Текст книги "Красная Борода"

Автор книги: Сюгоро Ямамото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

Часть третья

1

В начале декабря Котаро заболел корью. Незадолго до этого распространились слухи, что в Торигоэ началась эпидемия оспы, и О-Сэн, регулярно доставлявшая готовую работу в мастерскую Саносё, вначале подумала, что занесла заразу домой и Котаро подхватил оспу. Она не находила себе места от беспокойства. Лишь на пятый день доктор по характеру сыпи сказал, что у ребенка явно корь. По-видимому, он заразился ею от сына Томосукэ, заболевшего неделею раньше. Ведь жена Томосукэ кормила обоих грудью. Спустя полмесяца Котаро выздоровел, а сын Томосукэ продолжал болеть. Хотя сразу после исчезновения Кандзю и О-Цунэ Томосукэ и его жена сблизились с О-Сэн, старались по возможности помогать, а жена даже подкармливала Котаро молоком, последнее время они охладели к ней. Сам Томосукэ был человеком честным, порядочным. Его жена О-Така отличалась спокойным, ровным характером, была отзывчива и всегда доброжелательно относилась к окружающим. Именно она после наводнения помогла О-Сэн залатать крышу, приносила ей из мастерской обрезки от досок, дарила Котаро кое-что из одежды своего сына. Тем более О-Сэн показалось странным, что О-Така с некоторых пор стала ее избегать. Случайно встретившись на улице, она по-прежнему заговаривала с О-Сэн, но в их общении чувствовалась какая-то натянутость, исчезли былая теплота и доброжелательность. Что же случилось, терялась в догадках О-Сэн, неужели она чем-то невольно обидела этих хороших людей?

Однажды, в канун новогодних праздников, к О-Сэн после долгого перерыва заглянула О-Така. Она была не одна. Позади нее у входа стоял низенький плотный мужчина лет сорока пяти с бронзовым от загара лицом, на котором остро поблескивали глаза.

–  Вот этот самый дом, – обернувшись к нему, сказала О-Така и, заметив шедшую к ним О-Сэн, вытиравшую руки о передник – она как раз готовила ужин для Котаро, – громко произнесла: – Этот человек приехал из Коги, он старший брат О-Цунэ.

–  Брат покойной тетушки О-Цунэ? – воскликнула О-Сэн.

Она давно уже со страхом думала о том, что однажды объявятся родственники Кандзю и О-Цунэ и выгонят ее из дома. Прошло время – никто не появлялся, и она наконец успокоилась. Но вот О-Така привела брата О-Цунэ, и ее опасения вспыхнули с новой силой: куда ей деваться с Котаро, если он заберет этот дом?

О-Така представила мужчину и поспешно простилась. Он попросил у О-Сэн воды, вымыл ноги, вынес наружу просушить соломенные сандалии и таби и закурил. Интересно все же бы знать, какие у него намерения, с тревогой думала О-Сэн, занявшись приготовлением ужина. По-видимому, мужчина был от природы молчаливым. Пока они ужинали, он и двух слов не сказал. По выражению его заросшего бородой лица невозможно было догадаться, о чем он думает. Он то и дело обводил взглядом комнату, неприязненно поглядывал на расшалившегося Котаро, и его глубоко запавшие глаза угрожающе поблескивали. О-Сэн вовремя остановила малютку, когда тот собрался залезть незнакомому дяде на колени. Она уже убрала грязную посуду, а мужчина продолжал сидеть за столом и курил. У него были мощные плечи и характерная для крестьянина слегка сутулая спина. По-видимому, он терпеливо чего-то дожидался. О-Сэн не хотелось оставаться с ним в одной комнате, и, не зная, куда себя девать, она затаилась в маленькой кухне.

–  Когда кончишь свои дела, зайди сюда, – сказал он, должно быть услышав, что О-Сэн перестала греметь посудой. – И добавь-ка углей в жаровню – что-то похолодало.

–  Извините. – О-Сэн покраснела. – В доме маленький– и я стараюсь без нужды не разжигать огонь. Как бы чего не случилось.

Она подбросила углей, потом открыла шкаф и достала узел с вещами.

–  Это вещи О-Цунэ – я помогла их нести в ту ночь, когда мы спасались от наводнения, – сказала она.

