Текст книги "Красная Борода"

Автор книги: Сюгоро Ямамото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

И старик Гэнроку снова уходил в воспоминания.

Когда появлялся Кота, О-Сэн старалась не заходить в мастерскую. Но если случайно они сталкивались, Кота неизменно встречал ее радостной улыбкой. На его лице появлялось странное, просящее выражение, не свойственное его прямому и резкому характеру. Что-то он задумал, чего-то ждет, хотя дедушка ему наотрез отказал, с беспокойством размышляла О-Сэн и, заметив его ласковый взгляд, тотчас отворачивалась и уходила на кухню. Но Кота не подавал виду, будто пренебрежительное отношение О-Сэн его расстраивает, и по-прежнему чуть ли не через день заглядывал в мастерскую...

С прошлой весны О-Сэн начала по утрам посещать занятия кройки и шитья, которые давала на дому пятидесятилетняя вдова по имени Ёнэ. На эти занятия приходили исключительно девушки на выданье. Молчаливая и стеснительная от природы О-Сэн ни с кем из них не подружилась. Приходя, она лишь здоровалась и усаживалась где-нибудь в уголке, не принимая участия в девичьей болтовне. Девушки тоже не пытались навязываться ей в подруги. Лишь О-Мон, отец которой торговал растительным маслом в районе Тэнно, сразу же выказала особое расположение к О-Сэн. Она была круглолица, улыбчива, приветлива, отличалась легким, дружелюбным характером.

Однажды, когда урок закончился и О-Сэн собиралась домой, к ней подошла О-Мон и предложила немного проводить ее.

–  Но ведь тебе в другую сторону, – удивилась О-Сэн.

–  Ничего, я сделаю небольшой крюк, – ответила О-Мон, потом подошла поближе и шепнула ей на ухо: – Мне надо с тобой поговорить.

О-Сэн чуть отстранилась и внимательно поглядела на девушку.

–  Ты знакома с Котой из мастерской Сугиты? – спросила О-Мон.

Услышав имя Коты, О-Сэн растерялась, не зная, что и ответить.

– Знакома, а почему ты об этом спрашиваешь? – безразлично сказала она, пытаясь скрыть охватившее ее беспокойство.

–  Ходят слухи, будто ты собираешься за него замуж – все говорят об этом.

–  Чепуха! – воскликнула О-Сэн с твердой решимостью, которая удивила О-Мон. – Не знаю, кто пустил такой слух, но это неправда.

–  Но ведь он заходит к вам чуть ли не каждый день! Говорят и более ужасные вещи, которые я не решаюсь повторить вслух...

–  Кто распространяет эти сплетни? Кто?! – дрожа от негодования, вскричала О-Сэн.

–  Ссылаются на человека, который живет с вами по соседству. Болтают, будто он все видел своими глазами. Но я лично не поверила. Конечно, это лживые слухи. Я уверена: такая девушка, как ты, на подобное не способна.

Слухи распространяются из конторы посыльных Ямадзаки, сразу же подумала О-Сэн. Тамошняя хозяйка безмерно болтлива. Что ни день у конторы собираются посудачить, кумушки и бездельники мужчины. Старый Гэнроку терпеть не мог этих сборищ и никогда в них не участвовал. Те платили ему той же монетой и не упускали случая позлословить на его счет. Контора находилась наискосок от дома О-Сэн, и собиравшиеся там кумушки вполне могли заметить Коту, когда он приходил к Гэнроку в мастерскую. Не исключено, что до них дошли слухи о попытках Сугиты сосватать Коту за О-Сэн...

Расставшись с О-Мон, она вернулась домой, сразу же обо всем рассказала Гэнроку и попросила переговорить с Котой, чтобы тот больше не появлялся в их доме.

–  Давно известно: на чужой роток не накинешь платок, – пробормотал Гэнроку, проверяя большим пальцем остроту заточенной бритвы. – Как ни старайся, от злословия не убережешься. Если мы запретим Коте бывать у нас, станут болтать, почему, мол, он вдруг перестал приходить. Поэтому тебе не стоит расстраиваться – пройдет время, и слухи улягутся.

–  Вы, дедушка, к этому относитесь спокойно, а мне-то каково? Мне эти слухи ненавистны, – с непохожей на нее решительностью возразила О-Сэн. – Ведь если об этом и дальше будут болтать – я и носа не смогу показать на улице. Сгорю от стыда!

