Текст книги "Другой (СИ)"

Автор книги: Станислав Жейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Еще, запомнился стих, про "Висячие озера". "Висячие озера" – это два небольших озерца, они чуть севернее, километрах в пяти от нас, на противоположном берегу. Казалось бы: ничего необычного, ничего героического. Ну озера, и чего тут такого? А вот нет. Стихотворение называется: "Идем к висячим мы озерам".

Идем к Висячим мы Озерам!

Болит душа и стонет плоть!

Но мы там будем, будем скоро!

Боль разорвать, сломить, вспороть!

Идем к висячим мы озерам!

Мой друг поверь, мы победим!

Врага прогоним в глушь, с позором!

Мы стяг надежды, утвердим.

Идем…

Не каждому дано, добраться до "Висячих озер" и при этом, сохранить рассудок, не утратить надежду. Дойти до них – выиграть битву с собой, победить – непобедимое, объять – необъятное…

Никогда не был на творческих вечерах. Необычный вечер. Особенно, когда горит костер, когда причудливо ломаются тени на лицах, когда темнота шныряет между толстых еловых стволов, и желтый пугливый свет греется под ногами, прячется в красных углях, мелкими искорками выпрыгивает из костра, врезается в густые еловые кроны, и дальше, дальше, обратно к солнцу… Наверное, как-то так, я этого всего, не видел. Заснул на шестом или седьмом стихотворении.

Проснулся, от того, что на голову упала очередная "Пегрема". Не сразу понял, где я, но добрая белозубая улыбка Сашеньки, успокоила.

Девушка посмотрела на меня, сложила ладошки, прижала к щеке и наклонила голову на бок, потом, пальцем указала в строну палатки. Сергей в точности повторил ее жест. Игорь тоже. Интересно, может, и Анатолий отмочит что-нибудь похожее?

Нет, Журавлев, игнорировал мое пробуждение, продолжал читать, так же молодцевато, уверенно. Я заснул на его вечере, наверное он меня презирал. В таком случае, все проваливайте. Я пошел спать. Лопайте тут свою "Пегрему". Дурачки… хе-хе…

Укладывались спать долго, шумно. Разбудили меня.

– Только давайте тише, – говорю. – Раз уж пришли, ведите себя прилично.

– Ой! Кто здесь? Сергей тут какой-то объем шевелится… Распространился на пол палатки…

– Шугани его.

– Молодой человек – надо быть ограниченней.

Игорь хлопнул меня по ноге:

– Вы слишком разместились… Надо сделать рекогносцировку.

– Тут уже некуда. – Удивился, своему сонному писклявому голосу.

– Вы топографически невоздержанны. Чего вам стоит, переместиться относительно центра на пару метров.

– Некуда там. И я тут нагрел…

– Нагрел – это уже теплее. Измельчайте присутствие, регрессируйте пространство, а-то ущипну.

Делать нечего, пришлось двигаться:

– Это не справедливо, туда, можно, было бросить Антона. Где он блин?.. Ну почему?.. – застонал я.

– Почему, почему! Потому что, закон такой! Да и, карабкаться ему потом, через тебя…

– Где он?

– Пошел индианок искать, и с концами. Заблудился… Заблудил в трех соснах… Вот! Это уже ландшафт… Так, теперь ты… Серега, ты тоже двигайся…

– Нормально… влезешь.

– Это не я придумал, друг. Есть правила размещения в палатках. Самый длинный ложится в угол, коленками на запад… вот сюда, вбок…

– Я туда не хочу, там сыро.

– Знаешь песню: "Я в холодной землянке с Ирой…"

– Давайте песни потом – а?! – зло сказал я.

– Ааа! – крикнул Сергей. – Больно, чего щепаешься, гад.

– Двигайся блин!

– За живот прямо… Больно же…

– Ничего. До свадьбы за живот! Хе-хе…

– Глеб, – позвал Сергей, когда уже стали засыпать.

– Это я.

– Индейцы – ваша работа?

– Откуда?

– Ты их нашел?

– Зачем?

– Глеб. Тогда иди дежурить. Один из них топором угрожал, ты же видел.

– Он не угрожал.

– Я не хочу, чтобы местные бомжи, за бутылку водки, голову оттяпали… Может нарики? Тревожные ребята. Дежурь, через три часа, сменю…

– Они не нападают ночью, да и так, у них по скальпам перебор – прошлогодние пересыхают, скальпоприемник перенесли, и цены хорошей, сейчас никто не дает…

– Кто они? Рыбаки, что ли, местные?

– Индейцы.