–  Томосукэ мне говорил об этом, – ответил он, мельком взглянув на узел. – Когда началось наводнение, я подумал, надо бы пособить О-Цунэ и ее мужу, но мне и в голову не приходило, что они могут погибнуть. Я и сейчас в это не верю – ведь трупы не найдены.

Он сказал, что зовут его Мацудзо, а живет он в деревне Хатаи близ Коги. У них там тоже было наводнение, дом остался цел, а вот посевы пострадали, и много времени ушло на то, чтобы привести поле в порядок. Сестра сразу ничего ему не сообщила, и он решил, что у нее все в порядке. Но от нее слишком уж долго не было вестей, и это его обеспокоило. А тут представился случай: его попросили доставить овощи на базар в Сэндзю, и он решил заодно проведать О-Цунэ и ее семью. В Эдо он впервые и не сразу сумел отыскать этот дом. Он случайно остановился перед лавкой лесоторговца Кадзихэя, вспомнил, что там в конторе служит Томосукэ – приятель Кандзю. От него-то он и узнал о гибели сестры, а жена Томосукэ проводила его сюда. Мацудзо говорил сухо. Казалось, будто он не столько рассказывает, сколько выражает кому-то свое недовольство.

О-Сэн усадила Котаро на колени и подробно, насколько позволяла память, поведала Мацудзо о событиях той страшной ночи. Тела О-Цунэ и Кандзю не нашли – правда, особенно и не искали. Сама О-Сэн спаслась, хотя с ней был ребенок, ей и в голову не приходило, что двое взрослых, здоровых людей могли погибнуть во время наводнения – кстати, не такого уж сильного. Скорее всего, они нашли убежище и там пережидают – так решила она сначала, надеясь, что вот-вот они появятся. Безусловно, она виновата, что не заказала заупокойную службу, но, честно говоря, она по сей день сомневается в их смерти, все думает, вот-вот они войдут в дом живые и здоровые. Закончив рассказ, О-Сэн утерла слезы и поглядела на Мацудзо. Тот молча слушал, попыхивая трубочкой, набитой пахнувшим полынью табаком. Хоть бы кивнул разок, в сердцах подумала О-Сэн, а то сидит как истукан.

Мацудзо отправился спать, предупредив, что рано утром ему надо идти к лодке, которая стоит на якоре в Сэндзю. На следующее утро О-Сэн приготовила завтрак и, поглядывая на Мацудзо, со страхом думала: сейчас заговорит насчет дома. Но тот ни словом не обмолвился, лишь попросил занести сохнувшие во дворе сандалии и носки, потом вытащил потертый бумажник, отсчитал несколько бумажек и положил на стол.

–  На сладости для мальчишки, – буркнул он недружелюбно.

–  Зачем это вы? – смутилась О-Сэн.

–  Извини за беспокойство... Мне пора.

–  А как быть с вещами? – О-Сэн указала на узел.

–  Об этом поговорим в следующий раз, – хмуро ответил Мацудзо и пошел к двери.

О-Сэн двинулась следом и, набравшись смелости, спросила:

–  А мне можно пока жить в этом доме?

Мацудзо обернулся и озадаченно поглядел на О-Сэн. Его взгляд показался девушке еще более сердитым, чем накануне.

–  Насколько мне известно, эту лачугу построил из всяких обрезков Томосукэ, он же помог отремонтировать ее после наводнения и разрешил тебе здесь жить. Выходит, это твой дом. Разве не так?

–  И я могу здесь остаться?

–  Конечно, только позволь мне у тебя ночевать, когда буду в Эдо. А вещи я в следующий раз захвачу, – не глядя на О-Сэн, ответил Мацудзо, нахлобучил свою соломенную шляпу и вышел.

Оставшись одна, О-Сэн подхватила Котаро на руки и, весело приплясывая, говорила:

–  Гордись, Котаро, это теперь наш дом! Тебе только три года, а ты уже хозяин, домовладелец.

Не понимая, отчего О-Сэн так радуется, Котаро обнял ее за шею, весело засмеялся и засучил ножками... Тревога, которая с прошлого дня не давала ей покоя, прошла. Теперь о крыше над головой можно было не думать, и все мысли О-Сэн сосредоточились на странном поведении О-Таки и ее мужа. Последнее время они как-то отдалились, перестали общаться с ней. Но в то же время именно они сказали Мацудзо, что дом принадлежит ей. Если бы их отношение к О-Сэн всерьез изменилось, они вполне могли бы выгнать ее на улицу. Но даже если они оставили за ней дом из жалости, все равно О-Сэн следовало бы их отблагодарить.

– Пойдем, Котаро, к тетушке О-Таке, – сказала она, поглаживая мальчика по щеке. – Купим красивый подарок для Васукэ и пойдем. Ты, наверно, уже не помнишь, кто такой Васукэ? А ведь он твой молочный брат, сын тетушки О-Таки.

2

Во время визита к О-Таке О-Сэн рассчитывала заодно кое-что разузнать о Сёкити. С тех пор как они расстались у ее дома, она его больше не видела. Помнится, он сказал, будто не решил окончательно, останется ли в Эдо или опять уедет в Осаку. А пока, по словам О-Таки, он поселился у Кадзихэя и помогал ему в работе. О-Сэн почему-то была уверена, что Сёкити никуда не уедет. Ее не возмущало недоверие Сёкити – так уж сложились обстоятельства. К сожалению, у нее не было доказательств, чтобы опровергнуть его сомнения. Что поделаешь, жил он далеко, наслушался от Гондзиро всяких россказней, а вернулся в Эдо – и видит ее с ребенком. В такой ситуации любой засомневается.

«Когда-нибудь ты узнаешь правду, Сёкити, а я буду ждать». Так сказала она при встрече. Это были не заранее обдуманные слова – они невольно, как бы сами собой, сорвались у нее с языка. Теперь она была уверена в том, что так это и случится. А сомнения – они всегда сопутствуют любви. Когда же истина обнаружится, любящий мгновенно поймет и признает свою ошибку. Поэтому единственный выход для нее – ждать. Спокойно, без суеты... Так решила О-Сэн.

На следующий день после отъезда Мацудзо она, добавив немного к деньгам, которые он оставил, купила большую собаку из папье-маше и отправилась к Томосукэ. Она вошла через мастерскую во двор, и в нос сразу ударил кисловатый запах свежераспиленных досок. Этот запах вновь напомнил ей о грустной встрече с Сёкити, которая произошла здесь, во дворе. Стиравшая белье О-Така удивленно посмотрела на О-Сэн, Вытерла о передник руки и подошла к ней.

–  Благодаря вашей помощи у меня есть крыша над головой. Это такое счастье, что словами не передать. До конца жизни буду помнить о вашем благодеянии, – прошептала О-Сэн, утирая выступившие на. глазах слезы.

–  Стоит ли благодарить? Мы ничего особенного для тебя не сделали.

О-Така пыталась говорить с присущим ей дружелюбием, но ее голос прозвучал отчужденно. О-Сэн сказала, что давно не видела Васукэ и хотела бы от себя и Котаро сделать ему скромный подарок. Она протянула О-Таке собаку из папье-маше.

–  Не надо было этого делать. Муж очень рассердится, если узнает, – пробормотала О-Така. Подарок она взяла, но выражение ее лица не смягчилось. – Очень сожалею, но Котаро не удастся поиграть с нашим сыном – я его только что уложила спать.

–  Ничего страшного, мы навестим его в другой раз, – сказала О-Сэн, потом огляделась по сторонам и, удостоверившись, что поблизости никого нет, придвинулась к О-Таке и зашептала: – Простите за навязчивость, но хотелось бы у вас спросить: не совершила ли я чего-нибудь такого, что вам не по душе? Если да, то скажите об этом прямо. Я ведь, глупая, могла и не заметить. Во всяком случае, приношу свои извинения.

–  Ну что ты говоришь? – растерянно воскликнула О-Така, пряча глаза. – Я и не припомню, чтобы ты когда-либо доставила нам неприятности.

О-Сэн внимательно следила за ее взглядом и поняла:

О-Така что-то скрывает. Иного случая не представится, и надо обязательно выяснить, отчего семейство Томосукэ к ней охладело, подумала она и, набравшись смелости, сказала:

–  Я так вам благодарна за все, что вы и Томосукэ для меня сделали. После гибели Кандзю и его жены вы взяли на себя заботы обо мне и маленьком Котаро. Я ведь почитаю вас за самых близких мне людей – и вдруг вы ко мне охладели. Обидно! Знай я, в чем провинилась, я бы тут же искупила свою вину. Скажите мне правду и не бросайте меня на произвол судьбы – ведь, кроме вас, у меня никого нет на всем белом свете.

Выслушав девушку, О-Така расчувствовалась. С растерянным видом она пыталась подавить смущение, в которое ее ввергли слова О-Сэн.

–  Не надо об этом, О-Сэн, твои сомнения напрасны, – пробормотала она и, оглядевшись по сторонам, поманила девушку в дом.

В двух небольших комнатах, составлявших ее жилище, царил страшный беспорядок. В постели, отгороженной ширмами, спал Васукэ. Она положила у изголовья принесенную в подарок собаку, поворошила в жаровне покрывшиеся золой угли, усадила О-Сэн поближе к огню и заговорила:

–  Я перестала общаться с тобой вовсе не потому, что ты доставила нам какие-то неприятности. Честно говоря, причина в Сёкити...

–  В Сёкити? А он-то здесь при чем?

–  Помнишь, ты встретилась с ним здесь у сарая и у вас произошел неприятный разговор? Дней через десять после этого муж пригласил Сёкити к нам в дом. Они выпили сакэ, и Сёкити стал рассказывать о тебе, о том, почему он уехал на заработки в Осаку, о твоем обещании ждать его и как это обещание помогало ему трудиться, чтобы заработать деньги на вашу свадьбу.

Как хотелось О-Сэн заткнуть уши и ничего не слышать – ей и так все было ясно, зачем же терзать себя, выслушивая это вновь – теперь из уст О-Таки. «Замолчите, пожалуйста!» – мысленно умоляла она, но та с откровенностью, с какой делятся с близким человеком, передала рассказ Сёкити о доносах Гондзиро, о его переживаниях в Осаке, о встрече с О-Сэн, о том, как она пообещала бросить Котаро и не выполнила своего обещания. По мере того как О-Така говорила, в ее словах все более проскальзывало сочувствие к Сёкити. Ее лицо снова стало жестким, и она с явным порицанием глядела на О-Сэн.

–  Он даже под конец разрыдался, и мы плакали вместе с ним, – призналась О-Така. – Не сомневаюсь, у тебя были свои причины так поступить, но ведь не столь уж много прошло времени, как он уехал в Осаку... Но что случилось – то случилось, и с этим уже ничего не поделаешь. Я, конечно, сочувствую тебе, как женщина, а вот муж был вне себя. Выслушав рассказ Сёкити, он запретил мне встречаться с тобой и сказал, чтобы ноги твоей не было в нашем доме. Ты уж пока потерпи, а там, может быть, сумеешь доказать мужу, что он не прав.

–  Теперь мне все ясно, – сухо сказала О-Сэн. – Но я хочу, чтобы вы знали: Сёкити ошибается. Котаро не мой ребенок. А сейчас, что бы я ни говорила, – все напрасно. Напротив, мои оправдания только заставят его еще больше сомневаться. Поэтому я решила ждать. Когда-нибудь он узнает, что его подозрения напрасны. Мне особенно больно, что даже вы и Томосукэ возненавидели меня, но я стерплю и это. Как говорится, наперекор судьбе не пойдешь. И все же я надеюсь: когда-нибудь и вы тоже...

Не в силах продолжать, О-Сэн горько зарыдала и, наскоро простившись, выбежала из дома. Теперь ей стало понятно, почему О-Така и Томосукэ отдалились от нее. А как повел себя Сёкити? Она не заслужила такого отношения к себе. Она, женщина, не позволила себе искать сочувствия у других и мужественно, в одиночку переносила свалившееся на нее огромное горе. А он, Сёкити, стал жаловаться совершенно чужим для него людям, не раздумывая, проглотил клевету Гондзиро, сразу поверил в то, чего не было. Пусть он страдал и даже плакал, но зачем болтать на каждом шагу об их отношениях? Может, он не предполагал, что его жалобы приведут к разрыву между ней и супругами Томосукэ – единственной опорой О-Сэн в этой жизни? Пусть его недоверие порождено любовью, но неужели он не понимал, какими глазами на нее будут смотреть окружающие после его утверждений о ее неверности? Неужели и этот поступок Сёкити был продиктован любовью к ней, к О-Сэн? Ей захотелось немедленно повидаться с Сёкити и бросить ему в лицо все, что она думает о его поступках. Не обращая внимания на плач Котаро, она, не помня себя, помчалась к Окавабате.

3

В конце года, впервые после наводнения, власти проводили перепись населения. На этот раз дом был официально записан на имя О-Сэн и Котаро. В стране по-прежнему царил застой, люди целыми семьями кончали жизнь самоубийством, участились грабежи. Кое-кто из знакомых О-Сэн, потеряв все, уезжал в деревню, многие, спасаясь от уплаты долгов, бросали дома и исчезали неведомо куда. Но столица есть столица, и в опустевших домах вскоре поселялись другие жильцы.

Верно говорят, что в бедности есть свои преимущества. Хотя Новый год уже был на носу, предновогодние хлопоты не заняли у О-Сэн много времени. Ей уже давно не отпускали товары в кредит, поэтому она сама замесила немного теста для моти[48]48
  Моти – рисовые лепешки, которые готовят к празднованию Нового года.


[Закрыть] и скромно украсила вход ветками сосны и бамбука.

В новогоднюю ночь заявилась О-Мон. Она была одета совсем не по-праздничному – в старенькое, сильно поношенное кимоно. Грязные волосы свисали неопрятными космами, белила на лице кое-где стерлись, обнажив пятна серой, нездоровой кожи.

–  Проходила мимо – вот и решила поглядеть, что вы тут поделываете. Ну и холодина – позволь погреться.

–  Спасибо, что не забываешь. Угля не купила – пришлось пригасить огонь, но печурка еще теплая.

–  А мальчик спит? Сколько ему теперь?

–  Скоро четыре.

О-Мон подошла к печурке и, грея руки, посмотрела на спящего Котаро. С тех пор как она видела его в последний раз, мальчик осунулся, под глазами появились синяки, кожа казалась сухой, а губы – белыми и безжизненными.

–  У меня есть готовое тесто – на одну большую лепешку хватит, – предложила О-Сэн.

–  Не надо, – чересчур громко возразила О-Мон и замахала руками. – Со вчерашнего дня, куда ни зайдешь, угощают моти. Я буквально объелась ими, так что, если имеешь в виду меня, не стоит беспокоиться.

–  Могу тебе только позавидовать, но я все же приготовлю. – Ей сразу стало ясно, что О-Мон врет и у нее с утра не было маковой росинки во рту.

О-Сэн раскатала тесто на три маленькие лепешки, надвинула на жаровню решетку, кинула на нее лепешки и в маленькое блюдечко налила соевого соуса. Когда лепешки подрумянились и в комнате запахло печеным тестом, О-Мон, жадно глотая слюну, поспешно заговорила, как в последнее время она стала много зарабатывать. Хотя везде дела идут неважно, в их заведении – странное дело! – прибавилось гостей, и, если так пойдет дальше, она вскоре накопит денег на маленький собственный дом. О-Мон болтала без умолку, словно ей казалось: если она остановится, то что-то безвозвратно упустит. А когда О-Сэн положила на небольшую тарелочку три лепешки, она буквально проглотила их одну за другой, делая вид, будто увлечена разговором и не замечает, что съела не только свою лепешку, но и те, которые предназначались для О-Сэн и Котаро.

–  Подумай о себе, – убеждала она О-Сэн. – Ты интересная женщина. Стоит ли гробить свою молодость на дурацкую надомную работу? Конечно, есть разные люди: одни, как ты, до самой смерти прозябают, зарабатывая себе на хлеб насущный. Другие проводят время в развлечениях, поступая так, как им заблагорассудится. Я не думаю, будто ты по собственной воле выбрала такой образ жизни. И я тебе советую: плюнь на все – начни жить весело, беззаботно.

В ее словах О-Сэн ощутила какой-то надрыв и в то же время попытку оправдать собственное поведение. Потом О-Мон попросила ножницы, подстригла отросшие ногти, сказала, что опаздывает на церемонию изгнания злых духов, которая состоится в храме Сэнсодзи, и выскочила в холодную ночь, словно ее ветром сдуло.

–  Бедняжка О-Мон, – пробормотала О-Сэн, притушив огонь в печурке.

Еще тогда, случайно повстречавшись с О-Мон на улице, О-Сэн сразу же почувствовала к ней неприязнь, догадавшись о роде ее занятий. Она уже была наслышана, чем стали зарабатывать на жизнь некоторые девушки и женщины из бедных семей после того пожара. На задворках Тэнно, в кварталах Сэнгэн и Тавара открылось несколько заведений, где они принимали мужчин. Публичные дома действовали под покровом добропорядочных вывесок кондитерских или цветочных магазинов. О-Сэн было противно даже слушать об этом, и, когда она узнала, что ее лучшая подруга О-Мон принадлежит к числу этих легкомысленных женщин, в ее душе проснулись гнев и неприязнь. Но нынешней ночью она поняла, что у О-Мон подчас не хватает денег на еду, что, опустившись до продажи своего тела, она ничего не получила взамен. Теперь О-Сэн с жалостью думала о ней, позабыв о собственных бедах и несчастьях.

–  Бедная, бедная О-Мон, – повторяла она.

В первый день нового года погода выдалась пасмурная. Поев дзони[49]49
  Дзони – новогоднее кушание из риса с овощами.


[Закрыть], О-Сэн вместе с Котаро посетила храм Убусунагами[50]50
    Убусунагами – бог-хранитель очага.


[Закрыть], а затем отправилась в храм Сэнсодзи поглядеть на церемонию изгнания злых духов. На обратном пути она нос к носу столкнулась с О-Такой. Они отошли в сторонку перекинуться парой слов. О-Сэн сказала, что ей очень хотелось нанести визит О-Таке, поздравить с Новым годом, но она не решилась по известной О-Таке причине. Они пожелали друг другу здоровья и благополучия в новом году. Прощаясь, О-Така, как бы между прочим, сказала, что Сёкити новогодние праздники провел в семье Кадзихэя.

–  Близких родственников у него нет – вот он и напросился к Кадзихэю, – добавила она.

–  А он все время был в Эдо или уезжал куда-то? – дрогнувшим голосом спросила О-Сэн.

–  Разве я тебе не говорила? Кадзихэй пристроил его к хозяину плотницкой мастерской в квартале Абэкава. Он там работает и живет у него в доме.

–  А как зовут хозяина?

–  Не знаю, но отыскать его не составит труда – не так уж много плотницких мастерских в одном квартале. Если захочешь повидаться с Сёкити... – Не договорив, О-Така взглянула на небо и воскликнула: – Ой, кажется, снег собирается!

Извинившись, что ей надо еще заглянуть к знакомым в Ханакавадо, О-Така поспешно простилась.

В воздухе закружились мелкие снежинки. Прохожие сразу оживились, дети с ликующими криками забегали по улице, радуясь снегу. Даже Котаро заколотил ножками по спине О-Сэн и стал ловить на ладони падавшие сверху снежинки.

О-Сэн почувствовала себя счастливой. Ей было приятно, что Сёкити напросился к Кадзихэю на встречу Нового года. Сёкити сказал, что у него нет близких родственников, но на самом деле, видимо, хотел отпраздновать Новый год с ее знакомыми, чтобы воспользоваться этим случаем и расспросить о ней. А может, он уже узнал всю правду и в ближайшие дни зайдет с ней объясниться? Каких-либо определенных доказательств у нее не было, но его стремление побыть среди ее друзей свидетельствовало о том, что он по-прежнему любит ее. Так думала О-Сэн, и, хотя чувствовала беспочвенность своих надежд, эти мысли делали ее счастливой.

Вечером третьего января из Коги приехал Мацудзо. Он доставил овощи оптовому торговцу в Сэндзю и кое-что привез О-Сэн: листья лопушника, свежую морковь, овощи для засолки – всего более двух каммэ[51]51
   Каммэ – 3,75 кг.


[Закрыть]. Кроме того, он выложил на стол белые рисовые лепешки моти, красную фасоль и рис. На этот раз он тоже остался переночевать, как всегда молча курил пахнувший полынью табак и грозным взглядом осматривал комнату. Ушел он еще до рассвета, оставил немного денег, сердито сказав, что это мальчику на сладости.

–  Не заберете ли узел с вещами О-Цунэ? – спросила О-Сэн, когда он надевал сандалии.

Мацудзо задумчиво поглядел на нее и глухим голосом произнес нечто, как будто бы абсолютно не связанное с вопросом О-Сэн:

–  Не всегда хорошо, когда человек поступает честно. Точно так же нехорошо, когда человек пытается хитрить.

Он перекинул через плечо палку с привязанными к ней корзиной и пустым мешком и вышел из дома.

