355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Тереза Бреслин » Печать Медичи » Текст книги (страница 11)
Печать Медичи
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 16:41

Текст книги "Печать Медичи"


Автор книги: Тереза Бреслин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Часть четвертая
Левый писец
Флоренция, 1505 год. Два года спустя

Глава 33

Никто не обратил внимания на тот факт, что начало работы было назначено на пятницу, в тринадцать часов.

То есть никто, кроме меня и алхимика Зороастро.

– Не лучший день для того, чтобы начинать большое дело, – шепнул он мне, когда мы с ним стояли в толпе, ожидающей прибытия мессера Леонардо.

Я знал, какой сегодня день недели. Пятница. По пятницам всегда очень бойко шла торговля рыбой, потому что для церкви пятница – это день воздержания. В этот день добрые христиане отказывают себе в удовольствии вкушать мясо, вспоминая о жертве, принесенной Спасителем; ибо именно в пятницу был распят Иисус Христос. И очень многие, даже не христиане, считали пятницу проклятым днем.

– Потому что нынче пятница? – спросил я.

– Да, потому что нынче пятница, – эхом отозвался Зороастро. – И к тому же мессер Леонардо решил, что мы начнем класть краску на первую часть фрески не когда-нибудь, а в тринадцать часов.

У меня перехватило дыхание.

– Разве можно выбирать такой день и такой час для начала столь важной работы! – сокрушенно продолжил Зороастро.

– Но вы сказали об этом маэстро? – спросил я.

– Сказал вчера вечером. Но он не согласился хотя бы денек подождать. Сказал, что должен начать, потому что не может себе позволить платить рабочим за день простоя. И что его предупредили: члены городского Совета теряют терпение.

Они хотят видеть, как движется дело. Они жалуются, что прошло слишком много времени с тех пор, как он закончил картон [7]7
  Картон – этюд для фрески.


[Закрыть]
 для этой фрески. Какой-то служка передал ему, что если он не начнет класть краску сегодня, то Совет сочтет это еще одной недельной отсрочкой и попытается его оштрафовать.

Мы с Зороастро хорошо знали, как относится к этой фреске флорентийский Совет, и особенно его глава Пьеро Содерини.

Они совсем не уважали талант хозяина и с самого начала постоянно придирались к нему – с того самого момента, как два года назад он получил эту работу.

– Когда он приедет, Маттео, поговори с ним! – продолжал Зороастро. – Скажи, что начинать работу в такой час – значит накликать беду.

– Он очень вас ценит, – ответил я, – и если уж вам не удалось изменить его мнение, то мне и подавно не удастся.

– О да! Он высоко ценит меня за практическую сторону того, что я делаю. За мое умение работать с металлами, за мое знание элементов, их силы и свойств, за мое умение приготовлять краски… Но совсем не за другие мои занятия, не за попытки объяснить мистические предзнаменования. Нет! К ним он относится с презрением, как к чему-то не стоящему внимания умного человека и ученого. Вчера вечером, когда я умолял его перенести начало работ из-за того, что увидел неблагоприятные предзнаменования, он рассмеялся мне в лицо!

– Да-да, рассмеялся! – Зороастро мрачно взглянул на меня из-под густых бровей. – Нехорошо смеяться над силами, которых мы не понимаем.

Мы говорили об этом полушепотом, близко склонившись друг к другу. Нас связывало уважение к непознанному. Между тем другие рабочие о чем-то непринужденно болтали между собой. По негласному уговору мы с Зороастро не поделились с ними своими страхами. Мы чувствовали, что, если сделаем это, нас поднимут на смех. Люди, собравшиеся здесь, в государственном зале Палаццо Веккьо во Флоренции, в ожидании указаний маэстро, были в большинстве своем весьма искусными ремесленниками. Здесь были рабочие-поденщики, ученики и мастера-художники, некоторые из них – весьма ученые люди, изучавшие богословие, искусство и писания древних. Среди них, например, высокоодаренный Флавио Вольчи, пятнадцатилетний юноша, всего на несколько лет старше меня, но уже владевший древнегреческим и латынью.

Конечно, они стали бы издеваться над предзнаменованиями и предчувствиями, так взволновавшими меня и Зороастро.

Среди них нашлись бы и люди, подобные Фелипе, то есть следующие велениям церкви. Они бы сказали, что все это предрассудки, ибо любое зло можно одолеть с помощью молитвы.

А те, кто помещает в центр вселенной не Бога, а человека, тоже с презрением посмеялись бы над верой в магические силы. Но я чувствовал много общего между собой и этим невысоким, приземистым человеком по имени Зороастро, которого я уже достаточно хорошо узнал за два года, прожитые во Флоренции. Мы оба испытывали глубокое почтение как к естественным, так и к сверхъестественным силам, существующим в мире.

– Постараемся задержать его, насколько будет возможно, – предложил Зороастро. – По крайней мере, пока не минует тринадцатый час. Чтобы защитить его, мы должны сделать все, что в наших силах.

Я заметил, что Зороастро привязал красную нитку к распоркам давильного пресса, который он приспособил для растирания пигментных блоков и изготовления особых красок для нужд маэстро. В народе верят, что красная нитка отпугивает злых духов. Согласно легенде, давным-давно, в незапамятные времена, в самом начале мира, человек, устав от жизни во тьме и холоде, добыл с неба огонь. С тех пор любой красный предмет в доме человека или на его рабочем месте напоминает злым духам о том, что человек обладает властью над пламенем, способным сжечь их, и поэтому его оставляют в покое.

Помимо давильного пресса и других вещей Зороастро в зале Совета были установлены столы и подмости, перевезенные сюда из нашей мастерской в монастыре Санта-Мария-Новелла. На них стояли восковые и глиняные модели людей и лошадей, там же находился и сам картон, большей частью все еще прикрепленный к деревянным рамам. Несколько месяцев назад, в начале этого года, сюда привезли губки, смолу и штукатурку, чтобы подготовить поверхность стен. В течение последнего месяца центральная часть картона была перенесена на стену. Летописец, нанятый Никколо Макиавелли, секретарем Совета, написал рассказ о битве при Ангьяри – этой знаменитой флорентийской победе, – и маэстро было поручено изобразить эту битву. Опираясь на рассказ историка, мой хозяин придумал сюжет основной части картины – сражение за знамя. Это должно было символизировать дух Флорентийской республики, защищающей идеалы свободы от деспотической власти тиранов. Сцена эта была краеугольным камнем фрески, и все, кто смотрел на нее, были уверены, что, явленная наконец миру, она его ошеломит.

Как ошеломила меня, когда я впервые увидел ее.

Картина затягивала в себя. На ней были изображены кони и всадники, охваченные огромным напряжением, сошедшиеся в смертельной схватке. Вздыбившиеся, разъяренные кони и люди с искаженными ненавистью лицами и изогнутыми телами, пытающиеся уклониться от молотящих копыт.

Вихрь, водоворот.

Сбоку был изображен сбитый с лошади всадник с расколотым черепом. Над ним и другими павшими – копыта коней, топчущие раненых, которые ползут по земле. Лица участников кровавой резни перекошены спазмами ужаса, зубы оскалены перед лицом смерти. Воины режут и рубят друг друга, сцепившись в рукопашной. Они сражаются за знамя. Да, это был момент славы, но картина говорила скорее о жестокости людей, убивающих друг друга ради достижения цели.

Вечером того дня, когда очертания будущей фрески были полностью перенесены на стену, Фелипе, которого можно назвать самым практичным человеком на свете, долго стоял перед ней, а потом спросил у маэстро:

– Вы действительно хотите, чтобы люди приходили сюда и видели весь этот ужас?

– Ах, Фелипе! Неужели эта фреска вызывает у тебя только такие мысли?

Последовало молчание. Было известно, что маэстро никогда и ни с кем не обсуждает свои тайные намерения. Было также известно, что он ненавидит войну. Но для того, чтобы жить, ему нужен был покровитель; а покровители, наниматели и заказчики часто требовали от него изобретений, служивших войне. Так, может быть, он использовал эту картину для того, чтобы показать ужасную правду о войне?

– Если ты можешь увидеть, что изображено на картине, – сказал маэстро наконец, – то смотри на нее.

Теперь, когда я еще раз посмотрел на нее, в моей голове вспыхнула сцена в Переле – запах пролитой крови, страшное зрелище обезглавленного тела капитана дель Орте. Я снова почувствовал, какими скользкими были у меня пальцы, когда я привязывал коня. Увидел, что следы конских копыт на земле запачканы кровью.

– Приветствую, мастер Зороастро!

Мы обернулись. Маэстро да Винчи уже поднялся по лестнице с нижнего этажа, а мы и не заметили.

– Добрый день вам! – радостно обратился к нам маэстро. – Добрый день всем! Готовы приступить к работе?

Помощники и рабочие тепло поздоровались с ним.

– И тебе добрый день, Маттео! Ты здоров?

– Да, хозяин.

– Тогда начнем!

Зороастро взглянул на меня.

– На улице очень пасмурно, – сказал я тут же, надеясь, что, если мы немного задержим маэстро и потянем время, пока не пройдет тринадцатый час, как предложил Зороастро, тогда вред окажется уже не таким сильным. – Освещение плохое!

– Знаю. Во Фьезоле над холмами собирались тучи, да и Арно бурлила, когда я проезжал через нее.

– Так, может, подождем? – предложил я.

– Не стоит, пожалуй. – Он снял шляпу и положил ее на скамью. – Если все же начнется гроза, то освещение ухудшится, а не улучшится.

Стоял июнь, и дневной свет должен был быть ярким. Однако тот день выдался совсем не солнечным, хотя жарким и душным.

– Но при плохом освещении мы не увидим, тот ли кладем тон и…

– Мне не терпится начать! – оборвал он меня.

– Но…

– Хватит, Маттео! Прошу тебя.

Мы с Зороастро обменялись расстроенными взглядами.

Все сошлись у подножия центральной части фрески. Флавио Вольчи разлил вино, и мы подняли бокалы за маэстро.

Снаружи стало еще более пасмурно. Художники и ученики переглядывались между собой.

– Но нам действительно необходимо больше света! – осмелился сказать один из них.

– Тогда принесите лампы и свечи! – приказал маэстро.

Зороастро сжал губы.

Ему, как и мне, хотелось крикнуть: «Остановитесь! Обратите внимание на эти предупреждения! Они же столь очевидны!» Но преданность запрещала ему открыто критиковать друга. Он не стал бы возражать маэстро на глазах у всех.

Я немедленно отправился за лампами и свечами, сложенными в углу. Зажег их и расставил вокруг. Потом взял самую яркую лампу и встал рядом с маэстро.

Он взял кисть и опустил ее в ведро с краской, приготовленной по его собственному рецепту. Он хотел лично нанести на стену первый мазок, а уже потом допить с нами вино. Краска была темно-серой. Это был цвет грязи, цвет смерти.

– Итак, – сказал он, подняв одной рукой бокал, а в другой держа кисть, – за последний год вы все отлично потрудились, помогли мне закончить картон и перенести на стену центральную сцену. Впереди нас ждет еще много месяцев работы. А пока давайте насладимся этим моментом!

Он сделал шаг вперед.

И в этот миг подул ветер. Кажется, со стороны реки. Мы отчетливо услышали, как он прокрался в Палаццо делла Синьория [8]8
  Дворец Большого Совета. Другое название Старого дворца (Палаццо Веккьо) во Флоренции.


[Закрыть]
и начал стучать в окна, как бродяга, требующий, чтобы его пустили в дом.

Хозяин заколебался. Зороастро опустил брови и выпятил подбородок, так что его бороденка теперь торчала вперед. Сложа руки на груди, он хранил молчание.

Где-то наверху раздался странный звук. Может, сломанная ветка упала на подоконник или кусок черепицы. Все посмотрели наверх. Ветер завывал все громче. Так воет зимняя вьюга, а не летний бриз. Все мы слышали этот вой.

А потом, столь внезапно, что мы не успели подготовиться и загасить свечи, от окна почти оторвался шпингалет, оно приоткрылось, и ветер резко ворвался в помещение. Свечи вспыхнули ярче и тут же погасли, словно их потушила невидимая рука.

