Текст книги "Меридианы карты и души"
Автор книги: Сильва Капутикян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)
Наша беседа протекала в полушутливом тоне, соответственно с ее добросердечным и неофициальным характером.
Поскольку господин Крамби не владел русским языком и тем паче армянским, вместо книги своих стихов я протянула ему визитную карточку, где моя фамилия значилась и по-английски. Мэр внимательно изучил старательно оформленную визитку.
– У наших поэтов обычно нет визитных карточек, к этим карточкам очень расположены бизнесмены…
Что и говорить, мне стало совсем худо.
– И у наших нет… Это только когда ездим к вам, – отпарировала я.
Все рассмеялись, а господин Крамби сделал знак своему помощнику принести книгу почетных гостей и, открыв новую страницу, попросил, чтобы я расписалась.
В Канаде, в отличие от Америки, пытаются как-то сохранить самобытность не только национальных меньшинств, но и самой страны, ее лица «необщее выраженье», памятники ее истории, хоть и не такой уже древней. Но преобладает, конечно, ориентация на новизну, самоутверждение через свой вклад в современный мир – его культуру и экономику.
Если на Монреале, самом большом городе Французской Канады, лежит отпечаток традиционного французского лоска, артистичности, легкости, пристрастия к развлечениям, то, напротив, Торонто, подобно англичанину, серьезен, подтянут. Это промышленно-финансовый и административный центр. Очень органичен для Торонто, его деловито-собранного облика, созданный здесь Центр наук, который воистину превыше всех похвал, хоть и не является научным центром в прямом смысле слова, а скорее чем-то средним между музеем, грандиозной выставкой и витриной. Это недавно воздвигнутый комплекс, где отдельные здания соединяются друг с другом стеклянными переходами, эскалаторами и лифтами. Девиз Центра – «видеть то, что видели все, и придумать то, чего еще никто не придумал».
Чего только нет в этих бесчисленных павильонах и залах! Все, что имеет отношение к физике, химии, астрономии, естествознанию, всевозможные экспонаты, знакомящие с промышленностью, связью, дорогами, транспортом. Ко всему можно прикоснуться, попробовать, соорудить. По маленькому телефону дети набирают номер и связываются со своими товарищами в соседней кабине. Группа других ребят окружила телевизор и тут же, не сходя с места, видит себя на экране. В другом зале приводят в действие ветряную, затем водяную и, наконец, электрическую мельницу. В смежном электричество представлено осязаемо и ощутимо – можешь сам высечь искру и регулировать напряжение. В зале химии, если захочешь, ставь опыт и получай разные соединения. В павильоне астрономии от одного нажатия пальца над твоей головой разверзаются просторы автоматически «организованной» вселенной, зажигаются и гаснут любые звезды и планеты. Словом, весь путь науки– от кремня до атома и космического корабля – проходишь за несколько часов.
И сегодня, как всегда, Центр наук битком набит. И взрослые, и школьники с учителями, и дети с родителями. Они в азарте бегают от одного экспоната к другому, присаживаются к тому или иному станку или аппарату и экспериментируют. Таким образом, «сухая» наука становится «мягче», «приручается», превращается в игру, в удовольствие и незаметно проникает в сознание.
В зале физики – лекторий о лазере. В углу у маленьких кабин необычайное оживление. Это комната света и тени. Посетители входят туда и на миг останавливаются перед белым экраном, а после на экране остается их тень, которая исчезает лишь через несколько секунд… Я тоже постояла там и, отойдя, имела счастье лицезреть свой далеко не идеальный силуэт… Юноша и девушка решили более рационально использовать опыт – они нежно поцеловались. На экране несколько секунд оставалось легкое очертание тянущихся друг к другу губ. Наверное, их эксперимент преследовал цель перепроверить и утвердить извечные основы любви в условиях научно-технической революции…
28 марта, Ереван
Вчера вечером была на концерте Государственной академической капеллы Армении, или, как у нас принято говорить, капеллы Чекиджяна.