– Блин, Глеб, будь нормальным…

– Точно говорю – индейцы.

– Все, вали из палатки.

– Какой ты нудный.

– Иди, охраняй. Саша одна в палатке, а мы уснем… Я переживаю…

– Ну, рыбаки, рыбаки… Надо вот так, все испортить?

– Во-о-т, тогда смешно… А-то индейцы… Меня не проведешь…

Скоро в палатке показалась голова Антона, попробовал оглядеться в темноте, но не вышло, залез во внутрь, пополз на ощупь, – повсюду руки, ноги, вскрики, трудно сориентироваться.

– Так, а где я?..

– Куда?

– Осторожней!

– Если бы ты только знал за что сейчас схватился рукой…

– Давай уже сюда, – теряя терпение, сказал Сергей. – Тут твой мешок. В уголку тут, подле… ляжешь.

– А… там сыро. Палатка, там еще не высохла.

– Антон, не вари… Я трогал – сухо.

Где-то далеко прогремело. Я услышал, как над нами закачались деревья.

Спросил:

– Что там, Антон? Сильный ветер?

– Будет дождь. Звезд вообще не видно. Там так вспыхивает… дж… дж… Жалко, может, завтра не получится с "Долиной Идолов".

– Ничего. За один день, ведь, их не сопрут.

Ветер сильнее. Грохотало все ближе. Даже храп Сергея уже не заглушал раскатистой канонады. Вот-вот пойдет дождь. Хотелось услышать, как застучат по крыше первые капли. Когда, монотонно, забарабанит по палатке – засну. Шум дождя, всегда, вводит в некое подобие транса, действует, как снотворное.

Игорь заснул позже всех, долго ворочался, наконец, дыхание стало ровным, глубоким.

Дождь, так и не пошел, очень хотелось спать, но не получалось; я думал о Сашеньке, о Маше, о Сергее, потом об Игоре, вспоминал Журавлева, и тогда, почти, шептал слово "толерантность". Это его любимое слово. Вставлял его повсюду, по поводу и без. Оно написано на большом щите, там, дальше, за его палатками – Антон рассказывал… Тихо сказал: "толерантность" и перевернулся, на правый бок. Через пять минут я перевернусь на левый и опять скажу это слово. Оно въелось в мозг и мучает, не дает спать. Перед глазами Сашенька, она успокаивает, сложила ладони вместе, как тогда, и стало тепло; толерантность отвалилась от головы, с тупым звуком упала на землю. Я лежу на траве, солнце льется в глаза, и я жмурюсь. Веки стали тяжелыми, и я раздвигаю их пальцами. Темно. Появляется Журавлев; он пролезает в палатку и таится возле Игоря. Губы двигаются, хочет что-то сказать. Я знаю, что он скажет, уже слышу звук, отдельные буквы. Раздается стон. Горло его превратилось в глубокую пещеру, и оттуда, из глубины со страшным криком несется демон. Дракон. Тело покрыто шипами – даже глаза; как лохмотья из рук и ног торчат куски колючей проволоки, и та скрипит, шаркается об стены и скрипит, цепляется за камни, срывает кусочки и глыбы. Крик ужасный. Я проснулся, но крик не исчез. Где я? Что я?

– Игорь! Игорь! Проснись!

Сергей тормошил белоруса, но тот долго не приходил в себя:

– Просыпайся!.. Давай!.. Давай!.. Просыпайся!..

Игорь очнулся, но долго не мог отдышаться, будто бежал кросс:

– Что? Что?..

– Все! Все, успокоился?!

– Я в норме… все я в норме, – ответил Игорь, голосом человека, который совсем не в номе.

– Ребята, что случилось? Послышалось из другой палатки, и уже четче. – Кто кричит?!

Саша заглянула к нам:

– Что?

– Ничего, просто приснилось, – сказал Сергей. – Ничего страшного, иди спать.

Игорь встал перед входом, на колени, повернулся ко мне:

– Глеб, дай сигарету.

– Будешь курить?

– Угадай.

По дрожащему голосу белоруса, слышно, что его колотит, меня коснулась рука, почувствовал вибрацию.

Я спал в спортивных штанах, пачка в кармане, протянул ему последнюю сигарету. Игорь вышел из палатки.

– Как ты, Игорек? – спросила Саша.

– Хорошо зая, хорошо, иди спать…

– Мне страшно. Я не засну.

– Ложись на мое место, а я у тебя лягу – хорошо?

– Ладно. Ты только не кричи больше, знаешь, как испугалась?!

– Ну что ты? Я вот, совсем не испугался.

– Ты смелый.

