Текст книги "Печать Медичи"

Автор книги: Тереза Бреслин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Глава 40

Ученики и подмастерья начали покидать хозяина.

Как и многие другие, они направлялись в Рим. Теперь там работал Рафаэль, а скульптор Микеланджело выполнял фреску в Ватикане, на потолке Сикстинской капеллы. Говорили, что на ее завершение уйдет несколько лет. Римляне хвастались, что, пока этот проект не закончен, в Риме найдется работа для всех художников Италии. А ведь кроме этого там можно было найти много обычных заказов. Наш маэстро, казалось, не слишком переживал из-за потери своих подмастерьев. Его беспокойный, пытливый ум был занят большим числом других задач, поэтому исправление ущерба, причиненного картине огнем, было поручено Грациано. А на плечи Фелипе он возложил задачу переговоров с членами городского Совета, которые уже начали интересоваться, когда же будет закончена фреска в зале Палаццо Веккьо.

В те дни маэстро получал много просьб написать ту или иную картину, и к тому же на него давили иностранцы. Французский королевский двор в Милане в последнее время с особенной настойчивостью звал его к себе. Французы беспрестанно присылали ему свои приглашения, а теперь собирались отправить петицию здешнему городскому Совету и потребовать освободить хозяина от флорентийского контракта. Кроме того, продолжался долговременный спор об одной работе, выполненной хозяином для Братства Непорочного Зачатия в Милане. Монахи считали работу незавершенной и отказывались платить. Но я был уверен в том, что это использовалось как предлог для того, чтобы побудить маэстро поехать в Милан и решить все вопросы. И хотя во Флоренции оставались еще дела, требовавшие его внимания, хозяин был решительно настроен на то, чтобы покинуть город. Он говорил, что хочет вернуться туда, где жил в прежние годы и работал над проектами, требовавшими всех его знаний и умений – и как инженера, и как архитектора, и как художника, и где французы готовы были, кажется, по достоинству оценить все его таланты. Да и Фелипе был бы рад, если бы удалось покончить раз и навсегда с нападками Пьеро Содерини и его Совета, которые теперь, как он и предсказывал, требовали возвращения лесов.

– Интересно, нашли бы они недостающие перекладины, если бы мы разобрали их на мелкие куски, а потом упаковали и отослали им по раздельности? – спросил нас Фелипе.

– Ни за что бы не нашли! – рассмеялся Грациано. – Да эти невежды не нашли бы и собственной задницы, чтобы ее подтереть!

Грациано страстно желал скорее оказаться в Милане, при цивилизованном французском дворе, где, по его мнению, царил высокий стиль, все блистали остроумием, а главное, было множество дам, способных его утешить.

А Салаи? Наверное, он поехал бы туда же, куда и маэстро, хотя было сомнительно, что при своем хитром и изворотливом складе ума он по-настоящему любил мессера Леонардо.

Он был ему предан. Он не сбежал, как другие ученики, но, возможно, не сделал этого из собственных эгоистических побуждений. У него были определенные способности к рисунку и живописи, и поэтому, воспользовавшись репутацией мастерской да Винчи, он мог получать частные заказы и пополнять свой собственный кошелек. Иногда он просил хозяина набросать чей-нибудь портрет, а потом заканчивал его, используя материалы из наших кладовых. Фелипе хватало мудрости не высказываться на сей счет, но это создавало известное напряжение между ними.

Хозяин либо не замечал этого, либо это его не волновало.

Он проводил все больше времени в том доме, где я нашел его в день, когда случилось несчастье, – в доме донны Лизы.

Ее дом стал для него приютом. Теперь там, где он помог ей справиться с ее горем, она поддерживала маэстро в его собственных бедах. У него почти не было друзей среди женщин, и она сделалась одной из немногих. Она занималась самообразованием, постепенно собрала небольшую библиотеку античных и современных книг, и они обсуждали эти книги. Он уважал ее за это, а также за то, что она сумела после такого несчастья восстановить свои физические и душевные силы.

Он вообще восхищался силой и стойкостью женщин.

– Женщины, которые выходят замуж и имеют детей, живут, пока полностью не изнашиваются от деторождения, – сказал он мне однажды, когда мы вышли из ее дома. – Несколько лет назад я вскрывал труп женщины, родившей тринадцать детей. Ее таз оказался полностью изуродован бесконечными родами. При этом из всех ее сыновей и дочерей выжил лишь один. Так что несчастной пришлось испытать и телесную боль родов, и душевную муку потери детей.

Я подумал о Россане и Элизабетте. Что бы случилось с ними, если бы они остались в Переле и выросли там? К шестнадцати годам они были бы замужем, готовые к тому, чтобы вынашивать детей для своих мужей. Но теперь Элизабетта жила вместе с братом в какой-то далекой деревне и верила, что Россана обитает на небе среди ангелов. Я постарался отвлечься от этих мыслей. Стоило мне вспомнить Россану, как я чувствовал себя так, точно меня со всей силы ударили в грудь.

– Мужчины совсем не думают о тех испытаниях, которые приходится проходить женщинам, хотя должны бы! – продолжал хозяин. А потом добавил: – За исключением, пожалуй, одного, хорошо нам известного.

Он говорил о муже донны Лизы, Франческо дель Джокондо. Ведь этот человек пришел к мессеру Леонардо и попросил написать портрет его жены, потому что дорожил ею и переживал из-за нее, потому что его беспокоило то опустошенное состояние, в котором находилась ее душа после смерти ребенка.

– Донна Лиза – не первая его жена, – рассказал мне хозяин. – У него есть сын от первого брака. Первая жена его умерла. И, судя по всему, к донне Лизе он относится с особым чувством. Мой отец был женат четыре раза, и все жены, за исключением последней, умерли раньше его.

Хозяин редко говорил о своем отце, уважаемом флорентийском нотариусе, умершем года полтора назад. Обычно маэстро был скуп на эмоции, но не в этом случае, и не только из-за скорби по ушедшему родителю. По словам Фелипе, хозяина очень задело то, что он не считался наследником своего отца, поскольку был незаконнорожденным. Может быть, когда он услышал в лицо, что его не признают сыном покойного, то почувствовал стыд? Может, он стыдился того, что, подобно мне, не был признан ни отцом, ни матерью? Наверное, это нас с ним и связывало. Хотя в детстве о Леонардо заботилась женщина, заменившая ему мать, – на ней да Винчи-старший женился после того, как родную мать Леонардо сочли для него неподходящей партией; позже, обзаведясь домом и хозяйством, отец взял сына к себе. Жена отца настолько хорошо относилась к пасынку, что ему было жаль расставаться с ней, когда пришла пора. После ее смерти Леонардо продолжал поддерживать отношения с ее братом, они стали близкими друзьями. Этот дядя, брат мачехи, был каноником в церкви во Фьезоле, недалеко от Флоренции, и именно к нему поехал хозяин отдохнуть, после того как погибла фреска.

Пока хозяин оставался во Фьезоле, прошло Рождество, наступил новый год, потом миновало Крещение. Был уже конец января. Глава флорентийского Совета Пьеро Содерини был очень недоволен долгим отсутствием Леонардо да Винчи и несколько раз приходил в Санта-Мария-Новелла, чтобы выразить свое возмущение. В таких случаях Фелипе приходилось из кожи вон лезть, чтобы Содерини отстал от хозяина: для этого он приносил свои многочисленные счета и бухгалтерские книги, раскладывал их перед Содерини, считал и пересчитывал выплаты, уже одобренные Советом, демонстрировал в своих бухгалтерских книгах записи о том, сколько дней уже отработано и сколько еще нужно для полного завершения. Тем временем Грациано щедро, кубок за кубком, предлагал Содерини – этому честному, но слишком занудному человеку – наше лучшее вино и исподволь льстил ему, уговаривая высказать свое мнение о нынешней политической ситуации.

– Лучше бы он поменьше беспокоился о том, что не сделано, – сказал как-то Грациано, глядя вслед удаляющемуся Пьеро Содерини, – и внимательнее относился к происходящему в городе.

Фелипе согласился с ним:

– Если бы он был таким тонким знатоком политики, как сам себя считает, то увидел бы, что творится под самым его носом!

Я в это время начал убирать со стола вино и кубки.

– А что тут творится? – спросил я.

– Тебе лучше этого не знать, Маттео! – ответил Фелипе. – Тогда тебя никто не обвинит, что ты принадлежишь к той или иной партии.

– А что это за партии? – не унимался я.

– Папская армия готова выступить в поход на Романью.

– При этом Папа намерен захватить больше городов, чем захватывал в свое время Чезаре Борджа. Ну а во Флоренции есть люди, которые видят в этом возможность… как бы это сказать… изменить положение здесь, – ответил Грациано, тщательно подбирая слова.

– И кругом кишмя кишат соглядатаи, сообщающие куда следует о таких разговорах, как этот, – резко оборвал Фелипе, бросив на Грациано предупреждающий взгляд.

Я собрал кубки и пошел мыть посуду. Они говорили о том же, о чем рассказывал мне Левый Писец. Но я все еще не мог поверить, что такое возможно. Во Флоренции кипела торговля и бурлила жизнь. Город явно процветал и благоденствовал.

Кому могло прийти в голову изменить это положение? Совет являлся неотъемлемой частью города, а Пьеро Содерини был назначен его главой пожизненно. Он так твердо держался на этом посту, опираясь на несравненного Макиавелли и его гражданскую армию – милицию, – что я просто не мог себе представить, чтобы кто-либо скинул его.

Несмотря на контракт с городом Флоренцией, согласно которому хозяин должен был продолжать работу над фреской, теперь он мало времени проводил в Палаццо Веккьо и больше был занят изучением птиц и их полетов. Его рисунки на эту тему исчислялись сотнями, и он работал над ними вместе с Зороастро, изготовляя модели из проволоки, тростника и растягивающейся ткани. Когда эти модели стали более крупными по размеру, он отослал Зороастро в другой монастырь, к своим друзьям, которые могли предоставить немаленькое и в то же время уединенное помещение для работы. Дело в том, что хозяин почему-то желал, чтобы этот проект оставался в секрете.

Наряду с этим он не прекращал свои ботанические экскурсии, вскрытие трупов и визиты к донне Лизе.

Там он продолжал писать ее портрет. Муж донны Лизы нисколько не возмущался тем, что писание портрета так затянулось и что хозяин появляется спорадически, по собственному капризу, и может заниматься портретом, а может и не заниматься. Франческо дель Джокондо был счастлив, что общество такого умного и знающего человека, как мой хозяин, вытащило его супругу из пучины горя.

Маэстро писал портрет у нее дома, потому что в первые дни после смерти ребенка она находилась в такой прострации, что едва могла ходить. Ее муж сказал нам об этом еще в тот раз, когда умолял хозяина прийти к ней.

– Я опасаюсь за ее жизнь. А если она умрет, то и я, наверное, умру.

– Видя такую любовь, как мог я отказаться? – сказал мне потом хозяин.

Торговец согласился оборудовать для маэстро маленькую мастерскую прямо у себя в доме и сказал, что мессер Леонардо может приходить и работать над портретом в любое время, когда ему будет угодно. Сначала маэстро ходил туда без особой охоты, но потом донна Лиза покорила его своим умом и манерами. И в конце концов, когда его большая фреска погибла, он нашел в этом доме такое же утешение, какое сам принес туда не столь давно.

С самого первого сеанса хозяин относился к донне Лизе с уважением, не заставлял подолгу сидеть неподвижно и не утомлял разговорами. Но однажды, когда он решил, что она уже немного окрепла, то попросил меня остаться и развлечь их какой-нибудь историей.

– Маттео горазд на всякие забавные истории, – сказал он ей. – У него в голове их целый склад.

И он дал мне знак начинать.

– Так какую сказку мне рассказать? – спросил я его.

– Любую на твой выбор, – ответил он. – Может, одну из легенд, поведанных тебе бабушкой?

Я огляделся. Комната была тщательно оборудована под мастерскую собственными руками Леонардо. Дама сидела у окна, открытого во внутренний дворик. Свет из окна падал так, как хотелось хозяину. И платье ей он тоже выбирал сам. Это было так. Слуги разложили перед ним множество великолепных платьев, а в придачу к ним принесли блестящие ожерелья и прочие драгоценности, но хозяин отверг все это, отобрав одно очень простое платье, к которому собирался добавить какое-нибудь украшение собственноручного производства. Полагаю, мужу донны Лизы хотелось бы, чтобы на портрете она была изображена в богато декорированном платье, что говорило бы о его собственном успехе и достатке. Но хозяин убедил его в противоположном, сказав:

– Этого будет достаточно. Такой грации не требуется лишней позолоты.

Платья и драгоценности унесли, однако в дальнем углу комнаты остался сундук с вещами. Крышка его была открыта, и среди шалей и лент я увидел несколько перьев – это были перья страуса, куропатки и павлина.

Я встал так, чтобы донна Лиза меня не видела, не отвлекалась на меня и тем самым не мешала работе маэстро.

– Ну что ж, – начал я, – я расскажу вам историю одного существа, которого боги называли Паноптес, что значит Всевидящий. Это был стоглазый великан. Он также известен под именем Аргуса.

Однажды Юпитер, главный из всех богов, был в гостях у царя одного острова и обратил внимание на дочь этого царя, которая прогуливалась в саду. Девушку эту звали Ио. Юпитер заметил, что царевна Ио очень красива, и влюбился в нее.

Он оставался с ней долгое время. В царстве богов его отсутствие заметили, и, когда он вернулся, богиня Юнона, которой он обещал хранить верность, спросила, что же задержало его в мире людей. Юпитер сказал, что у него было там много дел, но она ему не поверила. Она сама отправилась на тот остров и обнаружила причину задержки Юпитера. Юнона страшно рассердилась! Она приревновала Юпитера к Ио и стала думать, как бы наказать девушку. Юпитер узнал о намерениях Юноны и решил защитить царевну Ио. Он превратил Ио в красивую телку и приставил стоглазого великана Аргуса охранять ее, пока она будет мирно пастись на лугу. Но умная Юнона узнала об этом. Она вызвала Меркурия, посланника богов, и дала ему поручение. Меркурий тут же отправился туда, где резвилась на лугу юная Ио. Он стал ждать, пока спадет дневной зной, Ио устанет резвиться и приляжет отдохнуть. Наконец этот момент настал. Когда она улеглась, великан Аргус присел рядом с ней и стал охранять ее. Тогда Меркурий поднес к губам свирель и заиграл. При звуках этой музыки Аргус начал засыпать. Один за другим закрывались его глаза, и наконец закрылись все, кроме одного. Но потом и этот глаз сомкнулся: великан уснул. Убедившись в том, что Аргус погрузился в глубокий сон, Меркурий отложил свирель, достал меч и занес его, чтобы отсечь великану голову. Аргус проснулся и издал чудовищный рык. Все его глаза открылись, и он попытался встать. Но было уже поздно. Меркурий нанес удар, и великан свалился замертво. А Ио в страхе бежала и начала бродить по долинам и весям, не зная отныне ни сна, ни покоя.

Меркурий отправился к Юноне и сообщил, что ее поручение выполнено. Юнона поспешила в то место и увидела мертвого Аргуса. Он лежал на земле, и его широко раскрытые глаза смотрели в небо. Тогда Юнона достала из глазниц Аргуса все его сто глаз и разместила их на перьях своей любимой птицы. Вот почему, на удивление всему миру, у павлина теперь такой хвост, с глазком на каждом пере.

С этими словами я взял перо павлина и взмахнул им.

Донна Лиза захлопала в ладоши. Я перевел взгляд на хозяина, и он кивнул мне в знак одобрения. Тогда и я, радуясь тому, что им понравилось мое выступление, расплылся в широкой улыбке.

После того случая маэстро часто просил меня задержаться и рассказать им какую-нибудь историю. Что-нибудь из приключений Улисса во время его путешествия после осады Трои или какую-нибудь другую легенду, басню или сказку, на мой выбор.

Так продолжалось и весной, когда он возобновил работу над портретом. Донна Лиза по-прежнему была неразговорчива, а хозяин, сосредоточившись на своей работе, иногда словно застывал перед портретом и подолгу смотрел на него, даже не поднимая кисти. Царившая в комнате тишина ни на кого не давила. И все же, если порой ее требовалось чем-то нарушить, мне приходилось рыться в памяти и находить там семя какой-нибудь из историй, посеянных в ней моей бабушкой, а потом разукрашивать и дополнять бабушкину сказку своими гиперболами и метафорами, чтобы она полилась из меня, как каскады воды из фонтана.

Как-то однажды, перед самой Пасхой, донна Лиза вошла в комнату и, прежде чем сесть, протянула мне какой-то маленький предмет.

– Эта книжка только что из-под пресса. Она изготовлена в одной из тех новых печатен, что печатают книги на нашем тосканском языке. В книжке – сказка, которую моя матушка рассказывала мне, когда я была ребенком. Мне бы так хотелось услышать ее еще раз! Ты не мог бы нынче утром почитать нам из этой книжки, Маттео? – спросила она меня.

В смущении я опустил голову.

Хозяин вмешался и спокойно сказал:

– Маттео предпочитает рассказывать истории от себя.

Но, вытащив меня из этого неловкого положения, он бросил на меня суровый взгляд, словно хотел сказать: «Смотри! Теперь ты огорчил госпожу».

В тот день я рассказал им какую-то собственную историю, а когда мне пришла пора уходить, протянул донне Лизе книжку, возвращая ее.

– Зачем, Маттео? Я отдала тебе ее насовсем, – сказала она. – Мне будет приятно, если она окажется у тебя. Надеюсь, она доставит тебе такое же удовольствие, как в свое время доставила мне.

Я сделал шаг назад, сжимая книжку в руке. Кинул взгляд на хозяина, спрашивая разрешения, могу ли принять этот подарок. Он наклонил голову, а потом вскинул бровь и сказал тихо:

– Поблагодари же госпожу!

– Благодарю вас, – проговорил я и низко поклонился, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

Должно быть, она заметила это, потому что быстро отвернулась и завела какой-то разговор с хозяином. Она была настоящая госпожа, эта донна Лиза. Не такая высокородная, как королевы и принцессы, которые царят над своими подданными, но полная врожденного благородства и естественного изящества, красивая и добрая женщина.

В ту ночь я лежал на своем тюфяке и разглядывал подаренную книгу. Я мог уже разобрать некоторые короткие слова: «что», «и», «не»…

Я отмечал пальцем каждое из узнанных мною слов и произносил его вслух. Мне это было нелегко. Слова вдруг стали расплываться передо мной, и я понял, что плачу.

Да, я плакал. Я оплакивал мать, которую не помнил, отца, которого у меня не было, бабушку, которая умерла. Я оплакивал Россану, свою первую любовь. Россану, ее родителей и маленького братца. Я плакал оттого, что был разлучен с Элизабеттой и ее братом Паоло. Я плакал о том, что было моим и что было у меня отнято, и о том, чего у меня никогда не было. Я оплакивал все свои несчастья.

На следующий день я отнес книжку Левому Писцу. Он внимательно рассмотрел ее.

– Откуда ты ее взял? – спросил он меня.

– Ее подарила мне одна госпожа.

– Какая госпожа будет делать подобные подарки такому мальчишке, как ты?

– Ни за что не скажу, кто подарил мне эту книжку, – сказал я. – Но я ее не украл.

– Я верю тебе, – сказал он, – и поэтому ее происхождение еще больше интригует меня.

– Покажи мне, что здесь сказано!

Он принялся читать вслух.

– Нет, – сказал я. – Не так. Покажи мне, что здесь сказано и в каком месте это сказано.

Он начал медленно читать, водя пальцем по строке: «В одной далекой стране жил-был один дракон…»

– Ты уверен, что на этой странице написаны именно эти слова?

– Конечно уверен! – возмутился он. – Меня учил сам брат Ансельмо в зна…

– … в знаменитом монастыре Святого Бернара в Монте-Кассино [10]10
  Автор, очевидно, имеет в виду монастырь, построенный в Монте-Кассино в 530 году по воле Бенедикта Нурсийского, будущего святого Бенедикта, основателя ордена бенедиктинцев.


[Закрыть], – закончил я за него. – Я помню твою чудесную родословную. Но, – склонился я над его плечом, – откуда ты знаешь, как звучит каждое слово?

– Из букв, из которых сложены слова, – ответил он. – Каждая буква означает тот или иной звук. Буквы, записанные в разном порядке, и составляют отдельные слова.

– И это все? – рассмеялся я. – Тогда не так уж трудно этому научиться!

– Неужели? – мягко спросил он.

– Да! – ответил я. – Что ж, продолжай!

– Но не бесплатно!

– Я заплачу тебе! – Я вытащил из кармана одну из монет, подаренных мне хозяином на праздник Крещения. – Столько я заплатил тебе за то, чтобы ты прочел мне письма, которые я тебе приносил.

– Э, нет! – возразил он. – Сейчас речь идет не о том, чтобы я прочел тебе несколько строк. Ты просишь меня совсем не об этом.

– А о чем я тебя прошу?

– Ты просишь меня научить тебя читать. А за это я беру одну монетку за полчаса.

Я отошел в сторонку, чтобы пересчитать деньги.

– Сколько времени мне понадобится на то, чтобы узнать все слова, которые я должен знать? – спросил я его.

Писец улыбнулся.

– Маттео, а сколько времени длится твоя жизнь?