Много людей искусства перебралось из-за границы в Армению за прошедшее пятидесятилетие. Людей с одинаковой и все-таки в чем-то разной судьбой, но с одним и тем же желанием: обрести родину, жить на родине, трудиться для нее. Те, что приехали молодыми, легко пустили корни, прижились. У тех же, что постарше, «пересадка» на другую почву не всегда удавалась, «прививка» не давала побегов.
Все случалось. И обидные промахи – дерево усыхало, – и чудо плодоношения.
Воистину чудесной оказалась встреча дирижера стамбульской оперы Оганеса Чекиджяна с Арменией. Он принес с собой артистизм и горение таланта его могучих предшественников стамбульцев – композитора Чухаджяна, актера Адамяна, поэта Петроса Дурьяна.
Принес боль и скрытую в душе бурю против той зловещей апрельской ночи, когда по улицам того же города тащили на лобное место великого Комитаса, Варужана, Зограба. Армения дала Оганесу Чекиджяну силу родной земли. Эта сила с дирижерского мостика поднялась, влилась в его нервные руки, одарила счастьем творить для этой земли.
Мощь чекиджяновского таланта преобразила и саму капеллу. От магического взмаха его дирижерской палочки из восьмидесяти уст вырывались и волна за волной разливались по залу и древние мелодии, и оровелы, и реквием Берлиоза, и «Стабат матер» Россини, и многое, многое другое. Чекиджяна возвысила Армения, и он также возвысил ее. Капелла выступала в Москве и в Ленинграде, в Киеве и в Новосибирске, в городах Прибалтики – и каждый раз вызывала бурную благодарность взыскательных слушателей.
В феврале этого года Чекиджян со своей капеллой побывал в Бейруте.
Глубоко символичной была эта поездка. На его авиабилете могла быть обозначена совсем другая трасса. Поворот биографии, и мог быть просто Стамбул – Бейрут или Париж – Бейрут, Монреаль – Бейрут, даже Нью-Йорк – Бейрут… Как, с каким чувством, должен был тогда сойти с трапа в Бейрутском аэропорту этот человек, если он и достиг самой громкой славы? Был бы он охвачен тем великим, ни с чем не сравнимым чувством, которое овладело им, когда он на лайнере «Ту-134», вылетевшем из Еревана, приземлился в Бейруте? Это ощущение родины в себе – юной Советской Армении, гордость за то, что он привез сюда с собою эту свою родину и по-хозяйски уверенно одаривает ее теплом и светом… И мне сейчас хочется повторить строки из моих же «Караванов»: «Конечно, случается, что и за границей армянский художник ценой неимоверного напряжения сил может добиться признания… Но совсем иное, когда художник чувствует под ногами родную землю и за спиной – свой народ, когда он является миру не как бродяга без роду и племени, а как исконный наследник своих предков, гордый тем, что несет людям отсвет гения родного народа. Вдвойне верны слова большого писателя Костана Зарьяна, недавно вернувшегося в Армению: «Человек-одиночка незначителен, если он свое умственное и нравственное развитие, свою судьбу личности не связывает с той массой людей, к которой прикован физически и исторически».
В этот вечер в Ереванской филармонии Чекиджяна и его капеллу встречали еще более бурно, чем обычно. Они только что вернулись из Бейрута. В конце концерта еле удалось пробиться к нему. Мы обнялись. Давно не видели друг друга. Сразу после моего возвращения из поездки капелла отбыла в Бейрут. А я привезла столько приветов из Монреаля, Торонто и Америки, где так много стамбульских армян. «Вы, конечно, знаете нашего Чекиджа? Он был моим другом»; «Как там наш Чекидж? Мы пели в одном хоре с Майтой»; «Говорят, что на родине Чекиджяна очень ценят, как это здорово, что он там…»
Я вручила Чекиджяну маленькую коробочку с духами, которую меня попросили передать в Монреале, Его жена Майта прочитала обратный адрес:
– А-а-а! Это Акопик, Акоп Цинцалян…
– Акоп в Монреале? – удивился Чекиджян – Что он там делает?
