Текст книги "Красная Борода"

Автор книги: Сюгоро Ямамото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)

Она была красивей сестер, веселая и даже немного легкомысленная, но отличалась отзывчивостью и добрым сердцем за что ее любили все – мачеха и сестры, соседи и служащие отца. Последние даже заискивали перед ней, поскольку она считалась наследницей. Когда О-Юми исполнилось четырнадцать, состоялась помолвка. Это произошло за год до того, как в их дом пришла О-Суги.

Итак, внешне жизнь О-Юми протекала спокойно и счастливо, однако именно тогда с девушкой случилось несчастье, о котором чужим людям не расскажешь...

– Но вы врач, и это меняет дело, – простуженным голосом прошептала О-Суги. – Иначе бы никогда не решилась. Понимаете?

– Понимаю, – пробормотал Нобору, чувствуя, что у него начинает кружиться голова.

...О-Юми было девять лет, когда над ней надругался тридцатилетний приказчик. При этом он пригрозил, что убьет ее, если она проговорится. Странные чувства, которые она испытала, вызвали в ней, несмотря на юные годы, чувство непонятной вины. А угроза расправы сковала язык. Через полгода приказчика уволили, но эта история оставила незаживающую рану в душе О-Юми. А через два года все повторилось... Дочь богатого торговца из соседнего дома была ровесница О-Юми и часто приглашала девочку к себе. Однажды во время игры в прятки О-Юми укрылась в соседском амбаре, где хранилось множество старых вещей. Она забилась между корзиной и сундуком и замерла. Вскоре послышался скрип решетчатой двери, и в амбар вошел сосед. В руках у него был фонарь. О-Юми сначала подумала, что это ее подружка, но, узнав соседа, успокоилась и подала голос. Молодой человек вскрикнул от неожиданности.

«Да это же я, О-Юми! Мы играем в прятки, и вы не шумите, иначе она найдет меня», – зашептала девочка.

Сосед успокоился, вытащил из сундука какую-то книгу, прилег на циновку и стал читать при свете фонаря. Вскоре послышались шаги. Должно быть, соседская девочка искала ее. Потом шаги удалились.

«Больше она не придет, – шепнул молодой человек. – Иди сюда – я покажу тебе интересные картинки».

О-Юми подошла. Он усадил ее радом и раскрыл книгу. Пока она увлеченно разглядывала картинки, сосед крепко прижал ее к себе... Она замерла – не от удивления, а от страха. О-Юми показалось, что она отчетливо слышит голос приказчика: «Если проговоришься, убью!»

А может, это говорил молодой сосед?

О-Юми глядела на дверь и думала, что она уже отсюда не выйдет. Потом у нее свело ноги, в голове помутилось, и она, не помня себя, закричала: «Вы убьете меня?!»

Молодой человек засмеялся. Смех прозвучал столь жестоко и отвратительно, что запомнился О-Юми на всю жизнь. «Приходи завтра», – приказал сосед.

И О-Юми пришла. Боялась, что он убьет ее...

– Дальше – больше. Ко всем бедам добавилась неудача с замужеством, – продолжала О-Суги. – Хотя состоялся сговор и уже было решено на следующий год объявить о помолвке, жених внезапно нарушил обещание, сказав, что нашел другую. О-Юми терялась в догадках, но потом до нее дошел слух, что причина – в прошлом ее родной матери, о котором прознали родители жениха.

Мать О-Юми была женщиной удивительной красоты и обладала артистическими талантами. Спустя год после рождения О-Юми она сбежала из дому с любовником и погибла в Хаконэ. Одни говорили, будто они собирались вместе покончить жизнь самоубийством, но любовник убил ее а сам остался жить. Другие предполагали, что она пошла замуж за отца О-Юми, нарушив обещание выйти за того юношу и он убил ее из ревности. Трудно сказать, какая из этих версий была верной, но дело не в этом и даже не в отказе жениха, а в том, что О-Юми поняла: тайная связь между мужчиной и женщиной – преступление и виновным неизбежно грозит смерть.

– «Убьют, убьют!» Эта мысль не давала ей покоя, – продолжала О-Суги. – Так было с матерью, то же самое будет и с ней...

