Текст книги "Красная Борода"

Автор книги: Сюгоро Ямамото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

Волосатый краб

Мотои с четырнадцати лет плавал на седьмом рейсовом пароходе компании Касай. В двадцать три года он получил диплом механика и перешел на «двадцать восьмой». В армии он не служил, ростом не вышел – было в нем чуть больше полутора метров. Коренастый крепыш с квадратным, заросшим волосами лицом, на котором, казалось, навечно застыло хмурое выражение. Мотои обладал таким сиплым голосом, что ему стоило колоссального труда выдавить из себя лишнее слово. Возможно, поэтому, а скорее, из-за своего нелюдимого характера он крайне редко с кем-нибудь заговаривал.

Мотои прозвали Мокусё. Мокусё – краб, которого в больших количествах вылавливают в зимний период. Он круглый, как рисовый колобок, коричневый и покрыт волосами. Поэтому его называют еще «волосатый краб». Это прозвище как нельзя лучше подходило Мотои. Еще в ту пору, когда Мотои служил матросом, у него появилась любимая девушка. Она была на два года моложе Мотои, звали ее О-Сай. Родители О-Сай занимались мелочной торговлей и, кроме того, держали небольшой ресторанчик «Усуда» с европейской кухней. Днем О-Сай работала в мелочной лавке, а вечерами помогала в ресторане. Смуглая, небольшого роста, не лишенная привлекательности, О-Сай проворно обслуживала посетителей, была остра на язык и никому не давала спуску. Ресторан стоял на оживленном месте, как раз напротив пристани, где швартовались рейсовые пароходы, и среди его постоянных посетителей было немало моряков. Часто собирались здесь местные рыбаки и молодежь, чтобы отметить какое-нибудь событие. Кроме О-Сай гостей обслуживали две официантки – разбитные, густо напудренные девицы, от которых исходил одуряющий запах дешевого одеколона. Они бесцеремонно садились на колени посетителям, затягивались их сигаретами – в общем, вели себя развязно и были уверены, что именно в этом суть современного сервиса.

О-Сай появлялась в ресторане в будничном платье, без пудры и румян, проворно разносила по столикам закуски, бутылки с пивом и сакэ, покрикивала на девиц, если они оставляли посетителей без внимания. Однако по отношению к себе никаких вольностей не допускала, и, если какой-нибудь прощелыга пытался отпустить сальную шутку или давал волю рукам, О-Сай умела так отбрить нахала, что тот не знал, куда деваться от стыда.

Случилось так, что эта самая О-Сай полюбила Мотои. Время от времени Мотои заходил в лавку купить сандалии из соломы, блокнот или другие мелочи, необходимые в его холостяцкой моряцкой жизни, иногда заглядывал и в ресторан. Но не то чтобы заговорить с О-Сай – он глаз на нее  поднять не решался. И никто не знал, когда и как сговорились они пожениться. Однажды, выпив по стаканчику, друзья стали подтрунивать над Мотои: мол, куда тебе, «волосатому крабу», на механика вытянуть, ты и начальную-то школу с грехом пополам закончил, да тебе выучиться на механика все равно что на лысой голове шикарную прическу сделать. И все в таком духе. Мотои не отвечал на насмешки, только все ниже склонял к тарелке с рисом и карри побагровевшее от стыда лицо. Тут-то и появилась О-Сай и задала перцу насмешникам. Ее загорелое лицо побледнело от негодования, на глазах выступили слезы.

Именно с той поры стали поговаривать, что О-Сай и Мотои подружились. Надо сказать, что матросы с рейсовых пароходов по-иному стали смотреть на Мотои. Шутка ли сказать! Не кто-нибудь, а «волосатый краб» завладел сердцем неприступной О-Сай. Мотои старался не прислушиваться к тому, о чем судачили вокруг, продолжал упорно учиться и наконец получил диплом механика.

Каковы были в ту пору отношения между ним и О-Сай – неизвестно. Встречались ли они наедине, шептали ли друг другу любовные слова или спорили и ругались – никто толком сказать не мог.

Мотои поступил машинистом на «двадцать восьмой», и теперь все называли его не иначе как механик Мотои. Вскоре Мотои отправился в свою родную деревню – поклониться могилам предков и заодно известить родичей о своих успехах. Сначала он ехал поездом, потом еще полдня – автобусом, потом несколько ри[77]77
  Ри – мера длины, равная приблизительно 4 км.