– Ну, я же мужчина.

Сашина куртка зашелестела в проходе:

– Я к вам, можно?

– Ложись возле меня, – зевая сказал Сергей.

– Ну а как же… Обними меня, мне страшно. Слышишь, какой ветер поднялся на улице? И гремит, я такого грома еще не слышала.

– Да. Пройдет дождь, и опять станет тихо.

– Ты теплый, у тебя пузо теплое.

– До свадьбы за живот.

– Что?

– Так, просто вспомнил.

И еще через пол часа не заснул, как комок к горлу подступил, и дышать не давал. Она близко, и она не со мной. Может, уехать? Просто взять и уехать. Куда я отсюда денусь, на чем я?..

– Чего тесниться, – говорю. – Я тоже в ту палатку пойду.

Ответа не последовало, вместо этого сладко вздохнула Саша, Сергей захрапел. Я вышел из палатки, и в лицо ударил свежий холодный воздух. Белоруса не было в палатке, вгляделся в темноту, но не увидел его. Ни здесь, ни на пляже, и насколько просматривается берег, его нигде не видно.

Вернулся. На столе сигарета, которую отдал Игорю. Значит, не закурил. Достал спички, ветер далеко отбросил, искристый кусочек серы, с удовольствием затянулся, глубоко, кажется, даже почки и селезенка вдохнули густого дыма. Как можно отказаться от сигарет? Заставить себя курить, тоже нужна сила воли. Когда, столько кричат о вреде курения… Я смелый человек. И волевой. Хоть плачь, а два блока в месяц… Если ни я, то кто?

Налил воду в кастрюлю, поставил кипятиться. Неудобно, конечно, в кастрюле, но чайник кто-то спалил…

Почему же так гадко на душе? Будто солью посыпали. Опять поискал Игоря, но его нигде не было.

Нехорошее предчувствие, даже сигарету не докурил, побежал к озеру. От ветра глаза слезились; лунная дорожка с трудом держалась на больших, пьяных волнах. Стих, еще в школе написал, как же там было? А громоздкий… – нет. А жестокий… – нет. А тяжелый океан, сочной бледностью наполнен, мной раздавлен и уволен, и ревнивой гильотиной рассечен напополам… Как-то так. А ведь он – там! Очень далеко… там, в лунном свете, мелькнула и пропала точка. Показалось?!

– Игорь! – крикнул, как можно громче. Конечно, ответа нет, да и не может быть: такой ветер, со стороны озера. Побежал к лодке. Она рядом, на половину в воде; Антон накрепко привязал к деревянному мостику. Дернул за веревку, но узлы не поддались.

Побежал в лагерь, схватил со стола нож, вернулся. Быстро перерезал веревки, стянул лодку в воду, запрыгнул, погреб изо всех сил.

Оторваться от берега трудно, уже выдохся, а проплыл всего, метров пятнадцать. Вода бьется в тупой нос лодки, и ветер, как дротики вонзает в тело, холодные капли.

Кажется, дальше от берега волны меньше и ветер не такой сильный. Может, просто привык? Нет, лодка плывет быстрее; берег отдаляется; черная полоса становится тоньше, совсем исчезает, когда тучи обволакивают луну. Темнота не сбивает, ориентиром мне ветер, он дует в спину.

А если, это был не Игорь? Может, давно вернулся в палатку, досматривает свой ужастик, с головой залез в теплый спальный мешок, смакует каждый кадрик, посапывает, потеет, и нет ему никакого дела до сумасшедшего Глеба, с его галлюцинациями.

Молнии сверкают совсем близко, от грома вздрагиваю, внутри холодеет, но страх здесь не при чем, я не знаю страха, просто: сильный грохот высасывает из клеток фреон, и тот несется по венам, замораживает мозг, наполняет желудок льдом.

Слышал, что рыбаков в дождь часто убивает молнией. Мокрая лодка проводит электричество, и если каким-то случайным образом, ты тоже намок под дождем… Но и это не пугает, а вот когда ветер разворачивает лодку боком, и волна закручивается в спираль, почти переворачивает к верху дном… – тоже не страшно.

Выскочила луна, и я опять оглядываюсь на дорожку. Что-то там есть. Я видел сети, с такими большими пластиковыми поплавками, и если это они… Никогда никто не узнает, как я спасал ночью пластиковый буек. Чуть не утонуть из-за своей дурости, если даже бородатый уже…

Гребу пол часа, оглядываюсь, зову Игоря, снова налегаю на весла. То, что я видел – не поплавок, не бревно, и не чайка. И все, что издевательски хихикая, придумывало мое второе – я, стало неактуальным. Там, в воде – оно двигается. Медленно, против волн, против ветра.

