Текст книги "Красная Борода"

Автор книги: Сюгоро Ямамото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

Тёдзи рассказал, каким образом обнаружили документ в домашнем алтаре, куда его припрятал отец Какудзо, и в заключение добавил:

–  Теперь ты знаешь все. Ты заявил, что обещание твоего отца – пустая бумажка. Тогда мы предложили платить за жилье, но ты не пожелал даже слышать об этом, и нам ничего не оставалось, как принять свои меры. Вот ты и очутился в том самом месте, откуда тебя вытащили девятнадцать лет тому назад.

Со дна колодца донеслись вопли. Усиленные эхом, они напоминали жалобный вой попавшего в западню зверя.

–  Эй, не ори так, а то все силенки выорешь. Здесь место безлюдное: сколько ни кричи – никто не придет на помощь. В свое время мы тебя спасли, но, если теперь не пойдешь на наши условия, подохнешь в этом колодце. А теперь прощай. – Тёдзи подал знак, и Ёхэй с остальными надвинули на отверстие каменную плиту.

–  Теперь вам понятно, почему мы заранее не раскрыли свои планы, – сказал Тёдзи, обращаясь к Нобору, – иначе бы вы отказались быть свидетелем.

–  Кто знает! – усмехнулся Нобору.

–  Он вынудил нас пойти на это. Теперь у него есть время подумать... А пока пойдем к Какудзо и еще раз почитаем документ. Должно быть, он ждет не дождется нашего возвращения.

–  Но я надеюсь, вы не оставите Такаду в колодце, – сказал Нобору.

–  Все от него зависит, – неопределенно ответил Тёдзи. Они   вернулись   к   Какудзо,   предупредив   ожидавших своего господина телохранителей, что он ушел домой. Нобору вручили документ, который он внимательно изучил и убедился, что Тёдзи правильно и во всех подробностях изложил Такаде его содержание.

–  Я не хочу вмешиваться в ваши дела, но, раз вы пригласили меня как свидетеля, предупреждаю: если с Такадой что-нибудь случится...

–  Уверяю вас, – перебил его Какудзо. – Мы ничего не сделаем такого, что доставило бы вам неприятности. Когда все решится, мы обязательно вас известим.

Нобору простился и пошел в больницу. На пятый день, во время очередного визита Нобору, Какудзо сообщил: «Все закончилось благополучно».

–  Вчера вечером мы его вытащили из колодца, – сказала О-Танэ. – Мы будем жить в этих бараках на прежних условиях.

–  А вы не боитесь, что он отомстит?

–  Не думаю. Пребывание в колодце, должно быть, пошло ему на пользу, так что он добровольно поставил на том самом документе свою подпись и приложил личную печатку.

–  Похоже, несладко ему пришлось, – пробормотал Нобору.

–  А мы все же решили отныне платить за жилье... Ой, больно! Нельзя ли поосторожней, доктор! – застонал Какудзо, когда Нобору снимал с раны пластырь.

Ростки подо льдом

1

В  середине декабря из аптеки «Окакудо» сообщили о поступлении очередной партии лекарств, и в больнице Коисикава все врачи, включая Ниидэ, занялись составлением заказов. Ниидэ даже отменил по этому случаю очередной обход больных. Нобору в тот день собирался посетить своих родителей в Кодзимати, причем Ниидэ трижды напоминал ему об этом. Но он решил отложить свой визит, чтобы помочь Мори.

В два часа они отправились в столовую выпить чаю. Мори сообщил ему, что сумасшедшая О-Юми в крайне тяжелом состоянии и протянет дней десять, не больше. Периоды улучшения состояния наступают все реже, аппетит то резко ухудшается, то непомерно возрастает. Длительная бессонница и приступы буйного помешательства совершенно истощили ее организм. Последние дни О-Юми отказывается принимать пищу, не узнает окружающих.

–  Вчера приходил ее отец, – продолжал Мори. – Худощавый мужчина лет пятидесяти. О себе он говорил мало, даже не сообщил, где живет. Красная Борода ничего о нем тебе не рассказывал?

Нобору отрицательно покачал головой.

– Я с ним встречался. У меня сложилось впечатление, что он крупный торговец, но собирается отойти от дел. Когда заходил разговор о дочери, он не мог сдержать слез.

Мори налил себе еще одну чашку чаю. Затем они снова занялись лекарствами.

– А отец О-Юми ничего не говорил о доме, который для  нее построил? – спросил Нобору.

–  Он сказал, что сдержит обещание и передаст его в дар больнице... Кстати, ко мне приходил на переговоры Ино.

– На какие еще переговоры?

– Похоже, его беспокоит будущее О-Суги: если сумасшедшая умрет, ей придется уехать к родителям, а он этого не хочет. Ворвался ко мне, когда я беседовал с отцом О-Юми, и заявил, что должен немедленно со мной переговорить – мол, от этого разговора зависит его будущее.

– Вот как!

–  Он прямо так и сказал. – Мори расхохотался. – Потом заявил, что намерен жениться на О-Суги, а если я пожелаю узнать о его прошлом, то все необходимые сведения могу получить у плотника Токити, проживающего в Сакуме. Ино поклялся, что сделает все, чтобы О-Суги была счастлива до конца дней.

– А О-Суги дала согласие?

–  Сказала, что прежде должна спросить разрешения у родителей, которые живут в Эбарагори. Сама же она не против.

В этот момент из коридора донесся топот ног и крики.

– Не хочу! Не хочу! – послышалось оттуда. – Не трогайте меня, отпустите!

Нобору выскочил в коридор и чуть не столкнулся с бежавшей ему навстречу девушкой. Она остановилась и быстро юркнула ему за спину. Вслед за ней показался Ниидэ, за которым спешила женщина лет сорока.

–   Задержи ее, – предупредил Ниидэ, загораживая дорогу пытавшейся обойти его женщине.

–  Помогите, помогите! – кричала девушка, прижимаясь к Нобору. – Не отдавайте меня, я не хочу, не хочу!

– Отведи ее в мою комнату, – приказал Ниидэ.

–  Успокойся, теперь все в порядке. Пойдем со мной, тебя здесь никто не посмеет обидеть. – Нобору взял ее за руку.

–  О-Эй! – закричала женщина. – Ничего плохого я тебе не сделаю. Я тебя заберу домой – так будет лучше.

– С тобой мы потом поговорим, а пока оставайся здесь и жди, – перебил ее Ниидэ.

– Но почему вы не разрешаете мне забрать ее?

– Я хочу поговорить с ней наедине. А ты побудь здесь, я, кажется, ясно сказал.

Тем временем Нобору отвел девушку в комнату Ниидэ. Комната была настолько завалена свертками и ящичками с лекарствами, что едва отыскалось свободное место, чтобы усадить ее. Девушке было лет восемнадцать, она была одета в короткое кимоно на вате, подпоясанное коричневым оби. Волосы украшал гребень. Кожа на руках огрубела и была покрыта мелкими трещинами. Бледное, без малейшей косметики лицо напоминало маску. Усевшись на круглую циновку, девушка утерла слезы и громко рассмеялась.

Похожа на слабоумную, подумал Нобору, разглядывая ее лицо.

2

Вошел Ниидэ, сел напротив девушки и стал ее расспрашивать. О-Эй недавно исполнилось девятнадцать, женщина, которая уговаривала девушку вернуться домой, ее мать. Отец три года тому назад ушел из дому и с тех пор не появлялся. Кроме нее в семье старший брат и сестра, а также две младшие сестры и младший брат. С десяти лет О-Эй отдали в услужение торговцу свечами в лавку «Кинроку». Недавно она забеременела, и ее отправили домой к матери. На этот короткий рассказ у О-Эй ушло немало времени, она часто запиналась, внезапно задумавшись, надолго умолкала, иногда трижды повторяла одно и то же. Ответ на каждый вопрос ей вроде бы стоил огромного труда – она то почесывала затылок, то ладонью утирала губы, словно на них выступила слюна.

Явные признаки слабоумия, пришел к окончательному выводу Нобору.

В лавке «Кинроку» О-Эй была прислугой. Когда ее спрашивали, от кого она забеременела, твердила, что не знает. Само собой, ее сочли ненормальной, вернули в родной дом, где и так было полно голодных ртов, и мать потребовала, чтобы О-Эй избавилась от ребенка – затем и привела ее в больницу.

Ниидэ, бывало, соглашался прервать беременность, когда к тому вынуждали обстоятельства. Это не считалось страшным грехом. Вот в некоторых феодальных кланах, говорил он, издавались даже указы, разрешающие «убить новорожденного». В отдельных районах Японии, когда в многодетных семьях бедняков не хватало еды, существовало негласное право «на убийство новорожденных». Однако он, Ниидэ, считает, что убить появившееся на свет живое существо – слишком жестоко и противоречит человеческой морали. Поэтому в случае необходимости надо совершать подобный акт, пока ребенок находится еще в утробе матери, другими словами, пока он еще не стал «человеком». Исходя из этой теории, Ниидэ готов был избавить О-Эй от ребенка. Но когда он сообщил ей о своем решении, она переменилась в лице, стала кричать «не хочу, не хочу», вырвалась из рук врачей, выскочила из операционной и ринулась по коридору к выходу из больницы. Ее поймали, но она, громко рыдая, твердила:

–  Я хочу родить! Ребенок, который вот здесь, внутри, – это мой ребенок. Что бы со мной ни сделали, я рожу его и воспитаю. Сама его выращу – и ничьей помощи мне не надо!

– Ничего не имел бы против, если бы ты была способна справиться со своими материнскими обязанностями. Но ведь это не так. Ты сама говоришь, что с головой у тебя не все в порядке. Тебе предстоит еще долгая жизнь – и кто знает, сумеешь ли ты сама себя обслужить. А ведь хочешь взвалить на себя еще и воспитание ребенка, – убеждал ее Ниидэ.

О-Эй громко рассмеялась и, склонившись к уху Ниидэ, шепнула:

– Господин доктор, пусть это останется между нами: на самом деле я вполне здорова – только прикидываюсь дурочкой.

– Помолчи, от таких больных я это слышал не раз.

– Я не вру, доктор! Честное слово, не вру! В двенадцать лет – я уже служила тогда в лавке – меня послали в амбар помочь грузчикам. Я оступилась, упала с лестницы и ушибла голову и спину. Вот тогда-то, воспользовавшись этим случаем, я надумала прикинуться, будто повредила себе мозги... На самом же деле я здорова и вполне справлюсь с воспитанием ребенка.

–  Там в приемной ее ожидает мать, – обернувшись к Нобору, сказал Ниидэ. – Пойди и скажи ей, что девушку мы на несколько дней оставим в больнице. Когда понадобится, мы ее известим.

Когда Нобору вошел в приемную, О-Канэ, мать девушки, кинулась ему навстречу и, даже не дослушав его объяснений, закричала:

– Что за чушь вы несете? Где это видано, чтобы на это требовалось столько времени? Она же ненормальная и такая упрямая: я ее убеждаю – надо освободиться от ребенка, а она и слушать не хочет.

–  Верно, она не соглашается – и с этим не поспоришь, – ответил ей Нобору. – Ничего неестественного нет в том, что женщина – пусть она и дурочка – желает иметь детей.

– И вы хотите помочь слабоумной родить идиота?

–  Доктор Ниидэ сказал, чтобы вы пришли через три дня.

–  Я уйду отсюда только вместе с ней, – решительно заявила О-Канэ. – Мне говорили, что в этой больнице делают такую операцию тем, кто в этом нуждается, и даже за лекарство не берут денег, потому и обратилась к вам. Теперь поняла, что сглупила. Схожу туда, где надо платить, – там сделают сразу и не станут ни о чем расспрашивать. Приведите сюда мою дочь, и немедленно!

Может, в самом деле отпустить с ней дочь? – подумал Нобору. Но Ниидэ стоял на своем, и женщина ушла, пообещав напоследок, что уж через три дня заберет дочь, чего бы это ни стоило. Просительное выражение исчезло – она глядела на Ниидэ злобно и презрительно, будто он лишил ее чего-то чрезвычайно для нее важного.

– Чего она хочет? – возмутился Нобору. – Что-то за этим кроется – ведь она заявила, будто готова даже заплатить, лишь бы поскорее освободить дочь от ребенка.

– Не твоя забота – предоставь это мне и Мори, а сам собирайся к родителям в Кодзимати. Уже три часа, и они тебя давно ждут.

В Кодзимати в гостиной сидели супруги Амано и их дочь Macao. День был сумрачный, над городом низко нависли серые тучи, готовые вот-вот разразиться дождем. Еще не было четырех, а в доме уже зажгли огни. Нобору сначала позвали в кабинет отца, где была и мать. Там ему объявили, что тянуть нечего, сегодня состоится помолвка, пока неофициальная, без гостей – он и Macao только обменяются чашечками сакэ, как положено. Нобору сперва заявил, что отказывается. Эта церемония в родственном кругу оживила воспоминания о его помолвке с Тигусой. Мать будто почувствовала это и, подвигав непослушными ногами, хотела что-то сказать, но отец властным жестом остановил ее.

– Таково желание господина Амано, и я с ним согласился, – решительным, не допускающим возражений тоном заявил он. – Что мешает нам отпраздновать это в семейном кругу? Ведь на март уже назначена официальная помолвка.

– Потому-то и нет необходимости делать это сейчас, – возразил Нобору.

– Но ведь существует обычай!

Нобору промолчал и поглядел на токонома[24]24
  Токонома – стенная ниша с приподнятым полом в японском доме.


[Закрыть]. Там в медных вазах стояли веточки сосны и сливы. Так было и сто, и двести, и триста лет тому назад.

«Всегда ветка сосны, всегда ветка сливы – от сотворения мира!» – тоскливо подумал Нобору.

Мать поставила эти ветки согласно традиции, а отцу невдомек, почему такое бессмысленное повторение вызывает печальное чувство.

Его молчание родители восприняли как знак согласия. У отца, по-видимому, отлегло от души.

–  Пойди приготовь все, как положено, – сказал он матери. – Ну, вот и хорошо, – улыбнулся он, глядя на Нобору. – Откровенно говоря, я за тебя беспокоился – ведь помолвка с Тигусой была неудачной. Кстати, господин Амано собирается поговорить с тобой. Думаю, разговор этот будет для тебя небезынтересным.

Отец загадочно поглядел на Нобору. Его лицо осветилось ласковой улыбкой.

3

Помолвка в семейном кругу происходила в гостиной. По этому случаю пол застелили пунцовым шерстяным ковром, расставили старинные позолоченные ширмы и внесли два светильника. Жених и невеста переоделись: Нобору – в льняной камисимо[25]25
   Камисимо – старинный мужской парадный костюм.


[Закрыть], Macao – в белое кимоно из гладкой ткани и в утикакэ[26]26
   Утикакэ – старинная женская одежда покроя кимоно.


[Закрыть] такого же цвета. Волосы ей уложили в прическу в стиле симада[27]27
  Симада – прическа молодой девушки с узлом на затылке.


[Закрыть], воткнув в них золоченые шпильки. Густой слой косметики настолько изменил внешность Macao, что Нобору она показалась взрослой женщиной. Его отец и мать, а также супруги Амано были в строгой одежде, подобающей церемонии.

Нобору заметил, что столик с чашечками для сакэ внесла незнакомая ему женщина.

«Похоже, и сватов не пригласили», – подумал он.

Когда завершилась церемония обмена чашечками сакэ, женщина, скромно сидевшая в углу, низко поклонилась, коснувшись ладонями пола, и негромко, дрожащим голосом произнесла: «Поздравляю». Нобору с удивлением заметил, как затряслись ее руки, а по щекам потекли ручейки слез.

«Так это же Тигуса!» – чуть не вскрикнул Нобору. Ну конечно же, перед ним была Тигуса – его бывшая невеста. Но как же она переменилась! Куда исчезли ее ослепительная, чувственная красота, ее очаровательные черты лица, какими они запомнились Нобору перед отъездом в Нагасаки. Может, такое впечатление создавали выбритые брови и выкрашенные в черный цвет зубы, как это положено замужней женщине? Но главное – сказалась семейная жизнь: рождение ребенка, необходимость каждодневно потакать прихотям мужа... Сейчас перед ним была обыкновенная, ничем не привлекательная замужняя женщина, каких во множестве можно встретить в любом городе, на любой улипе. Глядя на нее, Нобору ощутил, как многолетняя тяжесть свалилась с него, и мысленно возблагодарил судьбу, которая их когда-то разлучила.

– Здравствуйте, Тигуса, – спокойно произнес он. – Я слышал, что у вас родился ребенок. Надеюсь, он здоров?

– Благодарю вас, – прерывающимся голосом ответила Тигуса. – Девочка недавно перенесла корь, но теперь уже поправилась.

– Ах вот как? К сожалению, я не знаком с вашим супругом, но тем не менее передайте ему, пожалуйста, привет и наилучшие пожелания.

– Ну довольно! А теперь отправляйся к себе, – приказал Амано.

Тигуса поклонилась и вышла.

– Спасибо, Нобору, – прочувствованно произнес Амано. – Я, может быть, глупый отец, но не успокоился бы, не получив твоего прощения. Но ты проявил истинное благородство. Теперь я разрешу Тигусе заходить к нам в дом и смогу нянчить внучку.

Нобору поклонился и поглядел на Macao. Девушка ответила ему полным благодарности взглядом.

Какие умные, глубокие и чистые глаза – в них, как .в зеркале, отражается вся гамма чувств до тончайших оттенков; поистине судьба оказалась к нему благосклонной; верно, красота Macao не броская, но со временем она расцветет – в этом нет сомнения. Тигуса напоминала пышный цветок, а стебель и веточки служили лишь тому, чтобы подчеркнуть его красоту. Отцветет цветок, опадут его лепестки, и стебель и веточки останутся голыми. Macao же – цветок вроде бы скромный, неброский, но красота его становится все утонченней по мере того, как растут его веточки и вытягивается стебель. И если Тигусу можно сравнить с усыпанным цветами кустом, то Macao похожа на вечнозеленое дерево, не меняющее цвета во все времена года; именно такую женщину он мечтал избрать спутницей жизни. Так думал Нобору, разглядывая Macao.

После того как пригубили сакэ родители жениха и невесты, Амано повернулся к Нобору и сказал:

– Скоро исполнится год, как ты работаешь в больнице Коисикава. Недавно я встретился с господином Ниидэ, и мы договорились, что в марте будущего года ты оставишь больницу. Тебя назначают на должность медика при правительстве.

Нобору вопросительно поглядел на Амано.

– Мы собирались сразу же определить тебя на эту должность по возвращении из Нагасаки, – продолжал Амано, – но в твое отсутствие Тигуса сошлась с другим. Мы понимали, что, оставаясь среди нас, ты не снесешь позора. Я посоветовался с доктором Ниидэ, и он согласился взять тебя на время в свою больницу. Так вопреки твоей воле ты попал туда. Мы решили, что перемена места и напряженная работа помогут тебе преодолеть постигшее тебя разочарование. Кроме того, мы посчитали, что в такой больнице ты сможешь применить знания, почерпнутые в Нагасаки.

С тех пор я частенько встречался с доктором Ниидэ, интересовался тобой. Вначале он со смехом рассказывал, какой ты твердый орешек и сколько ему пришлось приложить сил, чтобы приучить тебя к работе, но в последнее время ты изменился в лучшую сторону и, к радости Ниидэ, с готовностью брался за лечение самых трудных пациентов. Вот и получилось: мы тебя вроде бы насильно отправили в больницу Коисикава, а благодаря твоим стараниям и терпению все разрешилось к лучшему. Ты не можешь себе представить, как меня обрадовал лестный отзыв Ниидэ. Еще раз прости нас за своеволие.

Нобору молча поклонился. Он с подобающей скромностью выслушал Амано. В глубине души он понимал, что это не его заслуга и за все ему следует благодарить Ниидэ. Неприятный инцидент с О-Юми, воспоминания о котором до сих пор заставляли его краснеть, произошел исключительно по его вине: с горя он пристрастился к сакэ, хотя, честно говоря, оно ему никогда не нравилось. Это пристрастие и привело к плачевным последствиям, которые чуть не стоили ему жизни. И спас его не кто иной, как Ниидэ. Причем не бранил его, хотя и следовало. Мало того, он постарался сделать так, чтобы это позорное происшествие сохранить в тайне – о нем ведь так никто и не узнал, кроме Мори.

Тот случай явился переломным моментом в жизни Нобору. Он излечил его от меланхолии, позволил по-новому ощутить вкус к жизни, к работе в больнице. Именно тогда раскрылась для него широта души Ниидэ, который, как казалось, лишь молча наблюдал за его капризами и глупыми вывертами. Однажды Ниидэ признался, что воровал, продал друга, предал учителя. Не ему, Нобору, судить, насколько эти слова соответствовали действительности, но настойчивость и упорство, с какими Ниидэ старался излечить его от апатии и вернуть к полнокровной жизни, безграничная любовь, проявляемая им к бедным людям, порой воспринимались Нобору как стремление искупить грехи, совершенные им в прошлом.

Говорят: только тот, кто не изведал тяжесть преступления, способен судить людей.

Говорят: тот, кто изведал тяжесть преступления, никогда не будет судить людей.

Трудно сказать, с чем столкнулся в своей жизни Ниидэ, но мрак и тяжесть преступления он, должно быть, знал не понаслышке, подумал Нобору.

Когда закончился праздничный обед, Нобору сказал, что хотел бы поговорить с Macao, и попросил оставить их наедине. Macao переоделась и пришла в его комнату. На ней было легкое кимоно с неброским узором по подолу и широкий пояс с вышитыми на нем красными кленовыми листьями. Она выглядела гораздо моложе, чем в свадебном наряде, а пушок на щеках в свете фонаря казался нежным, едва заметным ореолом.

4

Я хотел бы задать тебе один вопрос, – начал Нобору. – Господин Амано, твой отец, сообщил мне, что в марте меня собираются назначить на должность медика при бакуфу.

– Да, – кивнула Macao.

– Это было моей заветной мечтой. В Нагасаки я стремился постичь современную медицинскую науку, многое изучил и выработал свою методику лечения. На этом посту я рассчитывал прославить свое имя и стать светилом, известным всей стране. Но теперь это желание пропало.

Слушая Нобору, она лишь удивленно моргала длинными ресницами.

– Короче говоря, я намерен остаться в больнице Коисикава, – продолжал Нобору. – Я и сам не вполне уверен, что мое решение останется неизменным до конца дней, но сейчас богатству и обеспеченной жизни я предпочел бы скромную работу в больнице. Конечно, мне еще надо испросить согласия у доктора Ниидэ, но хочу тебя заранее предупредить: работа в больнице не принесет ни денег, ни славы. Хорошенько подумай: готова ли ты разделить со мной жизнь в нужде? Я не требую от тебя немедленного ответа – обдумай все и честно скажи.

Macao молча глядела на него своими прозрачными глазами, в которых так легко читались обуревавшие ее чувства. Ее зрачки расширились, и Нобору прочитал не высказанный словами ответ: я согласна.

–  По-видимому, ты не очень ясно представляешь, что такое жизнь в постоянной нужде. Я же не страшусь трудностей, ибо вижу глубокий смысл в своей работе. О решении сообщи мне письмом.

– Я сделаю так, как вы посоветовали, – решительно сказала Macao.

Нобору ощутил, как чувство благодарности поднимается из глубины души и охватывает все его существо. Он понял, что Macao уже приняла решение, хотя и не высказала его вслух, и оно продиктовано не слепым повиновением, а сознательной готовностью вытерпеть любые невзгоды, потому что она всем сердцем уверовала в правоту принятого им решения. Он все понял и радостно улыбнулся. Macao ответила ему счастливой улыбкой и скромно опустила глаза, словно испугалась, как бы кто-то посторонний не подсмотрел ее чувства.

Нобору простился с родителями и с семейством Амано и вышел на улицу. К вечеру сильно похолодало, но счастливый Нобору, не чувствуя холода, быстро шел по дороге, бормоча себе под нос: «Все прекрасно, теперь все будет хорошо!»

По возвращении в больницу Нобору зашел к Мори. Тот поздравил его с помолвкой, похвалил Macao, шутливо сказав, что и сам бы не прочь жениться на такой девушке. Но когда Нобору поделился с ним своими мыслями насчет работы в больнице, Мори покачал головой.

– Это будет непросто, – сказал он. – Похоже, Красная Борода уже принял решение, и вскоре сюда вернется Цугава.

– Здесь ему не место, – сердито возразил Нобору.

–  Видишь ли, я тоже не переношу этого человека, но раз ты уходишь, то пусть хоть Цугава придет взамен – все лучше, чем вообще никого.

– Я останусь, – упрямо произнес Нобору. – С места не двинусь, даже если Красная Борода станет гнать меня прочь... В чем дело? Почему ты на меня так смотришь?

–  Просто я подумал: тебе не следует спешить с этим разговором – лучше подожди, когда представится удобный случай.

– Ты поможешь?

– Попытаюсь.

На следующее утро, когда еще не рассвело, Нобору разбудили громкие крики. Он не вполне проснулся и никак не мог сообразить, что случилось. Наконец он различил возмущенный женский голос. Он быстро оделся и выскочил в коридор. Ночной фонарь еще не был погашен, доски пола неприятно холодили ноги. В конце коридора у входа в палату санитарки пытались унять бушевавшую О-Эй.

– Утихомирься, – строго прикрикнул Нобору. – Рядом тяжелобольные.

О-Эй притихла, но зло поглядывала на окруживших ее женщин.

– Она хотела сбежать, – объяснила пожилая санитарка, указывая на отворенную дверь, ведущую в сад, – я пришла на смену О-Каве и не успела затворить дверь, как она выскочила из палаты и попыталась удрать.

– Спасибо за труды, – сказал Нобору санитаркам. – Идите к себе, а с девушкой я разберусь сам.

Слегка подталкивая О-Эй, он провел ее в свою комнату, убрал в нишу постель, постучал Мори, попросив его побыть с девушкой, а сам отправился за советом к Ниидэ.

Доктор что-то писал, но отложил кисточку в сторону и, выслушав Нобору, ненадолго задумался.

– Все ясно, – наконец сказал он, тяжело вздохнув. – Кстати, ты встретился у своих родителей с Амано? – совершенно неожиданно спросил он.

–  Да, он приезжал на помолвку, – коротко ответил Нобору. – Но как все же поступить с О-Эй? – вернулся он к тому, зачем пришел. – Думаю, не зря она пыталась бежать из больницы – на то были серьезные причины.

–  Эта девушка вовсе не слабоумная. Она не соврала, сказав, что нарочно прикинулась дурочкой... Кстати, поговори с ней сам и попытайся узнать, почему она так поступила.

– Может быть, у Мори это получится лучше? – помолчав, возразил Нобору.

– Нет, это сделаешь ты. – Ниидэ пристально поглядел на него. – Тебе вскоре предстоит начать семейную жизнь. Не исключено, что извлечешь кое-что полезное и для себя. Поговори с О-Эй – на сегодня освобождаю тебя от посещения больных на дому.

5

В начале О-Эй наотрез отказалась говорить. Завтрак и чай для нее принесли в комнату Нобору, но она не притронулась ни к тому, ни к другому, сидела на полу, уставившись в стену, и всем своим видом давала понять, что из нее не выудишь ни слова. Пошел уже одиннадцатый час, и Нобору решил, что сегодня он от О-Эй ничего не добьется, как вдруг она кашлянула и бесцветным голосом пробормотала:

– А, все равно, телега сломана, и ее уж не починишь. Нобору замер. О-Эй снова умолкла, потом передернула плечами и, все так же уставившись в стену, заговорила:

–  У меня будет ребенок, чего бы мне это ни стоило. И я всем докажу, что сумею одна, без чьей-либо помощи, его вырастить.

Нобору слушал, не проронив ни слова. Он подумал: «Если заговорю, только спугну ее». Однако О-Эй умолкла надолго. Тогда Нобору прервал молчание и как бы между прочим спросил:

–  Если решила рожать, то ведь это можно сделать в больнице. Отчего же надумала бежать отсюда?

– Боюсь, снова придет мать и уговорит доктора сделать операцию. Вот я и решила бежать отсюда и родить в другом месте, – ответила О-Эй.

–  Но ты хоть понимаешь, как трудно будет растить ребенка без отца?

–  Понимаю, но, по мне, лучше воспитывать ребенка одной.

– Почему?

И тогда О-Эй, все так же не отрывая взгляда от стены, рассказала свою историю.

Ее отец, Сатаро, ушел из семьи, и где находится сейчас – неизвестно. Прежде он считал себя человеком искусства – играл на сямисэне[28]28
  Сямисэн – японский трехструнный щипковый инструмент.


[Закрыть] и неплохо пел. Он участвовал в небольших представлениях, пел в харчевнях для гостей, иногда был уличным музыкантом. Заработки его были невелики, а из того, что зарабатывал, приносил домой лишь малую толику. С ее матерью, О-Канэ, он познакомился в какой-то закусочной. Позднее, когда они поженились, О-Канэ изводила его ревностью, из-за чего в доме что ни день вспыхивали ссоры.

«Я не жалуюсь на то, что ты совсем не приносишь в дом денег, – выговаривала она мужу. – Ты артист, а артисты ничего в деньгах не смыслят – это я знала еще до того, как вышла за тебя замуж. Меня беспокоят женщины. Уж такой народ артисты – готовы приволокнуться за любой женщиной. Признавайся, у тебя ведь тоже есть любовница!» Такие упреки всегда заканчивались дракой, во время которой они поносили друг друга последними словами...

О-Эй внезапно умолкла, повернулась лицом к Нобору и, сердито сверкнув глазами, сказала:

– Вы хотите меня обмануть.

– С чего это тебе в голову пришла такая глупая мысль?

–  Вы просите рассказать о себе, чтобы обманом вырвать у меня согласие на операцию.

–  Не болтай глупости! Наша больница находится под опекой местных властей. Неужели ты всерьез думаешь, что здесь могут вынудить женщину сделать такую операцию вопреки ее желанию?

–   Ах, все мужчины одинаковы, – пробормотала О-Эй. – Не будь мужчин, женщины и дети смогли бы жить без мучений.

Нобору ничего не ответил. О-Эй успокоилась и продолжила свой рассказ.

О-Канэ была влюблена в Сатаро как кошка и выполняла любые его прихоти. Старшей сестре О-Рицу в этом году исполнилось двадцать три года, младшей, О-Суэ, девять. Было еще два брата – Дзиро и Кэндзи. Родители заставляли детей работать с семи-восьми лет, отправляли нянчить младенцев или в лавки, быть на побегушках, причем не забывали наперед выклянчить задаток. Одиннадцати лет О-Рицу устроили служанкой в веселый дом. Родители регулярно забирали у О-Рицу все деньги, и вскоре у нее уже было столько долгов, что для их уплаты к девочке – ей тогда исполнилось двенадцать – пригласили гостя. Такое испытание оказалось ей не по силам, и на следующий день она сбежала домой. Сатаро пришлось идти на переговоры. В конце концов порешили на том, что О-Рицу отправят в один из публичных домов в квартале Атака, поставив условием, что она будет исполнять исключительно обязанности служанки и гостей к ней водить не станут.

Вначале О-Рицу в самом деле поручали работу на кухне, посылали за покупками, но спустя два месяца к ней привели гостя. Она снова пыталась бежать, но ее поймали и избили до полусмерти. Оказалось, что за эти два месяца родители умудрились вытянуть у хозяйки дома двенадцать рё.

– В то время мне было уже восемь лет, – продолжила свой рассказ О-Эй, – и родители отправили меня нянчить младенца к продавцу сэмбэй[29]29
   Сэмбэй – сухое печенье, изготовленное из риса.


[Закрыть]. Иногда по дороге домой я заходила в публичный дом, где служила старшая сестра. От нее я и услышала эту историю.

Брат Дзиро служил на постоялом дворе в Бакуротё. Все причитавшиеся ему деньги тоже забирали родители, а он не получал ни единого мона[30]30
  Мон – старинная мелкая монета.


[Закрыть].

Возвращаясь от старшей сестры, О-Эй думала о том, что и ее, и четырехлетнего Кэндзи, и недавно родившуюся младшую сестру ожидает участь, постигшая старшего брата и сестру, – работать в поте лица ради того, чтобы набивать ненасытные утробы родителей, – и ее юное сердечко сжалось от ужаса.

Когда О-Эй исполнилось десять лет, ее пристроили к торговцу свечами. Спустя полгода к ней зашла старшая сестра и сказала по секрету, что жить в публичном доме невыносимо и она решила бежать. Ей было уже четырнадцать лет, но два с лишним года изнурительной службы совершенно истощили ее. Она настолько исхудала, что мало чем отличалась от десятилетней О-Эй.

–  Мне все равно, я конченый человек, но ты хорошенько подумай и постарайся избежать того, что случилось со мной, – сказала она напоследок.

С того дня О-Эй только и думала о том, как выжить. Отец с матерью по-прежнему заходили в лавку, где работала О-Эй, забирали причитающиеся ей деньги под предлогом того, что им все труднее сводить концы с концами: родилась еще О-Суэ. Если так будет продолжаться, то вскоре и ее постигнет судьба сестры – продадут в публичный дом, думала О-Эй. И вот однажды ее осенила замечательная мысль.