Нобору внезапно почувствовал необъяснимый страх. Ему показалось, что голос О-Суги неузнаваемо переменился. Минуту назад он был хриплым, теперь хрипота вдруг исчезла, да и интонация стала иной. Нет, у О-Суги совсем другой голос...

– Теперь вам должно быть понятно. С тех пор О-Юми рассуждала так: это в природе вещей – мужчина сначала получит свое, а потом убьет. И не потому, что девушка поступает дурно. Пусть она этого не желает, пусть мужчина совершает над ней насилие вопреки ее воле – все равно расплата за это одна: смерть!

В голове у Нобору помутилось. «Да ведь это не О-Суги сидит рядом со мной, не О-Суги, а сама О-Юми!» – вдруг догадался он.

Он попытался высвободить руку, но О-Юми крепко вцепилась в нее и не отпускала. Она придвинулась к нему вплотную и свободной рукой обвила за шею. Нобору хотел позвать на помощь, но у него пропал голос.

– Я не О-Суги, я О-Юми, – услышал он шепот.

Он почувствовал, как от страха на голове зашевелились волосы. О-Юми неожиданно повалила его на скамейку, прижалась к нему и жарко зашептала в ухо:

– Однажды ко мне в спальню тайком пробрался очередной насильник из наших приказчиков. А в голове у меня была все та же мысль: «Убьет, на этот раз обязательно убьет!» Я схватила лежавшую рядом шпильку. Взгляните, эту самую шпильку!

Нобору прямо перед глазами увидал на раскрытой ладони сверкнувшую в темноте длинную серебряную шпильку для волос.

– Я зажала ее в руке и затаилась. – В голосе О-Юми зазвучали нотки сладострастного возбуждения, жаркое дыхание коснулось лица Нобору. – Приказчик вошел, лег рядом, протянул ко мне руку и обнял. Вот так... Догадываетесь, для чего я взяла шпильку? Я решила: если мне суждено умереть, я убью и его. Ведь вина не только на мне – тем более что я этого не желала. Вот я и решила – пусть умрет насильник!

Нобору увидел, как лицо О-Юми перекосила судорога, губы приоткрылись, обнажая зубы. Он попытался оттолкнуть ее от себя, но почувствовал такой упадок сил, что не мог даже шевельнуть пальцем.

«Это дурной сон, наваждение», – мелькнуло у него в голове, и в следующее мгновенье он почувствовал, как шпилька коснулась своим острием кожи за левым ухом.

– Ничего не подозревавший приказчик стал прижимать меня к себе. И тогда я вонзила в него шпильку!

По-видимому, О-Юми всерьез намеревалась продемонстрировать, как она убила приказчика. У Нобору потемнело в глазах. И тогда О-Юми торжествующе закричала:

– Да, я всадила в него шпильку! Изо всех сил... Изо всех сил... Вот сюда!..

Внезапно Нобору ощутил резкий толчок, раздался вопль О-Юми – и он потерял сознание.

8

Нoбopy открыл глаза и увидел склонившегося над ним Ниидэ. Рядом стоял Мори. Красная Борода что-то говорил, но Нобору не улавливал смысла слов. Ему казалось, что губы Ниидэ лишь беззвучно шевелятся, а сам он где-то далеко-далеко. «Наверно, я все это вижу во сне», – подумал Нобору и закрыл глаза. Когда он снова очнулся, перед ним сидел один только Ниидэ, Мори рядом не было.

– Спи, спи! – приказал Красная Борода. – Поспишь еще денек – и тебе станет лучше. Выбрось из головы все мысли – и спи!

Нобору попытался что-то сказать, но язык не повиновался ему.

– Ничего страшного не случилось, – успокаивал его Красная Борода. – Просто тебя опоили. В вино было добавлено лекарство, которое я даю О-Юми, когда у нее начинается приступ. Она вызнала у служанки, что ты интересуешься ею, вздумала, что станешь ее домогаться, вот и решила убить тебя испытанным способом. А ты, глупец напился и сразу даже не понял, что перед тобой не О-Суги а ее госпожа...

Нобору покачал головой. Да, он в самом деле сильно захмелел, к тому же было темно, и этот хриплый голос якобы простудившейся О-Суги... Все это он хотел объяснить, но не смог произнести ни слова.

