355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сильва Капутикян » Меридианы карты и души » Текст книги (страница 20)
Меридианы карты и души
  • Текст добавлен: 8 апреля 2017, 18:00

Текст книги "Меридианы карты и души"


Автор книги: Сильва Капутикян



сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Слова мои не касаются армян, постоянно живущих за границей. Можно жить вдали от Армении, но душой, сердцем, помыслами быть с ней. Человек, покинувший родину, какого бы положения он ни добился за рубежом, не сможет заново обрести душевный покой. Как бы в своем отъезде он ни обвинял Армению, в каких-то тайниках души он будет себя ощущать виноватым не только перед родиной, но и перед своим народом. И тогда в порядке самозащиты станет отрицать, противиться, отрываться не только от Армении, но и от армянской культуры. Именно это смутное душевное состояние объясняет то, что вернувшиеся, к примеру, во Францию люди инстинктивно обособляются от местных армян, а местные чуждаются их…

Оторваться сейчас от Армении – значит оторваться от живого потока ее истории, несущегося из глуби веков в будущие века, и, подобно еле заметному ручейку, пропасть, исчезнуть в прибрежных песках.

А поток, какие бы рифы и пороги ни вставали на его пути, все равно продолжает и продолжит свой путь.

13 июня, Ереван

Зазвонил телефон. Слышу западноармянский язык.

– Здравствуйте. Это говорит Бюзанд Гранян из Лос-Анджелеса… Когда бы мы могли повидаться?

Итак, мне предстояло встретиться с одним из деятелей дашнакской партии, с которым я познакомилась во время своей недавней поездки в Канаду и Америку. Встреча в конечном счете не столь уж необычная. Начиная с того дня тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, когда в Союзе писателей мы принимали Андраника Царукяна, редактора бейрутского еженедельника «Наири», и впервые удивленно таращились на «живого дашнака», немало перевидали мы их, и приезжавших в Армению, и за рубежом. На сей раз из Лос-Анджелеса прибыл руководитель тамошнего совета армянских школ, филолог Бюзанд Гранян.

В Лос-Анджелесе на моем литературном вечере он был одним из выступавших. Парой, а точнее – господин, Гранян повел речь о поэзии издалека. Начал с Афин и Аристотеля, с Рима и Петрарки. Речь его была выразительна, витиевата, с испытанными ораторскими модуляциями. Словом, было все, кроме конкретного разговора о стихах советской поэтессы, суть которых, видимо, не так уж пришлась ему по душе. И вот сегодня мы снова должны встретиться, но уже у нас, в Ереване, и дойти до меня ему здесь проще, чем из Афин и Рима: всего-навсего пересечь площадь Ленина, окаймленную стройной колоннадой новых зданий, в архитектуре которых использованы мотивы древнеармянского зодчества, пройти мимо прозрачных, веселых стеблей фонтанов посреди площади, обогнуть белокаменный фасад Исторического музея, Государственную картинную галерею, старенькие, почти ставшие уже экспонатами домики на улице Абовяна – и у входа в Дом художника мы увидимся.

– Какая неожиданность! – пожимаю я руку господину Гранину.

– Для меня самого неожиданность. Был на Ближнем Востоке и решил заехать в Армению. Хочу сам увидеть ее, сам почувствовать и понять, без посредников…

Заходим в Дом художника посмотреть выставку итальянского изобразительного искусства, открытую в связи с «итальянской неделей» в Армении. В вестибюле сталкиваемся с группой молодых художников. Знакомлю с ними господина Граняна. После короткой оживленной беседы выходим и поднимаемся по улице Абовяна к Детской картинной галерее – там тоже выставка «Италия в рисунках армянских детей». Но галерея, увы, закрыта, и мы держим путь прямо к Матенадарану.

Много в Армении древних монастырей и храмов, а этот построен уже в наши дни и тем не менее вызывает то же трепетное чувство, что и храм Рипсимэ или монастырь в Гегарде. Хранящиеся под куполом Матенадарана манускрипты вдохнули душу в это громадное здание, пропитали запахом свечей и ладана эти серые базальтовые стены, каменные скульптуры, тяжелые резные двери…

В Торонто, в Бостоне я бывала в прославленных на весь мир музеях. Они полны чудес, сотворенных руками и умом человека. Но как бы ты всем этим ни восхищался, все равно помнишь, что это вот скульптуры из Египта, это греческие барельефы, это металлические ожерелья и броши с Ближнего Востока, китайский и японский фарфор, персидские миниатюры, мебель времени какого-то из Людовиков, то есть все или почти все привезено, приобретено. А эти древние рукописи если и привезены, то к себе домой – они вернулись с чужбины на родину…

Когда входишь в Матенадаран, в тебе не может не всколыхнуться целая гамма чувств. И главное в ней – гордость за свой народ, за тех, кто «с кусочком просфоры и глотком воды» расписывали их пурпуром и лазурью, спасая от огня и меча, переносили из монастыря в монастырь, из века в век и вот донесли до наших дней. Гордость за народ, который в те сороковые военные годы, в холоде и голоде, строил и построил новый храм – Матенадаран, вечное пристанище священных страниц.

Поймет ли все это господин Гранян? Если он действительно любит свой народ, если знает, что такое для нас Маштоц и Нарекаци, если захочет вернуться мыслью в то канувшее лихолетье, а потом снова возвратиться сюда, под эти светлые своды, он должен все это понять. Но преисполнится ли он тем же чувством, что и строители Матенадарана, его директор, научные сотрудники, эта вот молодежь, которая расположилась сейчас за маленькими столиками в уютном кафе возле озера, неподалеку от Матенадарана, – словом, все мы? Здесь актеры из драматического театра, сотрудники газет «Со-ветакан Айастан», «Ерекоян Ереван», журнала «Гарун», издательства «Айастан», из института «Ереванпроект», из консерватории имени Комитаса, музыкальной школы имени Саят-Новы. Они забежали сюда перекусить во время перерыва. Это озеро с каменными террасками вокруг, весь Ереван, вся Армения – их дом, их жизнь, нх любовь, хотя кое-кто из них порою и ворчит, что маловато развлечений, что в магазинах не купишь приличных джинсов, что не так-то просто съездить в Лос-Анджелес…

Мы тоже заходим с Бюзандом Граняном в кафе, отыскиваем свободный столик, чтобы выпить чашку кофе. Однако «чашечка кофе» сразу же обернулась бутылкой коньяка: тут же навстречу поднялись и пригласили подсесть к ним ребята из драмтеатра. Гранин растроган. Коньяк, засветивший свои три звездочки, еще усилил его взволнованность. И ребят подогрел коньяк: задают гостю вопросы, рассказывают о своем театре, приглашают на премьеру в тот же вечер. Гость охотно соглашается. И все это сдобрено тостами за народ, за Армению, за неожиданное застолье.

Один из молодых актеров поднял бокал.

– Товарищ Гранин…

– Господин Гранин, – шутливо поправляю я.

– Да, господин Гранян… Вы видите сейчас нашу страну, видите, какой она стала. А знаете, есть такая картина: «Мать Армения слезы льет» на развалинах Ани…

Я с усмешкой прерываю:

– Знает, знает он эту картину. Сто лет уже его партия только на этой картине и держится, а ты вздумал объяснять…

Господин Гранян ухмыляется:

– Тикин Капутикян не упустит случая поддеть.

Что же, говорят, правде рот не зажмешь…

Конечно, то, что сорвалось у меня с языка, не было случайным острословием, хотя сорвалось и случайно. Мне показалось, что господин Гранин из тех, кто умеет думать. Прощаясь, он говорит, что по возвращении в Америку непременно повидается с Арутюном Газаряном и уговорит того подарить Матенадарану ценное собрание старинных рукописей. Не знаю, какие еще побуждение увез с собой господин Гранян, захотевший все увидеть «сам, почувствовать и понять без посредников». Но мне хотелось бы напомнить ему, что Арутюна Газаряна незачем убеждать. Большой друг Армении, этот старый известный коллекционер прислал уже в Матенадаран около шестисот ценнейших манускриптов. Лучше бы господин Гранян, которому доверено воспитание детей, направил свой пыл на это не менее важное дело.