– Поет в церковном хоре, а при каком деле состоит, право, не знаю.
– Наверно, торговлей занялся. А способный был парень, да застрял на полпути. Женился, открыл лавчонку…
Для долгой беседы нет времени. Вокруг толпятся жаждущие пожать ему руку, поздравить. Французский журналист господин Жорж, приехавший в Ереван за материалом Для передачи об Армении по французскому радио, уславливается с Чекиджяном о встрече для интервью.
29 марта, Ереван
Я знала, что в Армении сейчас находится корреспондент радиостанции «Франс культюр», приехавший в Ереван, чтобы взять интервью у армянских поэтов, записать на пленку их стихи и голоса. Случай свел нас на концерте Чекиджяна, в ложе филармонии. Мсье Жорж Годберг несколько дней разыскивал меня, что называется, «днем с огнем» – я была в Егварде, – а тут вдруг мы оказались стул к стулу, рядышком. Как истый парижанин, он вскочил, приложился к ручке и тут же выпустил длинную пулеметную очередь из неистощимого французского арсенала комплиментов.
Мсье Жорж в Армении впервые, приехал после того, как прочитал вышедшую недавно в Париже «Антологию армянской поэзии», о которой добро отозвалась их пресса. Приехал, чтоб поглядеть места, где рождены эти стихи, а также подготовить часовую радиопередачу о современной Армении. Здесь он не один, а с большой группой журналистов, архитекторов, археологов, которые тоже в Ереване никогда не бывали.
– Ну как вам наша Армения? – при всем старании не вытерпела я, вновь и вновь обнаружив свои «местнические» пристрастия.
– Все необыкновенно. Вчера мы ездили в Гарни-Гегард. Сокрушались и удивлялись, как это столько лет прожили и не видели такого чуда.
Да, не видели. Старшее поколение видело лишь армянских беженцев, бредущих по улицам французских городов, или в толпе у заводов Рено и Ситроен, мечущихся в поисках работы и куска хлеба. Слышали сострадательные голоса Анатоля Франса и многих других гуманистов Франции, взывающих к совести мира встать на защиту «сестры, умирающей на Востоке». Это было давно… А молодые – те попросту не знают о нас или очень мало знают. Пусть приезжают, узнают, увидят.
Долгие века Армения и ее народ вытеснены были не только с географической карты, но и из того перечня духовных ценностей, той духовной карты мира, к которой поколениями приобщаются люди. Каждый более или менее образованный человек знает о египетских пирамидах, эллинских богах, Парфеноне, Колизее, площади Святого Петра, соборе Парижской богоматери, о Данте, Шекспире, о Гёте и Бетховене. А вот о храме Рипсимэ и Нарекаци можно, получается, и не знать. Несколько дней назад какая-то зарубежная радиостанция, сообщая о делах футбола, упомянула армянскую команду «Арарат» и разъяснила при этом: «Армяне живут по ту сторону Кавказских гор, на юге, имеют свою письменность, школы, говорят друг с другом по-армянски…» Одним словом, существует якобы и такое племя, у которого есть, оказывается, не только футбол, но и школы, алфавит…
Не столь уж обширны оказались сведения об армянах, почерпнутые мной в Токио, в магазине фирмы «Сони», где я приглядывалась к магнитофону. Продавец, согласно существующему там правилу, мне как иностранке сделал скидку в цене на него. Я решила представиться пообстоятельнее:
– Армянка… Армен, армен, – показав на себя и, как мне казалось, по-английски объяснила я.
Продавцы недоуменно переглянулись, а затем: «А-а-а, Микоян!» – догадались они. Я воодушевленно продолжила: «Арам Хачатурян, Гоар Гаспарян, Тигран Петросян…» Однако это вдохновенное перечисление, увы, не возымело никаких последствий.
