Текст книги "Красная Борода"

Автор книги: Сюгоро Ямамото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

Увеселительное заведение

Однажды вечером, когда я возвращался домой с прогулки, меня догнала запыхавшаяся от бега О-Сэй – из харчевни «Сумикава». О-Сэй недавно исполнилось двадцать лет. Ее тонкое, продолговатое лицо было не лишено привлекательности. Мы нередко встречались с ней и дружески болтали.

–  Сэнсэй, вы, должно быть, еще не ужинали? – обратилась ко мне девушка.

Я что-то уклончиво пробормотал в ответ.

–  Не   готовьте   ничего!   –  воскликнула   О-Сэй.   – Сегодня вам будет угощение на славу! И рис не варите.

Хитровато улыбнувшись и пообещав потом рассказать кое-что интересное, О-Сэй, поводя худенькими плечами, побежала рысцой в сторону пристани.

«Не иначе, накололи простака», – решил я, глядя ей вслед.

В ту пору я увлекался этюдами и, куда бы ни ездил, обязательно прихватывал с собой этюдник и уголь. Рисовал я не с целью преуспеть в живописи – просто считал, что таким путем смогу запечатлеть некоторые особенности местного пейзажа. Кроме того, после каждого путешествия я привозил портретные наброски, что тоже было немаловажно для моей писательской работы.

Несколько ранее описываемых событий я впервые приехал на этюды сюда, в Уракасу, вместе со своим другом, театральным критиком из одной известной газеты. Сделав несколько набросков в городе и его окрестностях – на заросшем камышом болоте и у канала с пришвартованными к берегу рыбачьими лодками, мы почувствовали, что проголодались, и зашли пообедать в ближайшую харчевню, привлеченные заманчивой вывеской: «Отдых и обед. Свиные котлеты и рис с жареной рыбой».

Нас проводили в отдельную комнату, и я сразу же забеспокоился – вспомнил случай, рассказанный мне всего лишь две недели тому назад художником Икэбэ Хитоси. Однажды, еще в ту пору, когда Икэбэ был студентом художественного училища, возвращаясь из поездки на этюды, не то в Уцуномия, не то в другом месте он в ожидании поезда зашел перекусить в обыкновенную, провинциального вида харчевню. Художника провели в отдельную комнату, где вскоре появились, источая резкий запах белил и прочей косметики, женщины– они несли бутылочки сакэ, пиво и блюда с едой, которые Икэбэ вовсе не заказывал. Женщины преспокойно уселись за стол и стали усердно пить и есть, обнаружив недюжинный аппетит.

Студенту Икэбэ даже в голову не пришло, что эти женщины могут иметь на него виды. У них, в художественном училище, считалось хорошим тоном одеваться небрежно, и даже неискушенному человеку было понятно, что с него ничего не возьмешь. Так думал Икэбэ. Однако, когда принесли счет, в него было включено все, что съели и выпили эти пропахшие косметикой дамы. И денежки были безжалостно стребованы с оторопевшего Икэбэ – все до последней иены. «Учти, с провинцией шутки плохи», – весело улыбаясь, заключил свой рассказ Икэбэ.

Вспомнив об этом случае, я потребовал бутылку пива и что-нибудь горячее на две персоны.

–  Больше ничего, – подчеркнул я.

Спустя полгода, когда я уже основательно прижился в Уракасу и ближе познакомился с девицами из харчевни «Сакаэя», я частенько заглядывал туда поболтать и воочию убедился, что эти девицы – сама святая простота. Они оказались настолько невежественны и простодушны, что обмануть их и заставить работать в поте лица на других ничего не стоило. Но обо всем этом я узнал значительно позже, а в тот день старался быть настороже.

Как и следовало ожидать, не успели мы с приятелем удобно расположиться, как в дверях появились три могучие женщины с бутылками пива в руках. Мои опасения подтверждались.

–  Ладно, – проговорил я. – А теперь ну-ка поставьте бутылки на пол, все-все, на пол – там, где стоите.

Решив, что я намерен устроить своего рода представление, женщины, поощрительно посмеиваясь, осторожно опустили бутылки с пивом на пол. Но мне было не до представлений.