В Сан-Франциско я побывала в семье, перебравшейся сюда из Ирана. Дети в этой семье, в отличие от многих других, где мне довелось быть, свободно владели армянским. А пятнадцатилетний Тигран, ученик местной субботней школы, превратил свою комнату в маленький музей армянской истории. Не помню уж, висела ли там на стене та самая картина «Мать Армении слезы льет», но то, что в углу я увидела трехцветный дашнакский флаг, – это уж точно. У Тиграна объемистый альбом. В него вклеены иллюстрированные страницы из истории Армении. На них царствовавший в первом веке Тигран Великий, Месроп Маштоц, полководец Вардан Мамико-нян и портреты деятелей дашнакской партии. Из Советской Армении – только памятник Давиду Сасунскому и еще много пустых страниц.

– А другого альбома у тебя нет? – спрашиваю паренька.

– Нет.

Родители, поняв смысл моего вопроса, тут же заверили, что в ближайшее время свозят Тиграна на родину. И задумываешься: почему это юноша, лишь побывав в Армении, должен узнать, что помимо Тиграна Великого и Вардана Мамиконяна есть и другие имена, другие, новые реликвии? До чего же субботняя школа четко усвоила это предвзятое отношение, если так последовательно лишает детей всяческого общения с их живой и здравствующей родиной. Ведь даже вести о ней, виды новых ее городов и сел, ереванских улиц и площадей, Оперного театра и университета, Бюраканской обсерватории и Академии наук, стадиона «Раздан», пионерских дворцов и многое, многое другое могли заполнить не только пустые страницы альбома, но в какой-то мере и ту пустоту, которая рано или поздно разверзнется в душе Тиграна, если перед этой душой не распахнутся двери живой Армении…

Нельзя жить только прошлым и курить фимиам только музейным экспонатам. В музее можно простоять несколько часов, испытывая восторг и преклонение, но жить в музее нельзя. Чтобы дышать, помимо фимиама нужен простой свежий воздух, помимо пергаментов нужна снующая по лестнице Матенадарана, гомонящая, спорящая толпа, нужно кипение улиц, это кафе, звенящее молодыми голосами, это озеро в зеленоватой ряби мелких волн и дыхание, живое, клокочущее дыхание жизни.

Вот почему хотелось бы, чтобы Бюзанд Гранян, в руках которого нелегкое дело просвещения, исправил невеселое положение вещей в подведомственных ему армянских школах.

18 июня, Егвард

Шоссе, ведущее из Еревана в Аштарак и дальше, начинается довольно неприглядно. Какие-то хаотичные строения, заводы, ТЭЦ, и надо всем этим тяжелый воздух, пощипывающий ноздри. Не становится дорога краше и за городом. Только когда оторвешься от города и его окрестностей, когда горизонт высвободится от дымящих труб, как воздаяние за всю эту неприглядность встает, вырастает, яснеет с каждой минутой Арарат, и уже не оторвать от него взгляда. Машина несется на всех парах, и кажется, не двигатель вертит колеса, а белоснежный магнит Арарата притягивает, приближает к себе и машину, и тебя…

Раньше этой дорогой мы ездили только в Арташат, в Хор-Вирап, Зангезур и Джермук. Но вот уже несколько лет как прибавилась в этих краях трасса Ереван – Советашен. Выезжаем из Еревана, заводской дым и гарь въедаются в душу, которой и без того больно, едем мимо пожелтевших, пыльных земель, мимо сел и поселков, и боль все нарастает. Когда же дорога вдруг сворачивает, юркнув в красно-каменное ущелье, здесь, среди скал, наступает мгновение, когда кажется, что колеса останавливаются сами. Из машины выходит водитель. Выходят все, от мала до велика, приехавшие из Еревана, из Москвы, отовсюду, Поворачивают направо и подходят к каменной глыбе. На ней высечено: «Да будет свет, но настала тьма».

Несколько лет назад, 17 июня 1971 года, в этой точке земного шара был эпицентр толчка, который, подобно землетрясению, образовал трещины во всех уголках Армении: здесь, на этом самом месте, в автомобильной катастрофе погибли поэт Паруйр Севак и его жена. И вот теперь каждое семнадцатое июня по этой печальной трассе с утра допоздна приезжают сюда люди.