Как-то в Армению на два дня приехал американский писатель Стейнбек. Мы повезли его в Гарни-Гегард. Когда проезжали по улицам Еревана, Стейнбек на полном серьезе осведомился: «А где дом армянского радио? Покажите, пожалуйста». В Хельсинки я вошла в универсальный книжный магазин, который, по словам финнов, самый крупный в Европе. Среди множества разноязычных книг не попалась мне на глаза ни одна имеющая хоть самое отдаленное отношение к многовековой армянской культуре. К той культуре, о которой Валерий Брюсов говорил: «Средневековая армянская лирика есть одна из замечательнейших побед человеческого духа, какие только знает летопись всего мира». Вместо этого наткнулась на сборник анекдотов на английском, неизвестно почему приписываемых «армянскому радио». Ничего не скажешь, наконец-то добились вселенского признания!
Да, в хранилищах мировой культуры все полочки, подобно земельным угодьям, давно уже распределены и заполнены. И трудно среди них найти местечко, чтобы втиснуть еще что-нибудь. Но не стоит так уж огорчаться. С возрождением Армении возрождается и ее прошлое, потому что оно, прошлое, оживает в настоящем, только новые ростки свидетельствуют о жизнеспособности корней. Только живые знают место, где хранится клад, и могут извлечь его из древних тайников. А настоящие сокровища не старятся. Придет время, они во что бы то ни стало займут свое место на полках тех же хранилищ мира, в разноцветий его духовной карты.
И это время уже пришло. Оно началось с доброй руки Максима Горького и Валерия Брюсова, которые в шестнадцатом году, в тяжелейшие для нашего народа времена, поддержали его дух, открыли миру нашу литературу, с такой полнотой издав знаменитую антологию армянской поэзии и прозы. За советские годы опубликовано столько книг об Армении и армянских писателях, альбомов, монографий по искусству и научных трудов на русском и многих других языках, столько выставок открыто и у нас в стране, и. за рубежом, сколько не было на протяжении всей многовековой нашей истории. Столько людей побывало в Армении, чтобы причаститься к ее святыням, древним и новым, сколько не бывало за все минувшие века, если не считать бесчисленных орд, топтавших эти святыни.
Армения выходит из своих теснин и ущелий, распрямившись, шагает по открытым просторам мира с песней и стихами, эхом разлетевшимися на разных языках, с круговым сасунским танцем, спустившимся по горным крутым тропинкам в бескрайние степи и равнины, с радугой сарьяновских красок, перекидывающейся от кремнистых оранжевых скал к синей глади дальних стран и материков…
Несмотря на канувшие тысячелетия, наш народ еще молод. Молод не только потому, что многое еще предстоит ему сотворить, но и потому, что многое еще должен он представить на суд человечества из того, что сказано и сделано им за долгие века. Под затвердевшими, труднодоступными пластами армянского языка, под лавой и пеплом отбушевавших веков скрыты еще помпеи, которые ждут раскопок, чтобы явиться миру, тогда как сама Помпея уже состарилась и камни ее стерлись от бесчисленных взглядов, от следов миллионов ступавших по ним ног…
1 апреля, Егвард
Сегодня, как говорится, день обманов – 1 апреля. В последние годы, с легкой руки «Клуба двенадцати стульев», это даже как-то узаконилось, только название изменилось – День смеха. Лучше бы, конечно, найти компромиссное решение, к примеру, назвать Днем смешного обмана – ведь не всякий обман смешон, чаще совсем наоборот… Ладно, примем эту «узаконенную» разновидность и посвятим сии страницы тем курьезам, смешным положениям, в которые я попадала из-за незнания иностранных языков во время этой моей поездки.
В своей книге «Караваны» я писала, что на долю нашего поколения выпало много лишений и одно из существенных – это, пожалуй, то, что у нас мало было возможностей учиться языкам. Хорошо, что русский так непроизвольно вошел в нашу жизнь, что он с детства звучит в устах ребенка. А чтобы освоить английский, к примеру, нужны усилия.