–  Вот ты, – обратился я к низенькой женщине, стоявшей справа, – возьми только одну бутылку и заходи в комнату. Только ты, – повторил я, – и только одну бутылку. Остальные девушки свободны. Можете идти и захватите с собой пиво.

–  Ай-ай-ай, какой нехороший человек, какой противный, какой негостеприимный, – зачастила выбранная мною толстушка.

Она быстро подошла ко мне, бесцеремонно повалила на спину и села на меня верхом. Руками она прижала мои руки к полу, а ногами так сдавила бока, что я чуть не задохнулся. Со столь вызывающим поведением молодой женщины я столкнулся впервые и, сгорая от стыда из-за унизительного положения, в котором оказался, предпринял безуспешную попытку скинуть с себя лихого седока. Впоследствии я узнал, что толстушке еще не исполнилось и шестнадцати.

Ростом она была чуть больше полутора метров, но руки у нее оказались просто железными, а горячие, как печка, бедра – такими мощными, что все мои усилия высвободиться из необычных объятий ни к чему не привели.

Предпринятые предосторожности и поединок с толстушкой позволили нам предотвратить надвигавшуюся опасность и ограничиться только платой за еду и одну бутылку пива. Короче говоря, на нас не поживились.

Вся эта история невольно вспомнилась мне, пока я провожал взглядом удалявшуюся фигуру О-Сэй из харчевни «Сумикава».

Спустя некоторое время рассыльный постучал в дверь и передал мне три блюда с различными яствами и целую плошку белого риса. Думаете, я испытал укоры совести? Нисколько. Я постоянно страдал от безденежья и полуголодного существования, поэтому я хотя и не аплодировал девицам, поймавшим на крючок простака, но и к нему особого сочувствия не испытывал. Сейчас уже не припомню, что за яства прислали мне на ужин. Помню только, что одно блюдо я отнес дочери корзинщицы О-Тама, которая постоянно оказывала мне мелкие услуги, а все остальное съел сам, до последней крошки, и в прекрасном настроении лег спать.

На следующий день часов около одиннадцати вечера я узнал некоторые подробности того «интересного события», о котором обещала рассказать О-Сэй.

Отложив в сторону перо, я сидел за столом, уставившись невидящим взором в исписанные листки бумаги, и думал о том, как трудно жить в этом мире и как неясно ожидающее меня будущее. Внезапно со стороны дамбы донеслись гудки автомашины и веселые возгласы женщин. Вскоре меня окликнул знакомый голос, и в дверях появилась О-Сэй.

Она была одета в выходное кимоно, на ногах – белые таби. На покрасневшем лице блуждала счастливая улыбка. О-Сэй вручила мне сверток и присела сбоку у стола. От нее пахло вином, и это было непривычно.

– А вы все занимаетесь! – слегка игриво, но как-то рассеянно произнесла она. – Ну-ка поглядите, что в свертке. Вы ведь из Токио – значит, узнаете. Поглядите же.

Я  развернул   сверток  и  увидел  стеклянную  баночку кораллового цвета с нарядной этикеткой. В банке были сладкие бобы различной формы, на этикетке – герб известного актера и раскрашенные маски, в которых он играл.

–  Эти сладости мы называем пятицветными бобами, а нот как они по-настоящему зовутся – не знаю.

Девушка снова счастливо засмеялась.

–  Ох и сладкие, должно быть, эти «бобы для влюбленных»! Мне их Каттян подарила... Вы не можете себе представить, как я устала.

Далее последовал рассказ о вчерашних событиях.

Часов около двенадцати в харчевню зашли трое мужчин – по виду не то коммивояжеры, не то сборщики денег по счетам. Много ели, пили. После трех, когда они собрались уходить, один вдруг заявил, что остается. Он с самого начала чувствовал себя хозяином положения. Каттян это приметила и стала строить ему глазки. Кончилось тем, что он остался.

–  Это бы еще ничего, – продолжала О-Сэй, – но простачок, оказавшись с Каттян наедине, тут же вытащил из кошелька стоиеновую ассигнацию и стал помахивать ею перед носом Каттян: мол, ублажи, получишь сотнягу. Вот глупец! Вел себя с поспешностью рикши, забежавшего в харчевню перекусить.

