Текст книги "Печать Медичи"

Автор книги: Тереза Бреслин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

– Допустим, – сказал я. – Но тогда вы сам себе противоречите.

Он вскинул брови:

– Как это?

– Конечно! Вы только что признали, что жаба действительно могла быть причиной такого несчастья.

– Упрямый, непослушный мальчишка! – воскликнул он.

Я взглянул на него с беспокойством, но увидел, что он смеется.

– Вы сами видите, – продолжал я, – что беременной женщине лучше вообще держаться подальше от таких существ. Так что в словах няньки была доля правды.

– Послушай, Маттео! – Он взял мое лицо в ладони. – Что-то вызвало смерть ребенка в утробе матери. Но людям удобно обвинить в этом кого-то другого. Ведь тогда никто не будет обвинять их самих. Ни отца, который зачал этого ребенка, ни мать, которая его вынашивала, ни кухарку, которая готовила пищу, ни старую добрую няньку, которая за нею ухаживала, ни акушерку, которая ее навещала, ни врача, который был вызван к родильному ложу. На них нет вины, потому что виновата жаба. Понимаешь, насколько это всех устраивает?

– Понимаю.

– Но, обвиняя в смерти младенца жабу, – продолжал маэстро, – мы отказываемся от поиска реальной причины смерти.

Он ждал от меня каких-то слов.

Но я молчал.

– Ну и какой же вывод ты можешь сделать из всего этого, Маттео?

– Не знаю.

– Позволь тебе помочь, – сказал он. – Это будет повторяться. Где-нибудь родится мертвый ребенок. И другая мать будет горевать. И тогда обязательно отыщется какая-нибудь жаба. А если не было жабы, это неважно! Найдется какое-нибудь другое существо, которое можно будет обвинить в случившемся несчастье. И поэтому…

Он смотрел на меня выжидающе.

– Это будет продолжаться, – медленно произнес я. – А настоящая причина так и не будет найдена.

– А для чего нужно, чтобы была найдена настоящая причина? – продолжал он давить на меня.

– Чтобы предотвратить повторение этого в будущем.

– Отлично, Маттео! Правильный вывод! – Он посмотрел на меня с одобрением. – А теперь подумай об этом!

Он показал мне на какой-то предмет. Как это часто бывало, его действия преследовали сразу несколько целей. Вот и теперь оказалось, что он совсем не случайно привел меня с этим разговором к верстаку Зороастро. Он коснулся красной нити, свисавшей с разных концов давильного пресса.

– Для чего нужна эта нитка? Отпугивать жаб?

Меня бросило в краску.

– Разве этому есть какое-нибудь разумное объяснение? – спросил он. – Для чего, по-твоему, Зороастро развесил тут все эти красные нитки?

– Это старое народное поверье. Оно пришло к нам из времен, предшествовавших прадедам наших прадедов. Это очень мощный символ.

– Символ?

– Да.

– Символ чего?

– Он связан с огнем, – объяснил я. – Поэтому он красного цвета. С помощью огня человек может защитить себя. Даже церковь использует силу огня для изгнания демонов.

– В самом деле! – засмеялся маэстро. – И если огонь эффективен против такого демона, как Пьеро Содерини, – он упомянул имя главы городского Совета, который буквально преследовал его, требуя скорее закончить фреску, – тогда горящая головешка оказалась бы куда более полезной. Но красная нитка? Вряд ли она сможет его отогнать, и вряд ли она сможет успокоить ветер или остановить дождь. Ты ведь это понимаешь?

Я склонил голову.

– Маттео, ты должен подумать об этом.

– Я подумаю! – довольно резко ответил я.

– Твоя вера основана на страхе. Страх происходит от невежества, а невежество – от недостатка образования.

– Но я получил образование от бабушки.

– Она научила тебя лишь самому необходимому для того образа жизни, который ты вел. Но теперь у тебя другая жизнь.

– А твое сознание закрыто для многих вещей. И нужно его открыть, пока не стало слишком поздно.

– Есть много явлений, которые для людей навсегда останутся непостижимы. Есть много вещей, которые никак нельзя объяснить.

– Все явления и все вещи можно объяснить.

– Не все.

– Всё можно объяснить.

«Ересь!»