Я знала, конечно, что мой мозг уже несколько «очерствел» для подобных усилий, но то, что это «очерствение» достигло такой степени, безжалостно обнаружилось в моем путешествии. За четыре месяца я еле смогла усвоить четыре насущно необходимых мне английских выражения: «Сенк ю», «Плиз», «Мэри крис-мус», «Хеппи нью ир»; впрочем, два из них я с грехом пополам знала и раньше. Разумеется, поскольку я в Америке в основном общалась с армянами, моя лингвистическая бесталанность была не столь ощутима, но когда я оставалась одна…
Однако расскажу по порядку.
В Монреале меня поселили в гостинице «Лореншен». Она была в центре города, отнюдь не шикарная, но вполне удобная, поскольку, как поспешили обрадовать меня, среди обслуживающего персонала есть и мои соотечественники. При первом же удобном случае нас познакомили. Они недавно приехали из Египта. Бывали на моих вечерах и в Каире, и здесь, в Монреале. В равной мере довольны и своим переездом в Канаду, и моими возвышенными рассказами об Армении.
– О, армяне!.. Весь «Лореншен» держится на армянах. Если бы не они, «Лореншен» не стал бы «Ло-реншеном».
Это говорилось так, будто «Лореншен» если не ООН, то уж, во всяком случае, не меньше, чем ЮНЕСКО!
Большую часть времени из моей поездки я провела под сводами этой гостиницы. Обширный вестибюль ее всегда бурлил. Все время то в том, то в другом углу, то посредине валялись кофры, сумки, рюкзаки, а владельцы их, вернее, владелицы… По моим расчетам, их возрастная диаграмма начиналась с цифры шестьдесят и затем кривая резко взлетала вверх. Вычертить диаграмму по признакам пола – значит рядом с двадцатидвухэтажным «Лореншеном» нарисовать стодвухэтажный Эмпайр билдинг и все сто два этажа заселить женщинами… Не то что ста двух – одного этажа с дамами такого типа достаточно, чтобы мужчины здесь и след простыл. Не считаясь ни с возрастом, ни с кривыми ногами и сутулыми спинами, они усердно наводили красоту и наряжались. Кожаные расклешенные брюки и меховые куртки, ситцевые мини и суконные макси, гирлянды бус, многоэтажные серьги и, главным образом, все возможные краски палитры на лицах. На мое неослабевающее удивление, кто эти беспрерывно появляющиеся и спустя несколько дней исчезающие неутомимые поклонницы покровителя бога дорог Гермеса, мне объяснили, что это американки, поженившие своих детей и даже имеющие внуков, но не желающие свыкнуться с мыслью, что они как-никак уже бабушки. Сначала я думала, что они путешествуют просто так, чтобы убить время. Оказалось, что очень многие бабушки и временами даже дедушки – из числа овдовевших и разведенных – включаются в это «переселение народов» с некоей «сверхзадачей» завязать знакомство, найти себе спутника жизни.
В Америке прочно вошли в быт женитьбы пожилых людей. Дети, как только взрослеют, сразу покидают родителей, часто уезжают в другой город, а если даже живут в одном городе, то навещают «предков» лишь по праздникам. И бог Гермес по совместительству принял на себя обязанности Гименея. Ну что ж, пожелаем им, как говорится, успеха в личной жизни.
На первом этаже «Лореншена» несколько магазинов, из которых мне больше всего приглянулся самый маленький, почти лоток, с фруктами. Я совершенно равнодушна к сладостям, но не могла спокойно проходить мимо выставленных в магазинчике огромных, прямо с детскую головку, яблок, крупного черного винограда и гроздьев спелейших бананов – кстати, все это было вполне по моим финансовым возможностям. Вот я и решила зайти в этот магазинчик и в мире «свободного предпринимательства» хоть раз что-нибудь предпринять самой. Кроме фруктов там можно было выпить и чашечку кофе. Владелец магазина с готовностью бросился мне навстречу, чтобы услышать, чего я желаю. Бедняга, он еще не знал, что вместо слуха ему понадобится в первую очередь зрение. Я ткнула пальцем в яблоки, кивнула в сторону бананов и винограда. Но мне еще предстояло пояснить, сколько чего я хочу. В ответ на вопрос единственное, что я могу, – это улыбаться. Хозяин с французского переходит на английский, но ничего не меняется. Переходит на итальянский – то же самое, прибегает к греческому – час от часу не легче. Несколько мужчин, оставив кофе, жаждут помочь, усердно спрашивают, кто я, персиянка или арабка. Из Эфиопии? На все вопросы твердо отвечаю:
– Но… Но… Но.
– А-а-а! Рашн (русская)! – наконец догадываются болельщики…
Я удовлетворенно киваю головой. Конечно, надо было бы попытаться объяснить, что не столько «раши», сколько «арминиен», но тут уж я особенно не рвалась уточнять…
После этого я стала завсегдатаем магазинчика. Ужа объяснила, что я «арминиен», владелец ответил, что он грек. И тут, забыв начисто о своих языковых возможностях, я поспешила провести историческую параллель, произнеся: «Grek», «Armen», «Antik», «Рiрl» (мол, греки и армяне – античные народы). Я, конечно, с удовольствием дошла бы до стен Трои, где, согласно преданию, воевал и армянин-полководец Зармайр Нахапет. но руки (вернее, язык) оказались коротки…
Пришло время моего перелета из Канады в Америку, а точнее – из Монреаля в Нью-Йорк. Монреальские мои соотечественники после всех таможенных формальностей перепоручили меня работнику аэропорта. Он «пропустил» меня через всякого рода «рентгены», целью которых было установить, нет ли в «ридикюле» или в карманах бомбы, и затем в свою очередь передал девушке в униформе. Спустя десять – пятнадцать минут она знаком велела следовать за нею. Мы поднялись в самолет. Приветливая стюардесса проводила меня на место. Двигатели были уже запущены, когда появились летчики, радостно кивнули стюардессам – одной рыжей и смешливой, другой чернокожей и строгой. Рыженькая все время над чем-то подшучивала, поддразнивала, пилоты живо реагировали, острили в ответ и в то же время проверяли приборы. «Ума не приложу, как лететь с этими парнями, у которых на уме только девчонки», – скаламбурила я мысленно и вдруг очень захотела произнести это вслух. Надо же – и двух слов связать не могу, а тут игрой слов решила заняться.
Летчики уже давно в кабине, а в салоне только я и еще один пассажир. Лишь перед самым вылетом, за две-три минуты, вошли остальные и заняли свои места. Рядом со мной пожилая дама, элегантно одетая и, видимо, словоохотливая. Еще не усевшись как следует, она, не теряя времени, приступила к беседе, но, наткнувшись на мои глухонемые улыбки, со вздохом умолкла.
Так началась моя первая «воздушная немота» на американском материке, периодически повторявшаяся затем во время моих частых перелетов из города в город с разной продолжительностью. На это раз, согласно расписанию, она должна была длиться всего час, однако…
Из Монреаля почти ежечасно поднимаются самолеты в Нью-Йорк. Случается, что в самолет входят без билета и покупают его уже там, как у нас в автобусах. Билет для меня, конечно, был взят заранее; через несколько минут после взлета чернокожая стюардесса собрала билеты, взяла мой, оставив красную обложку с корешком. Я сидела спокойно, пребывала в состоянии «вещи в себе», когда возле меня возникла фигура негритянки. Я со страхом почувствовала, что ее сердитый голос относится ко мне. Она что-то говорит и хмуро ждет ответа. Вот те и на! Женщина, сидящая рядом, вступает в разговор, к ним присоединяется рыженькая стюардесса. Все трое смотрят на меня, спрашивают о чем-то. Ничего не понимаю. Отчаявшись, гляжу по сторонам и, как утопающий, хватаюсь за соломинку.
– Здесь никто не говорит по-русски? – и гляжу в дальние ряды.
– Я говорю, – прямо возле меня раздается голос моей соседки.
– Вы?! – захлебываюсь я от радости и удивления.
Сразу же со своего «английского» перехожу на русский и наконец узнаю, о чем идет речь: мол, у меня нет билета, и я должна приобрести его. Боже мой, какое это, оказывается, блаженство – понимать то, что тебе говорят! Хоть говорящий и неправ, но и это я приняла с радостью, будто речь шла о каком-то подарке. Сразу повеселев, ответила, что уже предъявила свой билет, достала обложку с корешком, стюардесса посмотрела, убедилась и ушла, после чего мы с соседкой, словно долго не видевшиеся подруги, с жадностью кинулись друг к другу, всячески стараясь за двадцать минут наверстать упущенные нами сорок. Я успела узнать, что она из Польши. Муж, вернее, его родители, из России. Выйдя замуж, решила изучить язык мужа и довольно-таки преуспела в этом. А после переезда в Канаду освоила и язык своих детей.
– Если б я не знала английского, мои дети смотрели бы на меня свысока, а я не хотела этого. Мой сын видный профессор-кардиолог, жена его из известной американской семьи. И что же вы думаете? Мой английский ни в чем не уступает их английскому. Сын говорит: «Я благодарен тебе, мама, ты не заставляешь меня краснеть». Мой сын был приглашен в Россию читать лекции, сейчас уже возвратился. По телефону сказал* «Приезжай, мама, я расскажу тебе о России», – и вот я еду. Сейчас они, наверное, ждут в аэропорту – сын, невестка, внуки. Любо посмотреть на них. Ну что говорить, сами увидите…
Так моя «подруга» мгновенно разложила передо мной пасьянс на узеньком самолетном столике, и поскольку у меня не было с собой ответных карт – ни Профессора-сына, ни так заманчиво описанной невестки, ни отличного знания языка сына и мужа, – я вынуждена была извлечь из сумки и положить на столик изданный «Огоньком» маленький сборник стихов, чтобы доказать, что «и мы не лыком шиты». Соседка очень воодушевилась и сказала, что любит русскую литературу, особенно Достоевского. Мы обменялись визитными карточками и взаимными любезностями. Так душа в душу и прилетели в Нью-Йорк. Казалось, наша дружба будет длиться до конца дней. Но как только вышли из самолета, мы потеряли друг друга с такой же легкостью, с какой и обрели. Я не увидела ни профессора-сына, ни великосветской невестки, ни внуков. Увидела лишь неизвестно каким образом пробравшегося к трапу самолета своего давнего знакомого, восьмидесятилетнего Тачата Терлемезяна, крепко обнявшего меня, и с этого началось мое пребывание в Америке.
Из вспомнившихся мне сегодня самый первоапрельский, кажется, казус произошел со мной опять-таки в самолете, по дороге из Сан-Франциско в Лос-Анджелес. На сей раз моим соседом был мужчина лет пятидесяти, лощеный, с истинно голливудской внешностью и, видимо, очень общительный. С первой же минуты он создал такой доброжелательный микроклимат, что я, несмотря на свои языковые «микровозможности», настроилась на развитие армяно-американских контактов. Сказав «арминиен», я предприняла попытку объяснить, что я поэт. Была уверена, что если произнесу «ай эм поэт», мой артистичный собеседник непременно поймет меня. Но велико было мое разочарование, когда после многократного повторения слова «поэт» он так и не разобрал, с кем имеет дело. Что же мне оставалось? В сумке моей лежала книжка, которую накануне мне подарили в Сан-Франциско. То был сборник стихов, автором которого являлся Арташес Исраелян, имя, честно говоря, мне не известное. Я достала эту книжицу, показала на автора и, чтобы упростить задачу, представила все так, будто я и есть Исраелян и что стихи мои. Выдумка дала неожиданный результат. Сосед мой тут же воскликнул: «А, поэт!» (выходит, ошибка заключалась в ударении) – и с уважением взглянул на меня. Я была просто счастлива, особенно оттого, что попутчик так вдохновился моей профессией и немедля изъявил желание посмотреть книгу вблизи. Я, ликуя, передала ему сборник. Он стал листать и вдруг вижу – оторопев, он недоуменно разглядывает то меня, то страницы. Наконец не выдержал и протянул мне раскрытую книгу. Я взглянула– о ужас! – под стихами значатся даты 1904, 1911, 1912… Мне ничего не оставалось делать, как рассмеяться. Никаким искусством мима, даже если бы я была самим Марселем Марсо, невозможно было объяснить, какую шутку я сыграла сама с собой…
2 апреля, Егвард
Из двадцати городов, в которых я побывала за время своей поездки, только два оказались не «армянскими»– то есть такими, где не было никаких официальных встреч и выступлений. Это Квебек и Лас-Вегас.
Квебек – пожалуй, один из самых старых городов Канады. Французские пилигримы высадились здесь на берег в 1604 году, заложили город, а затем двинулись на юг и на север. Хотя потом этими краями и завладели англичане, тем не менее штат Канады, который по имени своей столицы называется Квебек, до сих пор сохранил не только внешний французский облик, но и язык, нравы и дух. Не зря в штате имеется партия независимости Квебека, существование которой помимо социальных причин продиктовано еще и этим французским духом, нравами, языком.
Меня «угостил Квебеком» монреальский армянин Акоп Кестекян. Два десятилетия назад он оставил Египет, обосновался в этих хладных местах и с жаром принялся за дело. В здешних коммерческих кругах у него теперь прочное положение. Собственная его контора занимается продажей сельскохозяйственного инвентаря.
– Очень люблю свое дело, случается, что по десять-двенадцать часов в день пропадаю в конторе.
– А ваши служащие?
– Они тоже… Нужно, чтобы работник лично был заинтересован, тогда он не считает часы… Когда моему служащему удается заключить контракт, один процент прибыли идет в его пользу. Порой этому проценту он рад больше, чем жалованью.
– В Армении были, господин Акоп?
– Да, был. Она лучше, чем я себе представлял. Народ весел, обеспечен… Но говорят, что сейчас против того, что у вас называют «папах», то есть против «левых» дел, пошли строгости. Я думаю, это ни к чему…
– Подавление «личной инициативы»? Так по-вашему?
– И это. А кстати, откуда это слово – «папах»?
Я со смехом объясняю ему историю этого названия. Когда крестьяне в меховых шапках-папахах – «голосовали» на дороге, шоферы, еще издали приметив их, радостно восклицали в предвкушении подработки: «Ура, еще одна папаха!» Так и повелось с тех пор.
Кестекян смеется, но, сразу посерьезнев, продолжает:
– Я думаю, что «папах» нашей нации полезен, побуждает людей к солидарности, приучает поддерживать друг друга…
Много я слышала в жизни всяческих доводов в защиту «папаха», но чтобы поднять это до таких высот обобщения – подобного еще не приходилось. Что и говорить, особый ракурс видения, в этом Кестекяну не откажешь.
Удивил он меня и следующим заявлением:
– Кеннеди был самым слабым президентом. Да, да, не смейтесь. Его называли «дамским президентом». Красивый был мужчина, женщины с ума сходили по нему, вот и отдавали свои голоса…
На следующий день после выборов в штате Квебек, когда мои знакомые – сторонники партии независимости– переживали ее поражение, Кестекян был очень доволен.
– Вчера французов, служащих в моем офисе, предупредил: «Если победит партия Квебека, с завтрашнего дня на работу не выходите. Свое дело из Монреаля я переведу в другой штат…»
– Вы так против независимости Квебека?
– Это гибель для него. Да они и сами понимают. Кричат, орут, но тоже боятся этой независимости.
Оставив в свое время Египет, после социальных преобразований, начатых там, господин Кестекян отнюдь не намерен был подвергаться перипетиям еще одной независимости, которая вряд ли бы способствовала дальнейшему процветанию его офиса. Но тем не менее в столицу борющегося Квебека привез меня именно Акоп Кестекян.