Надо сказать, что жители Уракасу любят пересыпать разговоры всякими присказками да поговорками, причем иногда настолько их переиначивают на свой лад, что человеку со стороны они кажутся бессмысленными. Так и мне было невдомек, при чем тут рикша, пока О-Сэй не объяснила:

–  У рикши ноги крепкие да быстрые, не дают ему покоя. Не успеет заскочить на минутку в харчевню, как ему уже не терпится потратить заработанные деньги. Вот и у нашего простачка, должно быть, загорелось в одном месте. Ну и подавай ему тут же Каттян – вместо воды, чтобы пожар потушила...

Операция по облапошиванию простачка началась, оказывается, с того самого момента, когда мне доставили роскошный ужин.

Завсегдатаям современных кабаре и баров с сомнительной репутацией подобная операция, наверное, показалась бы всего лишь детской забавой. Из «Сумикавы» последовал приказ: доставить женщин и посуду из других увеселительных заведений. Вскоре в «Сумикаву» стали прибывать девицы, нарядившиеся гейшами, и ящики с бутылочками для подогревания сакэ, бокалами и прочей посудой. Дело в том, что в здешних харчевнях посуды было мало – посетители, как правило, ограничивались бутылкой пива и одним горячим блюдом. Поэтому в экстренных случаях посуду собирали по всем харчевням.

Прибывшие женщины расселись вокруг простака и веселились до самого рассвета. Такой шанс выпадал раз в год, а то и реже, и грешно было им не воспользоваться. Гость же после полуночи настолько устал, что едва не падал.

– Крепкий мужчина попался! – хохотнула О-Сэй. – На ногах не держится, а все пристает к Каттян: пойдем, мол... Каттян ему и говорит: «Шутить изволите», а он: «Я... не... шучу. Я человек серьезный». «Успокойтесь, успокойтесь, – поглаживает его по спине Каттян. – Мы ведь с вами уже два раза уединялись». А он бормочет: «Неужели два... раза?» А сам качается – вот-вот свалится на пол.

Попытки припомнить, сколько раз он уединялся с Каттян, по-видимому, доконали гостя – он со стоном повалился на пол и уснул. Женщины обратили на него не больше внимания, чем на упавшую со стола палочку для еды. Они пели, плясали, переругивались, устраивали потасовки, пили за примирение. Потом снова плясали, пели, бранились и таскали друг друга за волосы.

А гость, ничего не ведая, крепко спал, подложив под голову подушечку, на которой сидел за столом. Уже рассвело, когда Каттян его разбудила. Первой, кого он увидел, продрав глаза, была хозяйка заведения. Она протягивала ему счет. Хозяйка приходилась О-Сэй матерью. По годам она была не так уж стара, но рано поседела. Ее худое, костлявое лицо покрыла густая сеть морщин. Говорят, ни один забулдыга моряк не мог выдержать ее строгого взгляда – съеживался от страха, особенно если к тому же она вынимала изо рта вставные зубы.

Гость взглянул на счет и позеленел. Диалог, который за этим последовал, пожалуй, приводить не стоит. В конце концов он заявил, что заплатит лишь после того, как они вместе пойдут в полицейский участок. На что хозяйка, угрожающе скрипя вставными зубами, возразила:

–  Зачем ходить в участок? Можно вызвать полицейского прямо сюда. И не затрудняйтесь – я сама это сделаю. Но учтите, вам не поздоровится! – Хозяйка обвела рукой комнату, где были выставлены в ряд восемьдесят бутылочек для подогревания сакэ, сорок пустых бутылок из-под пива, две двухлитровые бутылки из-под водки и множество прочей посуды. – Полицейский сможет убедиться, что все это указано в счете. Вас вчера сколько раз предупреждали – хватит, хватит! А вы все заказывали. Поглядите, в бутылках еще осталось и сакэ и пиво. Гейш было шестеро, плата по таксе, только за сверхурочные, как положено, надбавка. Подсчитано все точно. А теперь, если настаиваете, я позову полицейского. Но поверьте – осрамлюсь не я, а вы.

Можно себе представить, какое выражение лица было у бедного простака. Вещественные доказательства перед глазами. Сомнительно, что ввалившиеся сюда накануне вечером лихие девицы были гейшами. Но кто знает! Не исключено, что в полицейском участке они зарегистрированы именно как гейши. Ему сейчас ни за что не припомнить, какая еда была в многочисленных горшочках и плошках и в чьи желудки она угодила. Однако количество стоявшей на полу посуды совпадало с тем, что значилось в счете. Наверное, совпадало... Да и кому придет в голову подсчитывать! Комната напоминала разгромленную посудную лавку. Да, подумал гость, полицейского звать бессмысленно. Сраму не оберешься, а по счету все равно придется уплатить.

Как только хозяйка получила указанную в счете сумму, вперед вышла Каттян, дожидавшаяся, когда придет ее черед, и потребовала свою долю. Гость обомлел.

–  И чего это вы кислую рожу корчите, бесстыжие ваши глаза! – перешла в наступление Каттян. – Сколько раз водили меня в отдельную комнату, набаловались всласть – и все даром?!

Гость уплатил и Каттян и позорно покинул поле боя.

–  А все потому, что начал задаваться, унизить нас решил своей стоиеновой бумажкой. Вот и получил, что полагалось! – заключила свой рассказ О-Сэй и со смехом добавила: – А уж Каттян меня удивила. Пока гость надевал у порога ботинки, она быстро сбегала на кухню, принесла плошку с солью и посыпала позади него порог: мол, не к добру, когда с плохим человеком дело имеешь. Потом Каттян собрала тех шестерых девиц, и все они отправились на двух такси в Токио развлекаться. Даже в театр пошли. В столице они промотали все денежки, полученные от заезжего простака. Все промотали. Красота! И теперь снова надолго без гроша в кармане, – со вздохом заключила О-Сэй.

Что я мог ей сказать на это?

Как я купил голубую плоскодонку

Впервые с дедом Еси я повстречался в купальне. Дело было зимой, из купальни всё уже вывезли, оставался лишь навес из наполовину сгнившего камыша да одна довольно широкая скамья. Я глядел на море. Гвозди, которыми была прибита скамья, сильно расшатались, и на ней можно было сидеть, лишь крепко упершись ногами в землю. Наступило время отлива, и мелеющее море постепенно обнажало свое неопрятное дно. Стало заметно, как вода из канала узкой мутно-серой струей вливалась в море. Внезапно скамья резко покачнулась и угрожающе затрещала. Я инстинктивно изо всех сил уперся ногами в землю и оглянулся. Позади меня сидел неизвестно откуда появившийся старик. Не обращая на меня внимания, он достал из-за пазухи старомодный кисет. Я снова занял прежнюю позицию и стал глядеть на море.

– Много лет тому назад здесь собирались что-то строить! – закричал старик так громко, словно обращался к собеседнику, находившемуся от него в доброй сотне метров. – Собираться-то собирались...

Я промолчал, предполагая, что старик говорил со стоявшим в отдалении собеседником, на которого я поначалу не обратил внимания. Но никто ему не ответил. Старик шумно продул трубочку, набил ее табаком и затянулся. Трубочка была сильно засорена никотином и при каждой затяжке издавала звук, напоминавший хрипение астматика.

–  Давно это было. Еще до того, как О-Цую вышла замуж за торговца хлопком, – все так же громко продолжал дед. Потом на минуту умолк, выбил трубочку, снова набил ее табаком и заорал: – Да так ничего и не построили!..

Я продолжал молча глядеть на море.

В другой раз мы встретились на большом болоте, заросшем камышом. Была весна. С моря дул сильный ветер. Я шел по дороге вдоль протоки, направляясь к храму Бэнтэн. Безлюдный, полуразрушенный маленький храм, окруженный несколькими древними соснами, располагался в самом центре этого унылого, обширного болота. Говорят, что в прежние времена храм был чрезвычайно модным, и сюда на поклон богине Бэнтэн[74]74
   Бэнтэн (или: Бэндзай-тэн, санскр. Сарасвати) – буддийская и индуистская богиня музыки, красноречия, долголетия, мудрости.


[Закрыть] стекались девицы из веселых кварталов. Местные жители не ведали, каково чудотворное действие Бэнтэн, но даже детям было известно, что в свое время храм пользовался огромной популярностью, паломники тянулись к нему бесконечной чередой, а в храмовом дворе царило необыкновенное оживление.

Подгоняемый сильным, доносящим запахи моря бризом, я прошел уже полдороги до храма, когда неожиданно был остановлен громовым голосом. Я вздрогнул от неожиданности, оглянулся и увидел шедшего за мной старика. На нем была выцветшая, латанная во многих местах широкая куртка и ватные штаны – обычная одежда местных рыбаков; правда, для ватных штанов сезон еще не наступил. Щеки его закрывало намотанное на голову грязно-серое полотенце.

–  Не купишь ли лодку?! – заорал дед, идя рядом со мной. – Ах, черт, опять курево забыл. У тебя не найдется ли?

Я передал ему папиросы и спички. Старик вытащил из пачки одну, зажал ее между зубами, чиркнул спичкой, умело закрываясь от ветра, и закурил. Остальные папиросы и коробок со спичками спрятал за пазуху.

–  Хорошая есть лодка! – загремел дед, словно обращался не ко мне, а к соснам, видневшимся в паре сотен метров впереди. – Добрая лодка, и стоит дешево. Покупай – не прогадаешь!

Я ответил. Старик никак не прореагировал. Спокойно, словно иного ответа он и не ожидал, притушил папиросу о землю, заложил окурок за ухо и громко высморкался в кулак.

–  Послушай, – заговорил он неожиданно обыкновенным голосом. – А по какой надобности ты приехал сюда, в Уракасу?

После некоторого раздумья я ответил.

–  Угу, – старик покачал головой. – Что-то я не пойму, ремесло-то у тебя есть?

Я ответил. Старик минуту над чем-то раздумывал, потом заорал:

–  Выходит, ты безработный!.. Может, жениться надумал – так у меня есть невеста на примете. Ух, и хороша девка!

Я промолчал. Когда мы прощались, дед вернул мне только спички и тут же прикинулся глухим. Я трижды просил его отдать папиросы, а он, приставив ладонь к уху, все переспрашивал, пока я не устыдился своего скупердяйства и не оставил его в покое.

В третий раз я столкнулся со стариком в небольшом ресторанчике «Нэтогава», где подавали европейские блюда. Помимо общего зала в ресторане имелся отдельный кабинет. Вечерами там собирались любившие повеселиться матросы с рейсовых пароходов и рыбаки, чтобы отпраздновать хороший улов. Однажды около полудня, когда я, сидя в общем зале на угрожающе скрипевшем от каждого движения стуле, ел рис со свиными котлетами и не спеша потягивал пиво, вошел старик и без спросу уселся за стол прямо напротив меня.

Если я обедал вне дома, я всегда за едой что-нибудь читал. Эта привычка сохранилась у меня по сей день. В тот  раз я тоже читал какую-то книжонку и, когда старик уселся за мой столик, еще упорней уставился в книгу, продолжая жевать и запивать еду пивом.

–  Что будете есть, дедушка Ёси? – спросила появившаяся со стороны кабинета официантка.

–  Мм, – промычал дед. – Старухи сегодня нет дома, вот я и зашел сюда перекусить, но никак не придумаю, что бы такое заказать.

–  Ничего особенного у нас нет, так что и раздумывать нечего, – сказала девушка.

Тогда старик, глядя на меня– а он не отрывал от меня взгляда с той самой минуты, как уселся напротив, – заорал:

–  Подай стакан пива!

–  Стакан пива? – удивленно переспросила официантка. – Таких заказов мне в жизни не приходилось принимать. Вы не спутали с водкой, дедушка?

–  Съезди в Токио – убедишься, там пиво стаканами продают.

–  Так то в пивных барах.

–  Твоя забегаловка тоже на европейский лад устроена, раз здесь свиные котлеты да рис с карри[75]75
  Карри – смесь пряных специй, употребляемая в качестве приправы.


