Текст книги "Меридианы карты и души"
Автор книги: Сильва Капутикян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
Должна сказать, что я все-таки не осталась в стороне от этого движения. Не знаю, почему, но молодые люди вдруг запели «Марсельезу». Увидев, что мои спутники подпевают, я тоже присоединилась к ним. И впрямь, кто мог бы предположить, что наступит день и я, знающая «Марсельезу», как говорится, с серединки на половинку, буду торжественно распевать ее на ступеньках Капитолия в Вашингтоне вместе с американскими, итальянскими, французскими юношами и девушками, а над головой моей будет красоваться плакат: «Любите, прощайте, объединяйтесь…»
Вот, значит, среди западной молодежи есть и такая. Движения, проповедующие христианскую доброту, любовь, всепрощение, возникли, видимо, как противовес культу жестокости, духовного выхолащивания.
Однако и то, и другое – крайности, болезненные полярности. Все в конечном счете сливается в одно общее настроение, свидетельствующее о том, что молодежь пытается противостоять действительности, власти материального над человеком, ищет выхода из духовного удушья.
10 апреля, Егвард
Кинотеатр «Фестиваль фестивалей» на одной из окраинных улиц Монреаля. Здесь демонстрировались фильмы всех стран, получившие международные премии и одобрение знатоков киноискусства. В свои монреальские дни я стала там почти завсегдатаем и посмотрела много прославленных лент, таких, как «Сатирикон», «Рим» Феллини, «Вопли и шепоты» Бергмана, «На дне долин» Антониони.
Если в залах кинотеатров, где показывали порнографические фильмы, едва набиралось четверть зала, и главным образом пожилые люди, то «Фестиваль фестивалей» всегда заполнен до отказа молодыми типа Гаспара. Входной билет туда стоит 99 центов вместо трех-четырех долларов в других местах. Поистине это был демократический кинотеатр, посещение которого представляло для меня двойной интерес: во-первых, фильмы и, во-вторых, не менее важное – зрители. Их напряженное внимание, сопереживание происходившему на экране говорило о многом…
В «Фестивале фестивалей» я бывала с преподавателем Монреальского университета, доктором философии Карписом Кортяном и его молодым другом, преподавателем колледжа Арташесом Керогланяном. Мне приятно было общаться и беседовать с людьми, которых живо занимало все, что творилось в мире, и «армянский вопрос» они рассматривали именно с этой вышки.
Интересно было разговаривать с ними, проверять на них свои ощущения от здешней жизни.
– Вопрос номер один на Западе – вопрос молодежи… Несправедливая война во Вьетнаме невиданно ослабила моральные позиции Америки, нарушила душевное равновесие страны. Отсюда и смятение в сознании молодежи.
– Вы спрашиваете, почему эта пара целуется на виду у всех в пивном баре? Почему не выйдут, не уединятся? Да просто потому, что вдвоем им скучно… Скука, пустота – вот одна из причин многих болезненных явлений.
– Американская жизнь до удивления прямолинейна, в конце этой линии торчит доллар… Такая прямолинейность почти не оставляет времени и места для иных мыслей – поглубже, пошире. Может быть, поэтому многие из них так примитивно инфантильны. Всю неделю, как оглашенные, гоняются за деньгами, чтобы развлечься в уикэнд. А придет этот уикэнд – долгожданная суббота и воскресенье, – не знают, куда себя девать.
– Вы видите, как молодые рвутся на эти фильмы сюда, в «Фестиваль», как следят за экраном, ищут ответа на собственные проблемы. Не находят, конечно, но ищут…
– Молодой армянин не может стоять в стороне от этих проблем, вместе со всеми он учится в том же университете, служит в тех же учреждениях, слышит те же разговоры, его тревожат те же тревоги. В наш век держать армян в изоляции немыслимо… И главное – ни к чему.
– Спюрк не должен существовать в прежнем своем виде. Часто межпартийная борьба превращается в межсемейные распри. Все сводится к тому, кто из какой семьи происходит, в каких кругах вырос. Спюрк сейчас перед угрозой полной ассимиляции, а партии все ворошат старое, все талдычат одно и то же. Если так будет продолжаться, то не пройдет и десяти – пятнадцати лет, как молодежь окончательно отвернется от всех общинных дел, от нации.
– Опыт подсказывает, что спюрк должен искать иные пути деятельности. Хватит вариться в собственном соку. Надо издавать книги и газеты не только на армянском. Надо рассказать другим о нашем народе, о нашей культуре, нашей истории. С этой точки зрения мне очень по душе отношения, установленные у вас в Армении с другими народами.
Вот примерно о чем поведали мне мои собеседники.
Арташес моложе, проще и непосредственнее. Карпис несколько скептичен, сдержан, – словом, говоря философским языком, рационалист.
Видимо, желая с ходу реализовать свое стремление всячески расширять связи, они привели ко мне в гостиницу профессора Монреальского университета Жоржа Мадью де Дюрана. Он родом из Англии, жил и учился в Лондоне, а потом в Оксфорде. Предмет его научных изысканий – греческий богослов пятого века Кирилл Александрийский, труды которого сохранились лишь на древнеармянском. И вот господин Дюран принялся за древнеармянский, стал заодно и армяноведом. Он хочет месяца на два приехать к нам и продолжить свою работу в Матенадаране. Я обещала поговорить об этом в Ереване.
Господин де Дюран к тому же еще и католический монах, живет в одном из доминиканских монастырей Монреаля. Да и смахивал он на монаха – худой, высохший, говорит шепотком. Однако, несмотря на свое монашество, охотно подружился с армянским коньяком и, оживившись после двух рюмок, сообщил, что в шестидесятых годах, когда учился в Англии, армянская община присудила ему Нубаровскую[12] премию и на протяжении четырех лет он получал Нубаровскую стипендию.
Карпис и Арташес слышали об этом впервые, несмотря на давнее знакомство. Дюран ранее им ни словом не обмолвился. Вот, выходит, какие секреты может выплеснуть наружу наш коньяк «Арарат»! Однако следующие потом одна за другой рюмки ничего нового не обнаружили в бытии монаха из доминиканского монастыря. Ровно в восемь Жорж де Дюран распрощался с нами, а мы решили пройтись, подышать свежим воздухом, а потом «заскочить» в какое-нибудь веселое местечко.
Но вместо «злачного местечка» отправились на фильм Бергмана «Вопли и шепоты». С него-то и начались наши кинопутешествия, которые вошли в привычку.
Четвертого ноября, в воскресенье, был день выборов в Квебеке. Как и другие провинции Канады, Квебек имеет свое правительство и наряду с общими свои партии, среди которых и «Квебек-партия», борющаяся за независимость Квебека. Выборам предшествовала бурная избирательная кампания. Шумели газеты, радио, телевидение со своими шестью каналами. Стены домов были залеплены плакатами. В почтовые ящики вместе с газетами опускали листовки, призывающие голосовать за «своих» кандидатов. По улицам мчались автомобили, на которых были начертаны фамилии депутатов и краткие призывы голосовать за них. Особенно бросались в глаза надписи на французском: «Мой милый Квебек», или другая: «Да умру я за душу твою, Квебек».
Помню, как-то вечером я с друзьями зашла в «Старый Мюнхен» – знаменитый здесь пивной бар. Этот монреальский филиал всемирно известной фирмы «Старый Мюнхен» – одно из самых веселых, ребячливых мест, где мне довелось побывать. Огромный, как стадион, зал, украшенный забавными картинками на стенах и потолке, набитый взрослыми детьми, которые веселятся как хотят, без всякого удержу. Пляшут по-деревенски, хором распевают народные песни, в такт песне хлопают в ладоши, что-то выкрикивают. Тон этому веселью задает расположившийся в середине зала на высоких подмостках духовой оркестр. Музыканты – большей частью полнотелые здоровяки мужчины в коротких штанах, пестрых гольфах, в широкополых шляпах с перьями. Мюнхенские костюмы, мюнхенские танцы и песни, мюнхенское пиво. Как было бы хорошо, если бы это прилагательное «мюнхенский» никогда больше не вызывало ассоциаций с той самой пивнушкой, где почти пять десятилетий назад воспаленному воображению незадачливого ефрейтора мир показался глобусом, который он может зажать в своих руках и прочертить по нему кровавые стрелки-указатели…
Сидим вокруг длинного стола, и так как в зале свободных мест нет, то у нас в результате «вынужденной посадки» оказались еще два соседа по застолью. Они подсели к нам уже «тепленькие». И вокруг, и за нашим столом такой микроклимат, что все чувствуют себя непринужденно и ведут себя раскованно, естественно, забыв о всякой чопорности. Молодые люди оказались специалистами по счетным машинам, один – английский канадец, другой – французский. Французский, вопреки установившемуся представлению, серьезен, сдержан, английский же совсем распустил вожжи. Узнав, что я поэтесса, сообщил, что тоже не чужд искусству, любит рисовать. «О чем вы пишете?» – заинтересовался он. И тут, не знаю почему, Арташес возьми да и ляпни: «О «Квебек-партии»…» Англо-канадец тут же отрезвел, – оказывается, это его больное место, – распетушился. Еще мгновение – и «Старый Мюнхен» чуть не утратил свой милый, ребячливый облик. Но мои спутники поднялись с места и начали прощаться с мгновенно ставшими по-прежнему добро расположенными соседями по столу…
Арташес Керогланян также сторонник независимости Квебека, в оппозиции к общеканадской либеральной партии, самой влиятельной, поскольку премьер-министр Трюдо член этой партии.
– А вы знаете, что кое-кто из местных армян почему-то настроен иначе? – говорю я Арташесу. – Думают, что это ограничит их торгово-экономические связи.
– Знаю, – строго отозвался он, – но из-за того, что некоторым армянам это не по душе, я не могу не признавать право какого-либо народа на независимость.
– Стало быть, вы отдадите свой голос партии независимости Квебека?
– Безусловно. Я член этой партии.
Арташес обещал повести меня на выборы, и вечером 4 ноября наша троица отправилась выбирать. Пяти-шестиэтажное здание, в первом этаже которого находился избирательный участок, было чем-то средним между пансионом и гостиницей. Сравнительно дешевая, она предназначена была для тех девушек, которые приезжали в Монреаль работать или по какому-либо другому делу. У дверей стоял дежурный, на доске, где вывешены правила, написано «вход мужчинам запрещен», но больше всего боялась, что встречу препоны именно я, как человек все же посторонний, иностранка. Однако все мы беспрепятственно вошли, спустились в зал, где стояли занавешенные кабинки, а в буфете продавались кофе и соки. Я и Карпис принялись за кофе, Арташес же пошел «сражаться» за независимость Квебека. Был уже поздний час, голосующих почти не видно, и девушки, работавшие на избирательном участке, изрядно соскучившись, взяли в оборот нашего красавчика Арташеса, завязалась бойкая беседа. Наконец Арташес получил бюллетень, вошел в кабину и отдал голос своему кандидату, которым была женщина, кажется, юрист. Дня через два, когда стали известны результаты, Арташес огорчился: его партия получила в парламенте всего 6 мест, тогда как либералы – 102…
– Это были, полагаю, несправедливые выборы! – возмущался он и подробно объяснял, в чем заключалась несправедливость.
Из этих объяснений я усвоила только одно: тем, кто написал на своих машинах: «Да умрем мы за душу твою, Квебек», предстояло намотать еще много километров, прежде чем они достигнут своей мечты о независимости. Безжалостно разнилось расстояние от шести до ста двух, точно на столько, сколько от действительности до мечты.
Поздно вечером мы втроем возвратились в гостиницу. Я попросила моих спутников подняться. Давно не получала вестей из дома, хотела позвонить, но как ни развита в Америке автоматика, нельзя еще, вращая металлический диск, попасть прямо в Ереван. Требовалось посредничество слова. Поэтому-то Карпис и Арташес и поднялись ко мне в номер в качестве «языка» и тотчас стали устанавливать связь с междугородной, вернее, «межполушарной» телефонной станцией. Служащие телефонной станции на западном полушарии тоже девушки, следовательно, и здесь в телефонном вопросе мужчинам везет. Девушки обещали поскорей соединить их с Ереваном.
И впрямь, не прошло и пяти минут, как нам сообщили, что самое позднее через полчаса заказ будет реализован.
Усевшись на диване, мы стали беседовать.
Наконец зазвонил телефон. Карпис снял трубку, с той же игривой улыбкой ответил той же девушке, потом торопливо сказал: «Сенк ю вери мач, мисс, сенк ю»– и тотчас повернулся к нам:
– Сейчас, сейчас будет Ереван…
Я и Арташес подошли к телефону. Молчим, кажется, сама тишина затаила дыхание. В голосе, в лице, во всем облике ироничного рационалиста Карписа что-то необъяснимое – нетерпение, смятенность. Хотя разговаривать должна я, он не передает мне трубку: сейчас, сейчас будет Ереван…
Так молча стояли мы в эти минуты, единые в одном и том же чувстве, настроенные на одну и ту же волну, и перед этой маленькой волной, казалось, бессилен был и отделявший нас от Еревана океан, и оба эти полушария с их малыми и большими тревогами.
И вдруг Карпис повторил: «Сенк ю, мисс», – на этот раз совсем другим, упавшим, бесцветным голосом. Разговор не получился, надо еще ждать.
Мы снова сели, но возвращение к прежним спорам и спокойным обсуждениям оказалось невозможным.
– Хотите увидеть Армению? – спросила я и вынула конверт. – Такую вы не знаете, смотрите же.
В конверте были снимки, сделанные сыном знаменитого в Канаде фотографа Арто Гавункяна. Юноша гостил в Армении, а когда я приехала сюда, подарил их мне.
На стол легли фотографии, заснятые прошлым летом в Талинском районе. Старые домики из выжженного солнцем камня, такие же ограды, кривые улочки, мальчишки, босоногие, замурзанные, в драных штанишках, с угольками искрящихся от любопытства глаз.
Показываю, сама не знаю почему, именно все это, а не известный по альбомам розовый Ереван, его широкие улицы и площадь с фонтаном, не оперный театр, не стадион «Раздан». Почему, когда я оказываюсь далеко от дома, в каких-либо сверхблагоустроенных странах и городах, когда вижу бескрайние мягкие, сытые земли и беспечно плещущиеся воды, я невольно шепчу эти строки Чаренца:
…И неприютный мрак лачуг, и копоть стен, и черный свод,
Тысячелетних городов заветный камень я люблю.
…Как раны родины больней ни ранят сердце каждый раз,
Я – и в крови, и сироту – свой Айастан, как яр, Люблю… [13]
11—12 апреля, Тбилиси
Еще в конце марта я узнала, что грузинское телевидение организует в Тбилиси большой вечер армянской поэзии с участием наших поэтов. Хотя и дала себе зарок, пока не закончу книгу, не отрываться от письменного стола, сразу же решила этот обет нарушить.
Мы выехали из Еревана 10 апреля после обеда на машинах. В нашей группе Рачия Ованесян, Геворг Эмин и еще несколько поэтов и артистов. В Ереване было солнечно, в машине тепло, а когда после перевала на дилижанских поворотах перед нами открылась самая настоящая зима с густо падающими снежными хлопьями, мне почудилось, что мы сидим в нагретом театральном зале и резко раздвинутый занавес вдруг открыл мастерски сделанную декорацию зимы. Наша «портативная» Армения умудрилась все в себе собрать: есть в ней свои Сахара и Чукотка, свои Кубань и Памир. Не беда, что все это только в размерах «пробы».
Итак, немного «попробовав» зимы, мы проскочили Иджеван, Казах, мост через реку Храм и к полуночи добрались в Тбилиси.
С самого утра в гостиницу пришли мои давние друзья – грузинские поэты Иосиф Нонешвили и Реваз Маргиани. Я знаю их уже чуть ли не три десятилетия. Познакомились в 1947 году в Москве, когда мы с Рачия Ованесяном были участниками Первого Всесоюзного совещания молодых писателей и наш семинар вел известный русский поэт Павел Антокольский. Это было вскоре после войны, воздух был наполнен радостью ожиданий, надеждой, открытостью сердец. Мы были молоды, и наша дружба была крепка. Конечно, в Москве мы встречаемся чаще, чем в Ереване или Тбилиси, и, как всегда, выручает нас русский язык. Но во всех наших встречах присутствуют Ереван и Тбилиси, наши акценты и характеры – у одного армянский, у другого грузинский.
– Слушай, Силва, знаешь, что случилось? – Это в Москве, в Центральном Доме литераторов, навстречу мне идет Нонешвили, и громко, на все фойе, звучит его своеобразный русский без мягкого знака. – Я толко вчера прилетел из Чили… Из всего Советского Союза нас было там двое, и один из них я. И где бы ни оказался, твои армяне всюду находили меня… В Сантьяго был один по имени Жирайр и один наш, Мирабашвили, так вот они вдвоем организовали армяно-грузинское общество. Армянская колония устроила вечер Ованеса Туманяна. Слушай, я встал и такое сказал про Туманяна – все плакали. Сказал, что Туманяна породил Тифлис, что он и наш, грузинский писател. Наизуст прочитал «Старое благословение» в переводе Гришашвили, пять минут аплодировали, не отпускали… Я утолял их тоску по родине. Слушай, Силва…
Вечер армянской поэзии начался приветственными словами Константина Гамсахурдиа. Нс много на земле народов, сказал он, которые были бы так связаны друг с другом, как армяне и грузины… Конечно, и среди грузин, и среди армян есть люди бездумные, не видящие, не понимающие этого многовекового общего пути. Но только неразумный человек может настроить против себя друга, а умный человек старается не потерять его.
Затем полились песни, стихи, читали и пели артисты Грузии и Армении. Звучали, ликовали, наставляли и благословляли Саят-Нова – крестный отец высокого родства народов Закавказья, Туманян, Церетели, Гришашвили. Грузинские поэты читали свои переводы армянских стихов, гостям преподнесли только что изданный «Сборник армянской поэзии» на грузинском языке.
Пришла и моя пора выступать. Первое выступление в такой широкой тбилисской аудитории у меня было в 1967 году, когда Грузия праздновала восьмисотую годовщину со дня рождения великого Шота Руставели. От армянской делегации предоставили слово мне. Кажется, получилось неплохо, грузинам понравилась особенно та часть, где я говорила об их прекрасном крае, об их высоком чувстве национального достоинства.
Что греха таить, малочисленные народы всегда чутки к тому, когда воздают должное их истории. И это объяснимо. Англичанину, к примеру, нет нужды доказывать, что они дали миру Шекспира. Все это знают. Французу никому не надо напоминать о Великой французской революции. Мир и так не забыл этого. А Толстой и Достоевский? Отблеск их гения до сих пор озаряет дороги человечества. Малочисленные народы стремятся заявить о себе, самоутвердиться, чтобы чувствовать себя увереннее, ощутить свою нужность. Это, видимо, им жизненно необходимо.
Торжество восьмисотлетия Руставели передавалось по телевидению, вошло в каждый грузинский дом, каждое село. На следующий день мой двоюродный брат, который живет в Тбилиси, приехал за мной. По пути он остановил машину у многоэтажного здания какого-то учреждения и зашел в магазин. Только успел отойти, как ко мне, тяжело ступая, приблизился пожилой грузин, наверное, комендант, грозно сказал, что посторонним машинам здесь останавливаться запрещено. Я ответила, что прошу прощения, но ничего не могу поделать, ибо водитель вернется только через несколько минут. Я еще продолжала оправдываться, как вдруг этот человек пристально взглянул на меня и спросил:
– Это вы вчера выступали на Руставели?
– Да, да, – обрадовалась я, – выступала, я из Армении.
– Пожалуйста, генацвале, стой, где хочешь, – просветлел комендант и щедрым взмахом руки дополнил: – хоть в подъезде!..
В тот вечер армянской поэзии в Тбилиси я говорила о том, что в нашем двадцатом веке, когда случается, что по злой воле взрываются не только ядра атома, но и ядра образованных веками человеческих устоев, когда загрязняются не только воздух и вода, но и нравственный климат на земном шаре, Грузия мне представляется одним из тех мест, где стараются защитить от всего преходящего, наносного не только свои леса и реки, но и непреложные черты народного характера, такие, как верность другу, семье, рыцарское поклонение женщине, уважение к возрасту, к родителям и по-детски трогательную любовь к своей земле, к ее святыням.
Вечер завершился выступлением Иосифа Нонешви-ли. Он прочел свои стихи:
…Там, где Арагаца снежная гряда,
Плыл журавль, что крунком братья называют.
Он не улетает больше никуда,
Рядом с вашим он гнездо свивает.
Чудится мне, будто издали Масис
Вторит нашим песням и беседе нашей.
Слышит он, как дружно голоса слились
В здравице веселой над армянской чашей…[14]
13 апреля, Егвард
К концу вечера в Тбилиси ко мне подошел прозаик Беник Сейранян, армянский писатель, живущий в Грузии, и спросил:
– Ты познакомилась в Америке с человеком по фамилии Этян?
– Овик Этян? Из Чикаго? Да, знаю… Дашнак.
– Дашнак? – удивился Сейранян. – Прочитай, какое письмо он прислал Гамсахурдиа.
Читаю:
«Глубокоуважаемый академик, доктор Константин Гамсахурдиа, с удовольствием и радостью прочитал в «Айреники дзайн» Ваши новогодние пожелания и слова поздравления, адресованные армянскому народу, будь он на родине или на чужбине. С тех пор, как я прочел о Вас в наших отечественных газетах и журналах, убедился, что такие благородные люди, как Вы, всегда поддерживают огонь вечной дружбы наших двух народов-соседей. Если бы я мог написать Вам по-грузински! Во всяком случае, да здравствует Сакартвело – Грузия – и ее благородный народ! Недавно я с удовольствием прочитал статью Веника Сейраняна «Визит к мастеру мастеров» о Вас и о Вашем романе, посвященном Грузии периода владычества царицы Тамары. Желаю Вам здоровья, долгой жизни и счастья. С искренним уважением – Овик Этян».
Меня не удивило это письмо, потому что я знала его автора, читала статьи Этяна о Советской Армении, о нашей жизни. Мне было приятно, что он написал замечательному писателю Грузии, понимая, как необходимы нашему народу дружеские связи и добрые отношения с братскими народами.
Во время моей поездки по США и Канаде в своих выступлениях я рассказывала о духовной жизни наших народов, главным образом армянского. О ставших повседневностью конгрессах и симпозиумах, декадах, о том, с каким размахом отпраздновали мы юбилеи Саят-Новы, Туманяна, Комитаса, 2750-летие Еревана, пятидесятилетие Советской Армении, о переводах на русский и другие языки произведений наших классиков и современных писателей, об усилиях сделать их достоянием мировой культуры, – одним словом, о тесной дружбе советских народов, о многообразнейших формах их духовного общения, оставляющих заметный след в душевном складе людей, прибавляющих к высоким национальным чувствам новые многоцветные краски.
Должна сказать, что слова мои принимались тепло, хотя это и не значило, что в аудиториях сидели только друзья. Как я уже говорила, спюрк многослоен и разнороден, кроме общин, землячеств, культурных союзов и обществ там активно действуют и несколько партий, среди них буржуазно-националистическая партия Дашнакцутюн.
Основанная в 1889 году, дашнакская партия, хотя и претендовала на роль борца за национальное освобождение армян от ига тирании, не пошла в ногу со временем, не смогла повести национально-освободительное движение по верному пути, не увидела главную силу общественного развития. Несостоятельность ее политической линии наиболее ярко сказалась в годы Октябрьской революции. Не принимая характера этой революции, дашнаки, провозгласившие тогда Восточную Армению независимой республикой, отвернулись от России, лишили армянский народ его вековой опоры и, рассчитывая на помощь западных держав, оставили страну беззащитной перед натиском экспансионистских турецких войск, дошедших уже до подступов к Еревану… И эта пагубная политическая слепота навсегда выбросила их партию за борт жизни. Пути Дашнакцутюна и народа окончательно разошлись. Народ пошел за Советской Россией, установил в Армении советскую власть, приступил к строительству новой жизни, а дашнаки заняли позицию, активно враждебную нашему строю, развивая свою деятельность среди армянского зарубежья.
В начале двадцатых годов, когда Советская Армения еще не окрепла и контуры ее были затуманены расстоянием и неясными представлениями о ней, дашнакам удавалось удерживать часть спюрка под своим влиянием. Но со временем это влияние ослабло и продолжает ослабевать, так как возмужание Советской Армении в братской семье социалистических республик, расцвет национальной культуры, небывалый духовный взлет древнего народа – все это из года в год опровергало доводы партии Дашнакцутюн, усиливало влияние родины. Во всем этом серьезную роль играл единый фронт сторонников Советской Армении, прежде всего левые, коммунистические круги, а также партия рамкаваров и гнчаковцев. Эти демократические силы с первых же дней советской власти в Армении стойко защищали ее от нападок дашнаков.
Ныне изменилось не только отношение противоборствующих сторон внутри спюрка, но обнаружили себя новые процессы и в самой партии Дашнакцутюн. Это было заметно еще во время моей поездки по армянским колониям Ближнего Востока – Ливана, Сирии, Египта, а также и Франции. Это стало еще более очевидно в дни моего пребывания в Канаде и Соединенных Штатах.
Культурное общество Дашнакцутюна «Амазгаин» («Всенациональное») имеет свои филиалы в Канаде и Америке. Первая моя встреча с этим обществом состоялась в Монреале, в зале «Аветис Агаронян». В связи с этим предстоящим вечером я была на весь день перепоручена амазгаинцам. В этот же день мне предстояло поехать в Оттаву, к советскому послу в Канаде Александру Николаевичу Яковлеву, и меня повез туда один из местных деятелей «Амазгаина» Завен Инчечикян. Так, «мирно сосуществуя», мы двинулись в Оттаву – Завен со своей женой, я и активистка «Прогрессивного союза» Эльда Аккибритян.
Завен молод, энергичен, общителен.
– Я урожденный дашнак, – самодовольно начал он. – Из Кесаба. А кесабец уже никем иным быть не может…
– Что значит урожденный?
– Дед мой был воином-освободителем – фидаем. Так и не спускался с гор, дрался там. Аскерам с ним не совладать было. Что и говорить, кесабец!..
– Я тоже знаю кесабцев-репатриантов. Сейчас ресторан «Армения», можно сказать, в их руках.
– Верно, я бывал там. Два раза приезжал к вам.
– По приглашению?
– Нет, зачем? Дашнак по приглашению туда не едет. Он ездит на потом и кровью заработанные деньги.
– Да, потом и кровью надо искупать вам свою вину…
Так полусерьезно-полушутливо перекидывались мы словами на всем протяжении шоссе от Монреаля до Оттавы. Шоссе широкое, ровное, прямое, разговор наш узкий, шероховатый, извилистый.
– В Ереване я встретил ребят из журнала «Гарун» («Весна»), С его редактором Вардгесом Петросяном познакомились в Канаде. Он тогда провел полезную беседу с дашнакской молодежью… Сказал: «Ребята, приезжайте в Армению, посмотрите, потом поговорим». Мы и приехали.
– Ну как, понравилось?
– Очень. В Армении настоящий народный дух. Люди сметливые, образованные. О культуре и говорить нечего-Только вот когда любезные вам гости отсюда едут в Армению, они частенько потом поднимают шум из-за харчей и туалета. Дашнак не обратит внимания на такую чепуху, дашнак едет в Армению, и его окрыляет ее взлет.
– И возвращается в Монреаль, чтобы разъединить армянскую церковь?
– Это не дашнак делает, тысяча лет уже как церковь разделена. Киликийский католикосат всегда был независим от Эчмиадзина.
Уверенное течение слов Завена здесь споткнулось о порог. Он хорошо знает, что это злополучное разделение церкви имеет менее чем двадцатилетнюю историю и очень на руку дашнакам, помогает им укрепить свое влияние на верующих через Киликийскую епархию, противостоящую Эчмиадзину.
– И, наконец, пусть будет и Антилиас, и Эчмиад-зин, – несколько сникший, вставляет Завен. – Эчмиад-зин несамостоятелен. У него нет нужной силы, – повторяет он постоянные доводы своих кругов.
– Если вам действительно нужна сила Эчмиадзина, почему ослабляете его, почему отнимаете у него епархии?
– Мы не отнимали… Так пожелали армяне Греции, Ирана…
– Ну да! Это вы пожелали, чтобы они пожелали…
Молчим. Видимо, разговор приобретает слишком большую нагрузку, чтобы вести его в этой легко мчащейся голубой машине…
Зарубежные епархии армяно-апостольской церкви подчиняются эчмиадзинскому первопрестолу. В результате исторически сложившихся обстоятельств существовал также киликийский католикосат, который после 1921 года из киликийского города Сиса переселился и обосновался в Антилиасе, предместье Бейрута. Киликийские католикосы всегда признавали верховенство Эчмиадзина. Но, учитывая влияние церкви за рубежом, дашнаки в 1956 году откололи киликийский католикосат от Эчмиадзина. Цель этой скорее политической, чем церковной акции – оторвать народ спюрка от находящегося в Советской Армении Эчмиадзина и тем самым ослабить нити, связывающие армян с родной страной.
Вот уже около двадцати лет во всех кругах спюрка обсуждается этот вопрос, и траншея, вместо того чтобы заполниться, все углубляется. В Америке даже было организовано что-то вроде комиссии для поисков путей сближения Эчмиадзина и Антилиаса. Но дело не сдвинулось с места. Деятельность этой комиссии была похожа на действия хирурга, который вскрывает язву и, увидев ее глубину, быстро зашивает. Глубоки корни этой язвы, и питают их не злые и добрые люди, а столкновение принципов.
Но вот и Оттава.
Это небольшой город, намного меньше Еревана, и тем не менее он голова на исполинском теле Канады. Советское посольство расположено недалеко от центра, на очень тихой улице, в саду.
Завен ровно в час останавливает машину у посольства. Предполагалось, что я пробуду здесь тридцать – сорок минут, а потом мы посмотрим город. Но посол пригласил меня к себе домой на обед, и моим спутникам пришлось ждать меня несколько часов. Вечер в Монреале в семь, опаздывать нельзя. Поэтому после обеда мы в спешке проехали на машине по городу, посмотрели здание парламента, сфотографировались со стоящим у входа солдатом в красно-синей, отделанной позолотой форме, статным, ростом метра два, не меньше, похожим на раскрашенную восковую фигуру из музея мадам Тюссо. Пришлось довольствоваться лишь такой скудной закуской из «туристского меню» и снова «оседлать коней» для обратного похода…
Почти не отдохнув, я отправилась в зал «Амазгаина». Вечер начался с небольшим опозданием. В зале, заполненном до отказа, звучали старинные песни Армении, произведения советских армянских поэтов и композиторов. Словом, все тщательно подготовлено, отточено. Наиболее «отточенной» была речь молодого архитектора Вреж-Армена.
С ним я познакомилась еще десять лет назад в Каире. Он тогда был студентом архитектурного факультета, занимался также литературой. Мне сказали, что он из очень фанатичной дашнакской семьи, и отец и мать его активные деятели партии, да и сын не отстает от них. Еще тогда Вреж-Армен интересовался Арменией, ее зодчеством, хотел переписываться с кем-нибудь из молодых ереванских архитекторов. Во время нашей встречи на вечере каирского «Амазгаина» он дал мне несколько номеров местной газеты с его рассказами. В гостинице я просмотрела один из них – «Рождество в нашем доме». Описывает, как в их семье готовятся к Новому году, пекут гату, наряжают елку, подвешивают к вершине трехцветный дашнакский флаг и ждут вечера. «Куранты бьют двенадцать одновременно с нашими часами, и в эту минуту мы бросаем игры, гасим все огоньки и в темноте завершаем нашу первую молитву в новом году о том, чтобы следующий встретить у склона Арарата… Но увы, уже сколько и сколько лет мы повторяем ту же самую молитву! Доколе родина будет для нас лишь миражем, доколе мы будем питаться лишь снами о ней?!» – восклицал тогда молодой человек с чувством тоски и безысходности– Но вот через десять лет я слышу слова этого же человека – на сей раз на вечере «Амазгаина» в Монреале, – слова, которые уже имеют другой акцент, характерный ныне для значительной части дашнакской молодежи.