Несколько дней О-Сэн никак не могла успокоиться, раздумывая над тем, что означали эти слова Мацудзо, какой таился в них намек. И еще она не понимала, с какой целью приезжает Мацудзо, оставляя ей продукты и деньги. Трудно было поверить, что в эти тяжелые времена он так поступает исключительно из дружеского расположения. Но если он это делает не по доброте душевной, то почему? Что он в таком случае замышляет? Он не забрал узел с вещами О-Цунэ, наверно рассчитывая приехать снова. Ну а как ей вести себя, когда он появится в следующий раз? Думать об этом ей было неприятно, а посоветоваться не с кем – вот и приходилось переживать это наедине с собой.

В первые дни нового года О-Сэн не раз подходила к мастерской Кадзихэя, вглядывалась в проходивших мимо людей, надеясь увидеть среди них Сёкити, но он так и не появился. По-видимому, он до сих пор ей не верит. В глубине души она еще надеялась, что Сёкити ее навестит, но, даже убедившись, что ожидания ее напрасны, она не очень печалилась. Главное, он был рядом: от ее дома до мастерской в Абэкаве рукой подать. А поскольку Сёкити находился поблизости, сохранялась и надежда, что он наконец узнает правду, и ей, О-Сэн, остается лишь терпеливо ждать. О-Сэн не сомневалась, что поступает правильно, но в последнее время она заметила, как переменились к ней соседи – и это ее встревожило. Она никогда с ними особенно не общалась, но прежде, проходя мимо, заглядывала к ним, да и женщины вечерком заходили к ней поболтать. И вдруг, словно сговорившись, они перестали приходить. Это началось в конце минувшего  года.  Мало того,  встречаясь на улице,  они  упорно отворачивались, не отвечая на ее приветствия. По-видимому, на то есть причина, как и в случае с Томосукэ и его женой, думала О-Сэн, но, сколько ни пыталась, не могла припомнить в своем поведении ничего заслуживающего упрека. А решив так, она перестала придавать этому значение.

4

О-Сэн и прежде не была особенно близка с соседями, не могла по бедности как положено угостить их, когда они приходили в гости, а при ее надомной работе даже считала болтовню с ними потерянным временем. Но все же их единодушное отчуждение вызывало досаду, и она все чаще стала испытывать тоскливое чувство одиночества. При случае она пыталась дружелюбно заговаривать с этими женщинами, но они по-прежнему сторонились ее.

Однажды в конце января О-Сэн вместе с Котаро отправилась поглядеть на церемонию освящения нового храма Дзидзо, воздвигнутого на набережной Янаги. Она купила ароматическую свечку и присоединилась к веренице паломников, направлявшихся к храму. Внезапно позади нее послышался презрительный смех и кто-то громко сказал:

– Да уж, нынешние женщины позабыли о долге и совести, а еще идут, как ни в чем не бывало, к святому месту, к храму. Обещает, мол, буду ждать тебя вечно, а года не проходит, как связывается с другим мужчиной. И ведь совсем еще молоденькие – семнадцати лет не стукнуло, а туда же...

О-Сэн не стала оборачиваться, но голос показался ей знакомым. Ну конечно же, это говорила О-Кан – одна из женщин, которая прежде частенько заходила к ней посудачить. Ее муж был владельцем овощной лавки.

Кровь бросилась О-Сэн в голову. Она сразу же догадалась, кого эта женщина имела в виду. Заметив ее, О-Кан специально заговорила громко, чтобы О-Сэн слышала. Теперь О-Сэн стало ясно, отчего соседки перестали к ней заглядывать. Должно быть, О-Така разболтала, и они решили порвать с ней из сочувствия к Сёкити. Другой причины О-Сэн не находила. Что поделаешь, остается только ждать, пока правда выплывет наружу – тогда и они угомонятся. Так думала О-Сэн, стараясь себя успокоить. Но О-Кан продолжала.

–  Страшное дело, когда человек потерял стыд. Не успел родиться ребенок, как умер муж. Простая женщина не находила бы места от горя, а этой все нипочем. Воспользовалась тем, что после пожара все знакомые поразъехались из города, преспокойно устроилась на прежнем месте и стала ждать возвращения жениха. А когда тот вернулся, нахально заявила ему, что честно ждала, а ребенок вовсе не ее.

–  Какой позор! – подхватил кто-то из толпы. – А ведь такая молоденькая – и двадцати еще нет. Бессердечная, испорченная женщина!

Дольше терпеть О-Сэн не могла. Вне себя от негодования она подскочила к О-Кан и закричала:

–  Это вы обо мне говорите?

–  Понимай как знаешь, – ответила та, на всякий случай отступив на шаг. – Что от людей слышала, то и говорю. А тебя имели в виду или кого другого – не знаю. Впрочем, о ком бы ни говорили, это уже слишком...

–  Что значит «слишком»? Что вас так возмутило? Говорите прямо! У кого это нет ни долга, ни совести? Кто пристроился к чужому мужчине? Кто родил от него и утверждает, что это не ее ребенок? Кто вам сказал об этом? Говорите – не стесняйтесь!

О-Сэн кричала так громко, что вокруг них стала собираться толпа, заплакал напуганный Котаро. Но О-Сэн не замечала столпившихся людей, не слышала плача малютки. Сжав кулаки, злобно сощурив глаза, она подступала к О-Кан и кричала:

–  Молчите? Должно быть, вам нечего сказать? Тогда скажу я: все, что вы наболтали вашим поганым языком, – неправда, наглая ложь! Ни вы, ни тот, кто вам это насплетничал, не знаете правды. Ни на столечко! Все это чистый вздор и вранье!

–  Тогда объясни, почему ты до сих пор одна, почему твой жених не женится на тебе? – позеленев от злости, прошипела О-Кан.

–  Об этом я говорить не хочу, и вообще это вас не касается.

–  И все же ответь, почему он от тебя отказался? – О-Кан выставила вперед свое плоское лицо и злобно сверкнула глазами. – Ведь вы встречались после того, как он вернулся. Отчего же он отказался жениться? Может, это ты не хочешь?

–  Я за него не отвечаю. Что до меня, то я его честно ждала. И ребенок не...

О-Сэн вдруг умолкла, не договорив. Ее остановил громкий плач Котаро. Вцепившиеся что было сил в ее плечи маленькие ручонки словно пробудили ее от дурного сна. Наконец она увидела обступившую их толпу и разинутый в крике рот О-Кан. Зачем я здесь, зачем вступила в перебранку с этой противной женщиной, как это глупо, подумала она и пошла прочь, не обращая внимания на обидные слова и презрительный смех толпы.

–  Этой бесстыдной женщине не место в нашем квартале – она позорит всех нас, запятнала нашу репутацию. Пусть убирается прочь! – с новой силой завопила О-Кан.

Прижавшись к О-Сэн, Котаро всем телом содрогался от рыданий. Она ласково погладила его по спине и медленно пошла по набережной вдоль реки. Какой стыд, думала она, с какой стати она пыталась убедить О-Кан в своей правоте? Уж если Сёкити ей не поверил, чего же требовать от чужих людей? Как она могла перед всей толпой сказать, что Котаро – не ее ребенок? Слава богу, она не договорила. А если бы Котаро понял? Ведь ему уже четыре года, и это бы осталось в его памяти на всю жизнь. Если бы Котаро услышал из ее уст, что он найденыш, а другие бы это подтвердили? Эта мысль заставила О-Сэн содрогнуться. Она до крови закусила губу, ласково погладила малютку и нежно коснулась его щеки.

–  Прости меня, маленький! Твоя мама поступила плохо. Ты для нее самое дорогое существо на свете. Когда-нибудь все узнают правду, а пока будем терпеть. Не плачь, малютка! Все будет хорошо, – шептала она, и в ее словах была и любовь, и мольба о прощении.

С того дня соседи просто перестали замечать О-Сэн. Она была к этому готова, решив молча вытерпеть и это унижение. В ближних лавках ей отказывались продавать мисо[52]52
    Мисо – густая масса из перебродивших соевых бобов, служит для приготовления супов и в качестве приправы.


[Закрыть], соевый соус, овощи. Даже хозяйка кондитерской нахально отворачивалась, когда она приходила за сластями для Котаро. О-Сэн тяжело переживала такое отношение, но, поскольку покупки делались не каждый день, она отправлялась в дальние лавчонки, где ее не знали, и преспокойно покупала все необходимое. И хотя это было не очень удобно и занимало больше времени, она привыкла.