[Закрыть] подают.

–  Дедушка, в розлив идет только бочковое пиво, а здесь бутылочное. Я тебе из бутылки стакан налью, а остальное выдохнется. Его же никто потом пить не станет.

–  А черт с ним! – заорал старик. – Ничего-то ты в коммерции не смыслишь. Бывает, потеряешь на грош – выгадаешь на тыщу.

Я смекнул, что оказался в ловушке и выпутаться из нее можно только одним путем. Я пододвинул к старику недопитую на треть бутылку.

Не успел я и рта раскрыть, как старик завопил:

–  Стакан!

Потом, глядя на меня, спросил:

–  Табачку не найдется? Я ответил.

–  Ничего, обойдусь. Не так уж и хочется, – сказал старик.

Кое-какие подробности об этом занятном старике я узнал от Те, сына хозяина лодочной станции «Сэмбон». Те, так же как и дочь корзинщицы О-Тама, снабжал меня исчерпывающей информацией о различных происшествиях в Уракасу. Оба они учились в третьем классе местной начальной школы. Я узнал, что старика зовут Ёси, что работает он сторожем на складах «Дайте» и живет вдвоем со старухой позади Трех сосен. Фирма «Дайте» владела самой крупной в здешнем городке устричной консервной фабрикой, а также судном «Дайтё-мару», на котором скупались устрицы у рыбаков прямо в море.

– Старик любит прикидываться глухим, – сообщил мне Те. В этом я уже имел возможность убедиться и сам.

Когда мы с дедом Ёси встречались на улице, тот не здоровался, не отвечал на приветствие и глядел на меня так, словно я был неодушевленным предметом – булыжником на дороге или колом в заборе.

Повязанное полотенцем лицо старика было худым и маленьким, коричневый, выдубленный солнцем и ветром череп лыс – лишь кое-где на затылке торчало несколько пучков пепельных волос. На щеках и подбородке, словно из старой щетки, торчали отдельные серебряные волоски. Глаза сверкали холодно и пронзительно, на тонких, как ниточка, почти невидимых губах застыла презрительно-хитроватая усмешка.

Такое выражение лица было свойственно не только деду Ёси, но и некоторым другим местным жителям, которые любили поживиться за счет экскурсантов и туристов, приезжавших сюда ловить рыбу, собирать раковины во время отлива и просто купаться. Они всегда были готовы прикинуться этакими простаками, в любую минуту сменить холодный, пронзительный взгляд и лукавую ухмылку на приветливую, дружелюбную улыбку.

Не то в конце апреля, не то в начале мая во время прогулки близ Трех сосен я все же попался в лапы к деду Ёси.

Хотя это место и называлось Три сосны, там росла всего одна древняя сосна. Местные жители говорили, что в давние времена их было три, но, насколько мне известно, никто из них своими глазами трех сосен там не видел. Около одинокой сосны, простершей свои корявые ветки над каналом, лежала перевернутая плоскодонка. По-видимому, ее уже давно не спускали на воду. Проходя мимо, я всегда видел ее в одном и том же положении. Плоскодонки такого типа рассчитаны на одного человека, ими пользуются для добывания устриц и нори. Это маленькое, легкое суденышко, напоминающее по форме узкий лист бамбука, имеет в центре мачту, на которую ставят небольшой треугольный парус. Но та плоскодонка, что лежала на берегу у сосны, была широка и неуклюжа, да еще окрашена снаружи в грязно-голубой цвет.

–  Знаю, о какой лодке вы говорите, – ответил однажды на мой вопрос Те, и на лице у него обозначились презрительные морщинки. – Это та самая пузатая голубая плоскодонка. Глаза бы мои на нее не глядели.

Лодка действительно казалась страшно неуклюжей, доски на днище у нее рассохлись, и в одном месте из щели торчали пучки пожелтевшей прошлогодней травы. Трудно представить себе более жалкое, грустное зрелище, чем вытащенная на берег старая лодка. Она напоминает дряхлую, никому уже не нужную, забытую хозяином лошадь, стоящую, понурив голову, позади конюшни.