– Но монах в Аверно говорил, что есть такие вещи, которые людям понять не дано!

Хозяин встал.

– На это я отвечу так. Остаются такие вещи и явления, которые люди до сих пор не в силах объяснить. Но только потому, что до сих пор они не создали инструменты, которые могут им помочь в этом. Раньше люди не имели возможности близко рассмотреть Луну. Поэтому они и создавали легенды, пытаясь объяснить то, что видели, но не понимали. Но теперь с помощью зеркал и матового стекла мы можем более четко разглядеть поверхность Луны, и поэтому мы знаем, что Луна – вовсе не богиня, не душа какой-то прекрасной женщины и тому подобное. Поэтому, когда монах говорит, что есть вещи, которые людям понять не дано, я говорю, что есть вещи, которые люди пока ещене понимают.

Он увидел, что я расстроился.

– Ничего, ничего, – мягко сказал он. – Я хотел поговорить с тобой, потому что знаю, что ты не умеешь читать. Каждый день я наблюдаю, как ты разглядываешь фреску. А фреска изображает людей, которые сражаются за то, чтобы жить свободными. Но заверяю тебя: свобода бессмысленна, если твое сознание несвободно. Неграмотный человек – добыча для суеверий и предрассудков и может быть введен в заблуждение невежественным мнением других.

– Но вы говорили мне, что находили ошибки в книгах, которые изучали. А ведь это книги, к которым относятся с уважением. Помните, что вы говорили мне тогда, когда резали трупы? Что своими глазами видели: многое противоречит прочитанным вами текстам!

– Прекрати! – В его голосе послышалось раздражение, и на мгновение я испугался, что сейчас он ударит меня. – Я сказал тебе то, что сказал. Если ты не научишься читать в ближайшее время, то не научишься никогда. Для меня непостижимо, почему твоя бабушка, научившая тебя столь многому, не научила тебя грамоте. Она должна была видеть, что у тебя великолепная память и что ты отличаешься исключительной сообразительностью.

– Может быть, она сама не умела читать.

– Сомневаюсь! Ты говорил, что у нее были свои собственные рецепты. Она должна была их читать.

– Я знаю, что она очень трепетно относилась к своим рецептам. Она заставила меня пообещать, что я не сожгу их, хотя она и не могла их толком читать.

– Уверен, что могла! Но почему она не научила тебя читать их?

– Она и так многому меня научила! – сказал я с вызовом.

– Научила лишь тому, чему должна была научить. Помнишь, ты говорил, что она показывала тебе имена клиентов и названия улиц и площадей, на которых они жили? Она учила тебя только этому. Только этому, и ничему больше. Меня поражает, что она не выучила тебя грамоте и в то же время рассказывала тебе «Илиаду», «Басни Эзопа» и прочие мифы и легенды.

На это мне нечего было ответить.

– Тебе необходимо учиться.

– Нет! – Я знал, что слуга не должен так дерзко возражать хозяину, но не мог позволить ему поколебать себя в этом вопросе. – Я не стану этого делать! Другие могут узнать об этом, и унижение будет столь велико, что я не вынесу.

– Знаю, что это сильно смущает тебя, однако полагаю, что тебе необходимо этим заняться, и очень срочно. – Он вытащил что-то из-за пазухи и протянул мне. – Сегодня утром, когда все уже ушли из монастырской мастерской, принесли почту. Поскольку Фелипе не было, я сам занялся разбором писем. Среди них было вот это. Оно адресовано тебе. И я знаю, что ты и раньше получал письма. Что ты с ними делаешь?

– Как ты их читаешь?

Я не ответил.

– Может, ты просишь кого-то из учеников – Флавио, например?

– Нет.

– Наверняка тебе не терпится узнать, что же там, в этих письмах?

Но я уже знал, что в них.

Потому что, хотя сам я и не умел читать, я нашел того, кто смог мне их прочесть.

Это был Левый Писец.

Глава 35

Когда я в первый раз получил письмо, мне пришлось выдержать целый град насмешек со стороны молодых подмастерьев. В мастерской было принято добродушно подшучивать друг над другом, однако у одного из старших учеников, Салаи, был дурной склад ума. Он вырвал пакет у меня из рук и обнюхал его.

– О, надо же, еще и надушено! – воскликнул он.

– Отдай! – сказал я, чувствуя, как во мне закипает гнев.

И тут же понял, что не должен был показывать Салаи своего раздражения. Это лишь раздразнило его.

– Наш Маттео – серый волк, который рыщет по ночам! – кривлялся Салаи. – Он из тех, кто вечно крадется вдоль стен и сливается с ними так, что и не разберешь, где он, а где стена.

– Я тоже замечал, что он куда-то ходит по ночам, – встрял Флавио. – Так куда же ты ходишь, а, Маттео?

И в самом деле, иногда я уходил из монастыря ночью: сопровождал хозяина в покойницкую близлежащей больницы.

Местный врач с почтением относился к маэстро и позволял ему анатомировать трупы. Но хозяин все же предпочитал, чтобы эти вылазки хранились в строжайшей тайне. В принципе, городской магистрат мог дать художнику разрешение на проведение анатомирования, но только в случае, если художник четко обосновывал причину своего интереса. Такое разрешение получил, например, Микеланджело, когда работал над своей великой статуей юного Давида. Но мой хозяин опасался, что станет известно о том, что его интерес к трупам связан не только с изучением тканей и мышц тела для совершенствования художественного мастерства. Ведь он изучал и внутренние органы!

Увидев более чем тщательные зарисовки внутренних органов, выполненные маэстро, недоброжелатель мог шепнуть об этом тому, кто заинтересовался бы, для чего это нужно.

Тогда пошли бы сплетни, пересуды, и о хозяине сложилось бы дурное мнение. Не имея за плечами могущественного покровителя, он понимал, что ему жизненно необходимо держать эту часть своей работы в тайне.

Однако Салаи знал об этих ночных вылазках. Когда-то он сам сопровождал маэстро по ночам. Но эти походы внушали ему скуку – конечно, пить вино и болтать в кабачке с приятелями куда веселее, чем торчать всю ночь у стола в покойницкой. Но мне это никогда не прискучивало, и поэтому теперь хозяин брал с собою меня. И Салаи это прекрасно знал.

Поэтому он и дразнил меня, понимая, что я никогда не открою правды. Он помахал письмом в воздухе.

– А ну-ка, достань! Спорим, не дотянешься! – издевался он.

Я шагнул вперед, делая вид, что согласен подыграть ему. Но когда Салаи вытянул руку с письмом так высоко, чтобы я не мог достать, я со всей силы пнул его в пах. Он согнулся, завыл от боли, зажал руки между ног. Подхватив свое письмо, я выбежал из мастерской.

Что же, я нажил себе врага, зато письмо было теперь в моих руках.

Это было первое письмо.

Конечно, я не мог прочесть его.

Но я узнал имя, стоявшее внизу, под последней строчкой.

Элизабетта.

Все это время я хранил письмо у себя на груди. Салаи продолжал следить за мной, и я понимал, что он стащит его у меня при первой возможности. В ту пору был январь, и приближалось время праздника Крещения, а значит, и время подарков от маэстро всем слугам и подмастерьям. Я попросил, чтобы он подарил мне кошелек, который я мог бы носить на поясе и хранить в нем деньги и другие свои мелкие сокровища. Получив желанный подарок, я целый месяц носил письмо в кошельке и наконец нашел человека, который смог его мне прочесть.

Это был старик, которого звали Левым Писцом.

Он сам так себя называл – возможно, потому, что писал левой рукой. И именно это обстоятельство в первую очередь привлекло к нему мое внимание. Как-то раз, почти через год после моего появления во Флоренции, мне случилось оказаться на другом берегу реки. Я шел со стороны церкви Санто-Спирито к мосту Понте Веккьо, когда заметил его. Он сидел, удобно устроившись в маленькой нише у подножия башни, расположенной перед самым мостом. Заняв эту нишу, он получил весьма выгодную позицию для торговли своим ремеслом. В ней хватало места, чтобы усесться, поставив на колени ящик с письменными принадлежностями и опершись спиной о стену, – так было удобнее писать. Я заметил сразу, что он держит перо в левой руке. Но писал он не справа налево, как мой хозяин, у которого слова лились свободно и он мог сразу видеть написанное и читать его по мере написания. Этот писец-левша писал слева направо, согнув руку крючком; написав что-либо, сразу убирал бумагу в сторону.

Я замедлил шаг, чтобы хорошенько разглядеть его. Это был старик, уже совсем седой, похожий на прочих бесчисленных мелких торговцев и ремесленников, пытавшихся что-то продать на запруженных толпами улочках у реки. Уже миновав его, я вдруг вспомнил о письме Элизабетты, хранившемся в кошельке у меня на поясе, и мне пришла в голову одна мысль. Я повернулся и остановился в нескольких шагах от писца. Склонив голову, он трудился над какими-то бумагами. Прежде чем обратиться к нему, я с минуту наблюдал за его работой.

– Эй, писец! Вижу, ты ловко пишешь! А читать ты умеешь?

– А вот ты, мальчик, читать явно не умеешь! – ответил он. – Потому что если бы ты умел читать, то увидел бы, что вот на этой табличке, – он показал на клочок бумаги, пришпиленный к стене над его головой, – написано: «Sinistro Scribe. Читаю и пишу. Аккуратно и деликатно».

– Sinistro Scribe… – повторил я. – Левый Писец? Откуда ты взял это имя? Я вижу, что ты – левша. Но хотя по-флорентийски «левый» и будет «синистро», левшей здесь обычно называют «манчино»…

Он взглянул на меня с любопытством.

– Каков мальчишка, а? Не умеет читать, но при этом разбирается в тонкостях языка! – прицокнув языком, промолвил он. – Как твое имя?

– Маттео.

– Если бы ты был более наблюдательным, Маттео, то непременно заметил бы, что я сижу с левой стороны башни, расположенной на левом берегу реки.

Я оглянулся и сообразил, что так оно и есть.

– Это имя забавное, оно мне нравится, – продолжал он. – А когда ты хочешь продать какой-нибудь товар или услугу, всегда лучше иметь имя, которое выделяло бы тебя среди прочих.

– Понимаю! – ответил я.

– А я понимаю вот что. – Он посмотрел на меня более внимательно и продолжил: – Передо мной мальчик. Причем мальчик-слуга, поскольку обут в сандалии, которые стерты от постоянной беготни по самым разным поручениям. Но на поясе у тебя отличный кожаный кошелек. Вероятно, это подарок от хозяина, и получен он совсем недавно, на праздник Крещения Господня. А еще я вижу, что, разговаривая со мной, ты не отнимаешь руки от своего кошелька. Хмм… – Театральным жестом он потрепал свою бороду. – И я могу также гарантировать, что помимо нескольких монет там есть кое-что еще. Я полагаю, мастер Маттео, что в этом кошельке у вас… письмо!

Я поспешно сложил руки на груди.

– Ага! – с триумфом воскликнул он. – Верная догадка!

– Ничто не ускользнет от глаз Левого Писца!

Старик был так доволен собой, что я не мог не улыбнуться вместе с ним.

– Более того, – добавил он, – я могу также гарантировать, что письмо это от девушки и ты не хочешь признаться друзьям, что понятия не имеешь, о чем в нем идет речь. – Он протянул руку. – Дай же мне флорин, и я прочту тебе твое письмо!

– Флорин! – воскликнул я с неподдельным ужасом. – Да у меня в жизни таких денег не водилось!

– Ну тогда полфлорина, – проворчал он. – Хотя ты и обманываешь такого безобидного старика, как я!

– Полфлорина – это недельный заработок мастерового, – возразил я, продолжая торговаться. – Столько не платили даже Брунеллески, а ведь он построил купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре!

– Неужели я хуже любого другого ремесленника? – вопросил старик. – Это я-то, получивший образование в монастыре Святого Бернара у преподобного брата Ансельмо? Того самого брата Ансельмо, чья рукописная мастерская знаменита красотой своих рукописей во всем христианском мире? Да мое мастерство каллиграфа уступает только его собственному мастерству!

– Да меня вовсе не интересует твое мастерство каллиграфа, писец! Мне-то придется платить за твой талант чтеца!

– А он оплачивается по меньшей шкале, не правда ли?

– Почему моя ставка должна быть меньше, чем ставка любого другого ремесленника в этом городе?

– Полфлорина за две минуты работы? Даже моему хозяину столько не платят!

– А кто же этот «хозяин», что продает свой труд столь дешево?

– Леонардо да Винчи.

– Ну ты и врунишка! Я никогда не поверю, что божественный Леонардо стал бы держать у себя на службе такого безграмотного бродягу, как ты!

Я вспыхнул и повернулся, чтобы уйти.

Писец удержал меня, подняв костлявый палец.

– Постой, мальчик. Не обижайся. Далеко не каждому дано читать и писать. Иначе как бы я зарабатывал себе на жизнь?

– Покажи-ка мне письмо. Если оно не слишком длинное, я, так и быть, прочту его тебе по специальной цене!

Поколебавшись немного, я вытащил из кошелька письмо Элизабетты.

– Да тут всего одна неполная страничка! Что же ты сразу не сказал? – Он кинул взгляд на мой кошелек. – А сколько вообще у тебя денег?

Вытащив свободной рукой грош, я протянул его писцу.

– Это все, что у меня есть.

– А мне показалось, что там звякнуло что-то еще.

– Бери, что дают, или я пошел.

Я сделал вид, что собираюсь положить и грош, и письмо обратно в кошелек.

– Ну ладно, ладно, – сдался он. – Пусть нынче ночью я умру с голоду, а ты в это время получишь в доме своего хозяина ужин из девяти блюд!

Бормоча это, он уже пробегал глазами мое письмо.

Так родилась наша дружба.

Со своей точки у моста он видел все и слышал обо всем, что творится в городе, так что был готовым источником сплетен и слухов и всегда мог рассказать много забавных анекдотов из жизни важных персон. У него был острый ум и трезвый взгляд на политику. Благодаря беседам с ним я узнал много нового о происходящих в стране событиях. До конца года, когда я получил второе письмо от Элизабетты, у меня не было непосредственной нужды в его услугах. Тем не менее я по нескольку раз в месяц подходил к нему, если оказывался в районе моста, и мы болтали о том о сем. Обычно, когда по делам мастерской нужно было сбегать с каким-то поручением, посылали меня, потому что у меня была хорошая память и я хорошо знал почти все улицы города. Кроме того, хозяин регулярно посещал часовню Бранкаччи, расположенную на том берегу реки; он изучал фрески, которыми была расписана эта часовня. Я сопровождал его и затем относил домой сумку с зарисовками, в то время как сам он шел обедать к друзьям, жившим неподалеку. Хозяин очень высоко ценил эти фрески; мне же было настолько не по себе от унылого вида Адама и Евы в момент изгнания из рая, что они кошмарными видениями являлись ко мне во сне. Поэтому, когда мы ходили туда, я обычно оставался у Понте Веккьо поболтать с писцом и шел за сумкой уже тогда, когда хозяин покидал кармелитскую церковь.

У писца было не слишком много клиентов, желавших, чтобы он написал за них письма. Нуждавшиеся в таких услугах были в основном людьми суеверными, и, как только видели, что он левша, они торопливо осеняли себя крестным знамением и уходили прочь. Но в праздники святых ему удавалось продать множество бумажных квадратиков с собственноручным изображением того или иного святого или с каллиграфически исполненной молитвой.

Вечером того дня, когда маэстро поговорил со мной, я отправился к писцу с просьбой прочесть мне четвертое из писем Элизабетты. Был конец июня, приближался Петров день.

Петр – святой, считающийся основателем христианской церкви и даже первым Папой. В Библии сказано, что Иисус Христос дал Симону, главному из своих учеников, имя Петр, означающее «камень», со словами: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам церковь Свою». И еще Христос сказал ему: «И дам тебе ключи Царства Небесного» [9]9
  Матфей, 16:18.


[Закрыть]. Поэтому накануне Петрова дня писец был очень занят. Он уже изготовил немало карточек с молитвами. На них был весьма схематично изображен святой Петр с большими ключами в руках, а ниже рисунка шли одна или две строчки текста. С полдесятка таких карточек уже были пришпилены к стене вокруг писца.

Еще переходя мост, я уже увидел его, склоненного над своим ящиком. Время от времени он поднимал голову и выкрикивал:

– Молитва из уст самого святого Петра! Посмотрите! Он держит ключи от Царства Небесного. Повесьте эту карточку в изголовье умирающего, и святой Петр отворит врата Царства Небесного и введет душу вашего возлюбленного прямо в рай! Покупайте всего за четверть гроша!

При моем появлении он перестал писать.

– Ну, как там продвигается великая фреска? – спросил он, приветствуя меня, и вытер кончик пера о рукав.

Всем, кто трудился в нашей мастерской, было запрещено распространяться о деталях работы, но мне трудно было удержаться от хвастовства, особенно теперь, когда я сам был так ослеплен ею.

– Она так великолепна, – сказал я писцу, – что народ толпами будет стекаться, чтобы взглянуть на нее.

Я повторял слова Фелипе. Несмотря на то что Фелипе уже много лет наблюдал за тем, как маэстро создает величайшие произведения искусства, даже он был покорен этой новой работой.

– Художники со всех концов цивилизованного мира будут приезжать во Флоренцию, в зал Совета, чтобы изучать эту фреску и учиться по ней, – гордо заявил я.

– Особенно если учесть, что рисунки достопочтенного Микеланджело получили прекрасные отзывы и его фреска скоро украсит собой противоположную стену! – с невинным видом заметил писец.

Он сказал это для того, что проверить мою реакцию, но к тому времени я уже лучше знал его и только рассмеялся в ответ. Вся Италия была взбудоражена разговорами о том, что флорентийский Совет попытался сделать так, чтобы два величайших художника эпохи, Леонардо да Винчи и Микеланджело, работали бы в зале Совета одновременно. Леонардо должен был изобразить битву при Ангьяри на одной стороне зала, в то время как Микеланджело представил бы битву при Кашине на другой стене. Но если Пьеро Содерини и другие советники надеялись на это, то они просчитались. Пока мой хозяин был в отъезде, скульптор работал над эскизами.

А теперь, когда Микеланджело закончил свой картон, новый Папа Римский, Юлий, потребовал, чтобы скульптор отправился в Рим и выполнил какую-то работу для него.

– Хозяин не станет изводить себя глупой ревностью, – сказал я. – А кроме того, скульптор Микеланджело уже отбыл в Рим.

– Я нисколько не удивлен, что скульптор уехал в Рим, – сказал писец. – Был бы я помоложе да поздоровей, я бы тоже туда отправился. Там гораздо безопаснее, чем здесь. Теперь, когда избран новый Папа, дни Флоренции как республики можно сосчитать, как бусинки на четках монахини.

– Последний Папа тоже хотел установить контроль над Флоренцией, – заметил на это я. – Но ему это не удалось, несмотря на все его усилия и несмотря даже на то, что папскими войсками командовал его ужасный сынок, этот Чезаре.

– Но нынешний Папа и сам – прекрасный воин! – Было очевидно, что Левый Писец доволен этим аргументом. Положив перо в ящик, он продолжал: – Говорят, что, когда Микеланджело работал над статуей Папы в Болонье, он предполагал вложить в его руку книгу, но Юлий велел ему заменить книгу мечом.

– Но Флорентийская республика очень сильна! – упорствовал я.

– Республика сильна до тех пор, пока у нее есть деньги и есть солдаты, которым она может платить за то, чтобы они воевали за нее.

– Во Флоренции больше богатств, чем где бы то ни было.

Я знал, что это правда. Я ведь бывал в Ферраре и видел роскошные балы и празднества по случаю свадьбы Лукреции Борджа и сына герцога. Феррарцы тогда ярко продемонстрировали свое богатство, но это было ничто в сравнении с теми деньгами, которые каждый день крутились во Флоренции, что я мог наблюдать своими глазами.

– Этот город процветает как никакой другой. И скоро нам уже не нужны будут для защиты капитаны-кондотьеры со своими людьми. У нас будет собственная армия.

Писец громко рассмеялся:

– Ты наслушался речей Макиавелли! Этой болтовни о городской милиции и о том, что горожан можно научить защищать себя и свое богатство.

– Идея мессера Макиавелли представляется мне очень разумной, – возразил я. Как-то ночью я слышал, как хозяин разговаривал об этом с Фелипе. – Он создает настоящую армию из горожан – флорентийскую милицию, которая будет сражаться за свою землю и свои дома. Они будут куда более преданны и надежны, чем банда наемников, которых можно купить, продать и переманить на другую сторону.