Вчера, 17 июня, также множество народа приехало навестить Паруйра. Говорю просто – Паруйра, потому что кажется, что он есть, он жив, только давно не видать его, потому что он страшно занят: достает цемент и камень для своего не достроенного еще дома, рыхлит землю в саду и сажает розы, начал новую поэму или, наоборот, забросив все, закатился куда-нибудь с друзьями. Так нам кажется всегда, каждую минуту, потому что мы всегда, каждую минуту, помним его… Есть ушедшие, которые всегда присутствуют среди нас, живут в нас сильнее многих живых. Смерть сделала Паруйра еще неотделимее. К его крупности, к его таланту прибавилась еще боль утраты, трагичность обстоятельств этой утраты. Не дать погаснуть скорби в сердцах – это тоже ведь значит жить.

На могиле Паруйра, где покоится и прах жены поэта Нелли, цветы соткали палас, такой же, что висит над тахтой в его доме. Вокруг могилы отец, мать, родня, все село – старики, женщины, дети. Не плачут, благоговейно внимают песнопению, звону колоколов, что исходит из магнитофона, лежащего на траве, словно из самой земли, и звон этот серебрит все вокруг – деревья, сад, поле, это сжимающее горло безмолвие.

Я на сей раз принесла цветы не только от себя, но и от Шагана Натали. Не забыла последние слова старика при нашем прощании в Бостоне: «Приедешь в Армению, поклонись от меня могиле Паруйра…»

Потом заходим в дом, который строил Паруйр своими руками, да так и не достроил, не успел. Комнату, в которой он работал, трудно назвать кабинетом. Маленький стол, купленный в сельмаге, на нем книги, книги вокруг. У стены широченная тахта, на которой он спал. Ножки у тахты толщиной с бревно, с возрастом они стали трухлявые, пористые, как пемза. Тахта скрипит, будто старинная люлька. Сколько ей, интересно, лет? От деда она осталась? От прадеда? А он, Паруйр, спал на этой тахте и писал о космических кораблях, о счетно-вычислительных машинах, читал Лорку и Сартра, обдумывал письмо в Будапешт, поэтессе Жуже Раб…

Эта тахта, эта скорбящая мать, закрывшая по-деревенски рот платком, похожая на горсть опаленной земли, и эти старики крестьяне – словно иссушенная солнцем сучковатая лоза. Как из всего этого родился Паруйр Севак, самый современный из нас, самый созвучный космическому веку поэт? Каждый раз задаю себе этот вопрос с радостным удивлением и каждый раз сама отвечаю: деревья вырастают из земли, земля – единственное, что может удержать корни…

Дом Паруйра на склоне горы. А внизу стоит дым от деревенских тондиров. Исстари повелся этот обычай: в памятные дни – в день поминовения, на пасху, в день Вартана Мамиконяна – во всех домах пекут хлеб. Вот и сегодня в память о своем сыне не сговариваясь все в селе разожгли тондиры, и над каждым домиком взвился дым. Пекут хлеб – святой, праведный хлеб.

Наверное, так инстинктивно возник и тысяча шестьсот лет уже живет в нашем народе, что свято чтит книгу и письмена, и Праздник переводчика – в честь Месропа Маштоца, в честь тех, кто создал эти книги и письмена.

19 июня, Егвард

В то время как день ото дня ослабевает воздействие армянского печатного и устного слова в Америке, когда закрываются газеты, начавшие свою жизнь еще в конце прошлого века, когда все чаще и чаще на стол к редакторам таких изданий ложатся коротенькие письма: «Просим больше не высылать вашу газету, наш отец скончался»– взамен этого набирает силу другое: все больше и больше появляется армянских газет и журналов на английском. К примеру: «The Armenian observer» в Лос-Анджелесе, «Armenian miror spector» и «Armenian revue» в Бостоне, «The Armenian Reparter» в Нью-Йорке, журнал благотворительного союза «Ararat» и так далее.

С каждым днем возрастают тиражи этих изданий, расширяется сфера их влияния. Причина ясна: большая часть здешних армян читает и говорит на английском.