– Если бы я возвращался домой чуть позже, тебя бы уже не было на этом свете, – сказал Красная Борода. Я заглянул в дом к О-Юми, но увидел только спящую служанку. Пытался разбудить, но безуспешно. Тут я и смекнул, что дело нечисто – О-Юми опоила ее тем же самым вином... Тогда я поспешил к скамейке, где ты встречался с О-Суги... И вовремя! О-Юми набросилась на меня, как тигрица. Вот взгляни! – Красная Борода закатал рукав на левой руке. Рука была забинтована до самого плеча. – Она успела меня искусать. Но об этом не знает никто. Я даже Мори ничего не сказал. А для тебя пусть этот случай послужит уроком!

Нобору почувствовал, как у него на глазах выступили слезы.

Ниидэ вытащил из-за пазухи листик бумаги. Нобору решил, что тот собирается вытереть ему глаза, но ошибся – Красная Борода лишь промокнул ему рот. Должно быть, слюна течет, стыдясь, подумал Нобору и закрыл глаза.

– Ах, глупец, глупец! – пробормотал Ниидэ. – А теперь спи. Когда поправишься, поговорим.

Он не спеша поднялся и вышел из комнаты. Прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов, Нобору пробормотал:

– А ведь он неплохой человек – этот Красная Борода...

Добровольный донос

1

День был полон происшествий. В десять утра скончался старик в северном корпусе. Вскоре после этого привезли грузчицу с тяжелой травмой.

Нобору не переменился и после случая с сумасшедшей О-Юми. Он по-прежнему не желал исполнять роль врачапрактиканта и атаковал отца письмами с просьбой вызволить его из больницы Коисикава. Но все же в его поведении наметились кое-какие сдвиги. Он уже не принимал, как прежде, в штыки любые указания Красной Бороды. После того как тот, рискуя собой, вызволил его из рук сумасшедшей и постарался, чтобы неприятная для практиканта история не стала достоянием гласности, Нобору считал себя в неоплатном долгу перед главным врачом больницы, и, как ни странно, это внесло в его душу некое успокоение. Случившееся как бы разрушило барьер между ними и незаметно сблизило.

Но это он осознал позднее, а пока в происшествии с О-Юми винил не себя, а тех, по чьей милости он оказался в этой больнице, откуда по-прежнему хотел уйти. В отношении к нему Ниидэ никаких перемен не замечалось. Может быть, тот понимал, что происходит в душе Нобору, и терпеливо ждал подходящего случая, но внешне это никак не проявлял и, кроме текущих дел, ни о чем с Нобору не говорил.

В то утро к Нобору зашел Мори и передал, что Ниидэ срочно вызывает его в первую палату северного корпуса.

– Это что – приказ? – недовольно поморщился Нобору.

– Я же сказал: тебя вызывают, – холодно повторил Мори.

Нобору нехотя поднялся с постели.

– Лучше бы надел больничный халат, а то ненароком испачкаешь свое кимоно.

Нобору не послушался.

В первой палате лежали тяжелобольные. Ниидэ сидел у постели и, не оборачиваясь к вошедшему Нобору, поманил его рукой.

– Попробуй поставить диагноз, – сказал он.

В палате стоял неприятный, горьковатый запах, словно от свежесорванной полыни. Запах, несомненно, исходил от больного. Сморщив нос, Нобору подошел поближе. С первого взгляда ему стало ясно, что больной при смерти. Тем не менее он, как положено, пощупал пульс, послушал сердце, потом приподнял веки и поглядел на зрачки.

– Думаю, ему осталось жить не более получаса. Сознания нет, боли не ощущает. Может быть, смерть наступит и раньше, – произнес Нобору, указывая на лиловые пятна на крыльях носа.

– Вот история болезни, – Ниидэ протянул ему листок. – Попытайся поставить диагноз.

Нобору взял листок и стал читать.

– «Имя: Рокусукэ, возраст: 52 года. Поступил в больницу пятьдесят дней назад с жалобами на общую слабость и тупые боли в области живота. На двадцатый день отмечалось усиление болей, рвота, потеря аппетита. Компоненты рвоты – жидкие, коричневого цвета, со специфическим запахом. В области желудка прощупывается опухоль. В дальнейшем отмечалось распространение болей на весь кишечник, учащение рвоты, крайняя слабость и общее истощение организма...»

Нобору откинул полы халата больного и приступил к осмотру. Под потемневшей, сухой, покрытой морщинами кожей явственно проступали ребра. Живот был неестественно вздутым. Нобору ощупал опухоль. Она была твердой как камень. Опухоль была фиксированной – по-видимому, срослась с костной тканью.

Нобору поставил диагноз.

– Ошибаешься, – возразил Ниидэ. – Это один из редких случаев, описанных в твоих конспектах. Безусловно, это раковая опухоль, но не та, которую ты назвал. Прочитай еще раз повнимательней историю болезни.

Нобору снова проглядел глазами листок и назвал другую болезнь.

– Нет, – ответил Ниидэ. – Это рак поджелудочной железы. Поджелудочная железа расположена между селезенкой и двенадцатиперстной кишкой. Поскольку она относится к статичным органам, больной не испытывает болевых ощущений, даже если она поражена раком. Если появляются боли, это означает, что метастазы уже распространились на другие органы. Наступает резкое истощение, которое приводит к летальному исходу. Это редкий случай, постарайся его запомнить.

– Значит, болезнь неизлечима?

– Да. – Горько усмехнувшись, Ниидэ покачал головой. – К сожалению, мы не умеем пока лечить не только эту, но и многие другие болезни.

Нобору внимательно поглядел на Ниидэ.

– Может быть, с прогрессом медицины кое-что изменится, но и тогда она не сумеет превзойти те жизненные силы, которыми располагает сам человеческий организм, – продолжал Ниидэ. – Да, жалкий удел предопределен медицине... Чем дольше я лечу людей, тем больше убеждаюсь в этом. Когда возникает болезнь, один организм преодолевает ее, другой – сдается. Врачи могут распознать симптомы болезни, наблюдать ее течение, способны в той или иной степени оказать помощь организму, обладающему значительным запасом жизненных сил, – и только! На большее медицинская наука не способна. – Ниидэ сокрушенно покачал головой. – А пока мы можем и должны бороться против темноты и бедности. Только побеждая нищету и невежество, мы сумеем восполнить то, чего в настоящее время недостает медицине, понимаешь?

Так ведь это уже политика, а не медицина, подумал Нобору. Словно прочитав его мысли, Ниидэ сердито сказал:

– Ты, да и не только ты один, многие могут возразить, что борьба с нищетой и невежеством – дело политиков. Но назови мне хотя бы один случай, когда политики что-то ради этого предприняли. Возьмем, к примеру, борьбу с нищетой. За всю историю бакуфу были изданы тысячи всевозможных указов, но разве хоть в одном из них говорилось о том, что нельзя допускать, чтобы человек жил в нищете?

Ниидэ сжал губы – видно, почувствовал, что говорит слишком возбужденно и по-юношески запальчиво.

– Однако, сэнсэй[9]9
  Сэнсэй – вежливое обращение к учителю, врачу, ученому.


[Закрыть], разве эта больница не оборудованна деньги бакуфу? – попытался возразить Нобору.

2

Больница... – Ниидэ печально усмехнулся. – Побудешь здесь подольше – узнаешь! Конечно, бесплатные лекарства, бесплатное лечение – это все же лучше, чем ничего. Но главное не в этом. Если бы мы могли преодолеть нищету и невежество, поверь, больше половины болезней не возникало бы вообще...

Вошел Мори и сообщил, что доставили пациента с тяжелой травмой.

– Это молодая грузчица, упала с ношей. Обширные раны в области поясницы и живота. Доктор Макино осмотрел ее, сказал, что сам не справится, и просит вашей помощи, – пояснил он.

Лицо Ниидэ сразу постарело и осунулось.

– Хорошо, сейчас иду. А пока скажи Макино, чтобы оказал ей первую помощь.

Он внимательно поглядел на умирающего, потом закрыл глаза и низко склонил голову – то ли поклонился больному, то ли просто ее опустил.

– Этот Рокусукэ был довольно известным мастером по лаку. Его лакированные столики и шкатулки пользовались успехом. Жены и детей у него нет, близких друзей тоже.

Сюда его привезли из ночлежного дома. С тех пор никто не приходил его проведать, а сам он молчит. О чем бы его ни спрашивали, не отвечает.

Ниидэ тяжело вздохнул и продолжал:

– При этом заболевании человек испытывает невыносимые боли, но Рокусукэ ни разу не пожаловался. Так, наверно, и умрет, не сказав ни слова.

Он поднялся и, предупредив, что пришлет Мори, попросил Нобору остаться.

– В жизни человека нет ничего более величественного, чем смерть. Внимательно приглядись к ней, – сказал он.

Нобору сел напротив умирающего и стал внимательно его разглядывать. Изрезанные глубокими морщинами щеки запали, подбородок заострился, на сухой, землистого цвета коже проступили лиловые пятна. В этом лице уже трудно было увидеть живые черты. Голова умирающего скорее походила на череп, обтянутый кожей.

– Вот уж не знал, что Красная Борода бывает так словоохотлив, – пробормотал Нобору, оглянувшись, нет ли кого поблизости. – Однажды он сказал: «В больнице не место для пустой болтовни», а сам вдруг разговорился – не остановишь.

Дыхание Рокусукэ становилось все более прерывистым, временами он тихо стонал. Казалось, будто жизнь мучительно пытается покинуть бренное тело.

– Отвратительное зрелище! Нет, в смерти нет ничего величественного. Она безобразна, – бормотал Нобору.

Наконец появился Мори. Он принес пиалу, которой, по-видимому, пользовался старик Рокусукэ, и палочку для еды – на конце была намотана вата.

– Я здесь справлюсь один, а ты иди к Ниидэ в третью палату, – сказал он, даже не взглянув на Нобору. – Тебе придется зашивать, так что поспеши.

Нобору припомнились слова Цугавы: «Красная Борода, не стесняясь, использует подчиненных днем и ночью». Ему даже показалось, будто Цугава где-то рядом и насмешливо подмигивает.

Первое, что бросилось ему в глаза, когда он вошел в палату, было распростертое тело женщины. Она лежала на покрытой марлей подстилке. Увидев Нобору, доктор Макино поспешно задвинул ширму, но Ниидэ подозвал его, и обнаженное тело оказалось у него прямо перед глазами.

 Молодая женщина – на вид ей можно было дать лет  двадцать пять –  была в меру упитанна, белокожа и, пожалуй, даже красива, если не считать мощных, загоревших на солнце ног. На полных грудях чернели соски. Прикрытый марлей живот выдавался небольшим холмиком. По-видимому женщина была в начальной стадии беременности. Нобору отвернулся. Во время практики в Нагасаки ему довольно часто приходилось осматривать и лечить женщин, но обнаженное, полное жизненных сил молодое женское тело так близко он видел впервые.

– Держи ноги, – приказал Ниидэ. – Укол ей сделали, но не исключено, что начнет буянить. Крепко держи!

Нобору заметил, что руки женщины привязаны веревками к деревянным столбикам. Следуя указаниям Ниидэ, он раздвинул женщине ноги и сел на них, прижимая к полу колени. Он не знал, куда девать глаза, и почувствовал, что неудержимо краснеет. Эта сцена будоражила его воображение и одновременно вызывала в нем чувство стыда.

– Не отворачивайся, внимательно следи, как я буду зашивать, – приказал Ниидэ и снял марлю с нижней части живота. Конец иглы, которую он держал в правой руке, был слегка изогнут, сквозь ее ушко были пропущены две шелковые нитки. Нобору поглядел на живот и увидел рваные края раны, простиравшейся от бедра к пупку. Мышцы живота конвульсивно задергались. Нобору почувствовал, что теряет сознание. Последней его мыслью было: «Она сейчас меня сбросит!»

3

Обморок длился не более минуты. Потом он ощутил, как кто-то шлепает его по щекам, и пришел в себя. Ему казалось, что он бесконечно долго оставался без сознания, но, открыв глаза, увидел все ту же третью палату и склонившегося нал мим Макино. Поодаль стоял Ниидэ. Скорчив кислую гримасу, он приказал Нобору:

– Возвращайся к себе.