В тот день я остановился у старой сосны, курил и, глядя на плоскодонку, думал о том, что людей тоже подстерегает такая же участь.

Внезапно ко мне подошел старик Еси. По-видимому, он уже давно был здесь и внимательно наблюдал за мной. Решив, что я просто без ума от его плоскодонки, он изобразил на лице приятную улыбку и радостно заорал:

–  Купите эту лодку!

Не получив ответа, он стал меня убеждать:

–  Сэнсэй изучает здешние места и уже немало побродил по суше. Не пора ли по реке Нэтогава поплавать, протоки на болоте поглядеть, в море выйти? Тут без плоскодонки не обойтись. Поглядите на нее! – вскричал дед, быстрым движением перевернув лодку. – Она, конечно, не новая, ее построили семь лет тому назад, но, если за ней как следует ухаживать, она лет пятнадцать, а то и двадцать еще послужит.

Я попытался ему возразить, но старик не дал мне произнести ни слова.

– Задешево продам! – гремел дед Еси. – Уж очень вы человек хороший! Так и быть – за пятерку! Я ответил.

–  А как насчет курева? – старик протянул руку. Я передал ему папиросы и спички.

Дед Еси взял одну папиросу, закурил, сунул остальные за пазуху, а мне возвратил только спички.

–  Ну ладно! – завопил он. – Вам, так и быть, продам за четыре. Всего за четыре!

Я ответил.

Старик притушил папиросу о землю и сунул окурок за ухо. Я вспомнил презрительную гримасу на лице Те, когда он говорил о голубой плоскодонке, но в то же время почувствовал, что неумолимо иду в расставленную стариком ловушку, из которой мне уже не выбраться.

–  Вы только поглядите! – орал тем временем старик. – Лодку вытащили на берег, вот она и рассохлась немного! А в остальном – вполне прочная!

Он бережно гладил борта плоскодонки, слегка постукивая по ее носу.

Слушая старика, я думал: что побудило его перевернуть лодку столь быстрым движением? Он, должно быть, хотел продемонстрировать легкость плоскодонки, но в то же время отвлечь мое внимание от дыры в днище, из которой торчали пучки прошлогодней травы. И в этот момент случилось такое, о чем я решил было даже не писать – опасался, что читатель поднимет меня на смех.

Когда дед Еси ухватился за нос плоскодонки и покачнул ее, кончик носа отломился и остался у него в руке. Дед поспешно поплевал на надлом, быстро приставил к нему отломившийся конец и, прижимая его рукой, завопил еще громче. Ей-богу, все это я видел своими глазами, но когда изложил на бумаге, то подумал: скажут, писатель чересчур увлекся и решил посмеяться над доверчивым читателем. Это маленькое событие лишний раз доказывает, сколь трудно бывает нашему брату «писать правду».

–  Ладно, давай три с полтиной. Больше ни гроша не уступлю. Три с полтиной – последняя цена. Ну, по рукам, что ли?

Я задал ему еще один вопрос.

–  О такой мелочи не стоит и беспокоиться, – ответил старик. – Корабельный плотник из Икадзути в момент отремонтирует! Хочешь, я сам его попрошу? – Потом поспешно добавил: – Обычай есть: при такой купле-продаже покупатель должен что-нибудь дать в придачу – ну, сто моммэ[76]76
    Моммэ – мера веса, равная 3,5 г.


[Закрыть] свинины, или, если сделка заключена летом, два-три арбуза, или табачок. Вы, кажется, заморские папиросы курите?

Я сказал, что принесу свинину.

Так я стал обладателем голубой плоскодонки, полноправным владельцем лодки – пусть маленькой, пузатой и неказистой на вид. Однако я не ощутил ни радости, ни гордости. Стоило мне представить презрительные взгляды и едкие насмешки Те и других ребятишек, как меня охватывал стыд и я впадал в уныние.

–  Черт с ней, с этой плоскодонкой, – уговаривал я себя на обратном пути. – Вполне приличная лодка, если на ней не плавать.

На следующий день я отнес деду Ёси деньги за лодку и сто моммэ свинины и еще раз попросил его помочь с ремонтом. Дед с готовностью пообещал, что все будет исполнено в лучшем виде.