Текст книги "Меридианы карты и души"

Автор книги: Сильва Капутикян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Что греха таить, не все приветы я смогла лично передать, но с нежностью храню эти реликвии. Клочки бумаги, оторванные от программы вечера, с характерными надписями: «Вардитер Карапетян, улица Айгестан, дядя Аветик», «Тигран Петикян, управляющий «Раздана», «Нежные поцелуи жене, детям и любимому Тиграну, тетя Аракси», «Гонтуралян Григор, улица Гаджегорцнери, 39, Нубар и Ненси Гюлесерян, дядя».

Во многих городах, таких, как Фресно, Детройт, Нью-Йорк, я встречалась с членами «Прогрессивного союза». Почти все они пожилые люди, но продолжают активно работать: каждый год отмечают годовщину Советской Армении, принимают ее посланцев – артистов, писателей, ученых, организуют групповые поездки в Армению, приобретают и посылают на родину разбросанные по всей Америке архивы и старые армянские книги.

Еще есть одна область, где работа «Прогрессивного союза американских армян» наиболее результативна. Это землячества. Они созданы еще в прошлом веке, чтобы помочь землякам освоиться, найти место в жизни.

Затем эта помощь распространилась и на родные места, где они помогали открывать школы, библиотеки, куда посылали сельскохозяйственный инвентарь. Во время первой мировой войны неимоверно расширилась сфера действий землячеств. Прежде всего помощь тысячам бездомных и голодных людей, целым выселенным деревням, беженцам-землякам. Посылали добровольцев в помощь сражающимся за Армению русским войскам. Только землячество Малатии послало пятьсот молодых малатийцев, которые в августе 1915 года прибыли на кораблях в Архангельск, а оттуда отправились на Кабказ, чтобы вместе с русской армией помочь освобождению Западной Армении.

Многие из этих землячеств стали горячими сторонниками новой, Советской родины, договорились с властями Армении относительно того, чтобы основать поселки для разбросанных в разных странах беженцев-земляков. Так, вокруг Еревана, подобно детям вокруг матери, собрались Нор-Арабкир, Нор-Харберт, Нор-Малатия, Нор-Се-бастия, Нор-Аджн, Нор-Гехи, Нор-Ерзнык и многие другие. И старинное армянское слово «майракахак»– «мать-город» – обрело свой прямой смысл.

С помощью землячеств на родной земле были построены фабрика химической чистки «Арабкир», фабрика капроновых изделий, больница «Малатия», поставлены памятники погибшим землякам в Нор-Харберте, Нор-Аджне. Университету, институтам и больницам Армении посылали научную аппаратуру и уникальные установки. Все это имело не только материальное, но и в большей степени символическое значение и еще крепче сближало духовно спюрк с родиной.

Советская Армения уже давно не нуждается в материальной поддержке «Комитета помощи». Но мы с волнением и благодарностью вспоминаем, как в 1922 году члены землячества «Арабкир», рабочий, трудовой люд, собрали деньги и послали нам небольшой трактор. Вместе с первыми тракторами, бороздившими нашу жесткую землю, шел в одном ряду и этот приезжий работяга.

1 мая, Ереван

Сегодня весь день заполнен Первомаем. Утром с колонной писателей отправляюсь на праздничный парад. Соскучилась по ереванским улицам, по их розовости, по флагам, коврам и гирляндам цветов, свисающим с балконов, по людям, высунувшимся из окон, а больше всего просто по шумной, оживленной толпе на улицах.

Шагаем по проспекту Ленина вниз. Ничего необычного. Это Ереван, майский, солнечный, молодеющий от песен и смеха Ереван. Но как-то особенно хорошо и мне, и вокруг, на улицах. Сегодня я все ощущаю как-то глубже, шире, и от этого моего состояния все окрест наполнено ассоциациями, символикой. Шагаем – Серо Хан-задян, Рачия Ованесян, Абик Авакян, Агаси Айвазян, Баграт Улубабян, Размик Давоян, Гегам Севан, Григор Кешишян. Один из Гориса, другие из Еревана, третий из Тегерана, из Тбилиси, Карабаха, села Парни, Стамбула, Бейрута… Не колонна, а шагающая география, живая карта, сконцентрированная история.

