Текст книги "Город, в котором..."

Автор книги: Татьяна Набатникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

А у мальчика в ее палате, похоже, острый аппендицит, срочно нужно показать хирургу. В хирургию она не дозвонилась, не отвечала ни ординаторская, ни постовая сестра, и Полина отправилась туда сама – найдет сейчас дежурного хирурга, где там они попрятались все праздновать, и молча встанет на пороге немым укором. (Так все примерные люди злятся на непримерных.)

И она шла по коридору, когда что-то резко остановило ее у открытой двери палаты. На койке у входа лежал… Юра. Он спал. Культи его укороченных рук, забинтованные, покоились поверх одеяла.

Она стояла и смотрела. Приоткрылась даль судьбы, обозначилось, что там, в конце. Ну что ж, они отыграли свои игры, отзагорали в лесу краденые часы, отобижались, отпрезирались – и прочая чепуха отношений. Вот он лежит – искалеченный, и ясно, что никому не нужный, а у нее на пальце его кольцо с синим камнем, и она врач. И это все, что она есть, – ВРАЧ. В счастье праздников она отверилась. И больше, чем кто-либо, годится для того, чтобы стоять сейчас над ним и ждать, когда он откроет глаза, – и принять его взгляд, как ребенка на руки. Нет, недаром кто-то привел ее сюда, в самый канун Нового года, на порог этой палаты, недаром дверь ее оказалась открытой – чтоб ей увидеть.

Призвали – не дезертируешь. Ведь призвавший – не военком.

Юра открыл глаза и вздрогнул. Теперь настала очередь его смятению. Понеслось по лицу, замелькало. Первое – позор: о н а  у в и д е л а. Надежда: может, все-таки не увидела? Может, ОНИ под одеялом? Быстрый проверочный взгляд – увы, они наверху. Значит, видела. И, как щитом, вместо одеяла теперь, закрыться – равнодушием. В нем – как в прохладе тенистого дерева в жаркий день, в нем хорошо. Глаза мигом подернулись тусклой тенью забвения: ему все равно.

Полина подалась к нему, шагнула – как на выручку поскользнувшемуся: подхватить на лету, не дать упасть в эту яму забвения.

Наклонилась. Поцеловала в щеку.

– Ты куришь! – удивилась. Ничего не нашла сказать лучше. Впрочем, ничего лучше и не надо было.

– Придется теперь бросить, – сказал он хрипловатым, не прочищенным со сна голосом и виновато улыбнулся: – Нечем. – И добавил жалкое признание: – Я ведь еще и пью.

– Я вижу, – быстро ответила Полина, отбрасывая это как лишнее.

– Как ты видишь? – забеспокоился.

– В лице есть, – торопясь объяснила она. Она спешила, как будто срочно нужно было решать главное, не медлить, и некогда отвлекаться по пустякам. Как будто корабль тонул.

Он тоже стал чуткий от беды, понимание обострилось, и теперь и он мог обходиться без слов. Все взяли на себя глаза.

– Ноги тоже… – добавил. – Ступни.

– Не выдержал крепости отечественных напитков? – ласково, как журят детей, которых еще не наступил возраст ругать всерьез.

– И крепости отечественного мороза…

Улыбнулся. Ну, ничего.

– Теперь всего попробуешь, – просто сказала Полина. – Но как-нибудь мы с тобой все это одолеем.

Юра отвел глаза – так стесняются получать подарок.

– Мне хирурга надо найти: мальчику в отделении плохо.

– Иди ищи, – отпустил Юра.

Она обернулась:

– Знаешь, когда мне уж совсем плохо, я представляю себя лежащей на спине, а над своим лицом сверху – два метра земли. И когда я себе это представлю, сразу все что ни есть опрокидывается в радость. Ведь даже горе – это признак жизни.

Юра с усилием улыбнулся, но сквозь улыбку – укоризна: мол, спасибо за утешение, но что ты можешь понимать, о утешающая!

Ничего, теперь он не один. Я с тобой, ничего.

Хирург и постовая сестра оказались около тяжелого больного. Новогодним спиртным от них и не собиралось пахнуть.

Диагноз Полины подтвердился, и мальчик с аппендицитом отправился на стол, а в самый Новый год Полина опять была в палате. И они встретили этот Новый год.

Потом Полина виделась с Ритой.

«Практически мы с ним давно уже не живем». (То есть, Рита, ты его бросаешь.)

«Конечно, при таких обстоятельствах я могла бы все восстановить и остаться с ним, но он сам не захочет! Не верите – спросите его».

Косметические речи. Все сквозь них видно.

– В дом инвалидов его собираетесь устраивать? – впрямую спросила Полина.

– Последние ночи так он вообще не ночевал дома.

– Ладно, будем считать, что все выяснили.

– Я вызвала его мать. Она вот-вот должна приехать. Пусть она и решает.

– У него есть мать? – удивилась Полина.

– А что тут особенного?

– Ну, матери в нем как-то не угадывалось. «Бедность участия»… Впрочем, это мелочи.

Мать приехала и увезла Юру к себе. «Пусть дома побудет».

Ну, пусть побудет недолго.

Дома, в родном Юрином городке, отыскалась его старая подружка. С детства соседствовали. Теперь подружка гнала самогон, чем-то приторговывала, что-то приворовывала, вертела на одном месте семь дыр, жила весело и беспечно, и прибрала Юру к себе в компаньоны.

Она за рулем его машины, он рядом для душевного сотрудничества.

Ездили в таежные деревни, скупали там по дешевке кедровые орехи и везли в большой город на базар. Подружка бойко торговала, Юра помогал.

Не дождавшись, Полина поехала за ним – забрать.

Но обнаружилось, что забирать ей некого. Юры – прежнего – не было больше. Он встретил Полину как дорогую гостью, радостно представил ей свою подружку-компаньонку и очень веселился за столом (они втроем и мутная бутыль с наипервейшей под это дело закуской!), рассказывая, как они однажды позабыли всю выручку на прилавке магазина и уехали, а когда вернулись – конечно же не удалось доказать, что кошелек с деньгами вообще существовал. Юра хихикал, курил «Приму», зажимая сигарету разрезом клешни, и Полина могла поручиться, что ОН НЕ ПОМНИТ, КТО ОНА ЕМУ. Вообще не помнит, кто она, да и не затрудняется вспоминать. Приехала, лицо вроде знакомое – ну и ладно, какая разница, посидим, выпьем, поговорим…

Полина увидела, что он и себя вполне забыл – прежнего, давнишнего; и ему, видимо, казалось, что таким, как сейчас, он был от века. И бесполезно сейчас внушать ему, что был когда-то Юра-лыжник, Юра-студент, Юра-энергетик. Все это, возможно, и теплилось в его памяти, но лишь как забытый сон, – и, может быть, его сознание обладало большей правотой, чем сознание Полины. И она подивилась тому, сколь мудро природа руководит своими созданиями.

Юрина подружка хихикала ему в лад, было у них достигнуто полное согласие. Богатства им жалкий их промысел не добавлял, выручка если не терялась, то дружно и шумно пропивалась, и нищенствовать весело и беспечно было их счастьем. Наверное, они ссорились и дрались по пьянке, и эти отношения успешно заменяли им любовь, они мирились и дружно возобновляли усилия по наживанию богатства, с азартом затевали новое предприятие, опять терпели провал – а может быть, это действительно и была любовь. И шум их ссор достойно вплетается в могучий хор жизни, где слаженно, как волосок к волоску в косе, присоединяются к ним и другие голоса. И держать свою ноту в этом хоре – не есть ли это существо человека?

Наевшись, напившись, Юра с подружкой вразнобой заснули, забыв про Полину, а она тихонько оделась, вскинула на плечо свою сумку и пошагала к автобусной остановке. Было еще не поздно.

ИНКОГНИТО
Повесть

Мимо дворовой хоккейной коробки пролегает кратчайший путь от автобусной остановки к универсаму – столбовая дорога микрорайонной цивилизации. Витька не упускает ее из виду.

– Ну скоро ты? – покрикивает. – В кино опоздаем!

Пинком, руки в карманах, проверяет на крепость доски ограждения хоккейной коробки. Ничего, крепкие доски.

На траве расстелена промасленная тряпка под гайки, Олег чинит мотоцикл.

– А мы что, собрались в кино? – это он не удивляется, это он восхищен: после разлуки в целый учебный год он еще не успел привыкнуть к Витьке, к его маске безалаберного шумного бездельника, которую тот выработал себе, похоже, на всю жизнь. Умный парень, безошибочная точка поведения: никто не обидится, никто не позавидует – центр безопасности.

– Любаша собиралась, – объяснил. – Ну, а куда Любаша, туда и я! – и сам же первый снабдил себя издевкой.

Вот-вот, высмеять его невозможно, он заранее высмеял себя сам – в ослабленной дозе, по принципу детской прививки. Неуязвим.

– О! Поздравляю! – Олег даже привстал на ноги, чтобы хлопнуть Витьку по плечу. Он заметил краем глаза: солнце в закате, лето в зените – но не стал этому радоваться, потому что в шестнадцать лет все это кажется врожденными свойствами жизни: закат солнца, зенит лета, зелень травы, здоровье тела и всесилие умных рук. – Любаша – это такая пухленькая, да? Что-то я за зиму подзабыл народ. Такая, все улыбается, застенчивая?

– Любаша – она Любаша и есть: пухленькая, мякенькая… – от одних этих слов получая удовольствие, Витька засмеялся. – А тебе почаще надо появляться. Мог бы и на зимние каникулы приехать.

– Зимой стимула нет – что мне тут без мотоцикла?

– Значит, надо завести стимул!

– Считаешь, пора?.. – рассеянно отозвался Олег: что-то у него там застопорилось с его свинчиванием-развинчиванием.

Шли по караванному торговому пути три девушки, говорили между собой: глядите, вон Витька в хоккейной коробке торчит.

И Витька их тоже заметил и, бросив Олегу не глядя: – Вон три стимула топают. Пардон, два: Любашу, чур, не трогать! – потрусил им наперерез: – Девушки, привет! Смотрите, кто приехал! Встань, дубина, поприветствуй девушек!

Олег выпрямился, вытирая руки, улыбкой показывая девушкам, что он их товарищ по несчастью: с Витькой приходится иметь дело. Сказал «привет», постоял и отправился в гараж за недостающими винтиками. Растерянным взглядом проводила его одна из них, Натали. Оглянулась на подруг, как бы спрашивая: что это? Но по их лицам не было заметно никакого происшествия. Витька, не всерьез обнимая Любашу, влек ее в сторонку и что-то нашептывал, а Зоя, вздохнув, приготовилась терпеливо ждать, когда же они смогут продолжить путь. Шли они в кино.

Натали опять повернула лицо к гаражу: появится Олег и, может, по нему она поймет, что так ошеломило ее посреди привычной жизни.

Олега она знала и раньше, он гостил у сестры и все лето гонял на мотоцикле.

Вот он возник из темного проема гаража, роясь на ходу в жестянке, споткнулся рваной сандалией, чуть поморщился: больно босому пальцу; ничего на нем, кроме старых джинсов, но наготы тоже нет – защищен загаром; мускулы под гладкой кожей притаились, как львята в игре; и даже впадина пупка над пуговицей джинсов – не нагота, деталь в упругом панцире доспехов.

Впрочем, все вполне обычно. Не это же ее так поразило! Но что?

Он заметил ее недоуменный взгляд, приподнял брови, что? А она сама не знала что, она сама хотела бы это знать. И только Зоя, глядя на эту немую сцену со стороны, все сразу поняла, и ей стало почему-то обидно, почему-то больно, так что она круто повернулась и отправилась одна, куда они шли втроем, усмешка на лице: как будто она не то предвидела несправедливость судьбы, не то уже привыкла к ней, не то сама ее хотела.

– Наташ, что? – спросил Олег.

Она очнулась, бросилась вдогонку Зое.

Олег пожал плечами, посмеиваясь над этой странностью, продолжил было свой целеустремленный путь к мотоциклу, но вдруг тоже остановился и ошеломленно посмотрел вслед девочкам.

То есть, свершилось. То, чего все они, подросши, ждут, а достается далеко не всем, и кому не досталось, принимают за ЭТО уж то, что есть.

Но тут – досталось. Свалилось с неба, уж судьба не поскупилась.

Любаша мягко вывернулась из Витькиных лап и неловкой девчачьей побежкой пустилась за подругами.

– Так мы сейчас придем! – крикнул вдогонку Витька.

Насвистывая, он вернулся к мотоциклу:

– Ну так что?

Олег развел руками: мотору еще далеко до готовности.

– Ну черт с ними, тогда не пойдем.

– Ты же обещал!

Витька небрежно махнул рукой:

– А-а!.. – Он присел на корточки, воздвиг поперечную складку на лбу, пытаясь проникнуться толком дела. – Научил бы хоть ездить, что ли.

– Ты это каждое лето говоришь, – Олег не упрекает, он добродушно посмеивается. Тоже принцип безопасности: не суди – не наживешь врагов. А друзей?..

Витька вдруг разозлился:

– А вот возьму да научусь!

– Да ради бога, мне не жалко!

– Но ты же не веришь, что я научусь!

– С чего ты взял? – Олег только веселится от Витькиной злости.

– Ну давай, давай, объясни мне, какое я трепло и бездельник!

– Это ты сам себе объясняй, если охота. А мне оно как-то… Слушай, а Натали… – он помедлил, – она… что?

Витька без лишнего самолюбия забыл обиды и засмеялся:

– Что? Ну? Что?

– Да нет, я вообще, – Олег смутился. – Изменилась немножко…

– Ты, кажется, хотел спросить, есть ли у нее кто? – обличал Витька.

– Ну, хотя бы так.

– А если и есть, что, долго отодвинуть?

– Хорошо, – обозначил Олег начало координат. Тема большая, и надо расчертить поле и выяснить расстановку сил. – Ну, а как она, вообще? Почему, например, ты, вот лично ты, выбрал Любашу, а не ее, скажем, или не Зою? Кстати, Зоя, по-моему, человек, а?

– Человек, человек, – отмахнулся Витька. – Видишь ли, с Натали у нас отношения другие. Я ловко пристроился сидеть с ней за одной партой. Девочка старается, ей поступать. Ну, а я довольствуюсь тем, что спишу. Я не гордый. Но при таком раскладе, сам понимаешь, не то. Союз неравный. Не по Сеньке шапка.

– А ей-то с тебя какой прок?

– Смеешься, мы же с ней смертельные подружки. Опять же, ухажеров отпугиваю. Чтоб не создавали давку.

Мотор готов, Олег собрал инструменты, протер до блеска выхлопные трубы и радиаторы цилиндров, солнце завалилось за край земли, продрогшая кожа Олега пошла пупырышками.

Мимо спешил, запыхавшись, Майор. Казалось, не шагает – катится: косолапая поступь. Майор – потому что собирается в военное училище, и ему невдомек, что над этим смеются; он как-то не успел заметить, когда это слово стало смешным. Впрочем, безобидный парень.

– Майорчик, стоп! – окликнул Витька. – Ты куда шкандыбаешь?

– О, Олег приехал! – заулыбался Майор. – Здорово, Олег! – Рукопожатие. – А Натали не видели?

– Вот он Сенька, поглядите, выбрал себе шапку! – принялся издеваться Витька. – Не жмет, Майорчик, в боках?

Майор не обидчив, он добродушно отражает нападение:

– А в чем, собственно, дело? По какому пункту, скажи, я не соответствую, а? Может, я дурак? Или урод? И ни на что не гожусь, кроме как базлать под гитару, как ты, охламон? – и оглянулся на Олега, уверенный в поддержке.

– Между прочим, когда я «базлаю под гитару», попробуй оттащить от меня Натали силой всех твоих генеральских погон. – Кажется, Витьку задело. – И вот, между прочим, ты умный парень, а я дурак, как известно всем, но я в отличие от тебя понимаю, что почем. Вот ты говоришь, «по какому пункту»? Да ты ничем не плох, но Натали – прима, понимаешь ты это или нет, она единична, а таких, как ты, справных положительных жеребчиков – пруд пруди, возами вози. В тебе изюминки нет, понял, ты?

– Какой еще изюминки? – огрызнулся Майор.

– Во дурак, а! – Витька показал на него Олегу. Олег улыбался, не вмешиваясь. – Ну вот почему ты, например, липнешь к Натали, а, скажем, не к Зойке? Зойка что, хуже? Она, как и ты, «ни по какому пункту».

– Ну, может… Действительно… – растерялся простодушный Майор. Он как-то не думал про Зойку. А ведь придраться, действительно, не к чему. Это его поразило. Такие, как он, обречены до седых волос поражаться простым вещам, которые самостоятельно никогда не посещают их голову. – Хотя…

– Никаких «хотя», Зойка даже красивее!

Олег подмигнул Витьке и тоже подключился к добиванию бедного Майора:

– И как человек она, по-моему…

– И как человек она! – подхватил Витька. – А почему вы все к Натали-то липнете, как мухи на мед?

– Действительно! – поддакнул Олег. К самому себе обращая это недоумение.

Майор пожал плечами.

– Да потому, что эта самая изюминка! – торжествовал Витька. – Как магнит отличается от простого обыкновенного железа, – взял в руки гаечный ключ, потрясая им для наглядности. – И это чувствуешь! Так в человеке этот заряд. И в Натали он есть, и вы, как железные опилки к магниту, так и льнете, так и льнете. А в тебе, Майорчик, этого магнита нет, а ты не понимаешь! – Витька постучал себя по лбу.

– Смотри-ка, дурак дурак, а умный! – засмеялся Олег.

– Слушай, пошел ты знаешь куда! – рассердился Майор. – Сел около нее и как собака на сене распоряжается! Тоже, нашелся! Вот пусть она сама решает!

– Вот пусть! – согласился Витька, абсолютно спокойный за решение Натали.

Олег завел мотоцикл, вожделенно вслушался в звук его работы на холостом ходу. Обернулся, счастливый, к парням:

– Ну, мужики, открываем сезон? Последнее лето…

Он сел на мотоцикл, пружиня на сиденье, включил сцепление, проехал по двору, промчался туда и обратно, снова подрулил к коробке. Волосы взъерошены, глаза горят, гусиной кожей покрылся – не от холода, от возбуждения. Закрепил мотоцикл на подножке, побежал в дом одеться. Мотоцикл завел теперь Майор и тоже проехался по двору, хоть и не так уверенно, как Олег. Витьке стало наконец завидно, и он, отпихнув Майора, взялся за руль, ударил ногой по кикстартеру. Мотоцикл взревел, задымили выхлопные трубы, выбежала на балкон шестого этажа Олегова сестра, замахала руками:

– Эй, ребята! – И внутрь комнаты: – Олег, они нам мотоцикл угробят!

Идут, возвращаясь, девушки, впереди Натали, очень торопится.

– А как же кино? – удивился Витька и оставил мотоцикл в покое.

– Кино плохое, – отвечает рассеянно Натали и озирается: Олега ищет. – Я ушла, а они за мной, – кивнула на подруг. Ох, подруги, похоже, больше не будут ее интересовать.

– Ты меня не видишь! – удивился Майор после тщательных усилий сделать себя видимым.

Но Натали так и не успела на него взглянуть, потому что появился одевшийся Олег, сказал «о!» и сел на траву, успокоенный, как будто жизнь сбылась под этот вечер по всем пунктам, исполнив ему все, что он хотел.

Чуть позже все они двинулись на детскую площадку к веранде. Было уже темно. Тишина воцарилась ночная.

– Говоришь, Олег, последнее лето гуляем? – мечтательно протянул Майор, счастливый от присутствия Натали.

– Последнее. И на этом кончается золотая пора, когда мы ни за что не отвечали.

– Ни за что не отвечали? – удивилась Зоя. – Это как сказать. – У нее был зрелый голос: без простодушия. Олег посмотрел на нее внимательнее. У его матери был такой голос: который уже ничем не обманешь, не удивишь. – Сейчас мы свободные люди, – говорила Зоя, – сами все решаем. Но это и самое трудное. Потом-то можно будет на начальство все валить, а мы лишь исполняли долг. Что, не так?

– Лично я, – заявил Витька, – уже год исключительно исполняю долг. Не будь я один сын у родителей, фиг бы я торчал в школе лишние два года! Спасибо Натали, облегчает мне эту участь, можно сказать, двойной срок мотает.

– А то бы в ПТУ пошел?

– Зачем в ПТУ? Я пойду каким-нибудь начальником в незаметненькую контору. В снабсбыт какой-нибудь, рога и копыта. Чтоб, с одной стороны, без интегрального исчисления, а с другой – чтоб без кувалды в руках.

– Хорошо тебе, Витька, начальником будешь. А вот мне не миновать кувалды, – сказал Олег.

– Неужто вкалывать пойдешь? – ахнул доверчивый Майор.

– Ну-у-у… – Олег засмеялся. – Сперва, конечно, в институт.

– В какой? – быстро спросила Натали.

– Здесь, у вас, в политех, – Олег повернул к ней лицо.

– И я! – Натали смотрела навстречу; только такому жаркому взгляду дано проницать темноту. Только такому, и зря Олег испугался, что они выдали себя с головой, зря он так смутился:

– Ну вот видишь, Витька, и мне будет у кого списывать. – И, стыдясь быть счастливым в одиночку, как булку жевать среди голодных, поделился: – Зой, а ты?

– Я куда-нибудь на стройку, вкалывать, где уж мне…

– Но почему таким горьким тоном?

Зоя махнула рукой, отвергая его фальшивый эгалитаризм. Уж лучше ты ешь свою булку один, чем отщипывать подачки в пользу бедных.

– Стемнело совсем. По домам, что ли? – сказала своим необманывающимся голосом.

Майор обнаружил в углу беседки пустую бутылку:

– Сыграем в бутылочку!

– Кому что, а вшивому баня, – засмеялся Витька. – Да не обломится тебе, не обломится! – щелкнул Майора по макушке, Майор ринулся в бой, Витька со смехом загораживался Любашей, выставляя ее перед собой.

Ох уж эта «бутылочка», инструмент судьбы! С нее весь спрос за то, что один человек целует другого. Сам он разве отважился бы на это?

Даже слово произнести страшно.

– Тот пусть с разбегу даст Майору по морде, – раскрутил Витька.

– Что еще мог придумать этот кретин! – беззлобно отозвался Майор.

Выпало Любаше. Она неуклюже разбежалась, налетела на Майора, чуть не упала.

– Ну, а по морде-то, по морде! – настаивал Витька.

– Я не могу!

– Эх ты! А вот Натали смогла бы, а, Натали? Жалко, что не Натали досталось.

Натали не отвечает. Она, похоже, не очень и слышит. У нее гул в ушах.

Зоя крутит:

– Тому уйти на качели и ждать своей судьбы.

Олегу.

Любашина очередь крутить. У Любаши голосок неразработанный, то и дело разъезжается, как скользкие копытца у новорожденного теленка:

– Тому прокукарекать.

Витька только руками развел, извиняясь за свою Любашу:

– Самое заветное наше желание!

– А сам-то! – возмущается Любаша; притворяется, на самом деле она неспособна возмущаться, она добра ко всем без различия: не умеет различать.

Кукарекать достается, естественно, Майору: все худшее ему.

И вот наконец Натали отважно:

– Тому пойти на качели и поцеловать Олега.

Кто-то должен был первым произнести.

Бутылка останавливается посередине между Натали и Майором.

– Мне! – быстро сказала Натали.

– Мне! – заспорил Майор, и все засмеялись.

– А я и не знал про твои наклонности! – сказал Витька.

Натали в эту минуту уже сбега́ла со ступенек.

Кто боится высоты и кому при этом пришлось прыгать с трехметровой вышки в воду, то помнит, как долго он летел. Натали запомнит во всех подробностях каждое деревце (ей даже казалось: каждое мановение ветки, каждое шевеление теней, колебание запахов) на ее пути от беседки до качелей. Неисчислимое множество мгновений, и каждое впечаталось в нервы, и каждое можно было еще раздробить на отдельные воспоминания.

– Мне досталось поцеловать тебя, – смиренно сказала.

И оробели оба. Нерешительно взялись за руки (И это тоже расчленилось на доли и длилось, длилось), Натали прикоснулась к его губам. И сразу отпрянула. И отняла руки, хотя казалось: ладони срослись, и отрывать будет больно.

В это время на веранде поспешно крутил бутылку Майор:

– Побежать к тем на качели и привести их сюда! – ах, поздно, Майор, уже поздно. Уже болят ладони, болят губы, уже заболела кровь: зараза разлилась по ней, заражение случилось, и уже застучало по всем венам нетерпеливым стуком: пустите, пустите, пустите!

Лихорадочно заверченная бутылка не хотела останавливаться как назло, и Витька смеялся, закатываясь. И когда бутылка остановилась на нем, он, запустив руки в карманы, посвистывая, вразвалочку тронулся к выходу.

– Топай быстрее, козел, шкаф неразворотливый!

Зоя грустно улыбалась, и уже поднимались на веранду те двое, Натали впереди. Витька, расплываясь, как масляное пятно, спросил:

– Ну ка-а-ак?

Натали вместо ответа взяла бутылку и решительно закрутила:

– Тому немедленно уйти домой!

Кого она хотела прогнать? Всех?

«Меня», – подумала Зоя.

Но попал под изгнание несчастный Майор. Витька хохотал. Майор отчаянно вскричал:

– Нечестно!

– Все честно, игра есть игра! – Натали требовала исполнения.

– Тогда уж все пойдем!

– Майор, будь мужчиной, что ты торгуешься! – возмутилась Натали.

– Тоже мне, нашла что придумать! – растерянно корил Майор, не смея рассердиться по-настоящему.

– Это она специально, Майорчик, чтоб тебя спровадить! – подливал масла в огонь Витька.

Майор все оглядывался: не позовут ли назад?

Натали тотчас забыла о нем.

– Что ж Зоя у нас ничего не хочет? – Олег опять щедро делился счастьем.

– Почему же, – усмехнулась Зоя. – Вашего поцелуя на качелях «захотела» именно я.

– Ну давай же, я тебе отплачу добром за добро. – Олег взял бутылку: – Тот пусть поцелует Зою!

– Вот уж добро так добро! – захохотал Витька, потому что выпало Натали, а Любаша недоумевала:

– А разве не добро?

Она собиралась стать учительницей и учить детей добру. Она должна была как следует в нем разбираться.

– Не укуси! – подсказал Витька и запел, наскучив происходящим: – Марш-марш левой, марш-марш правой! Я не видел страшнее толпы, чем толпа цвета хаки!

Натали чмокнула Зою в щеку. Зоя пробормотала:

– «Аве, рабби!»

– Что-что?

– Радуйся, учитель! – сказала, не стала ничего объяснять, скомкала: – Ладно, ребята, спасибо за добро, мне пора!

Всем пора, а Олегу с Натали и подавно пора, потому они и молчат, Витька сграбастал Любашу и повел ее домой:

– Я чувствую гарь, я знать не хочу ту тварь, что спалит это небо! Не троньте небо! Я знать не хочу, кто поет песню марш-марш левой! Марш-марш правой!..

Потом Зоя пожалеет, что не ушла сразу. Что заколебалась. Что посмела надеться… Но как было не надеяться, ведь Олег – как никогда и никто – замечал сегодня ее, обращался к ней, помнил о ней. Обыкновенно ее вообще не замечали, тогда как она, видела всех и все, иногда ей страшно становилось, как много она понимает, оставаясь при этом неузнанной. Незаподозренной. Инкогнито. Никто не догадывался, как много она чувствует. Как много может. И вот сегодня у нее появилась робкая надежда, что Олег  у з н а л  ее.

И она, сшагнув с веранды вслед за «марш-марш-левой», остановилась в своей бедной надежде.

– Следите, девочки, сейчас упадет звезда, и можно будет загадать желание, – сказал Олег.

– А если два желания окажутся в противоречии? – спросила Натали.

Олег не ответил.

И они задрали головы и ждали, кого выберет звезда. И вот сорвалась одна, повалилась, Натали непроизвольно вцепилась в Олегову руку, и он, как подстегнутый, обеими руками сжал ее кисть, Зоя вспыхнула и шагнула прочь.

– Пока! – не оборачиваясь, чтобы не видеть, ч т о  там у них уже происходит, а у них уже действительно происходило, и они были так захвачены этим происходящим, что не оставалось никакого времени откладывать, никаких слов попрощаться с Зоей, они сразу забыли о ней, да что там, они сами себя не помнили, их сплюснуло друг с другом посторонней силой.

– Ох, сядем… – слабо пролепетала Натали. У нее подкосились ноги.

«Марш-марш левой, марш-марш правой!» – доносилось издалека.

* * *

Нет, не самый худший город. Не самый худший район, не самый худший класс. В самом худшем, надо думать, испражняются прямо в классе в знак высшего проявления свободы. В нежном возрасте всегда идет битва, кто кого переплюнет в том, что они делают. Делали бы они при этом что-то хорошее! Кто изобретательнее оскорбит учительницу, кто наглее уйдет с урока, кто напишет словцо посмачнее на куртке последнего уцелевшего в классе старательного ученика или последней дуры, которая отказывается участвовать в групповых удовольствиях.

Ведь если бога нет, то все позволено, это Достоевский объяснил задолго до того, как государство изгнало его – бога – со своей земли ради ее процветания.

Самое удивительное, что на этой богооставленной земле еще попадаются осмысленные лица. Еще встречаются живые люди. Еще смеются на переменах в классе.

Подбрасывая теннисный мяч, томясь силушкой, большой красивый парень Валера рассуждает:

– Конечно, школа – это способ организации досуга. Не для обучения же мы тут собираемся! Человек чему надо научится сам. Вот сейчас у нас что – английский? Ну и зачем мне этот английский, я за семнадцать лет не видел живьем ни одного англичанина. И не увижу. Кому же мне «хау ду ю ду»-то говорить?

Майор патетически сказал:

– Не зарекайся!..

Все поняли, что он имел в виду. Известно: Майор!..

– Нет, ну, Майорчик, ты-то понятное дело, ты сядешь в танк, поедешь туда в гости, и тебе уж непременно понадобится «хау ду ю ду» сказать. А нам-то зачем? Вот я и говорю: пусть каждый учится тому, что ему надо. А в школу мы приходим исключительно ради компании. Но на компанию нам дают пятнадцать минут, а на урок – сорок пять. Получается, за пятнадцать минут свободы мы втрое платим неволей. Это справедливо?

Витька, проходя к своему столу, обронил:

– А ты приворовывай от казенного времени в свое личное.

– Я так и делаю! – Валерка поймал мяч и прекратил его подкидывать. – Но меня это унижает! Я требую, чтоб естественный порядок вещей был узаконен. В юриспруденции, знаешь, какой закон считается справедливым? Который исполняется.

Вошла в класс Любаша, спросила своим разъезжающимся голоском:

– Валерка, ты, что ли, у нас комсорг?

Валерка выпятил грудь:

– А ты не знала?

– Тебе велели передать, чтоб после уроков был план культмассовой работы.

Валера незамедлительно бросил клич:

– Эй, народ, чего в план ставить?

– Дискотеку! – вскинулась Натали со своего места.

– Видюшник с порнухой!

– Хоккейный матч «девочки-мальчики»…

– Лыжный поход! – Майор пытался внести здоровое начало.

– Четким строем, в ногу, – добавил с отвращением Валера.

Зоя сказала:

– Как ни вымучивай, всем по-настоящему хочется только одного. Дискотека или видюшник – это лишь вопрос формы.

– Зойка, ты самый правдивый человек в классе! – признал Валера.

– Мама в детстве била за вранье, – объяснил Майор.

– Ха! – Валера, похоже, едва терпел Майора. – Разве дело в том, чтобы «говорить» правду? Ее сперва увидеть надо, различить, вот в чем сложность, Майорчик. А в уставе-то оно, конечно, так и записано: «надо говорить правду!» А что есть правда, как сказал однажды один известный человек другому известному человеку.

Прозвенел звонок. Все нехотя пошли по местам, Витька плюхнулся рядом с Натали:

– Письмо от Олега получил! – выдернул его из кармана, дразня повертел у нее перед носом. Она попыталась выхватить. – Ч-ч, учительница!

Класс встал. Затем вразнобой рухнул по местам, гром стих.

Витька развернул письмо и шепотом читал:

– «А у нас здесь интересно получается: один товарищ пошел к товарищам, а его там встретили и здорово разделали, получается интересно». Нет, не то. Вот, нашел: «И знаешь, она для меня в прямом смысле друг, ну как это, по духу, что ли, товарищ…». – После этого текста Витька принялся хихикать, а Натали пыталась отнять письмо, пока учительница не прикрикнула на них.

С ними уже не раз бывало, что обоих выгоняли из класса. Учителя доисторически стыдили Натали – первую ученицу – за хулиганство, не понимая, что это, может, единственное, что примиряет ее с остальным классом: дань, за которую ей разрешается безвредно для своей репутации хорошо учиться.

– Сиди записывай! – Витька подтолкнул Натали с притворной благонамеренностью и спрятал письмо в карман.

Сам взял ручку, почесал ею затылок, сделал сосредоточенную мину, пригляделся к иностранному тексту на доске, но долго не мог этого выдержать и заскучал.

С завистью и немножко ревниво поглядывала в их сторону Любаша. Она написала Витьке записку: «Почему Наташа все время трогает тебя за руку?» Витька обернулся: