Текст книги "Рассветная бухта"

Автор книги: Тана Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

19

Фиона ждала в коридоре, сгорбившись на одном из пластиковых стульев, расставленных вдоль стены; она коротала время, наматывая на запястья потрепанный полосатый шарф. За ней на несколько миль протянулся блестящий зеленый пол коридора.

Когда за мной щелкнула дверь, Фиона резко подняла голову:

– Как Дженни? У нее все хорошо?

– Она спит. – Я подтащил еще один стул и сел рядом. Красное пальто пахло холодным воздухом и дымом: Фиона выходила на улицу покурить.

– Когда вы узнали? – спросил я.

Лицо Фионы мгновенно побелело.

– Что узнала?

У меня тысяча хитроумных методов для подобной ситуации, но не было сил, чтобы применить хоть один из них.

– Ваша сестра только что призналась в том, что убила своих родных. Я почти уверен, что для вас это уже не новость.

Лицо Фионы превратилось в застывшую маску.

– Дженни не в себе из-за лекарств. Она понятия не имеет, что говорит.

– Поверьте, мисс Рафферти, она прекрасно понимала, что говорит. И подробности соответствуют вещественным доказательствам.

– Вы ее вынудили. В таком состоянии она может сказать что угодно. Я на вас жалобу подам.

Сил у нее осталось не больше, чем у меня, и она даже не смогла выбрать угрожающий тон.

– Мисс Рафферти, пожалуйста, не надо. Все, что вы мне говорите, – это не для протокола; я даже не могу доказать, что мы вообще разговаривали. То же самое относится к признанию вашей сестры: с юридической точки зрения его не существует. Я просто пытаюсь положить конец этому кошмару, пока не пострадал еще кто-нибудь.

Фиона пристально взглянула на меня. Из-за жесткого света ее кожа казалась серой и морщинистой; сейчас Фиона выглядела старше Дженни. Где-то дальше по коридору безутешно рыдал ребенок, словно его мир только что рухнул.

Что-то убедило Фиону в том, что я говорю правду. При нашем первом разговоре я решил, что она необычная, наблюдательная; тогда я был не в восторге, но сейчас это мне помогло. Она обмякла и запрокинула голову.

– Почему… – начала Фиона. – Она же так их любила. Какого черта?.. Почему?

– Этого я не могу сказать.

– Как только вы сообщили, что Конор признался в убийстве, я поняла, что это не он, – ответила Фиона после паузы. – Даже если он полностью изменился со времени нашей последней встречи, даже если снова поссорился с Пэтом и Дженни, даже если бы он окончательно спятил, он бы так не сделал.

В ее голосе не было ни тени сомнения. На миг я вдруг испытал странную зависть к ней и Конору Бреннану. Почти все в мире ненадежно, все готово изменить обличье в любую секунду, но твоя жизнь станет совсем другой, если в ней появится человек, в котором ты уверен, уверен на все сто, – или если ты станешь таким человеком для кого-то еще. Я знаю такие супружеские пары. Я знаю таких родителей.

– Сначала я решила, что вы все придумали, но я неплохо определяю, врут люди или нет, поэтому пыталась понять, почему Конор признался. Он мог бы так сделать, чтобы защитить Пэта, чтобы спасти от тюрьмы, но ведь Пэт умер. Значит, оставалась только Дженни.

Фиона с трудом сглотнула.

– Так я и узнала.

– И поэтому вы не сказали Дженни про арест Конора.

– Да. Я не знала, что она сделает – признается, снова спятит или еще что…

– Вы с самого начала были уверены, что она виновна. Вы знали, что Конор так бы никогда не поступил, а про свою собственную сестру вы так не думали.

– А вам кажется, что я должна так думать.

– Не знаю. Просто размышляю. – Правило номер сколько-то: подозреваемые и свидетели должны верить, что ты знаешь все, что ты во всем уверен. Какое это имеет отношение к делу, я уже не помнил.

Она стала наматывать шарф на руку, подыскивая слова.

– Дженни все делает правильно, и все у нее получается, – наконец ответила она. – У нее по жизни так. И когда стало плохо, когда Пэт потерял работу… Она не знала, как с этим справиться. Вот почему я испугалась, когда она заговорила про взломщика. Побоялась, что она сходит с ума, – беспокоилась об этом с тех самых пор, как Пэта уволили. И оказалась права… Поэтому она…

Я не ответил.

– Я должна была догадаться, – яростно и глухо сказала Фиона, туже натягивая шарф. – Дженни все хорошо скрывала, но если бы я была повнимательнее, если бы чаще к ним заезжала…

Она ничего не могла сделать, но я ей этого не сказал – мне было нужно, чтобы она терзалась чувством вины.

– Вы уже говорили об этом с Дженни? – спросил я.

– Нет. О Боже, нет. Она послала бы меня ко всем чертям или… – Фиона вздрогнула. – По-вашему, я хочу, чтобы она мне об этом рассказывала?

– А с другими вы об этом говорили?

– Нет. Да и с кем? О таком с соседями не поговоришь. А мама про это узнать не должна. Никогда.

– У вас есть доказательства? Может, Дженни что-то сказала? Может, вы что-то видели? Или это просто инстинкт?

– Нет никаких доказательств. Если я ошиблась… О Боже, как я буду этому рада.

– Я не думаю, что вы ошибаетесь, но проблема вот в чем: у меня тоже нет доказательств. Предъявить в суде рассказ Дженни я не могу, а улик, которые у нас есть, недостаточно даже для того, чтобы арестовать ее. Если я не добуду что-то еще, ее свободе ничто не угрожает.

– И хорошо. – Фиона что-то прочитала на моем лице – или ей так показалось. Она устало пожала плечами. – А чего вы ждали? Да, я знаю, что она, наверное, должна отправиться в тюрьму, но мне плевать. Она моя сестра, я ее люблю. И если ее арестуют, об этом узнает мама. Да, нехорошо надеяться на то, что кто-то избежит наказания, но я на это надеюсь. Такие дела.

– А Конор? Вы же говорили, что он по-прежнему вам небезразличен? Вы позволите, чтобы он провел остаток жизни в тюрьме? Правда, долго он не просидит. Знаете, как другие преступники относятся к тем, кто убивает детей? Хотите, расскажу, что они с ними делают?

Ее глаза расширились:

– Секундочку. Вы же не посадите Конора! Вы ведь знаете, что он этого не делал!

– Его посажу не я, мисс Рафферти, а система. Я не могу просто закрыть глаза на это дело. У нас более чем достаточно улик, чтобы предъявить ему обвинения, а осудят его или нет, зависит от адвокатов, судьи и присяжных. Я просто работаю с тем, что есть. Если у меня нет ничего на Дженни, остается только Конор.

Фиона покачала головой:

– Вы этого не сделаете.

Снова эта уверенность в ее голосе, словно кованая бронза. Она показалась мне неожиданным подарком, крошечным огоньком в холодном здании: эта женщина, с которой я даже не должен был разговаривать, которая мне даже не нравилась, была во мне уверена. Ей я солгать не мог.

– Нет. Не сделаю.

– Хорошо. – Кивнув, Фиона устало вздохнула.

– Беспокоиться нужно не о Коноре. Ваша сестра собирается при первой же возможности покончить с собой.

Я постарался, чтобы это прозвучало как можно более жестко. Мне казалось, что у Фионы будет шок или паника, однако она даже не дернулась. Ее взгляд был направлен куда-то на стену коридора, на плакаты, рекламирующие чудодейственную силу средства для дезинфекции рук.

– Пока Дженни в больнице, она ничего с собой не сделает, – сказала Фиона.

Она уже все поняла. Мне вдруг пришло в голову, что она хочет, чтобы это произошло, что, как и Ричи, считает это актом милосердия или наказания. Или же ее чувства по отношению к сестре настолько запутанны, что она сама не смогла бы в них разобраться.

– Что вы собираетесь делать, когда ее выпустят? – спросил я.

– Следить за ней.

– Только вы? Круглые сутки?

– Я и мама. Она ничего не знает, но поймет, что после всего Дженни может… – Фиона дернула головой и еще с большим вниманием принялась разглядывать плакаты. – Мы будем следить за ней, – повторила она.

– Как долго – год, два, десять? А когда вы уйдете на работу, а маме захочется принять душ или вздремнуть?

– Мы наймем сиделку.

– Для этого вам в лотерею нужно выиграть. Знаете, сколько они стоят?

– Если понадобится, мы найдем деньги.

– Возьмете из страховки Пэта? – Это заставило ее умолкнуть. – А если Дженни уволит сиделку? Она свободный взрослый человек: если она не хочет, чтобы за ней ухаживали, а мы оба знаем, что это так, тогда вы ни черта с ней сделаете. Молот и наковальня. Вы убережете ее только в том случае, если посадите под замок.

– В тюрьме не так уж и безопасно. Нет, мы за ней присмотрим.

Ее голос зазвенел: я все-таки до нее достучался.

– Возможно, вам это удастся – на какое-то время. Может, протянете несколько недель или даже месяцев. Однако рано или поздно ваше внимание рассеется. Может, позвонит ваш парень и захочет поболтать или друзья позовут вас в паб, и вы подумаете: «Только один раз. Ничего страшного не произойдет, если я всего пару часов поживу как обычный человек. Я это заслужила». Может, вы оставите Дженни в одиночестве всего на минуту. На то, чтобы найти дезинфицирующее средство или бритвенные лезвия, больше и не нужно. Если кто-то всерьез настроен убить себя, он найдет способ. И если это произойдет по вашему недосмотру, вы всю жизнь будете себя казнить.

Фиона засунула ладони в противоположные рукава пальто словно в муфту.

– Чего вы хотите? – спросила она.

– Мне нужно, чтобы Конор Бреннан рассказал правду о событиях той ночи. Я хочу, чтобы вы объяснили ему, что именно он не просто мешает процессу правосудия, а бьет его по морде. Он позволяет убийце Пэта, Эммы и Джека гулять на свободе. И бросает Дженни на верную смерть. – Сделать то, что сделал Конор, посреди того кошмара, в панике и в ужасе, когда Дженни цеплялась за него окровавленными руками и умоляла, – это одно; стоять безучастно при свете дня и смотреть, как любимый человек бросается под автобус, – совсем другое. – Меня он слушать не будет: решит, что я с ним играю, – а вам поверит.

Угол рта Фионы дернулся это было почти похоже на горькую усмешку.

– Вы совсем не понимаете Конора, да?

Еще немного, и я бы рассмеялся.

– Нет, совершенно не понимаю.

– Ему плевать на правосудие, на долг Дженни перед обществом и на все такое. Он думает только о Дженни. Он наверняка знает, что́ она собирается сделать. Если он признался, то лишь для того, чтобы у нее был шанс. – Фиона снова дернула уголком рта. – Возможно, он считает меня эгоисткой, думает, что я хочу ее спасти просто для того, чтобы она была рядом. Может, он и прав. Мне все равно.

«Хочу ее спасти». Она на моей стороне, и мне нужно просто понять, как этим воспользоваться.

– Тогда скажите ему, что Дженни умерла. Он знает, что ее со дня на день выпишут из больницы; скажите, что ее отпустили и она воспользовалась первой же возможностью. Если ее уже не нужно оберегать, то, может, он решит спасти свою шкуру.

Фиона покачала головой:

– Нет, он поймет, что я вру. Он знает, что Дженни ни за что… Она непременно оставила бы записку, чтобы его спасти. Непременно.

Мы перешли на шепот словно заговорщики.

– Может, тогда убедите Дженни дать показания? Умоляйте ее, играйте на чувстве вины, говорите про детей, Пэта, Конора – про все, что хотите. Мне это не удалось, но вы…

Она продолжала качать головой:

– Дженни меня не послушает. А вы бы стали – на ее месте?

Мы перевели взгляд на закрытую дверь.

– Не знаю. – Меня переполняло разочарование, и я бы взорвался, но сил на это у меня уже не осталось. – Понятия не имею.

– Я не хочу, чтобы она умерла.

Внезапно голос Фионы задрожал. Еще немного, и она заплачет.

– Значит, нам нужны улики, – сказал я.

– Вы ведь сказали, что у вас их нет.

– Их нет – и на данном этапе уже не будет.

– Тогда что нам делать? – Она прижала пальцы к щекам и смахнула слезы.

Я вдохнул, и мне показалось, что воздух стал горючим – он прожег все мои мембраны и попал прямо в кровь.

– На ум приходит только один способ.

– Тогда примените его. Пожалуйста.

– Способ плохой. Но иногда в отчаянных ситуациях выбираешь соответствующие средства.

– Какие например?

– Редко – то есть оченьредко – важные улики попадают к нам с черного хода. По каналам, которые нельзя назвать стопроцентно легальными.

Фиона уставилась на меня. Ее щеки все еще были мокрыми, однако плакать она перестала.

– То есть вы могли бы… – Она замолчала, пристально вглядываясь в меня. – Стоп. Что вы имеете в виду?

Так бывает. Не часто, совсем не так часто, как вам кажется, но все же бывает. Потому что иногда «мундир» позволяет какому-нибудь умнику себя разозлить, потому что какая-то ленивая сволочь вроде Куигли завидует настоящим детективам и их проценту раскрываемости, потому что иногда детектив точно знает, что какой-нибудь парень отправит свою жену в больницу или двенадцатилетнюю девочку – на панель. Потому что иногда человек решает руководствоваться не правилами, а совестью.

Я никогда так не делал. Мне казалось – если ты не можешь раскрыть преступление честным способом, то вообще не заслуживаешь его раскрыть. Я никогда не стал бы закрывать глаза, если окровавленная салфетка или пакетик с кокаином вдруг попадет куда нужно или если свидетель узнает, что именно должен говорить. Никто и никогда не просил меня об этом – наверное, боялись, что я напишу рапорт в отдел внутренних расследований. Я благодарен сослуживцам за то, что они меня об этом не просили. Но я был в курсе того, что происходит.

– Если бы вы принесли мне вещественное доказательство, которое связало бы Дженни с преступлением, притом быстро – например сегодня, – я мог бы арестовать ее до выписки. После этого за ней будут следить, чтобы она не покончила с собой. – Пока Дженни спала, я думал только об этом.

Фиона моргнула, обдумывая мои слова.

– Я?

– Если бы я мог обойтись без вашей помощи, то к вам не обратился бы.

Она напряженно вгляделась в мое лицо:

– Откуда я знаю, что вы не пытаетесь меня подставить?

– Зачем? Для того чтобы просто закрыть дело, свалить всю вину на кого-нибудь, вы не нужны: у меня есть Конор Бреннан – он уже упакован и готов к отправке. – В дальнем конце коридора прошел санитар, громыхая тележкой, и мы оба вздрогнули. Я заговорил еще тише. – Я рискую не меньше вашего. Если вы решите кому-нибудь об этом рассказать – завтра, месяц спустя или через десять лет, – то в лучшем случае меня ждет общение с отделом внутренних расследований, а в худшем – пересмотр всех дел, которыми я занимался, и суд. Мисс Рафферти, моя судьба в ваших руках.

– Почему?

Ответов на этот вопрос было слишком много. Потому что она сказала, что уверена во мне, – и воспоминание об этом все еще горело в моей памяти маленьким, но горячим огоньком. Я сделал это из-за Ричи. Из-за Дины, чьи губы, темно-красные от вина, говорят мне: «Нет никакой причины». В конце концов я сообщил Фионе только то, чем мог поделиться.

– У нас была улика, но ее уничтожили. По моей вине.

– Что станет с Дженни, если ее арестуют? – спросила Фиона после паузы.

– Ее отправят в психиатрическую больницу – по крайней мере сначала. Если врачи решат, что она в состоянии отвечать за свои поступки, защита заявит либо о том, что Дженни невиновна, либо о том, что психически больна. Если присяжные решат, что она совершила преступление в состоянии помешательства, ее вернут в больницу и оставят там до тех пор, пока, по мнению врачей, она представляет опасность для себя и окружающих. Если ее признают виновной, она скорее всего проведет в тюрьме десять-пятнадцать лет. – Фиона скривилась. – Знаю, вам кажется, что это много, однако так мы сможем обеспечить ей необходимое лечение. А когда ей будет столько, сколько сейчас мне, она выйдет и начнет жизнь сначала. А вы с Конором ей поможете.

Заверещала громкая связь, требуя, чтобы доктор такой-то явился в травматологическое отделение. Фиона кивнула.

– Ладно. Я с вами.

– Вы уверены?

– Уверена.

– Тогда сделаем вот что. – Слова, тяжелые будто камни, тянули меня на дно. – Вы скажете мне, что собираетесь в Оушен-Вью за вещами для сестры: ночной рубашкой, туалетными принадлежностями, айподом, книгами – всем, что ей может понадобиться. Я отвечу, что доступ в дом по-прежнему закрыт и что вам туда нельзя. Скажу, что сам могу съездить и забрать все необходимое, – а вас я возьму с собой, чтобы не ошибиться при выборе. По дороге составьте список вещей. Напишите его, чтобы я мог его предъявить, если спросят.

Фиона кивнула. Она наблюдала за мной, словно «летун» на совещании: внимательно, запоминая каждое слово.

– Когда вы снова увидите дом, у вас что-то всплывет в памяти. Внезапно вы вспомните: утром, когда вы вошли вслед за полицейскими, вы подобрали вещицу, которая лежала у лестницы. Вы сделали это машинально – дом всегда был в таком порядке, что любая вещь, валяющаяся на полу, казалась не на месте. Поэтому вы засунули ее в карман пальто, даже не осознавая, что делаете, – в конце концов, голова у вас была занята совсем другим. Ну как, ясно?

– Какую вещицу я подобрала?

– В шкатулке Дженни лежат несколько браслетов. Есть среди них один, который она часто носит, но не сплошной, а из цепочки, прочной цепочки?

Фиона подумала.

– У нее есть браслет с амулетами. Золотая цепочка, толстая и, похоже, довольно прочная. Дженни получила его от Пэта в подарок, когда ей исполнился двадцать один год, и после этого он дарил амулеты, когда происходило что-то важное: сердечко на свадьбу; амулеты с инициалами по случаю рождения детей; с домиком, когда купили дом. Дженни часто его носит.

– Отлично. Вот еще одна причина, почему вы его подняли: вы помните, что он много значит для Дженни. Она бы не хотела, чтобы он валялся на полу. Когда вы увидели, что произошло, то совсем забыли про браслет – и, естественно, с тех пор не вспоминали. Но ожидая меня возле дома, вы вспомните про браслет, поищете в карманах пальто и найдете его. Когда я вернусь в машину, вы отдадите браслет мне – вдруг пригодится.

– Как это поможет? – спросила Фиона.

– Если все произошло именно так, как я описываю, то вы не можете знать, какую роль браслет сыграет в нашем расследовании. Поэтому я ничего вам об этом не скажу – так меньше шансов, что вы проговоритесь.

– Вы тоже уверены, да? Что это сработает, что ничего не полетит под откос?

– План небезупречен. Кое-кто – возможно, и прокурор – подумает, что вы с самого начала все знали и сознательно припрятали браслет. И кое-кто задаст себе вопрос, не слишком ли удачное это совпадение. Это наши внутренние интриги, про них вам знать не обязательно. Я позабочусь о том, чтобы у вас не возникло серьезных проблем – вас не арестуют за сокрытие улик или препятствование ходу следствия. Однако я не смогу избавить вас от неприятного разговора с прокурором или с представителем защиты, если до этого дойдет. Возможно, они даже попытаются намекнуть, что вы должны быть в списке подозреваемых, – ведь в случае смерти Дженни имущество досталось бы вам.

Фиона широко раскрыла глаза.

– Не волнуйтесь. Клянусь, все это заглохнет на корню и неприятностей у вас не будет. Просто предупреждаю заранее: план не идеальный. Но другого у меня нет.

– Ладно, – ответила Фиона. Глубоко вздохнув, она выпрямилась и решительно откинула волосы с лица. – И что теперь?

– Теперь нам нужно проделать все это, включая разговоры. Если пройдем по всем пунктам, то вы вспомните детали, когда будете давать показания, или если вас будут допрашивать. Вашим словам поверят, потому что вы будете говорить правду.

Она кивнула.

– Ну, куда вы теперь, мисс Рафферти? – спросил я.

– Если Дженни заснула, мне нужно съездить за ее вещами в Брайанстаун.

Ее голос был деревянным, пустым – в нем не осталось ничего, кроме печали.

– Боюсь, что в дом вы не попадете, – ответил я. – Но, если хотите, я могу отвезти вас туда и принести из дома все, что нужно.

– Было бы замечательно. Спасибо.

– Поехали.

Я встал, держась за стену словно старик. Фиона застегнула пальто, замоталась в шарф. Ребенок перестал плакать. Мы чуть постояли в коридоре, рядом с дверью палаты, где лежала Дженни, – ждали, не остановит ли нас оклик, движение или еще что-нибудь. Никто нас не задержал.

* * *

Эту поездку я запомню на всю жизнь. Именно тогда я в последний раз мог все переиграть: взять вещи Дженни, сказать Фионе, что обнаружил недостаток в своем грандиозном плане, высадить ее у больницы и распрощаться. В тот день на пути в Брокен-Харбор я был человеком, которым хотел стать всю свою взрослую жизнь, – детективом, расследующим убийства, лучшим в отделе, тем, кто закрывает дела так, что комар носу не подточит. Когда я уезжал оттуда, то уже стал кем-то другим.

Фиона прижалась к дверце и смотрела в окно. Когда мы выехали на шоссе, я достал свой блокнот с ручкой и протянул ей. Она пристроила блокнот на колене; пока она писала, я старался ехать ровно. Закончив, она вернула мне блокнот и ручку. Я быстро взглянул на страницу: почерк четкий, округлый. «Крем для кожи (любой, на столе у кровати или в ванной). Джинсы. Топ. Свитер. Бра. Носки. Кроссовки. Пальто. Шарф».

– Ей нужна одежда, чтобы она могла выйти из больницы.

– Спасибо, – ответил я.

– Не могу поверить, что я на это согласилась.

«Вы поступили правильно», – едва не ответил я, но вместо этого сказал:

– Вы спасаете жизнь своей сестре.

– Я отправляю ее в тюрьму.

– Вы делаете все, что в ваших силах.

– В детстве я молилась о том, чтобы Дженни совершила что-нибудь ужасное, – внезапно сказала Фиона, будто слова сами вырвались наружу. – Я всегда попадала в неприятности – правда, мелкие, я ведь не преступница. Просто иногда хамила маме или разговаривала на уроках. А Дженни никогда не делала ничего плохого. Она не была паинькой, у нее само так получалось. И я молила Бога о том, чтобы она хоть раз в жизни сотворила что-нибудь реально ужасное. Тогда бы я на нее наябедничала; она бы попала в переплет, а мне бы все говорили: «Молодец, Фиона, ты все правильно сделала. Хорошая девочка».

Она сидела, положив на колени крепко сжатые кулаки, словно ребенок на исповеди.

– Больше никогда не рассказывайте эту историю, мисс Рафферти, – сказал я резче, чем хотел.

– Не буду. – Фиона снова принялась глазеть в окно.

После этого мы больше не разговаривали. Когда я свернул к Оушен-Вью, с проселка к нам бросился какой-то человек. Я ударил по педали тормоза, однако выяснилось, что это просто бегун: глаза широко раскрытые, невидящие, ноздри раздуваются словно у скачущей лошади. На секунду мне показалось, что я даже через стекло слышу, как он дышит. Затем он исчез, и больше мы никого не видели. Ветер, летевший с моря, тряс сетку ограждения, пригибал высокие сорняки в садах, толкался в окна машины.

– Я читала в газете, что эти города-«призраки» хотят сносить. Просто стереть с лица земли и сделать вид, что их вообще не было.

На секунду я вдруг увидел Брокен-Харбор таким, каким он должен был быть: жужжащие газонокосилки; радиоприемники, из которых летят сладкие ритмичные мелодии, пока мужчины моют машины; детишки, с воплями гоняющие на самокатах; бегающие трусцой девушки с «хвостиками», подпрыгивающими на каждом шагу; женщины, обменивающиеся новостями у изгороди; тинейджеры – толкающиеся, смеющиеся и флиртующие на каждом углу; яркие цвета горшков с геранью, новых машин и детских игрушек; морской ветер, несущий запахи свежей краски и барбекю. Образ был таким мощным, что на секунду затмил ржавые трубы и грязь.

– Жаль, – сказал я.

– Туда им и дорога. Это нужно было сделать четыре года назад, еще до того как городок построили, – сжечь планы и уйти. Лучше поздно, чем никогда.

Я уже неплохо ориентировался в городке, так что дом Спейнов нашел с первой попытки, не спрашивая дорогу у Фионы: она снова погрузилась в размышления, и я был этому рад. Когда я припарковал машину и открыл дверь, ветер с ревом ворвался в салон и, словно холодная вода, заполнил мои глаза и уши.

– Вернусь через пару минут, – сказал я. – Сделайте вид, будто нашли что-то в кармане, – вдруг за нами наблюдают. – Занавеска на окне у Гоганов не дрогнула, но это был вопрос времени. – Если кто-то подойдет, ничего не говорите.

Навесной замок оказался на месте: охотники за сувенирами и упыри ждали своего часа. Я нашел ключ, который отобрал у Доктора Айболита, и вошел в дом. В ушах зазвенела тишина.

Даже не стараясь обходить кровавые пятна, я порылся в кухонных шкафах, нашел мешок для мусора, затем поднялся наверх и стал быстро складывать в него вещи – Шинед Гоган скорее всего уже прилипла носом к окну и с радостью расскажет любому, как долго я пробыл в доме. Закончив работу, я натянул перчатки и открыл шкатулку с драгоценностями Дженни.

Браслет с амулетами лежал в своем собственном отделении, чтобы его можно было сразу взять и надеть. Золотое сердце и миниатюрный золотой домик поблескивали в мягком свете лампы с кремовым абажуром; буква Е с завитками и крошечными сверкающими бриллиантами; буква J, покрытая красной эмалью; бриллиантовая капелька – скорее всего подарок на совершеннолетие. На цепочке еще оставалось много места для чудесных событий, которым только предстояло произойти.

Уложив мешок на полу, я отнес браслет в комнату Эммы и включил свет – оставлять занавески незадернутыми я не собирался. Спальня была в том же виде, в котором мы с Ричи ее покинули: розовая, аккуратно убранная; лишь голая кровать свидетельствовала о том, что здесь что-то произошло. На экране монитора на столе у кровати мигало предупреждение: «12 градусов. Слишком холодно».

Щетка для волос – розовая, с нарисованным на обороте пони – лежала на комоде. Я аккуратно вытащил из нее несколько одинаковых по длине волос, осмотрел – они были тонкие, светлые и в определенном ракурсе практически исчезали. Затем отобрал те, что выдраны неосторожным взмахом щетки – с корнями и чешуйками кожи. В конце концов у меня осталось восемь волосков.

Я пригладил их, собрал в крошечный локон и, зажав корни между большим и указательным пальцами, попытался вставить другой конец в браслет – в цепочку, в застежку, в золотое сердечко. Наконец он довольно плотно зацепился за колечко, на котором висела буква J, настолько прочно, что после рывка волосы выскользнули из пальцев.

Я надел браслет на руку и разогнул одно из звеньев – на ладони появился красный след. Пэт держал Дженни за руки, поэтому ее запястья были покрыты синяками и ссадинами. Любую из них мог оставить браслет.

Купер сказал, что Эмма сопротивлялась. На секунду ей удалось оторвать подушку от лица. Пока Дженни пыталась пристроить ее на место, браслет зацепился за разметавшиеся волосы Эммы. Девочка ухватилась за него и тянула до тех пор, пока слабое звено не погнулось, а затем разжала хватку. Ее рука снова оказалась прижата подушкой, в ладони ничего не осталось, кроме нескольких волосков.

Пока Дженни довершала начатое, браслет держался на ее руке, а когда она спустилась вниз, он упал.

Возможно, для обвинительного приговора этого будет недостаточно. Волосы Эммы могли попасть в браслет, когда Дженни причесывала дочь перед сном; звено могло зацепиться за ручку двери, когда Дженни побежала вниз узнать, что за шум. История была откровенно сомнительной. Однако с учетом остальных улик этого хватит, чтобы арестовать ее, предъявить обвинения и держать под стражей вплоть до суда.

Процесс начнется через год, а то и позже. К тому моменту Дженни не раз пообщается с психиатрами и психологами; ее накачают лекарствами, дадут ей шанс сделать шаг назад, от края пропасти. Если она передумает себя убивать, то признает свою вину; у нее притупится желание выбраться из тюрьмы, а признание позволит восстановить репутацию и Пэта, и Конора. Если же нет, тогда кто-нибудь заметит, что́ у нее на уме: что бы ни думали люди, психиатры – опытные специалисты. Тогда врачи сделают все, чтобы ее защитить. Я сказал Фионе правду: план далеко не идеальный, однако в данном деле для совершенства места уже не было.

Прежде чем уйти из комнаты Эммы, я встал у окна, отодвинул занавеску и посмотрел на ряды недостроенных домов, за которыми тянулся берег. Близилась зима: на часах всего три, а свет уже впитал в себя вечернюю меланхолию и синеву моря, превратив его в бурное серое полотно с белыми полосками пены. Пластиковая пленка на окнах логова Конора гудела на ветру; окрестные дома отбрасывали безумные тени на дорогу. Городок был похож на Помпеи, на археологические раскопки, открытые для туристов, чтобы они бродили здесь, разинув рот и выгибая шеи, стараясь представить себе катастрофу, которая уничтожила всех обитателей – пока через несколько лет руины не рассыплются в прах, посреди кухонь не вырастут муравейники, а лампы не оплетут побеги плюща.

Я тихонько закрыл за собой дверь. На лестничной площадке, рядом с бухтой кабеля, который тянулся в сторону ванной, стояла драгоценная камера Ричи. Она была направлена на люк; на корпусе мигал красный огонек, указывая, что идет запись. Между камерой и стеной уже свил гамак-паутину серый паучок.

На чердаке ветер тек сквозь дыру под крышей, завывая словно лисица или баньши. Прищурившись, я заглянул в люк, и на секунду мне почудилось, что на чердаке кто-то есть – движущиеся, сливающиеся тени, комок мышц, – но я моргнул, и там не осталось ничего, кроме темноты и потока холодного воздуха.

Завтра, когда дело будет закрыто, я отправлю сюда криминалиста, чтобы он забрал камеру, изучил каждый кадр и написал мне отчет в трех экземплярах обо всем, что увидел. Я бы мог встать на колени, развернуть крошечный встроенный экран и быстро промотать запись, однако я этого не сделал. Я и так знал, что там ничего нет.

* * *

Фиона стояла, прислонившись к пассажирской двери, и безучастно смотрела на недостроенный дом, в котором мы беседовали с ней в самый первый день. Сигарета, зажатая в пальцах, посылала в небо тонкую струйку дыма. Когда я подошел, Фиона бросила окурок в выбоину, наполовину заполненную мутной водой.

– Вот вещи вашей сестры, – сказал я, протягивая мешок для мусора. – Это то, о чем вы думали, или нужно что-то другое?

– Пойдет. Спасибо.

Она даже не взглянула на меня. На секунду я решил, что она передумала, и у меня закружилась голова.

– С вами все в порядке?

– Я тут смотрела на дом… и вспомнила. В тот день, когда мы их нашли – Дженни, Пэта и детей, – я подобрала вот это.

Она вынула руку из кармана; пальцы сжаты в кулак, словно она что-то держит. Я протянул свою руку, в которой был зажат браслет, укрытый от ветра и от посторонних глаз. Фиона разжала пальцы над моей ладонью.

– Потрогайте его – на всякий случай, – сказал я.

На мгновение она крепко сжала браслет. Даже сквозь перчатки я почувствовал, какие холодные у нее пальцы.

– Где вы это взяли? – спросил я.

– Когда в то утро полицейские вошли в дом, я последовала за ними. Хотела узнать, что происходит. Эта вещь лежала у лестницы, прямо у нижней ступеньки. Я ее подобрала – Дженни не понравилось бы, что она валяется на полу. Я положила браслет в карман пальто. В нем дыра, так что он завалился за подкладку и я про него забыла, а вспомнила только сейчас.

Ее голос звучал тихо и невыразительно; нескончаемый рев ветра нес его прочь, вдавливал в бетон и ржавый металл.