[Закрыть] шел пешком, пока не добрался до родной деревушки, затерявшейся в горах префектуры Иватэ. Конечно, он сообщил своим родственникам и о том, что собирается жениться. Погостив с полмесяца в деревне, он вернулся и сразу же поспешил с подарками к ресторану «Усуда». Завидев Мотои, О-Сай выскочила ему навстречу и, выставив вперед пальцы наподобие крючьев, дрожа от негодования, обрушила на Мотои целый поток брани.

– Ты подлая тварь и бесстыдник! – кричала она. – Завел себе в Токуюки какую-то Фудзи! У нее и ребенок от тебя! А я-то, дура, тебе верила!

Мотои оторопело глядел на нее, ничего не понимая.

–  Нечего дурачком прикидываться! – неистовствовала О-Сай. – Я встречалась с этой женщиной, и она мне сама все рассказала. Так что ты, подлый бабник, теперь меня не проведешь!

Мотои пытался возразить. Проклиная в душе свое косноязычие, он старался доказать ей, что не знает никакой женщины по имени Фудзи. Но все было напрасно.

–  Слышать не желаю твое вранье! – орала О-Сай, угрожающе размахивая перед его носом кулаками. – Катись отсюда, и чтобы духу твоего здесь не было!

С этими словами О-Сай вернулась в ресторан и захлопнула дверь перед носом Мотои.

Можно себе представить, каково было все это слышать ни в чем не повинному Мотои. Бессильно опустив руки, он постоял перед закрытой дверью, потом положил у входа подарки и ушел не оглядываясь.

Никто не мог в точности сказать, была ли на самом деле у Мотои женщина по имени Фудзи. Моряки с рейсовых пароходов предпочитали веселиться в Уракасу, изобиловавшем злачными местами, но некоторые не отказывались от женщин в Токуюки, конечном пункте пассажирской линии. Мотои не раз останавливался в Токуюки, и вполне можно было предположить, что у него есть там подружка.

Проще всего ему было отправиться в этот городок, призвать эту самую Фудзи в свидетели и таким путем доказать свою невиновность. Но Мотои так не поступил. Он повел себя как мудрец Диоген: замкнулся в себе, как в бочке, да еще сверху крышку захлопнул. Мотои снял комнату в одноэтажном бараке, сам себе готовил еду, стирал – в общем, полностью себя обслуживал. Во время рейсов он молчал, вступая в разговор лишь в самых необходимых случаях, а возвратившись в свою каморку, оставался наедине с собой, ни с кем из соседей не общался, да и к себе в гости не приглашал. Когда выпадало свободное время, он сам с собой играл в шахматы, это было его единственным развлечением.

И душа его постепенно обновлялась. Что-то из нее уходило, подобно тому как из появившегося в бочке отверстия вытекает вода, и вместе с тем она наполнялась чем-то новым. Мотои совсем перестал общаться с окружающими. С некоторых пор у него появилась привычка разговаривать с самим собой.

Вернувшись с работы, он останавливался перед ставнями, некоторое время глядел на них, потом тихо произносил: «Сейчас открою эти ставни». Открывал ставни, открывал раздвижную решетчатую дверь, входил в дом и говорил: «Теперь закрою дверь» – и закрывал ее. Он пояснял вслух каждый свой шаг, пока умывался, менял одежду, готовил ужин, убирал со стола, принимал ванну и укладывался спать.

Играя в шахматы, он комментировал игру – свою и предполагаемого партнера, радовался по случаю удачного хода, ругал себя из-за каждой промашки, посмеивался над неудачами партнера. Казалось, будто за шахматной доской сидят два равных по силе и похожих по стилю игры хороших друга и спокойно наслаждаются игрой, зная, что никто им не помешает.

Тем временем О-Сай вышла замуж за владельца солидного ресторана в городе Фуса, расположенном на берегу реки Тонэ. Но спустя год с небольшим муж О-Сай умер, оставив ее с новорожденной дочкой на руках. Жизнь со свекровью у О-Сай не заладилась, и, кое-как дотерпев до конца положенного срока траура, она вернулась с девочкой в отчий дом. Нетрудно понять, как горько было такой своенравной женщине, как О-Сай, возвращаться к родным, да еще с ребенком. Однако О-Сай ни единым словом не выдала себя, не показала, как ей тяжело. Как и прежде, она помогала в мелочной лавке и в ресторане. Правда, теперь она приветливей относилась к посетителям, более дружелюбно подтрунивала над ними, а когда подвыпивший гость отпускал двусмысленную шутку или давал волю рукам, не сердилась, как когда-то, и не отказывалась от стаканчика крепкого, если ей предлагали, а захмелев, приятным голосом запевала песню.