–  Успокойся, если тебе это так уж противно, поговорю с Котой при первом удобном случае. Не могу же я прямо завтра заявить ему: не приходи, и все. Придется подумать, как нам это обставить наилучшим образом...

Как раз в те дни распространились слухи о нападении на семейство Кира бродячих самураев из Ако. Разговоры об этом происшествии продолжались до самого Нового года. И кумушки на время оставили О-Сэн в покое.

В новогодние праздники от Сугиты зачастили посыльные с приглашениями, но Гэнроку и О-Сэн под разными предлогами отказывались посетить его дом. Неудобно было идти в гости к тем, кому отказали в сватовстве, а ведь еще предстоял неприятный разговор с Котой... Четвертого января вечером к Гэнроку пришли Кота и Мацудзо – плотник, работавший в мастерской Сугиты. Они принесли подарки – сакэ и разнообразные закуски. По существующему обычаю следовало их пригласить к столу. День был праздничный, и О-Сэн не ушла, как обычно, на кухню, а сидела рядом и с грустным выражением лица подливала гостям и Гэнроку сакэ. Вскоре Кота захмелел и ударился в воспоминания. Он рассказывал о том, как впервые поселился в доме Сугиты и стал работать у него в мастерской, как познакомился с О-Сэн, причем упоминал такие подробности, о которых девушка давно уже позабыла. Неожиданно Гэнроку прервал его.

–  Послушай, Кота, – начал он, – в такой день вроде бы не время вспоминать об этом, но я все же скажу. Тебе, должно быть, известно, что Сугита просил меня выдать О-Сэн за тебя замуж, а я по некоторым причинам ему отказал. Поверь, мне неприятно говорить об этом, но после отказа твои посещения выглядят несколько странно, поэтому я просил бы тебя больше сюда не приходить...

–  Вы даже не представляете себе, как больно мне это слышать от вас, – ответил Кота. – Да, я знаю, что мне отказали: будто О-Сэн еще слишком молода и к тому лее обязана.ухаживать за вами... Но почему из-за этого я не могу приходить к вам в гости?.. Я с тринадцати лет живу у Сугиты и с тех пор знаком с О-Сэн. Да и с вами встречаюсь не в первый раз. Так не слишком ли жестоко отказывать мне от вашего дома только потому, что О-Сэн не желает выйти за меня замуж?

–  Никто тебе не отказывает, но подумай сам: живет здесь старик и молоденькая девушка, и вдруг к ним зачастил наследник процветающей мастерской. Что люди скажут? Вот и пошли странные слухи...

–  Странные слухи? – Кота понурил голову. – К сожалению, я не вправе убеждать вас, будто на слухи не следует обращать внимания. Такие уж существа – люди! Они способны своей болтовней одного воодушевить, а другого прикончить... Я все понял, дедушка Гэнроку.

–  Пойми меня правильно: ты – солидная персона, наследник Сугиты. Когда обзаведешься семьей, милости просим, мы всегда будем тебе рады. Льщу себя надеждой, что в будущем ты даже станешь опорой для нашей О-Сэн. А пока...

–  Постараюсь исполнить вашу просьбу. Жаль, что по моей вине возникли нехорошие слухи, – пробормотал Кота, низко опустив голову.

–  А теперь забудем об этом и выпьем по чашечке. Эй, О-Сэн, не остыло ли сакэ?

Кота посидел еще с полчаса, потом стал прощаться. Он был настолько пьян, что никак не мог попасть ногами в сандалии. Он еще недалеко отошел от дома Гэнроку, как вдруг  его кто-то окликнул:

–  Никак молодой хозяин мастерской? Похоже, в приятном настроении изволите возвращаться от своей любовницы? Не мешало бы на радостях угостить несчастного.

–  Твой голос вроде бы мне знаком. Кто ты? – громко, так, что было слышно в соседних домах, спросил Кота. – А-а, это ты, Гондзиро? Что торчишь здесь как пень? Если хочешь выпить, пойдем – я угощаю.

–  Знал, что пригласите. Готов сопровождать. Не зайти ли нам в забегаловку в Кита?

– Не болтай ерунду. Пойдем к набережной, в Окавабату. Хотя вода из реки Сумида самое подходящее для тебя питье, но я угощу тебя на славу.

–  Ну и остры же вы на язык, молодой хозяин. О-Сэн, закрывавшая ставни, невольно подслушала этот  разговор. Ей запомнилось имя Гондзиро, и еще долго в ушах раздавался его противный, вульгарный голос.