Газеты же, которые продолжают выходить на армянском, зачастую на своих страницах пытаются поддеть «англоязычных», упрекнуть, что, мол, причина их популярности только в том, что они лишены своего лица, четкой направленности, легковесны, поверхностны.

Так или иначе, эти англоязычные газеты в настоящее время больше всего отражают состояние колонии, ее образ жизни и образ мышления. На их страницах особо почетное место отведено «светской хронике», где расточительно-подробно, прямо взахлеб, описаны, точнее – во всех возможных ракурсах отсняты званые обеды, «коктейль-парти», новогодние балы, разные семейные торжества в домах у людей, карман которых способен выдержать накладные расходы подобных «мероприятий».

По-своему отражал жизнь и прием, организованный в Нью-Йорке газетой «The Armenian Reparter», на который были приглашены армянские деятели науки и искусства, говорящие на английском, чтобы встретиться с гостьей из Армении.

Армянская колония в Америке богата прославленными именами. Как Уильям Сароян в литературе, так и в мире кино знаменит Рубен Мамулян, один из известнейших режиссеров, чьи фильмы «Королева Кристина» с Гретой Гарбо в главной роли, «Люби меня этой ночью», «Песнь песен» входят в самый строгий перечень мировой киноклассики. Люси Амара и Лили Чукасизян, родители которых беженцы из Кесарии и Себастии, – звезды первой величины «Метрополитен-опера». Композитор Алан Ованес давно уже занимает видное место в музыкальном искусстве Америки. Он был среди тех немногочисленных мастеров, кого пригласили участвовать в создании новых произведений к двухсотлетию Соединенных Штатов. Очень многое внес в свои творения Алан Ованес из древиеармянских песнопений, из духовной музыки и сумел органически облечь в современные, казалось, никак не сочетаемые со всем этим формы. Его произведения «Ванское озеро», «Святой Вартан», «Ахтамар», «Таинственная гора», многие из которых звучали и у нас, когда он приезжал в Ереван, – ярчайший пример этого редкостного сплава.

Но еще более удивительным показалось мне то, что Востаник Адоян родом из Вана, он же знаменитый Ар-шил Горький, стал основоположником целого направления мировой живописи, именуемого иммерисонистическим абстракционизмом. В Нью-йоркском музее современного искусства «Art modern» я долго стояла перед его картинами. Глядя на эти воистину абстрактные, алогичные полотна, на одержимость смещения линий и дуг, на мечущиеся сполохи света и тени, которые, возможно, и были воплощением окружающего его алогичного мира, я думала: откуда в юноше, выросшем среди мирных улочек Вана, под шелест тихих его садов, такая болезненная сумятица нервов, такая издерганность души? Не оттого ли, что все это так алогично обрушилось на мирные улочки, на тихие сады, обрушилось, замутило сердце и мозг осиротевшего мальчика, а потом через годы толкнуло наложить на себя руки?..

На девятом этаже знаменитого Карнеги-холла, где наряду с громадным концертным залом расположены и другие залы и студии, находится мастерская армянского художника Овсепа Пушмана.

Двое убеленных сединами мужей неспешно и благоговейно, так, как открывали бы двери монастыря, открывают обитую железом дверь и предлагают мне войти. Включают свет, но свету тут тесно – все забито картинами, уложенными одна на другую, и антиквариатом. Это мастерская Овсепа Пушмана, а двое пожилых людей– его сыновья.

Скоро исполнится сто лет со дня рождения их отца – он умер уже давно, – а сыновья, которым теперь уже за семьдесят, кажется, все еще те же школьники Армен и Арман, под строгим взглядом отца готовят уроки. В безмолвии, будто исполняя священный ритуал, дрожащими руками берут одну из картин, словно она фарфоровая и может разбиться, ставят на мольберт. Выключают верхний свет и зажигают лампочку сбоку, чтобы повыигрышнее осветить картину. Затем отходят в сторону, оставляя зрителя наедине с нею. И каждая из них будто обязывает к этому. Изображен ли на ней египетский кувшин, обрывок пергамента или статуэтка Будды – все это оттенено или подсвечено раздумьем, созерцательностью и предполагает такое же восприятие, такую же сосредоточенность. Жаль, что родина Пушмана мало знает о своем талантливом сыне. В Америке же он самый знаменитый армянский художник-классик. Пятьсот его работ находятся в американских музеях и у меценатов. И в этой мастерской хранятся бесценные полотна. Сыновья платят ежемесячно пятьсот долларов за мастерскую, чтобы все было, как и раньше. Много я перевидела любящих сыновей, но таких не встречала. Отец для них не только большой художник – он кумир, которому они самозабвенно служат. Армянским владеют слабо, но при этом твердо знают одно: их отец хотел бы видеть свои работы в Армении, под родным кровом, и ждут этого дня.

Еще в одну обитель культуры я наведалась в Америке. Это дом-библиотека Арутюна Топаляна в Бостоне. Об огромном состоянии его я наслышалась в Ереване. Арутюн Топалян действительно очень состоятельный человек. Но то, чем он обладает, как бы ни исчислялось оно в тысячах долларов, трудно назвать состоянием. Всю свою жизнь Топалян собирал «бумаги», но такие бумаги, на которых начертаны строки рукою Гёте, Гюго, Достоевского, Толстого. У него хранятся письма Вольтера, Руссо, Дарвина, Горького, Ромена Роллана, Эйнштейна, редчайшие издания, газеты и журналы, возраст которых одно, два, а то и более столетий. Этот музей-библиотека широко известен и вызывает зависть многих книгохранилищ мира. Всю жизнь Топаляну сопутствовали великие люди, и теперь он страшится расстаться с ними, никак не решается отправить свою коллекцию в Армению, хотя давно собирался сделать это. В чьи руки попадут эти великие, если сердце их старого спутника вдруг остановится на полпути?..

Но вернемся все же в Нью-Йорк, в «Арарат», где прием армянских знаменитостей, не говорящих по-армянски, достиг, как говорится, своего девятого вала. У всех уже приподнятое настроение, прямо как в Ереване, – без конца тосты, танцуют, поют хором: «И стол наш богат, и напротив Арарат», хотя вместо одного длинного, как у нас принято, стола множество столиков, а вместо Арарата фреска с его изображением.

И я в тот вечер, хотя это и было уже в конце моего пребывания здесь, и силы мои были на исходе, оказалась «в ударе». Собрались люди широкого кругозора, вольнолюбивые, с богатым жизненным опытом, и это подстегнуло меня.

– Аветик Исаакян, – сказала я, когда пришел мой черед говорить, – любил повторять, что байроновскую «мировую скорбь» он воспринял еще глубже, лишь причастившись к скорби армян, потому что она частица мировой скорби. И в самом деле, тот, кто озабочен судьбами мира и человечества, кто ратует за добро и справедливость, того не может не тронуть судьба нашего народа, тем паче если он принадлежит к нему. Когда мне с почтением не раз здесь называли имя нашего сородича, который щедро облагодетельствовал американский университет, основав библиотеку при нем, я не могу поверить, что этот человек и впрямь книголюб, интеллигент, если он безразличен к народу, уже тысячу шестьсот лет имеющему письменность и книги, имеющему Матенадаран и Саят-Нову. Чтобы постичь Армению, чтобы чувствовать и носить в себе нелегкую армянскую кровь, чтобы, как сказал Ваган Текеян, «воспринять красоту ее боли и надежды», нужен глубокий внутренний мир. Илья Эренбург, побывав у нас, написал: «Я сожалею, что увидел Армению на закате жизни. А может быть, в этом есть и хорошая сторона. Говорят, первая любовь самая сильная, хотя и не самая разумная. А в конце жизни все и видишь, и понимаешь лучше. Трудно в нескольких словах рассказать о тех великих открытиях, которые распахнулись передо мной в Армении – в стране, куда нужно входить с непокрытой головой, как в японский храм, и сняв обувь, как в индийский храм». Да, чтобы войти в монастырь Гегард, нужно не только оставить у дверей обувь, но и оставить за дверью ту душевную сытость, что так мешает человеку быть человеком… Весь мир сейчас ищет тот кусочек просфоры, который утолит его духовный голод. А наш народ с его трудной судьбой, с его тяжкими столетьями, с его вечным стремлением достичь, найти, поделиться, протягивает нам эту просфору, и мне жаль того соплеменника моего, который ощущает духовный голод, но не в силах уже причаститься к протянутому ему хлебу.

Меня переводят, но как, в какой мере доходят мои слова – не знаю. Знаю только, что слово, помимо фонетики, обладает еще неким излучением, некими живыми токами, которые могут запасть в сердце не только через орган слуха, но и через другие органы чувств. Слово обретает эти свойства только в соответствующей атмосфере – когда воздух насыщен встречными зарядами, исходящими из глаз, из сердец. На той встрече воздух был именно таким: царила незримая перекличка и в пространстве, и в лицах людей, и в глазах, и в красных шариках крови…

22 июня, Егвард

Одно из характерных явлений в современном спюрке – это наличие писателей-армян, пишущих на иностранном языке. Это не единичный случай, как, скажем, Уильям Сароян или Майкл Арлен, их так много сейчас, что уже издаются целые антологии, сборники. Недавно в Монреале вышел в свет сборник «Армянские поэты Северной Америки, пишущие на английском», куда входят произведения двадцати девяти, большей частью молодых, поэтов.

В Бостоне я познакомилась с двумя молодыми поэтами, пишущими на английском, – Даяной Тер-Оганесян и Гарольдом Бондом. Если девушка была похожа на армянку и по фамилии, и по внешности, то юноша полностью соответствовал своему иноязычному имени – светловолосый, белокожий, с серыми глазами. Даяна знала армянский с грехом пополам, но могла связать пару слов. Гарольд же лишь напрягал свои уши и внимание, чтобы как-то хоть понять, о чем идет речь. От этого отчаянного напряжения его и без того растерянная фигура еще более съеживалась, казалась жалкой… Однако было в них что-то общее. Это усилия цыпленка еще в яйце расколоть его, проклюнуть, вылупиться из скорлупы, которой в данном случае был для них чужой язык, чужая оболочка.

В Лос-Анджелесе я встретилась с Алисией Киракосян, поэтессой, пишущей на испанском. Она родилась в Аргентине, в Буэнос-Айресе, вышла замуж за молодого биолога – армянина из Лос-Анджелеса и переехала сюда. С Алисией, с ее поэзией я была уже знакома давно, еще в Ереване.

…Как-то на газетной странице мелькнули строки, коротенькие, как удары сердца, и аритмичные, такие, как эти удары, когда волнение нарушает спокойное биение.

Немое таинство свершается во мне.

Я, Айастан,

Хочу издалека

Познать твои святые камни

И древний твой язык,

В котором скрыта тайна;

И прошлые века, что созерцали

Каменное шествие Твоих хачкаров, —

Но их, увы, колени подломились.

Немое таинство Свершается во мне.

Тоскую по тебе,

Хоть о тебе

И нет во мне воспоминаний.

Кто она, эта девушка, пишущая по-испански, Алисия Киракосян? Откуда она? Из каких веков, с какой планеты посылает нам сигналы о себе? Да, она из безвестных веков, с другой планеты, ибо иной язык – это другая планета, другое небесное тело, хоть и вращаются они вокруг одного и того же светила. Но так настойчивы были сигналы, посланные этой девушкой, так требовательны. Пусть услышат ее, пусть узнают, что она есть на свете, что вот-вот появится, приедет!

И приехала. Эта девушка, отец и мать которой из Вана, родилась и выросла в Аргентине. Гибкая, тоненькая веточка, только глаза крупные, черные, как крыло птицы, парящие глаза.

Пришла, и состоялась встреча со своей планетой:

Я узнала тебя.

И ты отпечаток следов,

Что веками

Сама же на мне оставляла.

И любовь моя встала

Навстречу тебе

Из глубинных моих,

Потайных миров.

Я узнала тебя, о мой Айастан.

И, узнав тебя,

Я узнала себя… [46]

Алисия вернулась в Буэнос-Айрес, как сама говорит, словно родившаяся заново. В ее стихотворениях, написанных после возвращения, – крик явившегося на свет младенца, его удивление от первой встречи с солнцем, восторг открытия. Кажется, присутствуешь при священнодействии, где не младенец, а душа получает крещение, крещение Арменией. Когда видишь Алисию, удивляешься, что у этой хрупкой, озорной девочки – такая зрелость и глубина. Удивляешься и веришь, что это сгусток чувств, переданный ей от того поколения, которое там называют «америкацын» – то есть родившиеся в Америке, – но которое чувствует «себя не по себе», ищет и хочет найти наконец себя, хочет прикоснуться к родной земле, соки которой – вакцина против обезличивания, одноликости.

…Знаешь, наше единство с тобой —

Коренное.

…Предначертано было

Мне однажды вернуться

К началу,

Чтобы корни

И сущность свою откопать[47].

23 июня, Егвард

В Бостоне находится учреждение, которое сокращенно именуется NASR, иначе говоря – National Association of Armenian Studiesand and Researhes – Национальный центр армяноведения. Мне было интересно побывать там. Это двухэтажное здание, где работают не более десяти человек. NASR ставит перед собой только научные и культурные цели. Организует лекции по армянской истории, литературе, искусству. Именно в эти дни моего пребывания в Бостоне была приглашена прочитать там лекцию по армянской истории профессор Колумбийского университета Нина Гарсоян, которая неоднократно приезжала в Армению и труды которой там высоко ценили. Однако самое важное в деятельности NASR то, что благодаря ему в четырех университетах Америки – Колумбийском, Калифорнийском, Гарвардском и Пенсильванском– основаны армяноведческие центры, существует штат преподавателей, читаются специальные курсы, изучается армянский язык.

NASR начал издавать на английском серии памятников армянской культуры, научные исторические исследования. В их библиотеке я видела полки, заставленные уже вышедшими книгами.

В Филадельфии, в одной из аудиторий Пенсильванского университета, я встретилась с несколькими преподавателями-гуманитариями. Инициатором этой встречи стал руководитель здешнего армяноведческого центра профессор Вардан Григорян. Он был из Ирана и соединял в себе жар Востока с вполне западной деловитостью. В таком же центре в Калифорнийском университете у меня тоже состоялась встреча, однако там присутствовали лишь профессора и десятка два студентов– все армяне. В Филадельфии дело было организовано поосновательнее, пошире. Собирались профессора и преподаватели с разных кафедр. Если не ошибаюсь, они впервые встретились с писателем из Советской Армении. Беседа, которая поначалу была довольно-таки пресной и вялой, потихоньку изменила температуру. Специалист по русской литературе, естественно, владел русским, и это помогло мне «выйти на орбиту» без ракетоносителя, то есть без переводчика. Мой собеседник, хотя и прекрасно знал язык, был все же не такой уж мастак в живой, разговорной речи, и это само по себе давало мне шансы для удачного «полета». Трудней было с европейской литературой, но тут на помощь мне пришел сам ' Шекспир. Когда я сказала профессору американцу, что у нас в Армении Шекспир отлично переведен уже сто лет назад и так вошел в обиход, что в деревнях полно Гамлетов, Ромео и Джульетт – пастухов, водителей, доярок, продавщиц, – мои академические собеседники несказанно оживились. И уже всерьез я прочла свое стихотворение «Быть или не быть», которое тут же, с ходу, перевели. Слушателям пришлась по душе мысль стихотворения, а преподаватель-араб, красивый, несколько позирующий человек, кажется из Египта, который тоже был поэтом и поначалу весьма скептически отнесся к своему армянскому собрату, точнее – «сосестре» по перу, вдруг воодушевился и захотел моего «Гамлета» из села Аштарак заставить говорить по-арабски. Я, конечно, обрадовалась, все вокруг поддержали энтузиазм арабского коллеги. Я тут же пообещала вручить ему стихотворение. Вардан Григорян пообещал немедля сделать подстрочный перевод, все мы друг другу что-то обещали, но ни одно из этих обещаний не было выполнено. Честно говоря, нередко и такое бывает: даже в ту самую минуту, когда мы обещаем, чувствуем, что не выполним, не сумеем, и все же верим в эти обещания. Но все равно остается радость той пролетевшей минуты, ее наполненность, которая сама по себе тоже, наверное, чего-то стоит… Только все-таки следует различать, где, как гоь^рится, бескорыстная, «святая ложь», а где просто злая, лживая ложь, обман.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю