Текст книги "Забыть все"

Автор книги: Тэми Хоуг (Хоаг)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

– Вы были там? – спросил он.

– Я пришла в парк сразу же, как услышала о том, что произошло.

– О Боже, – произнес он.

– Пойду позвоню мистеру Ингланду, – сказала его жена. – Объясню, почему Томми не пришел на урок.

Она ушла и исчезла где-то в глубине дома, постукивая каблуками.

– Такого здесь еще не бывало, – заметил Питер.

Энн родилась и выросла в Оук-Нолле, городке с двадцатитысячным населением (двадцатитрехтысячным – когда молодежь, учащаяся в колледжах, навещала родителей). Это был небольшой, благоустроенный город примерно в двух часах езды от Лос-Анджелеса. Здесь размещался элитный частный колледж; городок населяли в основном хорошо образованные профессионалы, академики, художники. Преступления здешних мест – это мелкая торговля нар-котиками, воровство животных, вандализм, но не убийство, не мертвая женщина, закопанная в чаще.

– А известно, кто эта женщина? Известно, что с ней случилось? – спросил он.

– Я не знаю, – ответила Энн. – Не знаю, что думать.

Он вздохнул и покачал головой.

– Что ж, спасибо вам, мисс Наварре, за то, что привезли Томми домой. Мы очень ценим вашу заботу о детях.

– Если я чем-нибудь могу помочь, звоните, не стесняйтесь, – сказала Энн. – Мой номер телефона у вас есть.

Она наклонилась к Томми.

– К тебе это тоже относится, Томми. Ты можешь звонить мне в любое время, если тебе захочется поговорить о том, что произошло. Попытайся сегодня немного отдохнуть.

Универсальным средством от всех проблем у ее матери был отдых. Плохой день в школе? Отдохни. Бросил приятель? Отдохни. Умираешь от рака? Отдохни.

Теперь Энн знала: отдых не решает проблем. Просто это очень удобный совет, когда ничего другого не приходит на ум, и единственное, что можно делать, когда больше ничего не остается.

Сдавая назад с подъездной дорожки и поворачивая к дому, она надеялась, что Томми этот совет принесет куда больше пользы, чем ей.

Глава пятая

– Это третья жертва за два года.

– Вторая.

– Это у нас. Вторая была в соседнем округе; преступник тот же. Характер тот же, почерк тот же самый.

– Почерк? – переспросил Фрэнк Фарман. – Что за почерк? Может, он еще свой адрес и телефон оставил?

Детектив Тони Мендес сжал зубы в ожидании продолжения бичевания. Фарман, помощник шерифа, принадлежал к старой школе и до мозга костей ненавидел это новое поколение блюстителей правопорядка – молодое, образованное меньшинство, стремящееся воспользоваться всеми новшествами, которые только обещало будущее.

– Давай еще в хрустальный шар заглянем? – предложил Фарман. – И ходить никуда не надо.

– Хватит, Фрэнк.

Кэл Диксон, видный мужчина с седыми волосами, лет пятидесяти, в неизменной накрахмаленной рубашке и отутюженной форме, был шерифом округа уже три года. У него складывалась отличная карьера в ведомстве окружного шерифа Лос-Анджелеса до того, как он решил перебраться на север от города, в тихую гавань Оук-Нолла. Он заступил в должность с обещания внести в работу прогрессивные изменения. Ярким примером его устремлений стал Тони Мендес.

Мендесу было тридцать шесть, он был умен, предан своему делу и амбициозен. Он обеими руками ухватился за возможность посещать занятия в Национальной академии ФБР, одиннадцатинедельный курс для старшего и имеющего высшее образование личного состава правоохранительных органов – причем не только из США, а со всего мира. На занятиях изучали все – от преступлений на сексуальной почве до переговоров об освобождении заложников и криминальной психологии. Слушатели при выпуске получали не только повышенную квалификацию, но и ценные связи.

Диксон сделал ставку на Мендеса, послав его туда и рассчитывая использовать свое вложение не единожды. Мендес же был рад подтвердить правоту своего шефа.

– Почерк – то, как он совершил преступление, – сказал Мендес. – Характер – его собственная примочка, что-то, что не нужно для убийства, что он делает из своих собственных соображений.

Он указал на голову мертвой женщины, вокруг тела которой роились оперативные работники и криминалисты в поисках того, что может оказаться уликой.

– Глаза заклеены, рот заклеен, то есть «зла не вижу, зла не скажу». Ему не надо было делать этого, чтобы убить ее. Это его заводит.

– Очень интересно, – сказал Фарман. – Только как это поможет поймать подонка?

Это был не сарказм. Мендес знал, что в среде полицейских не слишком полагались на криминальное профилирование. Мендес посетил достаточно занятий, чтобы избавиться от скепсиса.

Они стояли в парке «Оуквудс». Солнце зашло. Октябрьский воздух был прозрачен и свеж. Территория вокруг могилы была освещена переносными лампами. Яркий свет делал всю сцену еще более сюрреалистичной.

Тело пролежало в земле недолго. Похоже, не больше одного дня. Если бы дольше, животные и насекомые нанесли бы ему значительные повреждения. Если бы не разрез на щеке и муравьи, сновавшие по ее лицу, могло бы показаться, что женщина мирно спит. Смерть – злой брат сна, подумал Мендес.

Он предполагал, что ее душили, пытали, насиловали. Как тех двух предыдущих жертв, которых обнаружили раньше.

Впервые он расследовал убийство Джули Паулсон восемнадцать месяцев назад, и до сих пор ничего не выяснилось. Жертву обнаружили в кемпинге в пяти милях от города, с заклеенными глазами и губами. На запястьях и лодыжках остались следы от веревки – одни более яркие, чем другие, что означало, что какое-то время ее где-то держали.

Девять месяцев спустя он разговаривал с детективами из соседнего округа, когда была найдена очередная жертва. Он видел фотографии трупа – тело значительно пострадало от воздействия внешней среды прежде, чем его обнаружили туристы. Оно было найдено неподалеку от туристской тропы. Губ почти не было, одного глаза тоже. Другой глаз заклеен. Подъязычная кость сломана, значит, жертву задушили.

– Других не закапывали, – заметил Диксон. – И не выставляли напоказ, как эту.

Голова жертвы лежала на земле, и под нее был подложен камень размером с горбушку хлеба. Ее выставили на обозрение явно с целью вызвать шок. В этом было что-то новое: тело бросили в людном месте, поодаль от пешеходной тропы, но определенно с расчетом на скорое обнаружение.

– Это рискованно, – сказал Мендес. – Может, он хочет привлечь наше внимание? По-моему, мы имеем дело с серийным убийцей.

Диксон шагнул к нему, нахмурившись.

– Чтобы я больше не слышал от тебя этих слов вне стен офиса.

– Но это третья жертва. У меня теперь есть связи с Квонтико.

– Ну да, этого нам как раз и не хватало, – встрял Фарман. – Фэбээровца, болтающегося тут, как дерьмо в проруби. Да кого волнует, если этот отморозок писался в штаны до десяти лет? Что нам это даст? Пришлют какого-нибудь выскочку, у которого одно желание – засветить свою рожу на телике и говорить, какой он гений, а мы – кучка деревенских лопухов.

Диксон искоса бросил взгляд на толпу, все еще стоявшую за желтой лентой, ограждавшей место преступления.

– Ни слова про то, что это убийство связано с другими. Ни слова про заклеенные глаза и рот. Не произносить буквы ФБР.

Мендес чувствовал, что слово «но» застряло у него в горле, как куриная кость.

– Я отправлю тело в Лос-Анджелес, – сообщил Диксон, не сводя своих колючих голубых глаз с жертвы. – Нам нужен коронер, который работает ночами.

– У них там трупы уже друг на друге лежат, – сказал Фарман.

– Я поговорю кое с кем. Они займутся нами в первую очередь.

– Шериф, этот парень убил троих, потому убьет и четверых, пятерых, шестерых, – сказал Мендес, стараясь говорить негромко. – Скольких убил Банди? [6]6
  Американский серийный убийца.


[Закрыть]Он заявил, что тридцать. Некоторые полагают, что около сотни. Нам что, ждать, пока умрет еще одна женщина, чтобы…

– Не зли меня, детектив, – предупредил его Диксон. – Первое, что мы должны сделать, – установить, что это за женщина. У нее есть родители?

Мендес закрыл рот и подумал о том, что сказал шеф. Сегодня какая-нибудь семья обнаружит, что их дочь не вернулась домой. Даже когда они поймут, что она пропала, у них останется надежда, что ее найдут. Они будут мучаться неизвестностью. Через день, два или десять – когда этот труп будет идентифицирован и ему дадут имя – их надежда превратится в отчаяние. С неопределенностью будет покончено, ее заменит холодный, как могильный камень, факт: кто-то забрал у них ее жизнь, зверски и безжалостно.

И этот кто-то все еще на свободе, и очень возможно – в поисках новой жертвы.

Глава шестая

– Зачем мы это смотрим? Ты же знаешь, я ненавижу десятичасовые новости. Единственные люди, которые считают, что новости в десять часов стоит смотреть, живут в Канзасе, потому что им надо ложиться в половине одиннадцатого, чтобы встать на рассвете и наблюдать, как растет кукуруза.

Энн отреагировала на жалобы своего отца, нажав кнопку пульта и сделав звук телевизора погромче. Новости шли по местному телеканалу, репортеры, видимо, только-только окончили двухгодичный колледж, а ведущая – вернувшаяся на проторенную дорожку пациентка «Клиники Бетти Форд». [7]7
  Клиника, специализирующаяся на лечении алкоголизма.


[Закрыть]Главной новостью было обнаружение трупа в парке.

Очки у репортера перекосились, а пиджак был ему настолько велик, будто он одолжил его у кого-то из своих родственников более крупного телосложения. Он стоял рядом с указателем на парк «Оуквудс» и смотрел в камеру с боку из-за неудачно размещенного света. Без сомнения, это значительное событие для паренька, который обычно освещал собрания городского или школьного попечительского совета.

«Труп мертвой женщины был обнаружен сегодня днем детьми, игравшими в парке „Оуквудс“».

Отец Энн, профессор английского языка, вскрикнул так, будто его ранили.

– Тупица! – возопил он. – Разве может быть труп живой женщины? Идиот!

– Тихо! – шикнула Энн. – Речь об убийстве, тут не до грамматики.

– Никто не говорил, что это убийство.

– Это убийство.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все. – Она прибавила звук.

«Жертва не опознана. Причина смерти пока не ясна».

– Пока не ясна!

– Я тебя убью, – проговорила Энн.

– Давай, – отозвался отец. – И тогда этот олух скажет, что мой мертвый труп нашли убитым.

– Хорошо хоть, у него есть возможность все рассказать, – пробормотала Энн себе под нос. Она еще раз нажала кнопку громкости, когда начал говорить Кэл Диксон.

Диксон огласил основные факты. Жертва – женщина предположительно двадцати девяти – тридцати лет. Никаких документов рядом с трупом не обнаружено. Неизвестно, сколько времени она уже мертва. Будет проведено вскрытие, и он сможет сказать больше, когда получит результаты.

Да, видимо, это убийство.

Шериф отошел, чтобы поговорить с Фрэнком Фарманом и симпатичным латиноамериканцем в слаксах и пиджаке. Детектив, решила Энн.

Новости прервались, пошла реклама матрасов, где продавец что-то кричал, как ненормальный. Если бы телефон не стоял рядом, Энн не услышала бы звонка. Она сняла трубку и сморщилась, когда оттуда донесся громкий женский голос:

– Ваш телевизор слишком громко работает! Люди пытаются заснуть!

Энн нажала кнопку отключения звука.

– Извините, миссис Айвер. Вы знаете, мой отец плохо слышит.

Ее отец бросил на нее недовольный взгляд, хотя и сидел в другом конце комнаты в своем мягком кресле.

– Прости, Джудит! Мы смотрим новости об этом убийстве. Тебе бы следовало закрывать окна и двери. Если хочешь, я могу прийти проверить целостность твоего имущества.

Со своим кислородным баллоном он бы дотащился не быстрее, чем на Луну. Энн отняла трубку от уха и вытянула руку, в которой ее держала:

– Спасибо, Дик! Ты так добр! – крикнула Джудит Айвер. – Но ко мне тут племянник приехал.

– Хорошо, – отозвался отец Энн. – Спокойной ночи, Джудит! Ее племянник, – брезгливо сказал он, когда Энн положила трубку. – Этот испорченный юнец. Он перережет ей горло однажды, когда она будет спать и видеть сны о том, что он стал кем-то стоящим. Глупая корова.

Две противоположности жили в Дике Наварре: обходительный очаровательный джентльмен снаружи и язвительный старый эгоист изнутри. Если бы Энн описала своего отца его знакомым, они бы подумали, что у нее психическое расстройство.

Девушка поднялась и отдала пульт ему.

– Я иду спать, – сказала она, закрывая окно гостиной от вечерней прохлады и миссис Айвер. – Ты принимал таблетки?

Он не смотрел на нее.

– Я их раньше выпил.

– Да ну? Даже те, на которых написано «принимать перед сном»?

– Человеческое тело не знает, который час.

– Ну конечно. А напомни-ка мне, какой медицинский колледж ты посещал?

– Прибереги свой сарказм, юная леди. Я в курсе последних новостей из мира медицины.

Энн закатила глаза, выходя из комнаты, и направилась в кухню, чтобы принести последнюю на сегодня порцию лекарств. Таблетки для сердца, для кровяного давления, от отеков, от артрита, для почек и артерий.

«Я в курсе последних новостей из мира медицины». Какая чушь! В семьдесят девять лет ее отец проводил время со своими дружками по гольфу в спорах о политике. Если бы они принялись обсуждать мигрантов-рабочих на фермах, он бы заявил, что в курсе последних изменений в миграционном законодательстве.

Энн никогда не покупалась на его вранье. Ни в пять лет, ни в двадцать пять. Она видела его насквозь – его самовлюбленную, нарциссическую натуру. Он знал это, поэтому ненавидел дочь.

Они не любили друг друга. Даже симпатий между ними не было. И не притворялись – разве только на публике, да и то неохотно, по крайней мере, Энн. Дик, непревзойденный актер, заставлял буквально всех и каждого в городе верить, что она – просто зеница его ока.

Также он обращался и с ее матерью – превозносил на людях и ни во что не ставил дома. Но по каким-то неведомым Энн причинам, несмотря на его измены, ее мать беззаветно любила мужа до самой своей смерти, случившейся три года и семь месяцев назад.

Мэрилин Наварре сорока шести лет не выстояла в короткой ожесточенной схватке с раком поджелудочной железы – такую иронию судьбы Энн никогда не могла понять. Здоровье ее отца уже много лет давало сбои, но он пережил инфаркт, две открытые операции на сердце и апоплексический удар. Его ранило во время корейской войны; он выкарабкался после страшной аварии в семьдесят девятом.

Он страдал от сердечной недостаточности и еще от полудюжины других болячек, которые могли убить его; просто он был слишком одноклеточным, чтобы умереть. Его жена, будучи моложе мужа почти на тридцать лет, узнав свой диагноз, прожила только четыре месяца.

Энн иногда проклинала мать за это. Делала она так и теперь, когда поднималась по лестнице в свою комнату.

Как ты могла так поступить со мной? Как ты могла оставить меня с ним? Ты так нужна мне.

Мама всегда была ее вдохновителем, голосом разума, лучшим другом. Она бы сказала, что сейчас Энн ведет себя эгоистично, но, как и любой брошенный ребенок, Энн не обратила бы на это внимания. Когда никто больше любить не хотел, оставалось любить себя самой.

По просьбе умиравшей матери она бросила аспирантуру и вернулась домой, чтобы заботиться об отце. Вместо того чтобы получить степень доктора наук и стать детским психологом, она стала работать учительницей пятого класса в школе Оук-Нолла.

И вот трое ее учеников обнаружили жертву убийства.

Она свернула у торшера, и тут ее поразила мысль: их должно быть четверо.

Куда бы ни шел Дэннис Фарман, Коди Роч всегда был рядом. Энн совсем забыла о нем в суете и хаосе происходящего. Ее захлестнуло чувство вины. Бедный Коди, о нем всегда вспоминают в последнюю очередь. Но она не видела его в парке. Может, его там и не было. Может, его подвезли домой из школы.

Все дети сейчас уже должны быть в постели, спать и видеть сны. Что они увидят, закрыв глаза, – лицо мертвой женщины?

Энн подошла к окну и стала смотреть на ночь и свет в других домах. Что бы она увидела, взглянув в окно Фарманов? Фрэнк Фарман, наверное, до сих пор на месте преступления, с шерифом. Будет ли мать Дэнниса слушать его эмоциональный рассказ о том, что случилось?

Шэрон Фарман поразила Энн – настолько насыщенной была ее жизнь в профессиональном и в бытовом отношении. Будучи замужем за Фрэнком Фарманом, она работала и растила детей. Хотя, судя по деструктивному поведению Дэнниса в школе, Энн пришла к выводу, что его мать упорно игнорировала ребенка в надежде, что он вырастет и однажды уйдет.

Она легко могла представить Вэнди Морган и ее мать, Сару, лежащих вместе в постели с зажженным светом. Морганы представляли собой такую образцово-показательную семью, какую можно увидеть только в сериалах. Мать Вэнди преподавала изобразительное искусство на государственных курсах. Ее отец, Стив, был адвокатом, и все свободное время посвящал защите в суде неимущих семей.

Живущий внутри Энн ребенок завидовал семейному укладу Вэнди. Ее собственное детство прошло в одиночестве, на обочине взаимоотношений ее родителей, за наблюдением хронической дисфункции ее семьи.

С какой бы теплотой и любовью мать к ней ни относилась, Энн всегда знала, что она для нее на втором месте после отца. Даже теперь. Даже при смерти мать заботилась об удовлетворении нужд своего мужа в ущерб потребностям ребенка. Ее мать была бы шокирована таким открытием, но это никогда не приходило ей в голову, а Энн никогда не говорила ей об этом.

Энн всегда была тихим ребенком, наблюдателем. Она впитывала происходящее вокруг, обдумывала, а выводы приберегала для себя.

Те же самые качества она заметила и в Томми Крейне. Он стремился оставаться в стороне от остальных, оценивая их настроение и поступки и действуя сообразно. Из всех детей, которые обнаружили труп, он был самым чувствительным и мог пострадать от увиденного больше остальных. Хотя и не стал ни с кем делиться.

Если бы Энн могла заглянуть в дом Крейнов, что бы она увидела там? Что Томми смотрит и слушает, как его мать проводит вечера, организовывая по телефону для него встречи с врачами и психотерапевтами? Стал бы его отец слушать о той травме, которую он получил, и отвечать теплом и готовностью помочь? Или же Томми так бы и продолжал отправляться в постель по расписанию, не доставляя никому никаких хлопот, предоставленный сам себе и своим скрытым эмоциям?

У Энн защемило сердце, когда она смотрела в ночь, на окна других домов, которые гасли одно за другим. Долгий день остался позади, но для Томми, Вэнди и Дэнниса он стал началом сурового испытания.

Глава седьмая

Томми сидел один на верхней ступеньке лестницы и прислушивался. Он давно должен быть в постели. Он принял ванну, как делал каждый вечер всю свою жизнь. Надел пижаму, почистил зубы под присмотром отца. Мать дала ему его лекарство от аллергии, чтобы он скорее бы заснул. Он сделал вид, что выпил его.

Томми не хотел спать. Если бы он уснул, то точно увидел бы мертвую женщину, и в его сне она бы точно открыла глаза и заговорила с ним. Или бы открыла рот, и из него бы полезли змеи. Или черви. Или крысы. Он не знал, захочет ли вообще когда-нибудь спать.

Но и спуститься вниз он не осмеливался. Во-первых, мать очень рассердится, потому что уже двадцать семь минут он должен быть в постели. Нарушать расписание неправильно. Во-вторых, потому что она очень громко разговаривала с его отцом – о нем, о Томми.

Что ей делать? Что ей говорить, если кто-нибудь спросит у нее, что случилось? Люди скажут, что она должна была забрать его из школы, и решат, что она плохая мать.

Его отец пытался ее успокоить, говорил, что она ведет себя нелепо.

Томми съежился. Отец сделал неверный ход. Он должен был вести себя по-другому. Потому что теперь звук голоса его матери дошел до предельных высот. Он не видел ее из своего укрытия в темноте около лестницы, но представлял выражение лица. Глаза едва не вылезают из орбит, лицо красное, на лбу отчаянно пульсирует вена.

Глаза Томми наполнились слезами, он прижался к стене и обхватил себя руками, представив, что это его обнимает отец и говорит, что все будет в порядке и ему нечего бояться. Вот как должно было быть и чего он хотел. Но этого не случилось.

Теперь его мать жаловалась, что его придется вести к психиатру, и как ей будет стыдно.

– Простите меня, – шептал Томми. – Простите меня…

Иногда он доставлял много хлопот. Хотя и невольно. Он не хотел падать на мертвую женщину.

Очень тихо он поднялся и побрел назад в свою комнату, а там залез под кровать и достал оттуда своего мишку, которого к этому возрасту должен был давно позабыть. Над ним бы стали смеяться и называть его девчонкой или похуже, если бы кто-нибудь узнал, что он до сих пор с ним спит. Но сегодня ему было все равно.

Сегодня, когда его родители продолжали ссориться внизу, а образ мертвой женщины застрял в его голове, ему было одиноко и очень страшно.

Сегодня была ночь для мишки.

Вэнди прижалась к матери, слушая, как она поет песню.

– Тише, деточка, не плачь, мама песенку споет…

Песня была нелепая, но Вэнди не протестовала. Ее мама пела эту песню всю ее жизнь, когда ей было плохо или она боялась темноты. Хотя ей и не нравилась эта глупая песня, ей нравилось слушать мамин голос. Так она чувствовала, что ее любят и защищают.

Они свернулись калачиком вместе, лежа в постели, в ее красивой светлой спаленке с мягкими игрушками и куклами. Свет был мягким и теплым. События дня, казалось, остались далеко позади, будто страшная история, которую она однажды читала, но уже почти забыла.

Конечно, она не забыла. Нет. Просто не хотела думать об этом, вот и все. Не сейчас.

Ей было интересно, думает ли об этом Томми.

– Ты останешься со мной сегодня? – спросила она, глядя на мать. Она задала этот вопрос в тысячный раз. Просто ей хотелось слышать ответ снова и снова.

– На всю ночь, детка.

Вэнди вздохнула.

– Вот бы папа был здесь…

Мать помедлила с ответом.

– Он в Сакраменто, по делам, – сказала она наконец.

– Я знаю, – ответила Вэнди. Они обсуждали это уже миллион раз. – Но мне все равно хочется, чтобы он был здесь.

– Мне тоже, детка, – прошептала мать, крепко обняв ее. – Мне тоже.

Было поздно, когда Дэннис услышал, как домой вернулся отец. Его глупые сестры уже спали, а мать еще не ложилась. Она сидела за столом в кухне, курила и смотрела телевизор. Отец сейчас потребует ужин, несмотря на то, что уже полночь, а она разогреет ему и подаст, потому что это ее обязанность.

Дэннис стремглав бросился вниз по лестнице, влетел в кухню, схватился за спинку стула и остановился, едва не поскользнувшись.

– Пап! Пап! А вы вырыли мертвую женщину?

– Дэннис! – всплеснула руками мать. – Ты же должен быть в постели! У твоего отца был тяжелый день на работе.

Дэннис закатил глаза. Его мать такая глупая. Его отец всегда так говорит.

– Да, вырыли, – устало ответил отец, доставая из холодильника пиво и открывая крышку за кольцо.

– А она сгнила? А скелет уже видно? Или ее раскромсали топором?

– Дэннис! – снова воскликнула мать, на сей раз громче, чем в предыдущий.

Он проигнорировал ее, не спуская глаз с отца. Его форма была слегка помята, но не грязная. А была бы грязная, если бы он откапывал тело сам. Он, наверное, только давал указания. Он ведь слишком большой человек, чтобы копать самому, – не стал бы, даже если бы и хотел.

Дэннис обязательно помог бы отцу, если бы ему позволили остаться. Но отец потерял терпение, потому что он все время мешался под ногами, и велел ему отправляться домой.

Дэннис ужасно разозлился из-за этого, но, с другой стороны, он поехал домой на полицейской машине, а это было круто. Отец не разрешал ему ездить на служебной машине – чтобы он там не устроил бедлам, – так он отвечал те две тысячи раз, что Дэннис просил пустить его поиграть в отцовской машине. Когда Дэннис попросил в две тысячи первый раз, отец потерял терпение. Больше Дэннис не просил.

– Нет, – ответил отец, вытряхивая пару таблеток экседрина из пузырька на столешнице. – Мы погрузили ее в катафалк и отправили в морг.

Мать Дэнниса суетилась, бегая между холодильником и плитой и бормоча что-то себе под нос, торопясь разогреть свиные отбивные. Отец взял дымящуюся сигарету, которую мать оставила в пепельнице, и затянулся. По телевизору какой-то человек краской из баллончика закрашивал себе лысину.

– Мендес собирается звонить в ФБР, – сказал отец, не обращаясь ни к кому конкретно. – Полудурок.

Мать промолчала.

– А почему в ФБР не нужно, пап? – спросил Дэннис.

– Потому что они кучка полудурков – такие же, как Мендес.

– А он – полудурок-латинос! – провозгласил Дэннис, гордясь своим остроумием.

Отец строго на него посмотрел.

– Следи за языком.

Мать набросилась следом:

– Отправляйся спать, Дэннис!

Со своими выпученными глазами она напоминала персонажа мультфильма, которого другой персонаж взял за шею и принялся душить.

Тут к ней повернулся его отец.

– Ты приготовишь наконец еду? Я голоден!

– А я что делаю?!

Он смотрел на нее так, словно только заметил, что она здесь. Его лицо выражало отвращение.

– Не могла ничего получше напялить?

Мать Дэнниса схватилась за ворот старого синего халата и смяла его.

– Полночь на дворе. Мне что, надо было надеть платье и накраситься?

– Я весь день торчу на трупе, а ты хочешь, чтобы я, придя домой, смотрел на это?!

Мать подняла руку и убрала с лица прядь свалявшихся волос, заправив ее за ухо.

– Ну извините, что не соответствую вашим высоким требованиям!

Отец выругался себе под нос.

– Ты что, пила?

– Нет! – в ужасе воскликнула она. – Еще чего!

Она схватила с плиты сковородку, кинула кусок мяса на тарелку и разве что не швырнула ее на стол.

– Жри свой чертов ужин!

Отец побагровел.

Мать побледнела.

Дэннис повернулся и побежал к лестнице. Остановившись на полпути, он сел, взявшись руками за балясины, словно был за решеткой. Кухню отсюда почти не было видно, но ему и не требовалось. Скрипнул стул и грохнул, опрокинувшись. Сковородка звякнула о плиту. Разбилось что-то стеклянное.

– Жрать свой чертов ужин?!

– Прости, Фрэнк. Уже поздно. Я устала…

– Это ты, значит, устала? Я вкалываю всю ночь! Потом прихожу домой, и все, чего я прошу, – всего лишь ужин. Неужели это так трудно?

Мать начала плакать:

– Прости!

Наступила тишина, которая испугала Дэнниса больше, чем скандал. Он подпрыгнул от неожиданности, когда из кухни вдруг появился отец, черный, как туча, руки в бока. Он поднял голову и посмотрел прямо на Дэнниса.

– Чего вытаращился?

Дэннис повернулся и побежал по лестнице, дважды споткнувшись, потому что пытался бежать быстрее, чем его несли ноги. Вбежав в свою комнату, он залез в шкаф, захлопнул за собой дверь и накрылся грязной одеждой.

Он долго лежал там, стараясь дышать не слишком громко, чтобы сквозь звук колотящегося сердца, отдававший в висках, расслышать шаги и приготовиться к тому, как распахнется дверь. Но минуты шли одна за другой, и ничего не происходило. Прошла еще минута… затем еще… а потом он заснул.