Однажды, когда «двадцать восьмой» стоял у пристани, О-Сай отправилась прямо в машинное отделение.

– Эй,   механик!   –   окликнула   она   возившегося   у  машины Мотои. – Давненько мы с тобой не виделись. Заглянул бы как-нибудь.

Мотои улыбнулся, помахал рукой, но ничего не ответил.

В другой раз она появилась у «двадцать восьмого» с ребенком на руках. Позвала Мотои и, протянув ему девочку, сказала:

–  Это Харуми. Я родила ее в Фусе. Правда, симпатичная?

Мотои слегка кивнул головой, неопределенно улыбнулся, но опять не сказал ни слова.

О-Сай часто приходила на пристань, когда «двадцать восьмой» стоял у причала, и всякий раз приглашала Мотои в гости. Мотои улыбался, делал неопределенные жесты руками.

Однажды вечером после ужина Мотои, как обычно, расположил под тусклой лампочкой шахматную доску и, разговаривая сам с собой, как он это делал последние годы, стал расставлять на доске фигуры. Доска была старенькая, купленная по случаю в магазине подержанных вещей, но на ножках. Фигуры, отлично выточенные из японского самшита, издавали приятный, холодноватый звук, когда их ставили на доску.

–  Вчера, кажется, твой был первый ход, – тихо вздохнув, произнес Мотои. – Значит, сегодня я пойду первым.

Мотои успел сделать несколько ходов, когда в дверь постучали. К нему так редко заходили люди, что он даже не обратил внимания на стук, решив, что это гости к его соседу – механику Акибе. Но стук повторился, и Мотои окликнули по имени. Он нехотя встал, бросил взгляд на доску, чтобы запомнить позицию, и пошел к двери. В дверях стояла О-Сай. Она была в выходном кимоно, густо напудрена. От нее исходил резкий запах дешевого одеколона, того самого, который употребляли официантки из ресторана «Усуда».

–  Я пришла просить у вас прощения, – сказала О-Сай, заискивающе улыбаясь. – Можно войти?

Мотои стоял как вкопанный и молча улыбался. По выражению его лица невозможно было понять, приглашал он О-Сай войти в дом или отказывался ее принять.

О-Сай пригладила рукой волосы и сказала:

–  Ну ладно. Сегодня я спешу, поэтому разрешите мне прямо здесь извиниться перед вами.

Выражение лица Мотои не изменилось.

–  Простите меня, я тогда поступила нехорошо, – потупившись, произнесла О-Сай. – Все, что я наговорила вам о женщине по имени Фудзи, неправда. Кто-то мне намекнул на вашу связь – я и вспылила. Ни к какой Фудзи я не ездила и, уж конечно, с ней не разговаривала. Все это я придумала, надеясь, что вы станете возражать, рассеете мои подозрения.

Глаза Мотои сузились. Разве он тогда не сказал О-Сай, что никакой Фудзи у него не было, что все это ложь? Но ведь О-Сай и слышать ничего не хотела. Может быть, Мотои вспомнил об этом, но он не возразил О-Сай и лишь молча глядел на нее слегка сузившимися глазами.

–  Но вы ничего не сказали мне, – продолжала О-Сай. – И я... я решила тогда: пусть будет как будет! По правде говоря, именно вы поступили нехорошо. – О-Сай возвысила голос. – Если это была ложь, сказали бы прямо: мол, все это досужие слухи и выдумки! Почему же вы промолчали? Почему?

Мотои улыбнулся.

–  Ну да ладно, все это в прошлом. И к тому же, – во взгляде О-Сай появилось заискивающее выражение, – своим поведением вы доказали свою правоту: ведь и после того, как я вышла замуж и уехала в Фусу, вы ни на ком не женились! Когда я узнала об этом, я так обрадовалась, даже плакала от счастья. – О-Сай поспешно вытерла глаза.

Да, у Мотои было чувство собственного достоинства. Он не выставлял его напоказ, но свято хранил все эти годы. А чего только не пришлось ему вытерпеть с тех пор, как О-Сай прогнала его: ядовитые насмешки и злословие окружающих, намеки и сальные шуточки по поводу его связи с Фудзи, о которой он и слыхом не слыхивал! И только чувство собственного достоинства помогло ему все это перенести, только оно позволяло ему и теперь с неопределенной улыбкой выслушивать болтовню О-Сай, не порицая ее и не жалуясь на свою судьбу.

–  Я в любую минуту готова вернуться, – тихим голосом продолжала О-Сай. – Вы ведь понимаете, о чем я говорю. Поверьте, у нас все будет хорошо. Мотои молча слушал.

–  Обязательно все наладится! – В голосе О-Сай прозвучала уверенность. – Я сразу же приду, как только вы позовете. Надеюсь, вы понимаете меня, понимаете мои чувства?..

Мотои улыбнулся чуть шире, медленно поднял руку и слегка пошевелил пальцами. Трудно было предположить, что означал этот жест, а может быть, он и вовсе ничего не значил.

–  Можете особенно не торопиться, – спохватилась О-Сай, пытаясь сгладить свою настойчивость и нащупать правильную линию поведения. – Я, собственно, не спешу и вас торопить не намерена. Понимаете?

Мотои молчал.

–  Заходите в гости, – прощаясь, сказала О-Сай, – я научилась так рис готовить – пальчики оближешь. С репчатым луком и говяжьим жиром. А как попробуешь – не поверишь даже, что только лук да жир там. Приходите почаще. Буду вас ждать.

Улыбка Мотои стала еще шире, но он и на этот раз ничего не ответил.

–  Бревно бесчувственное, – прошипела О-Сай, выйдя на улицу. – Грязный волосатый краб, я тебе еще это припомню.

Когда О-Сай ушла, Мотои медленно вернулся в комнату, уселся, скрестив ноги, перед шахматной доской и, глубоко вздохнув, уставился на фигуры.

–  Значит, ты так пошел, – пробормотал он, – решил меня обыграть. Не выйдет! Ну-ка, а как ты на это ответишь? Что, не нравится?

Он взял двумя пальцами фигуру и припечатал ее к доске. Фигура издала холодноватый, приятный звук.

Диалог о песке

Песок не так прост, как кажется, – говорит Томи.

–  А что же в нем такого особенного? – спрашивает Кура.

Разговор происходил майским вечером на море, куда друзья пришли «топтать» рыбу. В полнолуние, когда отлив бывает особенно сильным, море близ Уракасу мелеет и чуть ли не на целое ри обнажается дно. Кое-где в выемках остается вода – сантиметров на десять-пятнадцать выше лодыжки. В такие ночи опытные рыбаки отправляются на море «топтать» рыбу. Способ этот несложен: идешь по освещенной лунным светом воде, находишь подходящее, на твой взгляд, место, останавливаешься и поднимаешься на носки. Под ступней образуется тень, куда и устремляется рыба, спасаясь от яркого света луны. Тогда, выбрав подходящий момент, быстро опускаешься на пятки и прижимаешь рыбу ко дну. Остается только проткнуть ее заранее приготовленной длинной спицей – и добыча у тебя в руках. Автор и сам пытался таким способом ловить рыбу – она действительно подплывала под ступню. Рыбаки обычно «топтали» камбалу и терпуга, а в летнюю пору – крабов. Правда, при ловле краба нужна особая сноровка.

–  Вот он, песок! – Томи ловко протыкает спицей прижатую ко дну рыбу и, сбросив ее в проволочную корзинку, разминает на ладони прихваченные вместе с рыбой песчинки. – Поглядишь на него – песок и песок! Ничего в нем нет особенного. Ведь так?

–  Угу, – бормочет Кура, вглядываясь в воду. Полная, яркая луна, какой она бывает в семнадцатую ночь месяца, висит прямо над головой. Над водой поднимается едва заметная кисея тумана, и лунный свет, проходя через нее, освещает все вокруг бледным, призрачным сиянием. Издали доносятся тихие голоса: должно быть, и другие рыбаки пришли в этот вечер на море «топтать» рыбу.

–  А знаешь ли ты... – говорит Томи, тихо переступая по воде и продолжая разглядывать оставшиеся на ладони песчинки. – Знаешь ли ты, что вот этот самый песок – живой?

Кура подозрительно поглядел на друга. Краснощекий, с мужественным лицом и тяжелым подбородком, Кура обычно никогда не противоречил ему, но сейчас у него возникло сомнение в истинности того, что говорил Томи.

–  Ну, это ты загнул, – бормочет он, не отрывая глаз от воды.

–  Все так считают, и никто мне не верит, – возмущается Томи, становясь на носки. – Все говорят: песок – он песок и есть. Но это не так. Он живой! И, как все живое, песок растет.

Кура намеревается возразить, но в этот момент под его ступню подплывает рыба. Он ловко прижимает ее ко дну и прокалывает спицей. Попалась камбала сантиметров двадцать длиной.

–  Говоришь, песок растет? – спрашивает он, кидая камбалу в проволочную корзину.

–  Ага, – подтверждает Томи. – Но это еще не все: песок растет и постепенно поднимается вверх по реке. Вот что удивительно!

Кура задумчиво чешет средним пальцем правой руки затылок.

–  Здесь, на Нэтогаве, это не так заметно, а вот на других реках сразу бросается в глаза. Сам небось знаешь, что ближе к морю песок мелкий. А если подниматься вверх по течению, песок превращается в гальку, а дальше – в большие камни и даже в скалы.

–  Угу, – задумчиво произносит Кура, – похоже, так оно и есть.

–  И ведь никто не обращает на это внимания, – говорит Томи.

–  Но как же он умудряется подниматься вверх по реке? – спрашивает Кура.

–  Я своими глазами, вот этими глазами видел, – настаивает Томи, вкладывая в эти слова одновременно рассудительность и страстность ученого-исследователя. – Если подняться к верховью реки, там прямо в воде лежат здоровенные камни. А раньше они были много ниже по течению. Представь себе: сегодня камень был вот здесь...

–  Угу, – бормочет Кура, глядя на палец Томи, указывающий на водную гладь.

–  ...а спустя несколько дней поднимается вон туда. – После короткого раздумья Томи указывает рукой на место ближе к берегу. – За два-три дня камень передвигается метров на пять, а то и на все десять.

–  Как же он поднимается вверх по течению? – удивленно спрашивает Кура.

–  Вот и я этого раньше не знал, – говорит Томи и с самодовольной улыбкой, словно игрок, припрятавший козырную карту, продолжает: – Как может песок передвигаться, думал я, рук и ног у него нет, рыбьих плавников и хвоста тоже нет. Тогда я стал внимательно изучать его повадки.

Кура, позабыв приподняться на носки, во все глаза глядит на своего друга.

–  И наконец я понял, – продолжает Томи. – Вот как это происходит. Предположим, в реке лежит большой обломок скалы...

Кура молча кивает головой.

–  Вода в реке течет от верховья к устью – в этом ничего удивительного нет. А в воде, значит, лежит обломок скалы. Обтекая его, вода вымывает часть песка и ила перед скалой, и получается вроде бы ямка. И на море то же самое происходит: встань лицом к морю и убедишься: когда волна отходит, она уносит с собой песок из-под твоих пяток.

–  Ага, значит, скала может свалиться в эту ямку? – догадывается Кура.

–  Вот именно! – восклицает Томи. – Понимаешь, вода с верховьев течет вот так. Все больше вымывает песок из-под скалы, вымывает до тех пор, пока скала не теряет равновесия и заваливается в сторону, противоположную течению реки. А вода все течет и течет не переставая, и снова начинает вымывать песок из-под скалы, и снова скала перемещается вверх по течению. Так день за днем она поднимается по реке все выше и выше.

Кура не может сдержать возгласа удивления и, восхищенно глядя на друга, говорит:

–  Выходит, у песка соображение есть?

–  Само собой!

–  У этого самого песка? – Кура нагибается, захватывает пригоршню песка и медленно разминает его на ладони. – Просто не верится.

–  Еще бы, – задумчиво говорит Томи. – Я и сам поначалу никак не мог поверить, что вот эти песчинки – живые!

–  Мне такое и в голову никогда бы не пришло, – говорит Кура.

–  Блаженны те, кто живет в неведении, – со вздохом произносит Томи. – И я был таким, пока не понял, что к чему. А когда дошло до меня, что песок живой, я и подумал: не все в этом мире так просто, как кажется на первый взгляд. Такой он обыкновенный на вид, а оказывается, живет, своей жизнью живет! – Томи указывает подбородком на горстку песка, которую Кура все еще держит на ладони.

–  Угу, – бормочет Кура.

–  И не только живет, но еще и растет, взрослеет и, по мере того как взрослеет, поднимается вверх по течению... И откуда же у него такой разум берется? Как подумаешь об этом, прямо оторопь берет.

–  Угу, – бормочет Кура, разглаживая пальцем песок на ладони.

В ночной тишине слышно, как где-то играет рыба, ударяя хвостом по зеркальной морской глади. Продолжая свою неторопливую беседу, друзья направляются к берегу.