Ударил городской набат.

– Надо прекратить работу! – прошипел Зороастро.

Но маэстро словно не слышал его.

Колокола тревожно трезвонили, предупреждая горожан, призывая их искать укрытие. Уже были слышны с улицы голоса людей, прячущихся под арками и навесами. Прачки на берегу реки, должно быть, собирали свои узлы. Сукновалы в Санта-Кроче торопливо прекращали работу, а молодые подмастерья поспешно накрывали крышками огромные чаны с кипящими красителями. Женщины в жалких бедняцких кварталах, расположенных внизу у самой реки, собирали своих детей и уводили их куда-нибудь повыше. Все жители Флоренции знали, что во время наводнения сила Арно так велика, что река легко может вырвать ребенка из рук матери.

Ветер усилился. Шпингалет окончательно оторвался, и окно громко стукнулось о внешнюю стену.

– Святые, храните нас! – воскликнул Флавио Вольчи.

Свирепый, как живое существо, ветер врывался в помещение и вырывался наружу. Он разметал пепел в камине и настежь распахнул дверь. Огромный поток воздуха хлынул в зал.

Ветер начал сбивать картон. Увидев это, маэстро с криком побежал к картону, бросив и кисть, и кубок с вином, который держал в руке. Я хотел поднять их и задел край деревянной скамьи, на которой стоял кувшин с водой. Кувшин полетел на пол. Зороастро попытался схватить его, но лишь задел пальцами. Кувшин упал и разбился.

Зороастро тихо простонал и прошептал себе под нос:

 
Упал сосуд,
Пролилась вода,
Хоть каплю испей,
Чтоб ушла беда.
 

Много раз я слышал эти стишки от бабушки. Есть такой обычай. Случись тебе разбить чашку или кувшин и пролить воду, надо не мешкая выпить хотя бы глоток пролившейся воды и тем самым показать природе, что ты вовсе не пренебрегаешь ее щедрыми дарами и самым ценным из них – водой. Ибо без воды не может существовать жизнь. Однако не успели мы с Зороастро зачерпнуть воду из образовавшейся лужи, как кто-то из помощников маэстро опередил нас и вытер лужу тряпкой.

Зороастро всплеснул руками.

Я упал на колени. Может, удастся поймать хоть каплю из того, что разбрызгалось по полу? Но вся вода ушла, исчезла, просочилась вниз или была стерта тряпкой. Не осталось ни капли, которую я мог бы поднести к губам и показать, что мы уважаем пролитую воду. Ни капли, которую я смог бы слизать и не дать ей пропасть зря. Я поднялся и отошел в сторону.

Маэстро уже пришел в себя. Один из его помощников залез на леса и закрыл окно, другой запер дверь. С помощью Флавио маэстро заново закрепил картон.

– Это просто вода пролилась, – сказал нам маэстро. – Не золото же мы потеряли.

– Вода более драгоценна, чем золото, – тихо промолвил Зороастро.

– Она пролилась из разбившегося кувшина, – в отчаянии сказал я. – И впиталась в землю до того, как мы успели поймать хоть каплю.

– И что же это значит?

– Сегодня я здесь работать не буду! – объявил Зороастро.

Он был очень странным, этот маленький человечек Томмазо Мазино, известный под именем Зороастро, и все ученики и художники, работавшие с хозяином, так привыкли к его необычному поведению, что большинство из них не обращало на него никакого внимания. Но только не сегодня. Я увидел, что они пихают друг друга локтями, привлекая внимание к происходящему.

– Я возвращаюсь в кузницу. Пойдем, Маттео, поможешь мне!

Я было послушался, но тут же остановился, увидев, как рассердился хозяин.

Ученики перешептывались между собой. Даже эти образованные люди почувствовали тревогу, когда стали свидетелями очевидного. На улице пошел дождь, вернее, мощный ливень, яростно застучавший по крышам.

Но хозяину словно вожжа попала под хвост, что с ним крайне редко случалось. Теперь его было не остановить.