Стараясь не глядеть на распростертое тело, Нобору встал и поплелся к выходу. Никакая сила сейчас не заставила бы его остаться в этой палате. Ему казалось, что одного взгляда на зияющую рану будет достаточно, чтобы он снова потерял сознание.

Нобору вернулся к себе и как подкошенный упал на постель. Только не вспоминать об этом, только не вспоминать. Иначе его стошнит... Он пытался думать о чем-то другом, но мысли снова и снова возвращались к постыдному обмороку, и сегодняшний конфуз, последовавший за происшествием с сумасшедшей О-Юми, вызывал чувство унижения и непоправимости случившегося.

– Какой позор! Ах, какой позор! – Нобору закрыл лицо руками. – А еще бахвалился, что совершенствовал свои знания в Нагасаки...

Он вспомнил, с какой самонадеянностью похвалялся перед О-Суги своими познаниями в голландской медицине, новыми методами лечения, которые неизвестны Ниидэ, и застонал от охватившего его чувства стыда.

В комнату заглянул Мори и позвал его на обед. Нобору отказался.

– Советую подкрепиться, господин Ниидэ просил предупредить, что сегодня ты будешь его сопровождать.

– Куда?

– Во второй половине дня у него обход больных на дому. Нередко он затягивается до ночи.

Нобору промолчал.

– А старик Рокусукэ скончался, – уходя, сказал Мори.

У Ниидэ были разные пациенты. К аристократам и богачам его вызывали, бедняков же он посещал по собственному почину. В принципе больница Коисикава была открыта специально для лечения бедняков, но они нередко по разным причинам не шли туда сами. К таким больным Ниидэ приходил домой, осматривал и давал лекарства.

Нобору часто приходилось слышать, что некоторые из них встречали Ниидэ без особого удовольствия.

Ничего не поделаешь, придется сопровождать Красную Бороду. После такого позора отказываться неудобно. Да и Ниидэ просто не примет отказа, подумал Нобору.

После обеда снова заглянул Мори и напомнил, что Ниидэ ждет.

Красная Борода, казалось, спокойно воспринял то, что Нобору сменил больничный халат на кимоно. Он лишь бросил на него недовольный взгляд, но промолчал.

Помимо Нобору его сопровождал прислужник Такэдзо, несший корзину с лекарствами. На Такэдзо был такой же как у врачей, халат мышиного цвета с вышитыми на вороте иероглифами «Больница Коисикава». Он уже пять лет таскал за Ниидэ лекарства во время обходов. Такэдзо от рождения заикался, за что получил прозвище Такэ-заика. Он был мал ростом, худощав, на его темном, с кулачок лице застыла заискивающая улыбка. Когда к нему обращались он до предела напрягал все свои душевные и физические силы, но заикался еще пуще, и собеседник, махнув рукой, отходил в сторону, так и не дождавшись от него членораздельного ответа.

Они вышли из больницы около четырех часов. Вскоре им повстречался мужчина лет пятидесяти. Поклонившись Ниидэ, он сообщил, что торопится в больницу.

– Если идешь проведать Рокусукэ, то напрасно. Он умер два часа тому назад, – предупредил Ниидэ. – Тебе удалось разыскать его близких?

– Э-э, видите ли... – Мужчина смешался. – Дело сложное... Н-да, у него, оказывается, есть дочь, у которой больная девочка.

– Погоди, никак не пойму, о чем ты толкуешь.

– Видите ли... – Он умоляюще поглядел на Ниидэ. – Надо бы зайти осмотреть их.

– Я должен сейчас срочно навестить одного тяжелобольного, – ответил Ниидэ и, обернувшись к Нобору, попросил: – Сходи с ним и выясни, в чем там дело, а я буду через полчаса.

Мужчину звали Кимбэй, он был хозяином ночлежки Касивая. Рокусукэ прожил там последние два года, потом заболел, и его поместили в больницу Коисикава. Лет двадцать тому назад, когда Рокусукэ еще был известным мастером по лаку, он как-то забрел в этот ночлежный дом и снял там комнату. С тех пор он часто там останавливался – иногда на два-три дня, а бывало – и на месяц. Вначале Кимбэй никак не мог понять, что Рокусукэ за человек. Одет опрятно, ведет себя сдержанно, в меру выпивает, прислушивается к беседам постояльцев, но сам в разговор не вступает. Он всегда исчезал неожиданно, не предупредив хозяина. Бывало, по два года отсутствовал, потом столь же внезапно появлялся, жил месяц-другой – и снова исчезал. Лишь шесть или семь лет назад Кимбэй узнал, что Рокусукэ – знаменитый мастер. К тому времени известность Рокусукэ была уже не та, и он, по-видимому, вообще забросил свое ремесло. Только столярничал, когда случалось настроение. Он теперь сторонился людей и, живя в ночлежке, запирался в комнате и даже не выходил послушать, о чем судачат постояльцы.