5

Кота сдержал свое обещание, хотя давал его в сильном подпитии. Он теперь редко заглядывал к Гэнроку, да и то на пару минут – даже не присаживался и сразу уходил.

В феврале поступили сообщения о том, что бродячие самураи из Ако покончили с собой, сделав харакири. На улицах Эдо только об этом и говорили. А весной появилось множество книжонок с иллюстрациями, повествующих об этом событии. О-Сэн купила пару книжек и даже прочитала. Авторы, опасаясь, по-видимому, преследований со стороны властей, изменили время действия и имена, поэтому трагическая история гибели этих самураев показалась О-Сэн надуманной и нисколько на нее не подействовала...

Незаметно наступило лето. Однажды в начале июня, вернувшись после занятий по кройке и шитью, О-Сэн с удивлением заметила, что стол накрыт и Гэнроку поджидает ее, чтобы вместе пообедать.

–  Пришло письмо. Меня приглашают в харчевню Игая на дружескую пирушку с коллегами, поэтому я вместе с тобой пообедаю и тотчас отправлюсь, – сказал он.

–  Наверное, поздно вернетесь?

–  Постараюсь быть дома до того, как стемнеет. Я купил вьюнов – они на кухне. На ужин приготовь их с мисосиру[35]35
   Мисосиру – суп из бобовой пасты.


[Закрыть].

–  Ну раз есть вьюны, надо к ним купить сакэ.

–  Стоит ли? Надеюсь, сакэ нам подадут в харчевне.

–  Но в этом году вьюны у нас впервые. Чашечка сакэ не помешает, чтобы отметить это событие.

Покончив с обедом, Гэнроку переоделся и отправился в харчевню. Воспользовавшись его отсутствием, О-Сэн прибрала мастерскую, протерла мокрой тряпкой пол, потом сходила за сакэ и развела в очаге огонь. Она разрезала вьюнов на тонкие ломтики, положила в кастрюлю, добавила сакэ и бобовой пасты. Когда суп был готов, она погасила огонь и в ожидании Гэнроку занялась шитьем.

Дувший с утра ветер стих, и к вечеру стало невыносимо жарко.

Что-то дедушка припозднился, подумала О-Сэн, когда стало плохо видно иглу. Она убрала шитье и начала накрывать на стол. Поставила тарелочки с соленьями, попробовала суп – он немного остыл, но на вкус был хорош. Она подогрела суп, а заодно и сакэ.

–  Пора бы ему и вернуться, – с беспокойством пробормотала О-Сэн.

Теперь она, заслышав шаги на улице, всякий раз выглядывала наружу сквозь занавеску на кухонном окне. Уже совсем стемнело, она зажгла огонь в фонаре и села у стола, дожидаясь Гэнроку... Гости из чайных домиков на Окавабате стали расходиться по домам. Оттуда доносились возбужденные голоса мужчин, веселые крики женщин и звуки сямисэнов.

–  Это здесь, – внезапно послышался снаружи чей-то голос.

–  Сейчас я открою дверь, а вы вносите. Только осторожней. Осторожней! – произнес другой.

Сёдзи раздвинулись, и вошел знакомый Гэнроку – точильщик Кюдзо. Дурное предчувствие охватило О-Сэн. Не произнося ни слова, она встала из-за стола. Ее глаза смотрели не на Кюдзо, а на мужчин позади него – в руках у них были носилки. В следующий миг О-Сэн закричала и рванулась к дверям.

–  Не надо волноваться, успокойся, О-Сэн, – сказал Кюдзо, обеими руками стараясь оттеснить ее от носилок. – Ничего страшного не случилось. Гэнроку выпил лишнего и упал. Его уже осмотрел доктор и приказал уложить в постель.

Едва сдерживая рыдания, О-Сэн быстро постелила. По знаку Кюдзо мужчины внесли носилки и уложили Гэнроку в постель. Кюдзо сел у изголовья и, то и дело утирая со лба обильный пот, поведал, как все случилось. Многие заметили, что уже с самого начала пирушки Гэнроку неважно выглядел и вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Решили, что виной тому жара, и посоветовали выпить сакэ. Он опрокинул несколько чашечек подряд и вроде бы приободрился. За разговором с друзьями он выпил еще и захмелел. Потом он вышел по нужде и упал.