Он хороший пловец, но волны измотали; совсем обессилел, нахлебался воды. Еще немного, и я бы не успел. Почти не помогал, когда я вытаскивал его из воды. Он большой, тяжелый, и я устал, и эти волны… Я держал его за подмышки, хотел перехватить, за ремень, подтянуть, потом за ногу и в лодку, но это не так просто. Игорь почти без сознания, если выскользнет, то сразу пойдет ко дну. Так я держал его минут пять, наконец, решился, рванул на себя, за волосы, за джинсы, тяну, тяну, тяну… Волна, и ветер в этот раз помогли. Уже упускал его, но вдруг стало легче, вода опрокинулась в лодку и Игорь вместе с ней. Упал на меня, и кажется совсем перестал дышать.

Мы пролежали так, долго. Я не мог пошевелиться, такой он тяжелый. Как получилось втащить?

Белорус пришел в себя, дал мне подняться и опять распластался на дне. Я сел, взял весла, посмотрел на Игоря и улыбнулся. Стало весело, жутко весело, никогда такого не было, и я смеялся, не понимая почему, хохотал и не мог остановиться. Все-таки догнал. А я молодец.

Ветер погнал нас к берегу; я не греб, только корректировал курс, держа лодку перпендикулярно волнам. Но теперь не перевернет, мы стали тяжелее, устойчивее.

Игорь шептал, но не мне, а так, что-то про себя. Я наклонился но, не смог расслышать. Кажется: "…не хочу и не буду…" но это не точно, он все время куда-то проваливался и не получалось разобрать.

– Что? Что ты говоришь?

– …не хочу, и не буду…

– Чего ты не хочешь?

Игорь замолчал, пришел в себя, поднялся, уперся спиной в нос лодки. Я развернулся, стал грести. Надо поскорее приплыть, согреться. Больше не оглядывался, не смотрел на Игоря. Услышал, как плачет; бубнил все тоже, но тише, почти не слышно. Минуты слабости, потом за них очень стыдно – знаю по себе.

– Откуда ты взялся? – услышал я за спиной.

– Я? Мы вместе приехали, ты забыл?

– Ааа…

Говорю ему:

– А ты?.. К финнам подался, на визе решил сэкономить?

– Просто поплыл и все… Хотел освежиться, но все дальше, дальше… дальше. А потом, думаю: "переплыву ка я, на тот берег…"

– Зачем?

– Не знаю. Ты меня как раз вытащил, когда я думал, зачем.

– И что, доплыл бы?

– Нет. Но я слишком поздно понял. Услышал, как ты кричишь, и поплыл на голос.

Игорь помог затащить лодку на берег. Я не стал ее привязывать: тяжелая, никуда не денется. В лагере, кто-то не спал, над столом горел свет. Только, когда подошли, увидел Сергея. Он сидел за фонарем, поэтому его не видно.

– Не спится? – спросил его.

– Почему мокрые?

– Волны.

– Что волны?

– Мокрые.

– Где вы были?

– Патрулировали.

– Что вы делали?

– Ты сам сказал патрулировать, а потом сменишь. Вот мы, вдоль берега на лодке и… Теперь ты давай, охраняй. Лодка у мостика – вперед.

Я разделся, бросил мокрые вещи на скамейку, полез в палатку, Игорь уже внутри, дал мне полотенце.

– А кто ставил кастрюлю на газ? – спросил Сергей.

– Что? – Сделал вид, что не расслышал. Ну что? – это не я, или сознаваться? – А что с ней?

– Эмаль отошла. Трещать начала, Сашу разбудила, а та меня. Говорит – "Там кто-то ходит?" Думал, кто-то из вас, кричу, никто не отзывается… Ты, опять поставил?

– Во первых не я, а во вторых, почему опять?

– Скажи Глеб, в чем нам теперь кипятить воду?

– Я так же как и ты имею право задать тебе этот вопрос.

– Трус.

– Во первых, и без эмали сгодится… Ничего, не нэпманы. И вообще, завтра куплю тебе новый чайник и десять кастрюль.

– Где?

– По приезде, куплю, какая разница?

– У нас есть еще одна, и сковородка, но смотри Глеб…

– Зануда.

Еще в первый день, недалеко от палатки, между деревьями натянули веревки, сушили мокрые вещи; все, что лежало на дне и на верху багажной лодки, тогда промокло. Взял со скамьи одежду, свою и белоруса, привязал к веревке. Прищепок нет, а ветер такой: если сорвется – с концами.

Сергей сделал нам кофе:

– Сахар, сами….

– Мне три ложки, – говорю.

– Сами, я спать…

– Все у тебя на пол шишечки. Взялся, так уж давай до конца.

Сергей недовольно закряхтел, встал, пошел к палатке, стонал, гремел, шелестел пакетами, наконец, выполз с пачкой рафинада:

– Сволочи, все им дай-подай!

– Вот. Теперь всегда, когда я прикажу, будешь приносить сахар. Теперь ты – "сахараложец".

Он бросил в меня пачку, но я увернулся. Сахар улетел в темноту.

– Иди, ищи! – крикнул ему. Но Сергей уже исчез в палатке: – Спокойной ночи!

Пришлось искать самому. Когда вернулся, в руках у Игоря уже была гитара.

– Опять? – спросил его.

– Немножко.

– Кому посвящаем эту ночь?

– Летову.

– Не люблю.

– Мы недолго. Ночью надо спать.

– На пятую ночь сказал Игорь, – говорю. – Кофе, как раз, поможет заснуть. Сколько сахара?

– Четыре.

Я бросил в чашки сахар, перемешал.

– Спасибо, – поблагодарил белорус.

– Всегда – пожалуйста.

– И за кофе, тоже…

Кофе успел остыть. Опять поставили воду греться.

– Чего, водки не выпьешь? – спросил Игорь.

– Я один водку не буду.

– Согрейся. Я бы на твоем месте…

– А ты, с водкой – все?.. Срываешься часто?

– Я могу не пить. Просто иногда не знаю, ради чего.

– Ты, правда, не пил три года?

– И три дня, и три месяца… Тебе нравится Высоцкий?

– Да, люблю…

– Вот моя любимая.

Игорь запел, тихо. Мне тоже нравится эта песня, но ее надо петь громко, с надрывом:

– Во хмелю слегка

Лесом правил я.

Не устал пока.

Пел за здравие

А умел я петь,

Песни вздорные…

…может час, может два, но я уже не выдержал:

– Все Игорь – я иду спать.

– Подожди, еще столько песен не спето!

– Нет. Все. Спать. Ты нет?..

– Не хочется.

– Боишься, что опять?..

– Боюсь, за вас. Днем лягу.

– Все, до завтра…

Я залез в палатку, укутался в одеяло и сразу уснул. Очень быстро. Игорь пел: "Сон мне, желтые огни…", и я хотел послушать, но отключился, еще до припева.

18

Проснулся в обед. Спал бы еще, но рядом громко разговаривали. Спорили. Не вставал, приходил в себя. Голос Антона узнал. А вот Сергей. А где же Саша? Почему не слышно, как она смеется? Прислушался, но нет. Давно бы себя выдала, наверное, опять загорает? О чем это они? Поэзия?

– Нет, Сергей, – это очень классный поэт. Его сейчас все!..

– Модный, не значит классный.

– Сейчас, сейчас еще прочитаю… Вот стихотворение…

– Антон не надо! Не надо. Я уже сложил мнение – мне не нравится.

– Но почему?

– У тебя есть любимый стих этого автора?

– Нет. Я тебе объяснял, они все хорошие!

– В том-то и дело. Не бывает, чтобы все хорошие… Должны быть любимые и не любимые. У всех, без исключения: у поэтов, у прозаиков, максимум, – это процентов двадцать по настоящему стоящих вещей. У бездарей – ноль! Если нравится все, значит, ты ничего не понял.

– Чего не понял?

– Хочешь как все. Все носятся с каким-то "попсовиком", и ты туда же. Декламируешь, и сам не понимаешь, что. Главное – модно, всем нравится, ну я тогда, тоже… Никто ведь не догадается…

– Я не понимаю, про что ты?

– Надо иметь на все свое мнение. Правильное или неправильное, – уже другой вопрос, но свое, понимаешь?.. Нельзя быть прилипалой…

– Я прилипала?

– Некоторые люди – Антон, не искренни по отношению к самим себе. Надо понять, кто ты. Что любишь, и что ненавидишь. И вот, когда ты скажешь: "Вот это я люблю, а это нет… За эти поступки, я осуждаю, – этого человека, а за эти… наоборот…" Понимаешь?

– Сергей! – крикнул я из палатки.

– Да?!

– Ты нудный, Сергей! По-твоему, я не могу любить торт целиком, а только отдельные его кусочки!

– Ты можешь любить торт, но не можешь любить все кондитерские изделия, какие есть! Только часть, маленькую часть из них.

– Могу!