– Этот человек никогда ни с кем не разговаривал. Я даже не знал, есть ли у него жена, дети, а ведь мы были знакомы почти двадцать лет, – сказал Кимбэй.

4

Кимбэй проводил Нобору в малюсенькую комнату и показал на четверых малышей.

– Все они внуки Рокусукэ, – пояснил он.

Старшая девочка, Томо, – ей исполнилось одиннадцать – лежала в горячке, с высокой температурой. Около нее сидели, одетые в лохмотья, двое младших братьев и сестренка. Пол в комнате – той самой, которую прежде снимал Рокусукэ, – был застелен грязными циновками с торчащими из них пучками соломы. Со стен свисали обрывки бумаги, которой они когда-то были оклеены. Все говорило о безысходной нищете и запустении.

Нобору осмотрел девочку. Высокая температура и кашель свидетельствовали об обыкновенной простуде. Однако ее состояние и физическое истощение вполне могли привести к туберкулезу. Он велел Кимбэю сделать холодный компресс на голову, протопить комнату и регулярно менять белье, поскольку девочка потеет. Выслушав врача, Кимбэй продолжил рассказ о Рокусукэ:

– Я был уверен, что у него нет ни жены, ни близких. Но сегодня утром незнакомый старик привел сюда четверых детей и сказал: «Это внуки Рокусукэ».

Кимбэй не сразу поверил. Тогда старик сообщил, что зовут его Мацудзо, жена умерла три года назад, а сам он – управляющий доходного дома. Этот одноэтажный дом расположен в районе Кёбаси, в квартале Одавара. Чуть больше пяти лет назад у него поселился плотник по имени Тосабуро с женой О-Куни и детьми. Тосабуро больше бездельничал, чем работал, семья жила впроголодь и вскоре задолжала всем соседям. О-Куни постоянно приходилось брать работу на дом, чтобы хоть как-то прокормить детей и бездельника-мужа. Она была удивительно спокойна, послушна и никогда ему не перечила. Тосабуро же постоянно придирался к ней, а когда напивался, нещадно избивал и гнал к отцу просить денег. «У твоего папаши мошна полна денег, неужели он откажет единственной дочери?!» – вопил он.

«Твой отец – бездушная скотина! Знает ведь, что дочери и внукам жрать нечего, а делает вид, будто это его не касается. Ничтожная тварь он, а не человек!» – кипятился Тосабуро в другой раз.

О-Куни не отвечала. Она молча сносила ругань и побои, терпеливо дожидаясь, когда муж утихомирится. Постояльцы да и сам Мацудзо терялись в догадках: кто же это отец О-Куни, которого так поносит ее муж?

Однажды Мацудзо пригласил к себе О-Куни и стал расспрашивать об отце, но та отвечала уклончиво: «Отец живет в нашем городе, но по некоторым причинам он от меня отрекся, и я ни за что не пойду клянчить у него деньги».

У Тосабуро завелась дурная компания, он совершенно опустился, перестал работать, по нескольку дней кряду не бывал дома. Тем временем родился четвертый ребенок, и стало вообще невозможно сводить концы с концами.

Неделю назад поздно вечером к Мацудзо постучалась О-Куни. Он уже был в постели, но встал и впустил ее.

«Правда ли то, что написано в объявлении?» – спросила О-Куни.

Она имела в виду расклеенное повсюду объявление о награде в двадцать пять иен тому, кто укажет недавно совершивших кражу преступников. Речь шла о трех бандитах, которые пробрались в храм Нансоин и унесли оттуда драгоценные реликвии. Среди них была статуэтка Будды из позолоченной бронзы, созданная известным мастером более тысячи лет назад. Невежественные грабители могут расплавить статуэтку, чтобы замести следы. И навсегда будет утеряно ценнейшее произведение искусства. Объявление заканчивалось обещанием награды тому, кто назовет имена преступников или укажет место, где спрятана драгоценная статуэтка.

