И… хви-и.. думаете, это профессор современного руносложения… нуда… хви-и… конечно… хви-и… все младенцы… хви-и… на одно лицо…

Раздался еще один вопль – на этот раз он донесся из-под шляпы главного философа.

– Здесь прямо… хви-и… ясли какие-то, арк-канцлер, – прохрипел Думминг.

Когда он попытался выпрямиться, спина издала пронзительный скрип.

– Главное, их не кормить, и они обязательно вернутся, – заверил его Чудакулли. – А вот с тобой, сынок, – то есть с вами, ОТЕЦ,– будут проблемы.

Думминг поднес руки к лицу. Сквозь бледную кожу просвечивали вены. Еще чуть-чуть – и будут видны кости.

Груды одежды вокруг одна за другой вновь наполнялись содержимым – это опять входили в свой возраст волшебники.

– Насколько… хви-и… выгляжу? – тяжело дыша, вымолвил Думминг. – Хви-и… хотите сказать, что за толстую книжку… хви-и… мне сейчас лучше не браться?

– И за длинные предложения тоже, – кивнул, подхватывая его под локти, Чудакулли. – На сколько лет ты себя чувствуешь? Внутри?

– Хви-и… кажется… примерно на двадцать четыре, аркканцлер, – простонал Думминг. – Я чувствую себя… хвии… как двадцатичетырехлетний, который… хви-и… только что отпраздновал свое восьмидесятилетие.

– То есть тебе двадцать четыре. Твердо держись этой мысли. Ты должен внушить ее своей временной железе.

Думминг попытался сосредоточиться, но это было нелегко. Какая-то часть его личности хотела спать. А другая ворчливо бормотала себе под нос: «Ха, и этоты называешь временной дисфункцией? Посмотрел бы ты на временные дисфункции, с которыми мы имели дело во времена МОЕЙмолодости…» И еще одна часть весьма недвусмысленно намекала, что если прямо сейчас он не отыщет где-нибудь поблизости туалет, то она за себя не отвечает.

– Зато волосы у тебя прям как в молодости, – ободряюще произнес главный философ.

– А помнишь старика Барахляного Шпрунгеля? – с удивлением услышал Думминг собственный голос. – Вот у кого была… шевелюра… так шевелюра… – Он попытался взять себя в руки. – Но ведь Шпрунгель еще жив! – прохрипел он. – Ему столько же, сколько мне. О нет…я помню вчерашний день так, как будто он был… хвии… почти шестьдесят лет назад!

– С этим можно справиться, – сказал Чудакулли. – Все, что требуется, это упорно твердить себе, что тебя такой расклад не устраивает. И главное, не паниковать.

– А я паникую! – взвизгнул Думминг. – Просто… хви-и.. очень медленно! И у меня такое чувство… хви-и… будто я все время падаю вперед!

– О, это назвается «принятие собственной смертности», – ответил Чудакулли. – Рано или поздно нечто подобное переживают все.

– И еще… хви-и… кажется, моя память начала… хви-и…

– И почему тебе так кажется?

– Что значит «почему»? Вы что, издеваетесь… хви-и… надо…

В голове Думминга что-то взорвалось. Его оторвало от земли. На какое-то мгновение ему показалось, будто он с головой погрузился в ледяную воду.

А затем кровь вновь хлынула в сосуды.

– Прекрасно, юноша, – поздравил Чудакулли. – Седина уходит.

– О-о… – Думминг рухнул на колени. – Это было все равно что надеть свинцовый костюм! Не хотелось бы снова пережить ТАКОЕ!

– В таком случае лучше тебе покончить жизнь самоубийством, – пожал плечами Чудакулли.

– Вы хотите сказать, это ПОВТОРИТСЯ?

– Весьма вероятно. Один раз наверняка.

Когда Думминг поднялся на ноги, глаза у него блестели металлическим блеском.

– Давайте найдем тех, кто строит это место, и попросим их вернуть нас домой, – предложил он.

– Знаешь, они ведь могут и не внять нашей просьбе, – ответил Чудакулли. – Боги довольно сумасбродные типы.

Думминг решительно закатал рукава. На языке волшебников это было все равно что передернуть затвор пистолета.

– А мы настоим на своем, – заявил он.

– В самом деле, Тупс? А как насчет вреда, который мы можем нанести волшебной экологии?

Взглядом Думминга сейчас можно было прошибать стены.

Чудакулли недавно перевалило за семьдесят, однако в волшебной среде это даже за возраст не считалось (главное для волшебника – пережить первые полвека; потом волшебники живут еще два раза по столько, а то и больше). Назвать свой нынешний возраст Думминг затруднился бы, но он словно наяву слышал, как уже сейчас где-то точится лезвие, готовое вскоре вонзиться ему в спину. Одно дело – знать, что движешься из пункта А в пункт Б, и совсем другое – увидеть пункт назначения воочию.