– Но на кого поставил бы ты, Маттео? На городскую милицию из крестьян и ремесленников или на наемные войска под началом опытного кондотьера? А? На крестьян с вилами или на искушенных в боях солдат, которые знают, что в случае победы их спустят с поводка и позволят им убивать, насиловать и грабить в свое удовольствие?

– Но сильная республика – это так благородно!

– Пушечное ядро не выбирает между благородным и плутом, – возразил писец.

– Мы находимся под защитой Франции. А это самая могущественная нация Европы. И французская армия находится совсем недалеко отсюда, в Милане.

– Этот Папа привлечет на свою сторону любого, кто может помочь ему объединить Италию под его властью. Он будет делать то же самое, что пытались сделать отец и сын Борджа. Он может оказаться не таким кровожадным, как Чезаре Борджа и его покойный отец, но это сути дела не меняет. Он будет делать то же самое, причем еще более целеустремленно и, возможно, с б ольшим успехом.

– И все-таки он не сможет одолеть французов!

– А я скажу тебе, что одолеет, если его поддержат. Он заключает пакты и союзы, с кем только может, с одной целью – изолировать врагов. А потом он меняет и перестраивает свои союзы, если находит целесообразным. Этой республике не устоять перед его напором. А когда это случится, кому нужна будет фреска, прославляющая демократический дух человека?

На это у меня не было ответа. Как любой другой гражданин Флоренции, я мог свободно болтать со своими сверстниками в цирюльнях или на улицах о самой разной чепухе, но запутанные лабиринты политики приводили меня в тупик.

– Неужели ты не видишь, насколько это опасно, Маттео? – спросил меня старый писец. – Флоренция хотела быть республикой, которая будет существовать вечно, да еще и надеялась, что остальные города последуют ее примеру. Но правители других городов не слишком радуются распространению таких идей.

– Но я думал, что король Франции и Папа – союзники… – пробормотал я без особой убежденности, потому что начал понимать, как часто великие державы манипулируют другими ради достижения своих целей; но я чувствовал, будто песок уходит у меня из-под ног, и мне нужно было хоть за что-то уцепиться.

– Они – союзники только до тех пор, пока им обоим это выгодно. Как только Папа завоюет достаточно земель, чтобы выстоять в одиночку, он тут же повернется против французов и выдворит их из Италии. И кто тогда окажет поддержку Флоренции? Эта храбрая республика окажется один на один с шакалами, готовыми ее сожрать.

– Но Флоренция помогла Папе. Ведь это флорентийские солдаты схватили того прихвостня Чезаре Борджа, Микелотто, и отправили в Ватикан, где его судили за убийство Вителоццо и других капитанов. Папа Юлий хорошо относится к Флорентийской республике.

– Он бы лучше относился к одному правителю, которого можно подкупить и укротить, чем к группе свободных людей, настроенных на демократию. Когда придет время распустить городской Совет, ваша фреска будет запрещена.

– Почему?

– Неужели ты думаешь, что, когда они вернутся и захватят власть, они захотят, чтобы в самом большом помещении во Флоренции оставалось напоминание об идеалах республики?

– Никто не посмеет уничтожить эту фреску!

Писец сошел с ума, если так думает. А может, он говорил все это только для того, что заставить меня вертеться, как рыба на крючке.

– Фреска маэстро да Винчи – это изумительное произведение искусства.

– Но, Маттео, как ты не понимаешь! Именно потому, что эта фреска – изумительное произведение искусства, она не может там оставаться. Ведь тогда со всех концов страны умные и образованные люди смогут приходить сюда и, глядя на нее, делать определенные выводы. Она будет распалять воображение и наводить на мысль об иных путях достижения счастливой жизни. Именно красота и сила этого произведения искусства и послужит причиной ее запрета. Они не дадут ее сохранить.

– Кто? – спросил я. – Кто эти «они», о которых ты все время говоришь с таким знанием дела? Кто придет и отнимет у нас нашу свободу?

Он взглянул на меня с удивлением:

– Как кто? Конечно, та семья, которая когда-то правила Флоренцией и которая скоро снова будет ею править. Медичи!