Давай сделаем так. Твой любимый поэт? Хотя и так знаю, что Высоцкий. Сколько у него стихов? Не знаешь. Больше трех тысяч. Сколько слышал? Сколько вспомнишь? Сто, двести максимум, и то не все нравятся, правда?

– Про поэтов я согласен, я только про торт спросил. Вот про торт, я бы с тобой поспорил.

В палатке душно. Солнце нагрело потолок и стену. Я поменял джинсы, в которых спал, на шорты. Они у меня такие веселенькие, с сердечками и губками. Больше ничего одевать не буду, позагораю. Вылез из палатки, зажмурился. Ярко. Люблю контраст. После такой холодной, мрачной ночи, столько света и тепла.

– Ах, хорошо!

– Смотрите-ка, кто выползло! Как минометное видение… Давай к нам. – Сергей позвал рукой. Я кивнул Антону: – Желаю здравствовать всем честным людям. – Посмотрел на Сергея. – Ну и ты, тоже можешь…

Направился к ним: – Чего это вы, с утра?.. – спрашиваю.

– Два часа дня! Садись, выпей с нами… – Сергей постучал по скамье, возле себя.

– Не хочу. Только протрезвел. Как здорово не пить! Как хорошо жить на свете!..

Набрал полную грудь воздуха: – Ах, еще бы курить бросить!

– Ну хватит уже – садись: покурим, выпьем…

– Ах, здорово! Ладно, побалдел и будет – наливай! Сигареты, есть?

Саша и Игорь читали на пляже. Подкрались втроем, схватили белоруса за руки и ноги, потащили в воду. Игорь, еле успел отбросить книжку:

– Куда?! Куда?! Куда?! Паспорт, в кармане… Ааа!

Игорь упал в воду, мгновенно перевернулся, уперся в песок ногами, прыгнул, схватил Сергея за голень и потянул за собой. Сергей потерял равновесие, но не упал; Игорь подхватил на руки, закинул на плечо; ноги белоруса, как лопасти гигантского миксера вспенили воду; как лось он ворвался в озеро и уже там, по пояс в воде, поднял над собой Серегу и забросил на середину Онеги. Ну, может не на середину, но метра на два точно. Быстро выбрался на сушу и побежал за Антоном. Не успокоился, пока всех не побросал в воду. Последней была Саша. И ей досталось, за компанию.

Вода нагрелась, вылезать не хотелось. Купались уже больше часа. Взяли лодку, прыгали в воду с нее. Двое приседают, третий становится на плечи, и отталкивается, когда те, что внизу, встают. В последний раз, получал такое удовольствие от купания лет в десять. Все стали глупыми и веселыми, стали беззаботными, добрыми стали, близкими. Может, я привык к ним ко всем, и уже лучше их понимаю… или все-таки… все-таки, дело только в ней, в ее улыбке, смехе? Не было бы ее, радовался бы я так, как сейчас?

Саша делала двойное сальто, неудачно прыгнула, сильно ударилась спиной о воду. От боли заплакала, и Сергей понес ее на берег. Я испугался, за нее, но… Ничего страшного, вот уже улыбается, помахала мне. Как бы я хотел нести ее, вот также как Сергей. Почувствовать тепло ее тела, запах мяты, прикосновение дрожащих рук. Я проводил их взглядом, а когда отвернулся, увидел, как внимательно за мной следит Игорь.

– Что Игорь? Что-то не так? – спрашиваю.

– Отчего же?..

– Просто, испугался за нее.

– Я тоже.

Скоро и мы вышли из воды. Саша уже не плакала, и я опять почувствовал тепло солнца, снова можно улыбаться, радоваться, жить.

– Больше не болит?

– Все хорошо Глебушка.

Лег возле нее.

– Дать полотенце? – предложила она.

– Так обсохну.

– А я возьму, – говорит Антон. Стал вытираться. – Ух, какой запах… Такой приятный, мягкий… Сашенька, оно пахнет тобой.

– Не ври – оно чистое.

– Не! Я в хорошем смысле…

– Эх ты – фетишист неудачник, – сказал Игорь. Сел рядом на песок: – Вытерся? Давай мне, я тоже хочу понюхать.

– Поздно, – сказал бородач. – Теперь, оно будет пахнуть настоящим мужчиной.

– Никогда оно уже не будет пахнуть настоящим мужчиной. Я, после тебя вытираться побрезгую.

– Зачем ты его обижаешь? – заступилась за Антона, Саша. – Он, между прочим, каждый день обтачивает ноготочки, и грудь бреет, скажи Антон? И от него дезодорантом пахнет.

– Кремом от комаров от него пахнет. И он не бреется, у него стригущий лишай.

– Правда?

– Ты видела, чтобы он брился?

– Видела. Он вот тут, на мостике сидел…

– Та… То он не брился, то… Трогать себя бритвой, еще не значит – бриться.

– Я каждое утро бреюсь, – возмутился Антон.

– Ты бреешь грудь каждый день? – спрашиваю. – Зачем?

– Так гигиеничней. И подмышки тоже, и…

– И даже так? Брови не выщипываешь? Губы не красишь?

– Кстати, у меня пропала помада, – сказала Саша.

– Это не я! – Испугался Антон.

– Есть такой термин, – сказал Игорь: "Латентный гомосексуализм".

– Антон! – из лагеря, окликнул Сергей. – Насос и мяч – где?

– В черной сумке.

– Где в сумке?

– Ааа… – Антон встал, посмотрел на белоруса: – Я не латентный…

– Я просто говорю, что есть такой термин, причем тут ты?

– Ну ты же, про меня, сейчас…

– Я за тебя, уже забыл давно… Нет, но если ты настаиваешь…

Антон раздосадовано махнул, пошел к Сергею.

– Зачем вы его обижаете? – грустно упрекнула Саша.

– Просто, пытаемся привить чувство юмора.

– Не надо, он отлично себя чувствует и без него. И вообще, будете обижать, поссоримся.

Потом играли в волейбол. Игорь с Сергеем, против нас троих. Почти все партии всухую. Они отказались от своих подач, уже откровенно навешивали, чуть ли не подавали мяч в руки, но и так мы не могли выиграть. Хотя, мне это не нужно. Мне больше не нужна победа, ни разу не послал мяч на их поле, всегда отдавал Саше. Зато, когда Антон забил гол, она так обрадовалась, даже в щеку его поцеловала. Почему так, ведь я «хожу королем»?

– Сашенька, а я забью – поцелуешь?

– Еще как!

И я начал играть всерьез. Так паршиво всерьез я еще не играл… Но к своему оправданию скажу, что поддаваться они сразу перестали.

Игорь подает, и из десяти подач, не беру ни одной. Я же стабильно посылаю мяч ниже веревки, или бью с такой дурью, что сам не могу предугадать направление. Мяч живет своей непредсказуемой жизнью. То его тянет в воду, купаться, то в лес по грибы. Мой последний шанс – четырнадцать один. Если я не забиваю, то подает Сергей, и на этом игра заканчивается.

"Великий мяч, бог всех мячей! Подари мне этот гол. Ты самый мудрый мяч на свете; ты летаешь высоко над нами; ты знаешь все наши слабости, тайны, грехи; ты спрятал в себе пустоту, чтобы они не набили тебя мусором; ты стал круглым, чтобы выкатываться из их черных углов; ты стал белым и они ослепли; ты покрылся кожей и им уже не найти тебя среди срубленных голов своих королей!(К чему, я это? Не важно – он меня понял) Воспари же в небо, стань вторым солнцем, новой вселенной, отдайся сути, разродись всем! Всем! Всем! Я дарю тебе свободу, а взамен-то прошу…"

И он взмыл, закрутился вокруг своей оси, и с какой-то горбатой невозможной траекторией пролетел над веревкой, вдруг набрал скорость, и ударился о землю с такой силой: что вздрогнула земля, ударной волной повалило деревья, на километры ввысь поднялся столб пыли и… Может, и преувеличиваю слегка, но гол я забил!

Саша выполнила обещание. А эти, конечно завидуют. Замерли, как столбы на фотографии. Только зря они так. Поцелуй мне не понравился. Не почувствовал того трепета, возбуждения. Скорее, что-то театральное, такой, бутафорский поцелуйчик. Стало неприятно, меня обманули, но все равно улыбнулся, поклонился, когда заголосили: "Ууууу!" и захлопали.

Через минуту – уже пятнадцать-два, и мы отправились в лагерь. Время полдника.

– Антон, а экскурсия сегодня будет? – спросила Саша. – Говорил, сегодня нас куда-то поведут?

– Сегодня Анатолий занят.

– А чем он может быть занят?

– Подожди, – сказал Игорь, – еще не все идолы готовы. Что-то где-то шлифануть, стомесочкой там… Новых, опять же должны подвезти. Только отлили – очень древние, тыщ десять до нашей эры.

– Я, что предлагаю, – сказал Антон. – Давайте перекусим, и сплаваем на "Велемоны". Это недалеко. Часа за три туда и обратно.

– А что давайте, – поддержала его, Саша.

– Это на восточном берегу? – спросил я.

– Да, их, практически, от сюда видно, они за островом, во – что слева…

– На веслах?

– А вот и нет. Журавлев дал бензина, так что, поплывем нормально.

– Не заведется, вода в моторе.

– Кто-то дрыхнет до обеда, а кто-то работает…

– Не заведется, Антон.

– Спорим.

– С тобой не хочу. А вот, честно, "хеменгуэю" с такого отношения. Вон – индейцев проспорил Игорю, и что?..

Но мотор завелся. Выплыли в начале шестого. Озеро спокойное, гладкое. На берегу остался Журавлев; махал нам на прощание. Крепкий старик. На дорожку мы так хорошо посидели. Водочки так… и за Сашей еще вино допили… И пиво. Много пива, еще и с собой взяли пак.

Не думаю, чтобы Игорь сильно хотел рыбачить, но взял спиннинг, и больше часа его не было. Только ушел и Сергей присоединился к нам, тоже так, по доброму… Так напиваться, за час, надо уметь. Давно таким не видел.

Пришел Игорь, принес двух окуней, небольших, с ладошку. Показал нам, и пошли с Сашей, отпускать. Издалека уже крикнул: – Да, и заканчивайте "ледовое попоище", плыть куда-то, вроде собирались!

– Мы готовы давно, – ответил Сергей. – Тебя ждали!

– Собирайтесь…

Разместились, немножко непривычно. Антон(опять в форме), как и прежде на штурвале, Игорь и Сергей на бортах: туда – ближе к носу, я и Саша в центре. Сергей взял фотоаппарат, фотографировал невесту, я рядом, поэтому все время в кадре. Только с нами двумя, уже пол сотни снимков. Игорь забрал фотоаппарат у Сергея:

– Давай я вас клацну… Сергей ниже… еще ниже… Антон, тебя не видно, приподнимись… вот, вот, вот… Ап! Готово!

– А ты? – расстроилась Саша. – Хочу фотографию с тобой.

– А мы попросим Журавлева, и он нас, всех, разом, того…

– Антон, что за "Велемоны", стоит ли?.. – спрашиваю.

– Я дам книжку почитать…

– Так, расскажи.

– Много лет назад, здесь было землетрясение…

– Присутствовал?

– Мне рассказывать? Сам вроде просил…

– Давай, давай…

– Четыре тысячи лет назад. Обнаружили двадцать пять признаков землетрясения. Люди покинули эти места – надолго. Эпицентром оказалось – урочище "Велемоны". Это уникальный природный памятник, и он неразрывно связан с древними поселениями "Пегремы". Благодаря открытию "Пегремского землетрясения", в отечественной археологической науке возникло новое сейсмоархеологическое направление, разработан секторно-графический метод, по фиксации развалов сосудов, для выявления направленного сейсмического удара. Успешно применен в разрушенных жилищах энеолитических поселений…

– Ты читаешь, что ли? – Повернулся к нему.

– Да.

– Саша посмотрела на меня: – А я слушаю, и с ума схожу.

– Рули лучше! В двух словах объяснить не можешь, что там?

– Подплывем, высадимся, поднимемся на гору и увидим разлом. Гигантская трещина, она расползается в разные стороны. Мы будем в самом центре: ширина метров сто и длинна пол километра. Здоровая такая, вам понравится.

– Другое дело. А-то устроил тут – секторно-графический позор.

– Зря. Тут интересно, вот послушайте: "Другая, мощная сейсмодислокация расположена в пятистах метрах к западу от береговой линии…", так, это не то… А вот – "Самообвал имеет форму трех террас, на которых залегают глыбы с разной степенью выветрелости. Такое строение позволило…"

– Стоп!

– Что случилось?

– Антон, друг, не делай так со мной! Я, человек, не для этого!

– Разве, не интересно?

– Не в том дело… Хочется ж самому прощупать глубину "выветрелости", понимаешь?

Не послушался, еще что-то читал, но я уже не слышал. Подумал, кажется, но вдруг явно почувствовал на спине, возле лопаток, Сашину ладонь. Испуганно оглянулся на Антона, но бородач увлечен чтением, ничего не видел. Ее пальцы нежно касаясь, очертили круг, стали грубее, настойчивее, и когда Антон перестал читать, пальцы с силой сжали кожу и ладонь вдруг исчезла; на лопатке, возле сердца вспыхнуло пламя. Саша отдернула руку, и вся отпрянула, отвернулась от меня. Больше ничего не слышу и не понимаю. Все, как в тумане.