– Ты, Маттео, останешься здесь! – ледяным тоном сказал он. – А ты, Зороастро, как вольнонаемный, можешь идти восвояси. Но Маттео – мой слуга и должен делать то, что я велю.

Зороастро заволновался.

– Я останусь, – решил он. – Хотя мне не удается убедить вас уйти, я вас не покину. Не могу допустить, чтобы вы один пострадали. Слишком поздно. Того, что сделано, уже не поправишь. Наши жизни… наши смерти теперь связаны. – На его лице появилось выражение смирения. – Наша судьба решена. – И, помолчав, он добавил дрогнувшим голосом, четко осознавая то, о чем говорит: – Наши судьбы теперь так тесно сплелись, что ни одна сила в мире не в состоянии их развести.

Глава 34

– Маттео, я хотел бы поговорить с тобой.

Прошло уже несколько недель. После неудачного начала работа над фреской продолжалась полным ходом, и краски прекрасно ложились на стену. Похоже, мы с Зороастро напрасно волновались. Под руководством маэстро с каждым днем фреска разворачивалась перед нами, как живая картина. Из смутных очертаний возникали кони и всадники, и их пульсирующие краски отдавались бешеным ритмом у меня в мозгу.

Мне казалось, я вижу пот на их телах и слышу вопли и крики битвы. На одном из фрагментов хозяин сумел изобразить дым – вещь, прежде неслыханную для фрески, возможности которой ограничены сложностью изображения перспективы. Но маэстро удал ось создать изумительную иллюзию: сам взрыв как будто оставался вне поля нашего зрения, зато мы видели его результат – стелющийся по нижней части стены дым от разорвавшегося пушечного ядра.

На протяжении всего лета, липкого и влажного, мы каждый день приходили в зал Совета и тут же приступали к работе. Хотя поручения, которые мне давали, были достаточно однообразными, я выполнял их с охотой. Маляр из меня никакой, так что я не мог провести кистью ни одной даже самой простой линии. Хотя мне уже исполнилось двенадцать, я все еще не сильно вырос и не набрал много весу. Поэтому я мог быстро лазать по лесам вверх и вниз и подавать мастерам требуемые инструменты и предметы: заостренные стерженьки, которыми художники накалывают рисунки, шелковые мешочки, с помощью которых припудривают нанесенные очертания. Раз за разом мне приходилось наполнять эти мешочки, содержимое которых наносилось на стену сквозь проделанные в ткани дырочки. Работая в жару целый день, к вечеру я, как и все остальные, валился с ног от усталости. Но от самой фрески я не уставал. Она завораживала меня. Я всегда пытался улучить минутку, чтобы постоять перед ней и обнаружить в ней еще что-нибудь загадочное. Вот и теперь, когда почти все уже умылись и ушли, я вернулся к фреске и разглядывал последний из нанесенных маэстро фрагментов.

Как звали этого человека на картине – умирающего, несчастного, никем не замеченного? Может, дома у него остались дети и жена? Ради чего он пошел на войну? Может, искал азарта, спасаясь от скуки? А может, подобно Паоло дель Орте, был мучим жаждой отмщения за зверство и насилие, причиненное его близким? Наверняка, как и всем остальным воинам, ему пришлось слушать речи, призывающие к оружию. Какими должны были быть слова, способные пробудить в человеке желание воевать? Может, обещание вознаграждения? Или призыв воевать за своего господина? У господ много причин для войны – они воюют за земли и богатство, из алчности или ради славы. Но зачем простым воинам участвовать в этих битвах?

– Маттео!

Я вскочил. Попытки представить себе реальную жизнь персонажей картины так увлекли меня, что я даже не заметил, как подошел маэстро.

Он ласково протянул руку и потрепал меня по волосам.

– Интересно, какие мысли копошатся в этой головке?

Я лишь пожал плечами. Это говорило о том, насколько свободнее я стал в общении за последние два года. Раньше я бы убежал, если бы кто-нибудь позволил себе такой жест.

– Я думал о людях на вашей картине. Кто они?

– Воины Флоренции.

– Как их зовут?

– Как их зовут? – удивленно повторил маэстро.