–  Сбежались люди, – продолжил свой рассказ Кюдзо, – стали его окликать, приводить в чувство, но он ни слова в ответ, лишь громко хрипел. Ну, положили ему на лоб тряпку, смоченную холодной водой, и вызвали доктора. Тот тщательно осмотрел Гэнроку, сказал, что его хватил удар – правда, не сильный, – опасности для жизни нет, нужен только покой, и тогда он быстро поправится. Доктор оставил лекарства и ушел. Так что, как видишь, О-Сэн, беспокоиться нечего. – Кюдзо снова утер со лба пот.

Слушая Кюдзо, О-Сэн молча кивала, то и дело облизывая языком пересохшие губы.

Она окончательно пришла в себя, когда мужчины, оставив прописанные доктором лекарства, собрались уходить.

–  Спасибо вам за хлопоты, – тихо сказала она, проводив их до двери.

Гэнроку спал, негромко похрапывая. О-Сэн хотела было разбудить деда, но вспомнила, что доктор приказал его не тревожить, и тихонечко села у изголовья.

Правда ли, что удар был легкий и дедушка быстро поправится? А если ему лучше не станет? От кого-то она слышала, что после удара человек не обязательно умирает, но надолго бывает прикован к постели. Что тогда? Что станется с ней? На какие заработки будет она жить? Эти мысли не давали ей покоя, пока она молча глядела на спавшего Гэнроку. Потом О-Сэн вспомнила, что за весь день у нее не было и маковой росинки во рту, а ведь предстояла еще бессонная ночь. Она села за стол, подняла крышку с кастрюли, но взглянула на беспомощную фигуру деда, который еще днем, когда она провожала его в харчевню, был бодр и полон сил, опустила крышку обратно, и слезы покатились у нее из глаз.

На следующий день с раннего утра стали приходить друзья проведать Гэнроку. Соседки помогали О-Сэн готовить еду и заваривать чай. Особенно старалась хозяйка рыбной лавки О-Раку. После полудня бодрствовавшая всю ночь О-Сэн едва держалась на ногах. Женщины посоветовали ей хоть немного отдохнуть. О-Сэн постелила постель в уголке, легла и мгновенно уснула. Когда она открыла глаза, был уже вечер.

–  Проснулась? – заметила О-Раку, готовившая ужин, – Пока ты спала, приходила навестить Гэнроку твоя подружка О-Мон, но я не стала тебя будить.

–  Кто ей сообщил, что с дедушкой удар?

–  Не знаю. Сказала, что завтра снова зайдет. Ужин готов. Сейчас закипит чайник, так что садись и поешь хоть немного. А я схожу домой, сделаю кое-какие дела по хозяйству и скоро вернусь.

О-Сэн поела без всякого аппетита и едва успела убрать за собой посуду, как появилась жена Сугиты О-Тё. С тех пор как О-Сэн с дедом переехали в новый дом, они с О-Тё не встречались, и она так обрадовалась этому визиту, что была готова кинуться к ней в объятия, но вспомнила про наказ деда и ограничилась обычным приветствием. По-видимому, у О-Тё тоже остался неприятный осадок после отказа Гэнроку выдать О-Сэн замуж за Коту, она вела себя сдержанно, не выказывая былой приветливости, и вскоре простилась, оставив небольшой сверток для больного. После ужина снова забежала О-Раку, но никаких особых дел не было, и, выпив чашечку чаю, она ушла. О-Сэн осталась одна.

Состояние Гэнроку не улучшалось. Он по-прежнему был без сознания, поэтому О-Сэн даже не могла напоить его лекарством и лишь время от времени меняла на голове смоченные в холодной воде полотенца. Дневной сон ее немного освежил, но, сидя в одиночестве у изголовья деда, она ощутила вдруг такую беспомощность, такую невыносимую тоску...

«Сёкити, – едва слышно зашептала она, обернувшись к западу, туда, где находилась Осака. —Ты ничего не знаешь, ничего! Как же мне теперь быть? Ведь нужны деньги на доктора, на лекарства... На что жить? Как жаль, что тебя нет сейчас рядом...»

Ах, если бы он был неподалеку... Он сразу же примчался бы на помощь. Но он в далекой Осаке, и она не может сообщить ему о том, в каком положении оказалась. Но даже если бы он знал, вправе ли она срывать его с работы? Судьба отвернулась от нее, видно, родилась она под несчастливой звездой. Ей тяжко сейчас, а будет еще тяжелее. Должно быть, так ей на роду написано: всю жизнь страдать! Ей уже семнадцать, но она не помнит ни одного дня, когда бы чувствовала себя по-настоящему счастливой. Вечно хворавшая мать, проводившая почти все время в постели; вечно недовольный, хмурый отец, тяжко вздыхавший по ночам; грязная, запущенная парикмахерская с редкими посетителями... Жалкое, полунищенское существование без радости, без надежды на будущее. Потом переезд в другой дом после смерти родителей и тягостная жизнь с дедом. В то время как девушки-одногодки весело проводили время в играх и развлечениях, ей приходилось мыть рис, топить печурку, с раннего утра бегать по лавкам за продуктами, мокнуть под дождем, доставляя клиентам сделанную дедом работу. Кроме вещей, подаренных в детстве женой Сугиты, ей за всю жизнь не купили ни единого кимоно, ни единого оби. Даже жалкой шпильки не подарили. Мало того, у нее не хватало времени, чтобы хоть помечтать об обнове. Правда, в ту пору она не столь уж переживала из-за этого, не так уж завидовала другим девушкам. Ведь человек по своей натуре неприхотлив и быстро свыкается с обстоятельствами. К тому же случались иногда и светлые, приятные минуты... Но теперь, оглядываясь на минувшие годы, она понимала, сколь безрадостна, беспросветна была ее жизнь. О-Сэн внимательно всматривалась в прошлое, но не могла отыскать ни единого просвета, сулившего хоть какую-то надежду на будущее. Напротив, все предвещало лишь страдания и несчастья.

«Сёкити, ты единственная моя опора на этом свете. Я не знаю, что будет со мной, но поверь: я непременно продержусь до твоего приезда. Но и ты не забывай меня и возвращайся. Слышишь? Возвращайся поскорее», – с мольбой взывала к нему О-Сэн.

6

На следующий день Гэнроку пришел в сознание. Он даже заговорил, но язык плохо подчинялся ему, и слова трудно было разобрать. Из глаз беспрерывно текли слезы, так что вскоре намокла подушка. Приходивший проведать его доктор повторял, что все будет в порядке, однако вся левая половина тела по-прежнему не слушалась Гэнроку, да и соображал он плохо. Видимо, слезливость возникла у него из-за болезни. Но не только поэтому. Стоило Гэнроку поглядеть на О-Сэн, как слезы лились в три ручья. Заплетающимся языком он все время пытался что-то сказать. Вначале О-Сэн ничего не могла понять, но однажды, внимательно прислушавшись, разобрала.

–  Бедняжка О-Сэн, бедняжка О-Сэн, – шептал он.

–  Вы не волнуйтесь, дедушка, со мной все в порядке, – улыбаясь, сказала она. – А вы скоро поправитесь – так говорит доктор. Вы, наверное, слышали? Просто вы переутомились от работы, а теперь вам надо хорошенько отдохнуть и ни о чем не думать.

–  Знаю, зна-аю, – запинаясь, пробормотал Гэнроку. – Я ведь все вижу... Вот и говорю... Б-бедная О-Сэн. Б-бедная О-Сэн.

–  Не говорите так, дедушка, не надо! – О-Сэн готова была обнять его и зарыдать в голос. Если бы она расплакалась, слезы облегчили бы ей душу, но она понимала: расстраивать Гэнроку нельзя, это лишь ухудшит его состояние – и старалась весело улыбаться, только бы не подать виду, как ей тяжело.

С каждым днем все меньше людей приходило навестить Гэнроку, справиться о его здоровье. Перестали наведываться и соседи, за исключением О-Раку из рыбной лавки. Как-то вечером она заглянула и сообщила, что в бане можно принять ванну с настоем из листьев персика. Из-за болезни Гэнроку О-Сэн давно уже по-настоящему не мылась. В следующую субботу она попросила О-Раку подежурить у постели деда и отправилась в баню. Чтобы принять персиковую ванну, как и ирисовую, от простуды, или апельсиновую, которую готовят в день зимнего солнцестояния, надо выстоять очередь. Поэтому О-Сэн лишь смыла пот, приняла ванну, а голову мыть не стала, чтобы не задерживать других.

Вернулась она домой в приподнятом настроении – будто освободилась от тяжкого груза.

–  Вот и я, спасибо вам, О-Раку! – воскликнула она, войдя в дом через кухонную дверь.

Удивившись, что никто ей не ответил, она оставила банные принадлежности на кухне и заглянула в комнату, где лежал Гэнроку.

О-Раку там не было, а у изголовья сидел Кота. Девушка испуганно остановилась в дверях.

–  Твою соседку позвали домой. Она ушла раньше, попросив меня подежурить, – пояснил он, обернувшись к О-Сэн.

–  Благодарю вас.

–  Я, как узнал, сразу же хотел проведать дедушку Гэнроку, но была срочная работа... Досталось же вам, О-Сэн.

–  Да, это случилось так неожиданно.

–  Ну, дедушка, я думаю, скоро выздоровеет. За него можно не беспокоиться. А вот как быть с тобой? Так ведь ты долго не продержишься. Но ничего – что-нибудь придумаем.

–  Не извольте беспокоиться, я постараюсь как-нибудь справиться, – холодно ответила О-Сэн, взбалтывая микстуру для Гэнроку. – Дедушка особых хлопот мне не доставляет. Кроме того, мне помогают соседи. Так что не все так ужасно, как вам представляется.

–  Может быть, ты права, но хорошо, если это продлится дней десять, ну двадцать, а если... – Кота хотел что-то добавить, но, заметив решительный взгляд девушки, осекся и, оставив для больного сверток, поспешно простился.

С того дня он снова стал часто наведываться – то принесет лекарство, мол, «оно очень помогает при параличе», то что-нибудь вкусное – «пусть съест хоть немного». Иногда он засиживался, поил Гэнроку лекарствами, менял на лбу полотенца и даже растирал ноги.

–  Если будете в чем-нибудь нуждаться, предупредите меня – постараюсь сделать все, что в моих силах. И пожалуйста, не стесняйтесь, – всякий раз говорил он перед уходом.

–  Благодарю вас, – отвечала О-Сэн, отводя глаза в сторону и всем своим видом давая понять, что ей неприятны хлопоты Коты. Она слушала Коту и вспоминала предупреждение Сёкити: «Когда я уеду, к тебе непременно начнет подкатываться Кота. Он тоже имеет на тебя виды». Должно быть, Сёкити прав. Если человек по-прежнему приходит и навязчиво предлагает свои услуги, хотя ему отказано в женитьбе и запрещено появляться в их доме, это нечто большее, чем обычное сочувствие. С этим еще можно было бы смириться, если бы в жизни все шло гладко, но теперь, когда на О-Сэн обрушилась беда, настырность Коты наводила на мысль, будто он намерен воспользоваться моментом и втереться в доверие. Женский инстинкт О-Сэн, не собиравшейся изменять данному Сёкити обещанию, подсказывал ей: надо быть начеку!

Да и вообще следует всегда рассчитывать только на свои силы и не пользоваться услугами других.

Чтобы свести концы с концами, можно брать у соседей вещи в стирку или наняться посыльной. Заработка ей с дедом хватит, чтобы не умереть с голоду. Дело обычное – и никого это не удивит. Так решила О-Сэн, и у нее сразу полегчало на душе.

Когда на следующий день появился Кота, она потребовала, чтобы он больше не приходил. Вечер был дождливый. Приятный, освежающий ветер весело позванивал в висевший на дверях колокольчик, шевелил бамбуковую штору над входом, выдувал из комнаты застоявшийся воздух.

–  Неужели ты так меня ненавидишь? – после долгого молчания спросил Кота, вызывающе глядя на О-Сэн. – Чем я тебе не угодил? Я ведь помогаю вам не из одолжения, не из притворной любезности. С детских лет я привык к Гэнроку, к тебе, особенно к тебе. И я не считаю тебя чужой. Но даже если бы мы не были давно знакомы, разве обыкновенные человеческие чувства не обязывают нас помогать друг другу? Почему же ты считаешь, что я не должен этого делать? Объясни, О-Сэн.

–  Я понимаю тебя, Кота, но позволь напомнить тебе один случай – может быть, ты позабыл. В новогодние праздники, когда ты возвращался от нас домой, тебя встретил Гондзиро из конторы Ямадзаки...

–  Гондзиро? Может быть, но в точности я не помню.

–  Зато я запомнила это на всю жизнь, – звенящим голосом произнесла О-Сэн, не в силах подавить вспыхнувший гнев. – В тот вечер Гондзиро, завидев тебя, сказал: «Никак молодой хозяин мастерской? Похоже, в приятном настроении изволите возвращаться от своей любовницы?»

–  Какая ерунда! Да можно ли принимать всерьез болтовню этого пропойцы?

–  А ты послушай, что говорят соседи. Они распространяют и более ужасные слухи. Ты – мужчина, для тебя они, может быть, предмет гордости, а для меня, женщины, это как позорное клеймо на всю жизнь.

–  Поверь, я ничего об этом не знал. – Кота опустил голову и надолго замолчал, потом упавшим голосом прошептал, заикаясь на каждом слове: – Клянусь, мне ничего не известно об этих слухах. Неужели они так тебя расстроили?

–  Мне и прежде было противно о них слышать, а теперь, когда у меня на руках больной дедушка, я должна особенно строго блюсти себя. Иначе бог знает что еще станут болтать, если ты по-прежнему будешь сюда приходить.

–  Но ведь можно разом покончить со слухами, О-Сэн! Все зависит только от тебя.

–  Мне кажется, я уже дала ясный ответ.

–  Ну а если я сам сделаю тебе предложение? Неужели ты откажешь? – В глазах Коты вспыхнул огонек. – Я не очень красиво умею говорить, но предлагаю вполне серьезно: если ты согласна...

–  Прошу тебя, не продолжай! Мне это неприятно. Пусть я глупая, несчастная девушка, но...

–  Ты несчастная?! – Кота побледнел, потом пронзительно поглядел на нее. – Скажи, О-Сэн, у тебя уже кто-то есть? Ах, какой же я глупец! Мне бы следовало сразу догадаться.

О-Сэн молча кивнула в ответ. Она спокойно, нет, даже горделиво кивнула, сама удивляясь своей храбрости, потом достала из комода два свертка и положила их перед Котой.

В свертках были деньги, которые принесли О-Тё и Кота, когда приходили проведать Гэнроку. Деньгами О-Сэн постеснялась воспользоваться и положила их в комод.

–  Спасибо за сласти и лекарства, но деньги я принять не могу. Передай их О-Тё – и пусть она не сердится.

–  Прощай, О-Сэн, – грустно сказал Кота и, захватив свертки, ушел.

На следующее утро О-Сэн пригласила О-Раку посоветоваться насчет работы.

–  Зачем это тебе? – рассмеялась О-Раку. – Ведь семейство Сугиты собирается с вами породниться, а за ними как за каменной стеной. Стоит ли беспокоиться, искать работу?

О-Раку вовсе не хотелось обидеть девушку – просто она считала дело решенным. Пришлось О-Сэн рассказать ей, что ни о каком замужестве не может быть и речи.

–  Вот оно что? – удивилась О-Раку. – А я-то думала, что Сугита вам во всем поможет. Ну не расстраивайся – что-нибудь придумаем.

–  Я уже не ребенок – мне семнадцать лет, и я готова наняться на любую работу, – сказала О-Сэн.

– Понимаю. Если человек решится, он способен сделать даже то, что свыше его сил. Но смотри не ошибись. Наймешься к кому-нибудь, а потом окажется, что работа тебе не по вкусу. Хуже нет – попасть впросак. Я сначала хорошенько подумаю, а потом загляну снова. Не беспокойся, ты ведь живешь не в пустыне, и соседи тебе всегда помогут.

7

О-Сэн стала обметывать петли на застежках у таби[36]36
  Таби – носки из плотной ткани.


[Закрыть]. Сначала она обратилась к учительнице кройки и шитья, но та сказала, что шитьем за плату заниматься ей еще рано. За стирку или за работу посыльным ей предложили гроши, и она была вынуждена отказаться. Вот тогда О-Раку и предложила заняться обметыванием петель. В те годы таби, как правило, подвязывали шнурками, но в Киото и Осаке уже с весны начали пользоваться застежками. Они крепче держали, а кроме того, позволяли легко и быстро снимать и надевать таби. Появились они и в Эдо. Правда, по-настоящему в моду застежки еще не вошли, и заказов было пока маловато, хотя работа оплачивалась вполне сносно. Главное, О-Сэн могла выполнять ее дома, и это было очень удобно, учитывая болезнь Гэнроку. Таби изготовлялись из хлопчатобумажной ткани или из кожи. Последнее время стали распространяться таби из хлопчатки – они были удобны в носке и стоили сравнительно дешево. Но все же люди предпочитали кожаные – более теплые и прочные. Работать с кожаными оказалось сложнее. Трудно было протыкать иглой дубленую крашеную кожу – то и дело ломались иглы, и О-Сэн постоянно ходила с исколотыми пальцами. Но платили за них хорошо. И, если приноровиться, можно было прилично зарабатывать...

С середины июля Гэнроку начал вставать с постели. Правда, он еще не вполне владел левой половиной тела и речь по-прежнему была затруднена. В тюгэн[37]37
  Тюгэн – пятнадцатый день седьмого месяца по лунному календарю, соответствует последнему дню Бон – праздника поминовения усопших.


[Закрыть] принято готовить рис с ростками лотоса и угощаться маринованной макрелью. О-Сэн давно уже не готовила ничего вкусного и с удовольствием принялась за дело. Она разделала макрель и поставила на стол бутылочку сакэ. Доктор рекомендовал пить сакэ для общего укрепления организма, но понемногу. Однако Гэнроку до сих пор из осторожности отказывался. На этот раз он пригубил чашечку.

–  Давненько я не выпивал, прямо все нутро прожгло, – пробормотал он, блаженно жмурясь. – Если от этого нет вреда, может, и правда стоит выпивать малую толику? Вот опрокинул чашечку – вроде бы и сил прибавилось.

–  Доктор советовал – сказал, что полезно для здоровья.

–  Нет, пожалуй, грешно мне теперь выпивать. Появятся дополнительные расходы – и все на твои плечи.

–  Перестаньте, дедушка! Даже слышать не хочу об этом.

–  Я так говорю не из благодарности, а потому, что счастлив. Многие дети помогают своим родителям, но не часто встречаются внучки, которые так заботятся о деде. Тебе ведь всего семнадцать, и в таком юном возрасте все заботы легли на твои хрупкие плечи, а ты исполняешь их с удовольствием, плохого слова не скажешь. Вот почему у меня так радостно на душе.

Крупные слезы покатились у него по щекам. Уж очень он стал в последнее время слезливым, подумала О-Сэн.

–  А ведь я ничего хорошего для тебя не сделал, – продолжал Гэнроку, утирая слезы. – С тринадцати лет ты варила мне рис, готовила закуски, бегала с поручениями. А я? Ни одного оби, не говоря уж о кимоно, тебе не купил. Да что там! Ни единой шпильки не подарил. А ты, чтобы заработать нам на жизнь, стала надомницей, платишь доктору за визиты, покупаешь лекарства, готовишь для меня любимые блюда, даже если я не прошу об этом. Я восхищаюсь тобой и рад, что ты есть на свете... В будущем году мне стукнет семьдесят, но лишь теперь я стал понимать, что за существо женщина. Да, наблюдая за тобой, я наконец уразумел, сколь благодетельны женщины. Ты в свои семнадцать лет взвалила на себя труд, непосильный даже для меня, взрослого мужчины. И все потому, что ты женщина! Ах, О-Сэн, если бы я догадался об этом сорок лет тому назад!

Сорок лет тому назад... Наверное, он вспомнил о своей жене, моей бабушке, подумала О-Сэн. Она ее совершенно не помнила, ничего не знала о ее жизни. Ни отец, ни мать никогда о ней не рассказывали. Скорее всего, на то были свои причины. И вот теперь Гэнроку, заговорив о благодетельности женщин, вспомнил о чем-то безвозвратно потерянном.

–  Когда человеку хорошо, он думает исключительно о себе, – продолжал Гэнроку. – И лишь попав в беду, когда люди, общество отвернутся от него и каждый день полон страданий, он впервые задумывается о судьбе других, лишь тогда он начинает принимать близко к сердцу все окружающее. Но ничего уже не исправить – лепестки цветов облетели, вода утекла, все ушло безвозвратно, и прошлое не вернуть. Какая глупость! Ах, до чего же человек глуп!

–  Хватит, дедушка! Вам нельзя так волноваться – это очень вредно для здоровья. Что прошло – то прошло. Стоит ли о том вспоминать. Давайте лучше подумаем о нашем будущем. Вот скоро вы поправитесь, сможете снова заниматься своим делом, и, если мы вдвоем будем работать, нам вполне хватит на безбедную жизнь. Будем ходить в театр, на выставки... Кстати, не забыть бы нам нынче навестить садовника Сомэи – полюбоваться его хризантемами.