«Ты что-нибудь знаешь?» – спросил Мацудзо.

О-Куни утвердительно кивнула. Она заметила, как с полмесяца назад Тосабуро, вернувшись домой после очередной отлучки, полез на чердак и что-то там спрятал. Она не подала виду, будто заметила это, а когда муж ушел, поднялась на чердак и обнаружила там завернутую в рисовую бумагу и в фуросики[10]10
  Фуросики – платок, в который японцы заворачивают вещи.


[Закрыть] статуэтку, похожую на описанную в объявлении, и решила посоветоваться с Мацудзо, как ей быть.

«Вот я и подумала, если получу в награду двадцать пять монет серебром, то смогу поправить домашние дела, да и Тосабуро это пойдет на пользу. Иначе он и дальше будет водить дружбу с дурной компанией и бог знает что еще натворит. Потом поймают и сошлют на каторгу, а то и казнят. Так пусть уж лучше теперь посидит в тюрьме. Может, одумается и честным человеком станет. Как вы считаете, стоит мне сообщить в полицию?» – спросила она.

Мацудзо одобрил решение О-Куни, отправился вместе с ней на чердак, взял статуэтку и сказал, что пока спрячет ее у себя. Он посоветовался с квартальным старостой, и они решили: пусть О-Куни сама пойдет к чиновникам и все расскажет, а если их вызовут, они дадут свидетельские показания. Вызов не заставил себя ждать. Мацудзо и квартальный подтвердили, что О-Куни бедна и трудолюбива, воспитывает четверых детей, а ее муж Тосабуро связался с бандитской шайкой, семье не помогает, так что все хозяйство на плечах этой несчастной женщины.

Их выслушал некий господин Симада и сказал, что заявление О-Куни противозаконно. «Да, представьте себе, противозаконно! – воскликнул Кимбэй. – Этот Симада заявил: даже если муж совершил кражу, жена не имеет права на него доносить, тем более рассчитывать на вознаграждение; О-Куни, мол, нарушила основополагающий принцип морали и, следовательно, действовала вопреки закону, поэтому ее будут судить и посадят в тюрьму!» Ответ чиновника поразил Мацудзо, и он не нашелся, что возразить.

После суда О-Куни удалось через одного сердобольного человека передать Мацудзо, чтобы он разыскал ее отца Рокусукэ, который снимал у Кимбэя комнату, и попросил присмотреть за детьми – все же они его внуки, и он не откажет.

5

– Я сказал этому Мацудзо, что отец О-Куни сейчас в больнице. Он оставил детей у меня и ушел. Жена, конечно, ворчала, но я не мог выкинуть этих малюток на улицу. Я уложил их в комнате Рокусукэ, а сам помчался к господину Ниидэ, чтобы он осмотрел больную девочку и научил, как мне действовать дальше. И все это валится на мою бедную голову. Однажды у нас останавливался предсказатель. Он говорил, будто в нашем доме все гвозди вбиты наоборот и это сулит нам всяческие несчастья. Я спросил у него: что значит «гвозди вбиты наоборот»? Шляпками вниз, что ли? Он ответил: буквально понимать не надо, мол, это способен разглядеть лишь тот, кто овладел наукой предсказания. Может, он и прав. А мне-то каково: разве я могу вытащить все гвозди из этого старого дома и вколотить их заново?! Между прочим, предсказатель уехал, не уплатив за постой ни гроша – наверно, в подтверждение, что у нас и впрямь гвозди вколочены шляпками вниз, – вздохнул Кимбэй.

Спустя полчаса пришел Ниидэ.

Пока он осматривал больную девочку, Нобору сообщил ему то, что услышал от Кимбэя. Не произнеся ни слова, Ниидэ закончил осмотр, придвинул к себе корзинку с лекарствами и, прихлебывая чай, который принес ему хозяин, отсчитал десять порошков и объяснил, сколько раз в день давать их больной.

– Ну а как же насчет детей? – нерешительно спросил Кимбэй.