– И еще я думал об этом человеке, – взволнованно продолжал я, не дав ему возможности ответить. – Вот об этом, что лежит на земле. Он останется жив?

Маэстро подошел ближе к стене и внимательно осмотрел тело павшего солдата.

– Сомневаюсь. Уж слишком серьезно он ранен. Скорее всего, умрет, как и большинство людей, изувеченных в сражении.

– Мне кажется, судя по его лицу, что он смирился с этим, – согласился я. – Он не хочет жить.

– Почему же? – улыбнулся хозяин.

– Возможно, у него нет дома. Наверное, поэтому. Нет людей, которые оплакали бы его, не вернись он с войны.

– Да, это печально, когда никому нет дела до того, жив ты или умер, – подтвердил маэстро.

– В то же время этот человек, – я показал на одного из центральных персонажей картины, который, высоко подняв меч, готов был обрушиться на своего противника, – ищет славы и нисколько не боится погибнуть. Скорее всего, он даже предпочел бы умереть так, чтобы его имя осталось в памяти людей.

– Но такие герои существуют.

– Говорят, что Ахилл, самый красивый и храбрый из всех древних греков, был именно таким. Ему предсказали, что если он пойдет на Троянскую войну, то обязательно погибнет, однако о его подвигах будут сложены песни и легенды. И если бы он остался дома, то дожил бы до глубокой старости, однако в полной безвестности. Он предпочел идти с Одиссеем и воевать за спасение Елены. Он убил отважного Гектора перед стенами Трои, но и сам был убит Парисом у Скейских ворот.

– Но имя Ахилла действительно не забыто. Быть может, этот человек на картине тоже думает об этом? О том, что, если он захватит знамя, его имя останется жить на века?

– У картины может быть столько же толкований, сколько зрителей. Многие полагают, что картина – это мгновение, выхваченное у времени.

– Но мне интересно, что было доизображенного мгновения и что будет после.

– О, ты имеешь в виду историю. Но ведь есть летописный рассказ о битве при Ангьяри. Есть и другие рассказы об этом сражении, в котором флорентийцы схватились с миланцами.

– Но если ты их почитаешь, то увидишь, что они в большей степени зависят от личности рассказчика, чем от того, что происходило на самом деле. Битва эта считается великой победой флорентийцев, сопровождавшейся якобы массовой резней побежденного противника. Но мой друг Никколо Макиавелли рассказывает, что единственным погибшим был воин, чей конь, испугавшись змеи, взвился на дыбы и сбросил седока на землю, после чего, ударившись головой о камень, тот испустил дух. У мессера Макиавелли очень острый ум и свой способ прочтения победных реляций.

– Но мне хотелось бы знать, что произойдет с каждым из этих персонажей в дальнейшем, – не унимался я.

– Ты очень сообразителен, Маттео. Это как раз то, о чем я хотел бы поговорить с тобой. Пока ты не ушел, пойдем-ка вон туда и побеседуем наедине. Нам нужно кое-что обсудить.

Он провел меня в центр зала.

– Это было осенью того года, когда ты пришел во Флоренцию и снова присоединился к нам. Помнишь это время?

Да, я хорошо помнил это время.

Когда мы ушли из монастыря в Мельте, а потом расстались, я несколько недель скитался по горам, а потом добрался до Флоренции. Было уже почти лето – лето 1503 года. Мне не составило труда разузнать о местонахождении такого знаменитого человека, как Леонардо да Винчи. Оказалось, что его нет в городе и вернется он во Флоренцию не раньше октября, когда начнутся работы над новой фреской, заказанной ему Пьеро Содерини и городским Советом.

Было достаточно тепло для того, чтобы спать под открытым небом, так что я присмотрел небольшую пещерку на отвесном берегу Арно и устроил себе там уютное убежище.

В конце августа до меня дошли новости из Рима. Папа Александр Борджа умер. Как-то после ужина он почувствовал себя плохо и вскоре скончался. В Италии стояла в то время доселе небывалая жара, а в Риме свирепствовала малярия, занесенная комарами с окрестных болот. Большинство людей считали, что Папа был отравлен, и не обязательно кем-то: он вполне мог отравить себя сам, по ошибке. Смерть его была воистину ужасна. Он заслужил ее всей своей жизнью.

Некоторое время церковь и ее вожди пребывали в смятении, наконец был избран новый Папа – Юлий. Этот человек, будучи сам прирожденным воителем, не хотел иметь соперника в лице Чезаре Борджа и потому отстранил Валентино от командования папскими войсками, намереваясь возглавить их лично. Кроме того, он отказался признать Борджа герцогом Романьи и потребовал, чтобы тот передал все захваченные им в Романье города под папский контроль. Из страха за свою жизнь Чезаре Борджа бежал в Испанию.

Узнав о таком повороте в делах Борджа, я немедленно почувствовал себя в большей безопасности, потому что Сандино не кому-нибудь, а Чезаре Борджа хотел продать печать Медичи.

Я не знал всего этого, когда в Ферраре Сандино в первый раз приказал мне встретиться со священником по имени отец Альбиери. Тогда он лишь сказал мне, что такой-то священник, прибывший в Феррару на свадьбу Лукреции Борджа, знает местонахождение некой запертой шкатулки, содержащей предмет, который жаждет заполучить он, Сандино. Мне следовало открыть замок, взять эту вещь и снова запереть шкатулку, причем таким образом, чтобы никто не догадался о том, что ее вообще отпирали. Когда отец Альбиери провел меня в нужный дом в Ферраре, я с легкостью выполнил все, что от меня требовалось. Но священник объяснил мне, что это за предмет, и настоял на том, чтобы я унес его. Он положил печать в кожаный мешочек на ремне и опоясал меня этим ремнем. Должно быть, он испытывал чувство вины за то, что заставил ребенка совершить воровство, и поэтому так настаивал на том, чтобы отпустить мне грехи и дать свое благословение, прежде чем мы с ним отправимся на встречу с Сандино.

Священник ошибся! Если кому и надо было исповедаться, так это ему самому, ибо весьма скоро ему предстояло встретиться с Создателем! Но ни он, ни я не подозревали, что Сандино предаст нас, как только мы встретимся.

Когда Сандино поздоровался с нами, священник сказал:

– Вот то, что вы искали. Это настоящее сокровище.

Сандино осклабился в широкой улыбке, празднуя свой триумф. Повернувшись к одному из своих головорезов, он воскликнул:

– Теперь будем купаться в золоте! Чезаре Борджа хорошо заплатит нам за печать Медичи!

– Борджа?! – ужаснулся отец Альбиери. – Но вы сказали мне, что работаете на Медичи! Лишь по этой причине я согласился помочь вам!

– Знаю! – прошипел Сандино. – Если бы я с самого начала сказал вам правду, то сейчас сокровище не было бы в моих руках!

И с этими словами негодяй взмахнул дубинкой и размозжил священнику череп. Нет сомнения, что он сделал бы то же самое со мной, если бы мне не удалось убежать.

Я никак не мог понять, зачем Сандино понадобилось убивать нас. Сначала я подумал, что он просто не захотел делиться с нами вознаграждением, но потом догадался, что он не был уверен в нашем молчании.

Лишь став старше, я узнал, что ценность печати Медичи намного превосходила цену золота, из которого была сделана. Печать могла бы быть использована в качестве подписи под любым документом, и тогда все поверили бы, что документ исходит от Медичи. С помощью этой печати стремящийся к абсолютной власти Борджа мог бы получать займы, подделывать бумаги и устраивать всякие заговоры, перекладывая всю вину за них на семейство Медичи. Но, может, теперь, когда Чезаре Борджа покинул Италию и прошел уже целый год с тех пор, как я украл печать, Сандино перестанет преследовать меня?

Поэтому после того, как я услышал, что Папа Юлий не потерпит возвращения Чезаре Борджа в любую часть Италии, я уже не так боялся появляться на людях. Я стал находить кое-какую работу в лавках, расположенных вокруг рыночной площади во Флоренции, за пару грошей или кусок хлеба помогал разносить покупки. Я хорошо запоминал имена и адреса, ведь и в прошлом мне приходилось этим заниматься.