Как хороша жизнь, звенящее солнце, эта весенняя легкость, позволяющая сбросить пальто, расстегнуть ворот, эти небрежно, по-домашнему, как по своему двору, проходящие людские ряды, сидящие на плечах отцов глазастые ребятишки и даже эти заносчивые вихрастые парни, расцветившие тротуар шелухой от подсолнухов…

Привет тебе, праздник весны и человеческой дружбы, привет тебе, наша площадь, с которой по-родственному глядят на меня наши века, таманяновские капители и орнаменты, словно усыновившие те, что веками сиротливо брошены были среди руин Звартноца и Ани.

О камни —

Вы сама история!

Мы жили в бедах, в нищете

И зданья траурные строили,

Как памятники темноте.

…А где-то праздничные, разные,

Забившись тихо в уголки,

В земле таились камни радости,

Как бы под пеплом угольки…

О камни, спавшие веками

И время знавшие суровое!

О камни, розовые камни,

Сиреневые и лиловые!

Но вы из мглы подземной выбились —

Вам не пристало быть во мгле!

Наверх,

На землю,

К людям, вырвались —

И стало радостней земле!

И новых стен цвета весенние,

Под цвет весенних наших дней,

И вся судьба моей Армении,

Как и судьба ее камней!^[28]

3 мая, Егвард

Если наиболее характерное нововведение «американской цивилизации» то, что человечество пересело на колеса, иначе говоря, моторизация, то Генри Форд – пионер этой новой цивилизации. И следует сказать, что основатель «Форд мотор компани» и его наследники прекрасно понимают это. Именно поэтому и существует особая, организующая и регулирующая экскурсии на этот завод контора, многоэтажная, с залами ожидания, автобусами, машинами. В конторе я заполнила специальную анкету с пунктами, выясняющими личность, после чего в маленьком автобусе мы двинулись в близлежащий поселок Дирборн, где родился, вырос, а затем воздвиг свой завод будущий автомобильный король Генри Форд Первый.

Завод этот – поистине целый город, в одни ворота которого въезжает бесформенная масса металла и, пропутешествовав по рельсам пресловутого фордовского конвейера, выезжает из других ворот уже в виде автомобиля. Созданные воображением моих детских лет представления об этой конвейерной «пятиминутке», безусловно, утратили свою первозданность. Смотрела я на все довольно спокойно, без такого уж изумления. Во-первых, на Урале и в Сибири повидала заводы подобного масштаба, ну, и к тому же, что ни говори, возраст не тот, когда так легко всему удивляешься…

Интересно было в музее, который основал сам Форд, сам собирал для него экспонаты. Он поставил перед собой задачу добыть все «первое». Первый паровоз, первый вагон, первый телефон, первая сеялка, первый трактор, первый комбайн и, конечно, первый автомобиль. Не смог раздобыть Генри Форд только первые «крылья», изготовленные греком Дедалом, на которых летал Икар, но вместо них под куполом здания распластали свой крылья всевозможные аэропланы, дирижабли, воздушные шары, прапредки нынешних «Боингов» и «Аполлонов»… Трудно было поверить, что эти «гадкие утята» всего лишь за пятьдесят – шестьдесят лет смогли сменить «оперение» и превратиться в грозных орлов, способных за каких-нибудь несколько часов облететь земной шар.

Основная часть музея – конечно, отдел автомобилей, плод самой сильной любви Генри Первого. Там расположились поротно 175 «антикварных», как сказано в путеводителе, образцов, до того странных и смешных, что трудно даже счесть их автомашиной. Но факт остается фактом, эти кареты, напоминающие экипаж гюмрийского извозчика «фаэтон-алека», сто лет назад сами по себе трогались с места и прогремели на весь свет.

В мемориальной комнате Генри Форда на втором этаже значится, что он автор первого автомобиля в мире, хотя кое-кто из историков ставит это под сомнение… О Генри Форде ходит множество и других легенд, былей и небылиц. О его хваткости, демократичности, способности наладить добрые отношения с рабочими, об умении ловко прижать хвост конкурентам и т. д. Любопытен один факт. В январе 1914 года Форд громогласно объявил, что его завод переходит на трехсменный восьмичасовой рабочий день с одновременным повышением поденной оплаты до пяти долларов. Можно понять, какое впечатление произвело это заявление, если принять во внимание, что на других заводах рабочий день длился тогда десять – двенадцать часов и «стоил» два-три доллара. Один из американских историков, обращаясь к этому событию, пишет: «Трудно объяснить новым поколениям последствия этого шага. Они смогут себе представить все его значение, если узнают, что он вызвал большую сенсацию, чем сообщения, возвестившие о начале первой мировой войны».

Не знаю, как для новых поколений американцев, но для нас, для поколений, испытавших на своей земле, на своей жизни кровопролитные войны, это сравнение звучит кощунственно.

Рассказывают, что в ту ночь, когда Форд объявил о нововведениях, к воротам его завода стеклась десятитысячная толпа людей с других предприятий и из других городов. В последующие дни, несмотря на аншлаг «мест больше нет», люди продолжали стоять у проходных и на прилегающих к ним улицах. Дело дошло до штурма ворот. Форд несколько раз вызывал полицию, и лишь сильная струя воды, обрушившаяся на людей, принудила и без того мерзнувших на январском холоде безработных отступить. Разумеется, это не помешало тому, чтобы Генри Форд, все «преобразования» которого имели только один прицел – нажива и нажива, вошел в американскую историю как «благодетель, озабоченный судьбой своих рабочих». Сам Форд в своей книге «Моя жизнь и работа» пишет: «Переход на пятидолларовую оплату рабочего дня был одним из наивыгоднейших мероприятий, когда-либо осуществлявшихся нами».

Форд был одним из тех, кто в двадцатые годы установил деловые связи с Советским Союзом. На его завод ездили учиться советские инженеры и рабочие, его инженеры принимали участие в строительстве автомобильного завода в Горьком. Деловые связи с Фордом обошлись Стране Советов в триста пятьдесят миллионов долларов. Это одно из свидетельств гибкости маневра многоопытного предпринимателя.

Все эти качества и способности помогли сыну скромного фермера из Дирборна стать «автомобильным королем», который в тринадцати странах мира водрузил флаги своего королевства, основав филиалы своего концерна, стал владельцем железных рудников, металлургических заводов, лесов, пароходов, железных дорог, каучуковых плантаций, – словом, всего того, что необходимо для процветания автомобильной державы. Основной капитал «Генри Форд компании, достигший уже более двух миллиардов долларов, превратил его в одного из самых влиятельных людей западного мира, вложил в руки этому полуинтеллигентному человеку перо и дал смелость и дерзость выпускать одну за другой книги. В них Генри Первый хитроумно обвиняет Уолл-стрит, банки и компании в различных махинациях, в «культе денег», умудряется выступать в качестве «друга рабочих и фермеров» и доброго их советчика, осуждает автопромышленников за то, что они приноравливают автомобиль, подобно женской одежде, к быстро меняющейся моде, протестует против чрезмерно открытых платьев у «бесстыдных актрис» и преподает множество других уроков морали. Однако взгляды деда не препятствовали тому, чтобы его внук, Генри Второй, довел капитал «Генри Форд компани» до девяти миллиардов, получал ежегодно шестьсот миллионов прибыли и так же, как и все другие автопромышленники, менял модели автомобилей с быстротой, соответствующей изменениям моды той самой женской одежды.

В Дирборне я оказалась свидетельницей создания одной из таких машин очередной модной марки, наблюдала за тем, как на ленте конвейера из минуты в минуту металлический скелет становится телом, обретает «плоть и кровь».

– Хорошо бы одну из этих машин Форд подарил вам, – не знаю, из каких побуждений возжелал мой спутник, детройтский армянин.

– Спасибо, – сказала я. – В Ереване у меня свой завод. Несколько «Еразов»^[29] дарят мне ежедневно, так что с меня хватит…

Сказала и почувствовала, что не только сострила. В это мгновение до стеснения в груди показался мне дорог наш неприхотливый «Ераз», еще только-только встающий на ноги, в рождении которого действительно есть наши общие усилия, а значит, и ощущение того, что он наш, мой. И мне вспомнилось, как однажды на старом ереванском стадионе шла футбольная игра. По склону Норка, пронзительно свистя, проходил поезд. И неожиданно стадион взорвался аплодисментами. Что такое? «Арарат» же не забил никакого гола. Оказывается, на платформах поезда стояли новехонькие «Еразы», и стадион дружно аплодировал этим направляющимся куда-то далеко питомцам Еревана, видимо приравняв их не меньше чем к голу «Арарата»…

4 мая, Егвард

В Детройте я жила в гостинице, которая находилась в довольно-таки отдаленном пригороде. Мне показалось странным, что устроили меня так далеко от центра, где можно скорее ощутить нрав и дыхание города. Но оказалось, что это сделано, как говорится, в целях моей безопасности, поскольку мне объяснили, что «центр захвачен черными», а белые перебрались в окрестности.

Несомненно, есть и свои преимущества в том, что живешь вдали от непрестанного городского шума, тем более если ты устал и жаждешь покоя. И так как я несколько месяцев в постоянных переездах, то тишина пригородной гостиницы хоть немного снимала утомление.

Примерно в таком состоянии я и пребывала, когда телефонный звонок разбудил тишину. Звонил мой детройтский знакомый. Обменялись парой слов, после которых он сообщил, что из Еревана пришла печальная телеграмма – умер Татул Алтунян.

Затем мой приятель пожелал мне спокойной ночи, никак не предполагая, что его звонок, это внезапное известие, все перевернул во мне и вокруг меня, вырвал из Детройта и унес далеко – в Армению, в Ереван…

Всю ночь я провела в Ереване, знала, что сейчас там полдень и, кто знает, может, именно в эти минуты предают земле Татула Алтуняна, моего друга, человека, которому многим обязана армянская музыка. Маленькая, казавшаяся прежде уютной комната с укрощенным абажурами мягким светом вдруг почужела, отстранилась, и я в этом чужом городе, среди чужих людей, отделенная океаном, почувствовала себя безнадежно далеко, безнадежно оторванной от дома, от своих. И в то же время всем сердцем, всеми мыслями была там, среди движущейся по ереванским улицам толпы, вместе с родными и близкими Алтуняна.

На следующий день в зале при новой армянской церкви состоялся литературный вечер. Я рассказала о неоценимом вкладе Татула Алтуняна в культуру нашего народа и попросила стоя почтить его память. Зал встал, хотя чувствовалось, что были люди, которые о нем и не знали. Не знали они еще и того, что если, преодолев десятки километров, приехали сюда, чтобы увидеть и услышать посланницу Армении, то в этом большая заслуга и Татула Алтуняна, созданных им песен, которые по радио, с пластинок, со сцены и с экрана уже несколько десятков лет звучали в их домах, по всей шири спюрка, и постоянно, незаметно, как свет, как вода, входили в их души, пропитывая их Арменией и любовью к ней.

Ушел из жизни Татул Алтунян. И он ушел. Один из тех, из которых слагается родина, потому что родина это также и люди, которые носят ее в себе, одухотворяют ее, дарят новые краски и оттенки.

С уходом таких людей уходит многое и от нас, из нашей жизни…

5 мая, Егвард

«Дайте вашему ребенку возможность почувствовать себя счастливым своим происхождением. Дайте ему возможность учиться в школе Армянского благотворительного союза». «Печальная картина предстала бы нашим глазам, если б из-за отсутствия материальных средств прекратила свое существование «Школа армянских сестер». Воспитание в армянских детях армян – одно из самых важных национальных мероприятий».

«Уважаемые родители и соотечественники! Наша цель – воспитание сознательных американцев и настоящих армян. Итак, запишите своих детей в школу имени Алека Манукяна, если вы их еще не записали».

Читая подобные объявления, испытываешь неловкость за тот просительный тон, с которым попечители школы обращаются к родителям, уговаривая их отдать детей в армянскую школу.

В жизни здешней колонии долго существовал серьезный пробел. Добравшимся сюда семьям, поначалу озабоченным лишь кровом и хлебом, затерянным среди необъятных просторов Америки, не под силу было заботиться о сохранении языка, об открытии школ. Появилось даже от беспомощности какое-то чувство ущемленности, неполноценности, а отсюда желание как можно скорее «американизироваться». Позднее, когда уже встали на ноги, обжились, главной заботой стала церковь.

За последние двадцать лет в колонии произошли значительные перемены. Возмужание Советской Армении, связь с родиной, усиление национального самосознания в мире – все это поднимало патриотический дух, вызывало желание познать свое изначалие. Воскресные школы при церквах не могли утолить это чувство. Родители убеждались, что этот маленький оплот неспособен уберечь молодых от напора ассимиляции. На повестке дня неотложно встала необходимость открытия ежедневных школ. Впервые осуществилась эта идея в Лос-Анджелесе. Одна за другой открылись там школы имени Ферахяна, Месропяна, Алека Пилипоса. А затем в Детройте, Филадельфии, Бостоне. Сейчас их в Америке десять, и учится в них более тысячи ребят.

Конечно, не ахти как много. Американские армяне с трудом преодолевают психологический барьер недоверия к национальным школам. В стране, где бизнес на первом плане, родители, как бы патриотически они ни были настроены, опасаются даже самую малость рисковать будущим своих детей, тем более что учеба в армянских школах связана с трудностями: дополнительной специальной платой, дополнительной нагрузкой для ребенка и, что немаловажно, отдаленностью. Сколько требуется усилий и времени, пока автобус соберет ребятишек из разных концов города и привезет на занятия! Отсюда и просительные интонации в объявлениях, отсюда и медлительность в организации школьного дела. Американская армянская интеллигенция, культурные организации и общества сейчас прилагают все усилия, чтобы ускорить темпы. Особенно активен Армянский всеобщий благотворительный союз.

Основание его было продиктовано своеобразными условиями существования нашего народа. Организованный еще в 1906 году в Каире, этот союз был призван стать опорой беднякам, крестьянам, ремесленникам Западной Армении, с трудом влачившим существование. Трагедия пятнадцатого года вынудила союз расширить сферу своей деятельности, перенести ее в Сирию, Ливан, Египет, Грецию, Францию, в страны, где для беженцев открывались детские приюты, дома призрения, мастерские.

С первых же дней создания Советской Армении Благотворительный союз протянул руку дружбы молодому государству. А когда в 1946–1947 годах проходила массовая репатриация, своим вкладом в полтора миллиона долларов он облегчил десяткам тысяч людей возвращение на родную землю. Сейчас, исходя из требований времени, все свое внимание союз сосредоточил на проблема сохранения нации: открывает культурные и молодежные центры, организует ансамбли песни и танца, театральные труппы и в первую очередь школы, строит для них специальные здания по всем требуемым кондициям.

«Мы сейчас переживаем время, когда наше сознание нуждается в каждодневной пище, и кто лучше сумеет это обеспечить, чем армянская школа? Она призвана выпестовать мужественного, думающего человека, такого, у которого хватит сил и знаний, чтобы наследовать наши язык и культуру и понести их в завтра». Так пишет и так считает многолетний председатель союза Алек Манукян, сам, на свои средства, открывший в Детройте, где он постоянно живет, новую школу «Алек Манукян».

Вместе с Алеком Манукяном я и была на встрече в той школе.

По-видимому, учительница рисования рассказывала детям об Армении, Ереване, о гостье и предложила нарисовать, как они все это себе представляют. И дети нарисовали: один – просто цветы, другой – Эчмиадзин, кто-то – Севан, кто-то – остров Ахтамар, на нем легендарная Тамар с лампадой в руках и пловец, плывущий к острову. На всех почти рисунках – Арарат и детским почерком надписи, приветствующие гостью.

Невозможно было без улыбки глядеть на одну картинку. Две вершины Арарата и между ними величиной в солнце круглая голова с топорщащимися кудряшками и большими глазами… Надпись «Добро пожаловать, Сильва Капутикян» не оставляла места сомнениям в прототипе. Поэтому я тут же предъявила свои права и рисунок вместе с другими привезла в гостиницу, упаковала в коробку с бумагами и книгами. В коробке был еще один дорогой мне альбом, перелистывая который я каждый раз вспоминаю Филадельфию, аэропорт, шестерых женщин в черном, идущих ко мне сквозь туман сонного рассвета…

«Школа армянских сестер» основана в 1967 году и имела всего шестнадцать учеников. Теперь их число перевалило за двести, и – самое главное – родители поверили, что и армянская школа способна выпускать людей, получивших образование по программе и на уровне лучших современных учебных заведений, при этом отлично знающих родной язык и историю. Конечно, этому помогает и то, что сестры бывают в Армении на курсах, организованных для педагогов спюрка.

Я убедилась в этом воочию. На встрече в школе увидела поющих и танцующих мальчиков и девочек в национальных костюмах, с родной речью на устах. В здешних условиях добиться такого можно лишь настоящей преданностью делу, полной отдачей души и мысли. В школьном ежегоднике крупными буквами написано: «Закладывай с верой, утверждай с надеждой, основывай с любовью».

Эти слова, произнесенные Нерсесом Шнорали, поэтом-философом, около восьмисот лет назад, и поныне сохраняют свою силу, потому что и поныне каждое начинание приносит настоящие плоды, когда закладывается с верой, утверждается с надеждой, основывается на любви.

История жизни шести сестер – словно подтверждение этого завета. Родившиеся на Ближнем Востоке, по стечению ли обстоятельств или по внутреннему побуждению, они избрали своим уделом монашество, получили специальное образование в Риме и, приехав в Филадельфию, основали армянскую школу. Сначала набрали всего шестнадцать учеников, отдавали им все свои знания, сердце и душу, благословляя судьбу, которая предоставила возможность отвлеченную приверженность небесам и богу воплотить в реальную, ощутимую помощь народу. Странно, что филадельфийская школа, в которой вот уже столько лет трудятся сестры, до сих пор не имеет своего здания. Все так затянулось, что какой-то шестилетний мальчик озабоченно спросил учительницу: «Если каждый из нашего класса отдаст все из своей копилки, сколько еще нужно, чтобы построить школу?» Но, как видно, если опорожнят копилки даже все двести ребят, дело, увы, не сдвинется. Нужно, чтобы взрослые поторопились опустить в эти копилки суммы повнушительнее.

Об этом я и говорила на школьном утреннике. Сестры-воспитательницы в черных одеяниях, в черных, отороченных белым платках взволнованно слушали адресованные им слова. И я была взволнована. Встречаясь взглядом с печальными их глазами, чувствовала, как вместе с уважением поднимается во мне и просто человеческое сочувствие, какая-то жалость.

А спустя два дня в предрассветной мгле в аэропорту Филадельфии, когда уже начиналась посадка, вдруг возникли шесть черных силуэтов. Торопясь, путаясь в длинной одежде, они спешили ко мне. Сестра Арусяк протянула тяжелый альбом в кожаном переплете, с фотографиями, сделанными во время встречи в их школе.

– Как вы успели все это? – удивилась я.

Вопрос был излишним. «Было бы желание, и звезду с неба достанешь», – говорят в народе. Именно это желание и подвигнуло сестер, у которых не было ни своего автомобиля, ни возможности заказать такси, пуститься ночью на случайной машине в путь и после двухчасовой дороги в последнюю минуту успеть на аэродром.

Когда самолет поднялся в небо, я еще долго-долго удерживала в глазах их облик и думала: эти отказавшиеся от всего, приехавшие в далекие, незнакомые места женщины – сестра Арусяк, сестра Рипсимэ, сестра Мелинэ, сестра Лоренция, сестра Зепюр и сестра Луиз – не наследницы ли они тех двух сестер – Рипсимэ и Гаянэ, которые, по преданию, еще в третьем веке добрались в Армению, чтобы донести до людей свет новой веры? Разные, конечно, времена, разная жизнь, но одинакова окрыляющая сила веры, одинаково священно стремление служить людям.

7 мая, Ленинакан

Сегодня здесь, в Ленинакане, в пединституте, мой вечер, на который я приехала со своими канадскими друзьями, гостящими в Ереване, – Суреном и Эльдой Аккибритян. Вместе с ними и Беатрис Давтян из Бейрута, безоговорочно влюбленная в Армению, й белое, и серое, и черное в ней видящая только как розовое, моя давняя приятельница.

Привыкшие все обставлять чин чином, ленинаканцы прислали за нами две машины. В первой я, Сурен, Эль-да и Беатрис.

– Что за люди эти ереванцы! С утра осаждают мой номер: «Сурен, пойдем к нам», «Сурен, вот тебе машина, катайся себе вволю», «Сурен, обедаете вы у нас»… Господи, у меня же всего один желудок! – с каким-то даже удовольствием жалуется Сурен.

– Хоть поясница у меня и разболелась, – мягким, певучим голосом объясняет Беатрис, – но Ленинакан ни за что не пропущу. Говорят, это очень самобытный, артистичный город.

Дорогу ремонтировали и в этот раз. Как ни лезли из кожи водители, пришлось изрядно попрыгать, потрястись на ухабах и щебенке. Так что, пока добрались до ровного Аштаракского шоссе, кости в пояснице Беатрис, как говорится, встали на свои места.

– Какие отличные водители в Армении, умельцы! – тем не менее восторгалась Беатрис. – За границей, если попадешь на такую дорогу, машина разобьется в пух и прах.

Свернули к Уджану, к памятнику полководцу Андранику, и поскольку дом Алмаст прямо у дороги, невозможно было его миновать.

Давненько не была я здесь. За это время Алмаст женила сына, привела в дом невестку, теперь ждет внука. Обставила только комнату молодоженам, а в столовой по-прежнему одна тахта, старый стол и расшатанный книжный шкаф. Но на этот старый стол мгновенно ложится свежий хлеб – лаваш, пахнущий тондиром, овечий сыр, ставится мацун, ореховое варенье и, разумеется, коньяк. Все щедро, обильно. Так велики вазы, что, сдается, в них не редкостное ореховое варенье, а сливы только что из сада.

– Тикин Сильва, ну как же так, – огорчается Алмаст, – почему не дала знать? Мисак, беги зарежь курицу!

Еле удерживаю мужа Алмаст, объясняю, что в Ленинакане ждут, нужно спешить. Однако гости так уютно устроились, с таким аппетитом уписывают мацун и лаваш, как будто это и есть наш конечный пункт. Наконец удается выбраться из гостеприимного дома, снова сесть в машины и втиснуться в каменистые ущелья Талина. За Талином следуют Артик, Маралик с их большими и малыми селами.

– Какие хорошие новые названия вы нашли для сел, – читает надписи на указателях Беатрис, хотя, наверное, уже больше тысячи лет называется это село Мастара…

У въезда в Ленинакан на обочине машины и люди.

– Что такое? Авария? – беспокоятся мои гости.

– Да нет. Просто ваши паспорта должны проверить. Захватили с собой?

Они растерянно смотрят на меня.

– Что же ты не сказала? Ничего мы не взяли…

– Как это так не взяли? Где ж это видано, чтобы без документов пускаться в путь? – повышаю я голос.

– Да, но… Как же быть теперь?..

Наши машины останавливаются. От группы людей отделяются несколько молоденьких девушек, подбегают к нам и вручают гостям цветы.

– Ну и Сильва, порядком напугала нас! – с облегчением вздыхают друзья.

Студенты и преподаватели института приехали, чтобы встретить нас на полдороге. Тут же, «на подступах к Ленинакану», происходит перераспределение пассажиров, и наш кортеж, уже многомашинный, движется к Ленинакану.

– Что за прекрасный город Ленинакан, – едва въехав, захлебывается Беатрис, – ничем не хуже Еревана!

– Еще бы! Еревану ползти и ползти до нас, – устами водителя глаголет сам «город-отец», как величают его леиинаканцы, наперекор «городу-матери» Еревану. – Город – это Ленинакан и еще чуточку Ленинград, все остальное не в счет!

– Вы родом отсюда? – вежливо интересуется Беатрис.

– А откуда еще может быть человек?! Ты же ничего еще не видела! Останешься здесь на несколько дней – и привет-поклон твоему Бейруту… Дай свой адрес, мужу телеграмму отобью, а то жаль горемыку…

Насколько леиинаканцы любят пошутить, прихвастнуть, любят острое словцо, настолько же умеют они грустить и мечтать, любить поэзию, песню, жить ими. В переполненном зале института, будто из горнила, доносится жаркое дыхание людей. Они выходили, читали стихи, пели, и в словах, и в голосе звучала такая любовь к прекрасному, к искусству!

После вечера зашли посидеть в ресторан «Ван», и через несколько минут то с того, то с другого стола нам стали посылать вазы с фруктами, шампанское. Мы пригласили присоединиться к нам.

– Добро пожаловать, дорогая сестренка! За твое здоровье. У тебя здесь всегда самое теплое место на печи… А этот бокал за наших импортных сестёр… Назови себя, брат, подари нам свое имя!.. Сурен? Смотри, как его зовут! Звенит прямо. Где живешь?.. Монреаль? Это еще что такое? Слушай, чего это вы забрались к черту на кулички, раз есть на свете Ленинакан?.. Ладно, ладно, не пускай слезу! Здесь тоже твой дом, братец Сурен. Видишь тех ребят за столами? Все горой встанут за тебя, в обиду не дадут… За твое драгоценное здоровье, брат Сурен!

В гостинице мои гости допоздна не могли уснуть.

– Какой потрясающий народ у нас на родине! Алмаст, ее семья, леиинаканцы… Какие красивые мужчины здесь, какие воспитанные! На наших бейрутских уже и глядеть не хочется. Приеду, так и объявлю, – все сгущает и сгущает свое «розовое» Беатрис.

– Я думала, – подхватывает Эльда, – что ваших поэтов так чтят именно в спюрке, когда они гостят у нас. Оказывается, тут больше. Как ценят искусство! Как знают стихи! Как уважают!.. Ты счастливая, Сильва. Какое богатство у тебя!

– Да, ты архимиллионер, – откуда ни возьмись вворачивает вдруг такое чужое слово Беатрис.

Я желаю друзьям спокойной ночи и иду в свой номер. Впечатления дня, как маленькие разноцветные стекляшки, складываются словно в калейдоскопе, то и дело меняясь, образуя все новые и новые узоры.

…Гостиница в Ленинакане уже старая, хорошо, что скоро подоспеет новая, многоэтажная. Только обставили бы как следует, без этих плюшей и бархатов… Алмаст осталась верна себе. Как согласно живут они с мужем, с ребятами и такую же невестку выискали себе… Ловко разыграла я своих гостей, чудаки, всерьез поверили, что документы у них потребуют. Молодцы ленинаканцы, здорово организовали встречу. И остроумны, черти! Одна из моих ленинаканских знакомых сегодня так представилась гостям: «Пятнадцать лет я на одном и том же посту, как долгоиграющая пластинка». За словом в карман не полезут, ничего не скажешь, и прямодушные, сердечные. Эльда действительно потрясена приемом. «Архимиллионер», то есть сверхбогач. Славная она, Беатрис. И как отлично выступила, не думала, что так складно скажет, – наверное, зал настроил. Какая великая вещь подъем, настроение…