Однажды я слонялся по улице в ожидании, когда подвернется какая-нибудь работа, как вдруг меня кто-то схватил за плечо. Это был Фелипе. Леонардо да Винчи вернулся во Флоренцию, и теперь Фелипе вышел в город за покупками для хозяйства. Фелипе сообщил мне, что маэстро оправился от депрессии, оставил службу у Борджа и вернулся к живописи. Потом мы вместе отправились в монастырь Санта-Мария-Новелла, где хозяин поселился и устроил свою мастерскую.

– Спасибо вам за то, что снова взяли меня к себе, – обратился я к маэстро.

Он сидел на табурете, стоявшем рядом с верстаком Зороастро в удаленном уголке зала, где никто не мог нас услышать.

– Я прошу тебя вспомнить обстоятельства твоего возвращения ко мне на службу, Маттео, вовсе не для того, чтобы ты благодарил меня. Ты можешь мысленно вернуться в то время, когда мы жили в монастыре Санта-Мария-Новелла осенью тысяча пятьсот третьего года?

– Это совсем не сложно, – ответил я.

Мне было интересно следить за тем, как оборудуется художественная мастерская. Все помощники маэстро находились в сильном возбуждении с тех пор, как он получил этот заказ, ведь это сулило регулярный доход в течение нескольких лет, не говоря о редкой возможности участвовать в столь грандиозном предприятии. Именно тогда я и повстречал Зороастро.

Появившись неизвестно откуда, он оборудовал в монастырском дворе кузницу. Несколько долгих холодных месяцев мы слаженно трудились над этим проектом.

– Для чего я должен вспомнить эту осень?

– Потому что именно тогда, два года назад, жена того купца, донна Лиза, родила мертвого ребенка. И мне хотелось бы, чтобы ты вспомнил няньку. Женщину по имени Зита, которая вынянчила в свое время саму донну Лизу и все время оставалась при ней.

Зитой звали пожилую женщину, которая занималась детьми самой донны Лизы и ее пасынком от первого брака ее мужа. Впервые мы увидели эту женщину, когда она пришла с двумя маленькими мальчиками навестить своего брата, монаха из монастыря Санта-Мария-Новелла. Мальчуганам понравилось наблюдать за тем, как работает кузнец Зороастро.

– Я помню ее, – отвечал я.

– Нянька сказала нам, что дитя донны Лизы родилось мертвым потому, что, когда донна Лиза шла в церковь в День всех святых, на ее пути оказалась противная жирная жаба. Помнишь?

– Да. Так она и сказала.

– И поскольку жаба сидела и не двигалась, донне Лизе пришлось через нее перешагнуть. И именно потому, по словам няньки, ребенок, которого носила в то время донна Лиза, умер.

Я кивнул.

– И ты веришь этому, Маттео? Тому, что ребенок этой дамы, донны Лизы, родился мертвым потому, что она перешагнула через жабу?

Я не знал, что и сказать.

– Веришь? – настаивал он.

– Непохоже на то, – неохотно ответил я.

– Так да или нет, Маттео?

– Нет, но…

– Да или нет?

Я покачал головой, отказываясь отвечать прямо, как он того требовал.

– Здесь есть над чем поразмыслить, Маттео. И ты поразмысли! Беременной женщине преграждает путь какая-то жаба. Неужели это в силах вызвать смерть ребенка, которого она носит?

– Моя бабушка говорила, что все старые поверья рождены из семени правды, – ответил я.

– А я с этим больше не могу согласиться. Вот если бы беременная съела лягушку или жабу, это могло бы оказаться вредным и опасным для нее или для ребенка. Известно, что есть продукты, которые мы не должны употреблять в пищу, и есть продукты, особенно вредные для женщин. Да ты сам лучше меня знаешь об этом. Ведь именно ты предупредил Грациано, чтобы он не ел то растение, ложную мяту, и тем избавил его от постоянных болей в животе. Вполне возможно, что, употребив жабу в пищу или даже прикоснувшись к ней, можно получить инфекцию, опасную для еще нерожденного ребенка. Это и могло привести к таким разговорам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю