Текст книги "Одолень-трава"
Автор книги: Семён Шуртаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА VI
«ЧТОЙ-ТО ЗАХОТЕЛОСЬ ШАПКУ СНЯТЬ…»
1
А случилось это очень просто.
Собрались, как и обычно, у Боба Навроцкого.
Жил Боб – забавное совпадение! – в Бобовом переулке. Потому с чьей-то легкой руки встречи эти и звались посиделками на Бобах.
У Боба очень удобно. Квартира просторная – четыре большие комнаты. Отец у него – фигура, то ли член-корреспондент, то ли что-то в этом роде. И частенько в научных и всяких других командировках пропадает. Остается Боб с теткой по матери, а та в племянничке, что называется, души не чает. Вот тогда и выпадает лафа порезвиться, или, как у них принято говорить, развеяться.
Компания состояла по большей части из студентов художественных вузов и была довольно пестрой, разношерстной. Интеллигентному Бобу, правда, больше нравилось считать ее разноликой. «И это прекрасно, – добавлял он при этом, – что каждый имеет свое лицо, что каждый из нас – личность, индивидуум!»
Вадим ходил на посиделки чаще всего со своей однокурсницей Викой, а с той, в свою очередь, увязывалась еще и ее школьная подруга Муза. Потому их появление у Боба неизменно встречалось возгласом: «А вот и наша троица явилась!»
Бывал там – не один ли на всю компанию? – скромный паренек – «вечерник» Гоша. В компании было принято переиначивать имена на «зарубежный» манер, и Георгий сердился, когда его называли Джорджем или еще короче – Джо, но на его протесты никто не обращал внимания. «Может, тогда тебя и вовсе Егором?» – «Уж лучше так». – «Ну нет, не выпирай из ряда и не снижай общий уровень…»
Едва ли не самыми постоянными завсегдатаями посиделок, что называется душой компании, были неразлучные Альфа и Омега. Омега поступал со стихами в Литературный институт, но не прошел по конкурсу, а Альфа какое-то время учился на сценарном факультете ВГИКа, а теперь был в годовом академическом отпуске – «писал гениальный сценарий для Урусевского». Альфа – это от Альфреда, а «от чего» и почему Омега, Вадим толком не знал, да и, по правде, не очень и стремился дознаться – какая разница! Обе эти «личности», смелые до нахальства, задиристые, были ему несимпатичны, если не сказать неприятны. Развязное поведение Альфы и подыгрывающего ему Омеги коробило и хозяина «хауза» – воспитанного Боба. «Мальчики, пожалуйста, без хамства, – упрашивал он их. – Ну можно же без хамства?!» Однако упрашивания эти словно бы еще больше подогревали «мальчиков». Но – что делать! – приходилось терпеть. Альфа был близко знаком с самым модным в этом году поэтом (даже обещал привести его лично на посиделки), а Омега – с самым модным прозаиком. Они первыми узнавали все литературные и театральные новости, приносили с собой еще не опубликованные, ходившие в списках стихи и с художественным завыванием читали их. А если ко всему сказанному прибавить, что они кое-кому, тому же Бобу, сумели внушить о себе мнение как о личностях почти гениальных, только пока еще не признанных, станет ясно, что без этих сиамских близнецов, как они себя называли, обойтись было никак невозможно.
Поскольку модного пиита затащить на Бобовы посиделки никак не удавалось, Альфа с Омегой, как бы в порядке компенсации, время от времени приводили ничуть не менее талантливого, по их словам, стихотворца Эмку – всегда взъерошенного и измятого, будто бы только-только выдернутого из постели. Одевался Эмка на редкость неряшливо, за столом громко чавкал, а стихи читал с плотно зажмуренными – именно не закрытыми, а зажмуренными – глазами. Но кое-кого как раз все это и приводило в восхищение. Муза всерьез уверяла, что так могут себя вести «только отмеченные богом гении». Когда его та же Муза как-то спросила, а почему он не попробует поступить в Литературный, Эмка ответил, что никакой институт не может сделать из человека поэта, поэтом надо родиться, а поскольку он родился именно таковым, то и плевать хотел – тут для вящей убедительности Эмка натурально сплюнул – на всякие институты. Естественно, что в глазах Музы, да и не одной Музы, такой ответ только прибавил привлекательности и обаяния поэту-самородку. У Эмки даже имя не посмели переиначить. Впрочем, тут и нужды большой не было: оно и так звучало достаточно не по-русски.
Кто еще бывал в Бобовом переулке? Бывала еще парочка художников из Дома моделей – Кока и Софи. Парочку приглашали на посиделки как наглядное воплощение самой наиновейшей моды. И хотя по адресу Софи между собой и злословили, что, мол, она Софи, но далеко не Лорен, тем не менее каждый ее приход воспринимался с энтузиазмом, как своеобразный сеанс показа нового, только-только испеченного в их Доме то ли брючного, то ли еще какого ансамбля.
Это – основной, ну, что ли, костяк компании.
Изредка появлялась еще одна знакомая Вики – Маша. Но и одевалась она подчеркнуто строго, почти старомодно, и вела себя замкнуто, если не сказать отчужденно, так что ее «своей» не считали. Точно так же, если иногда и приводились новенькие, то их в основной состав зачислять тоже не торопились, разрешая, по выражению Боба, бывать лишь факультативно.
Вадим ходил на посиделки не то чтобы с большой охотой, но и не без интереса: как-никак развлечение.
Нет, это были не какие-то банальные пирушки с выпивкой, закуской и обязательным магнитофоном. Сам хозяин «хауза» Боб даже и называл посиделки по-другому: он именовал их общением. Он так и говорил: «Ну что, мужики, пообщаемся?» И пока тетя Лина в гостиной накрывала стол, в комнате Боба читали стихи, спорили о последней художественной выставке или театральной премьере. Правда, случалось, что Альфа и Омега предлагали художественную часть посиделок переносить из комнаты Боба прямо за стол в гостиной, но Боб неукоснительно отвергал это, по его словам, смешение жанров высокой поэзии и презренной прозы. «Не будем гнаться за дурной модой и уподобляться молодежным кафе, где поедание сосисок сопровождается чтением стихов. Сосиски вкуснее все же с горчицей, а стихи – если это настоящие стихи! – должны чего-то стоить и сами по себе, без сосисок. Стихи нельзя слушать брюхом…»
В тот вечер Эмка читал новое, только что написанное.
– С пылу с жару, ребята, – еще не начав читать, он уже зажмурился. – Пока и сам не знаю, что получилось. Вчера что-то накатило. Пил кофе и вдруг чувствую: накатывает…
Недостижимое – опасно.
Опасное – недостижимо.
Ежеминутно, ежечасно
Проходим мимо, мимо, мимо.
Проходим мимо, не жалея,
Неочарованные люди.
Потом, и плача, и шалея,
Свою тоску мы не избудем…
Эмка то переходил на скороговорку, то растягивал слова, особенно выделяя, как бы подчеркивая рифмы. И это, разумеется, не оставалось незамеченным.
– Уловил: жалея – шалея. Полная рифма!
– А люди – избудем. Сам Евтушенко сдох бы от зависти…
После своих Эмка перешел на стихи малоизвестных, как он любил говорить, классиков:
Прекрасно в нас влюбленное вино.
И добрый хлеб, что в печь для нас садится.
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться…
По обыкновению всклокоченный, небритый, с маленькими подслеповатыми глазками на одутловатом лице, Эмка являл собой зрелище почти экзотическое. Всех удивляла и восхищала его удивительная, прямо-таки бездонная память на стихи.
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой.
Что делать нам с бессмертными стихами?
Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение летит неудержимо…
Эмка в тот вечер был, кажется, в ударе и читал много.
– Вот это стихи!
Вадим оглянулся. Он немного опоздал и, сев на свободный стул, оказался рядом с незнакомой очень яркой девицей. Это она время от времени восторженно шептала:
– Вот это стихи!
– Какая густота! – подавал голос Альфа.
– Какая кладка: слово к слову, как кирпич к кирпичу, – вторил ему Омега.
– Василий Блаженный!
– Иван Великий!
– Мальчики! – урезонивал не в меру расходившихся ценителей поэзии Боб. – Не суесловьте. Учитесь комментировать стихи мысленно, про себя…
Вадиму тоже не нравились эти восторженные вопли. Ему казалось, что мальчики не столь стихи хвалят, сколь фасонят друг пред другом, хотят себя показать, какие они умные и тонкие.
А может, потому его так раздражали в тот вечер эти словесные восторги, что у него было плохое настроение? Вика почему-то не пришла. Он позвонил ей от Боба домой, но и дома ее не оказалось. Не то чтобы он уж совсем не мог и вечера пробыть без Вики, но как-то неприкаянно было, чего-то недоставало.
А когда перешли в гостиную, сели за стол и Вадим оказался опять рядом с той незнакомой девчонкой, ему и совсем грустно стало. Теперь он пригляделся к ней: боже мой, какая-то ужасно стильная нескладеха… Нет, он был за стиль, за модерн, за то, чтобы и прическа, и юбочка, и туфельки соответствовали духу времени. У этой же по частностям все было вроде хоть и последним криком моды, но все кричало на разные голоса. И яркая пижамно-полосатая кофточка, и сверх всякой меры намалеванные глаза, и то ли лиловые, то ли фиолетовые волосы.
Кроме девчонки на этот раз Альфа с Омегой привели еще и какого-то шустрого, с живыми, быстрыми глазенками паренька. Паренек поначалу держался тихо, незаметно, но после второй или третьей рюмки начал оказывать себя: то пошлую остроту ввернет, то какую-нибудь, такого же сорта, двусмысленность скажет. Боб, воспитанный, интеллигентный Боб, морщился:
– Мужики, пожалуйста, без пошлостей!
Но возлияния брали свое, и Боба уже мало кто слушал. Здесь, за столом, главенствовали Альфа и Омега.
– Как правильно было подмечено еще в начале вечера, прекрасно в нас влюбленное вино, – разглагольствовал Альфа. – Так подтвердим же эту великую истину.
– Ин вино веритас! – в тон ему подхватывал Омега.
– Однако не будем увлекаться, друзья, – все еще пытался придать застолью чинный, культурный вид хозяин. – Будем помнить, что сказал на этот счет древний мудрец: первая чаша принадлежит жажде, вторая – веселью, третья – наслаждению, четвертая – безумию… В переводе на современный язык это, как вы понимаете, означает: негоже напиваться до чертиков.
Вадим хорошо понимал Боба. Сам он пил мало и изо всех сил старался, чтобы посиделки от начала и до конца были именно общением, а не превращались в обыкновенную попойку. Однако все эти старания ни к чему не приводили. За редким исключением дело кончалось как раз самой заурядной выпивкой, если не сказать пьянкой. Так произошло и на этот раз.
Альфа и Омега не только сами усердно ели и пили, но еще и других потчевали.
– Маша, Муза, – поворачивался Альфа то к одной, то к другой девушке, – вы что сидите сложа руки? Вы что, разве не знаете, что в гостях надо и есть, и пить много: если ты у друзей – это им приятно, если у недругов – это им неприятно…
Перекинувшись со своей расписной соседкой двумя-тремя фразами, Вадим окончательно потерял к ней интерес и пил в тот вечер более обычного. Пил словно кому-то назло. Ему и танцевать почему-то не хотелось. Да и с кем? С этой пижамной девицей? С Машей? Для Маши он слишком пьян, она этого не любит. Можно бы с Музой, но от нее весь вечер не отходит этот новенький… Вот если бы Вика была! Он бы и пить столько не стал…
– А что, мужики, не прошвырнуться ли немного? – когда уже все изрядно и упились, и натанцевались, предложил Альфа.
– Колоссальная идея! – подхватил Омега. – Проветримся и продолжим наше интеллектуально-художественное общение уже на новом уровне. Ура!
Сытно, вдоволь поевший Эмка уютно подремывал в глубоком кресле. Девушки тоже идти не захотели, Боб остался с ними. Вышли прогуляться вчетвером: Альфа с Омегой и Вадим с новеньким.
– Вы нас ждите, – крикнул на прощанье Альфа.
– Мы еще вернемся за подснежниками, – добавил Омега.
2
Вышли на улицу.
– Ну что ж, может, для начала прокатимся с ветерком? – полуспросил-полуответил долговязый Альфа.
Неглупый и, кажется, способный парень, и все бы хорошо, если бы не эта вот нахальная уверенность, что во всем и всюду он обязательно должен главенствовать, командовать. Для вида, как вот и сейчас, не прочь что-то и спросить, но спрашивает таким тоном, будто заранее знает, что если ему чего-то захотелось, то этого же хочется и всем остальным, и все равно будет так, как он скажет. А еще это всегдашнее подыгрывание ему Омеги. Недаром Альфа любит рекомендовать своего дружка: мой беспрекословный единомышленник…
Вот и сейчас Вадиму вовсе не хотелось лезть в машину, – как славно бы просто пройтись по вечернему городу! – но Омега уже орал на весь Бобовый:
– Космическая мысль!
И новенький – он назвался то ли Джоном, то ли Джимом, Вадим не запомнил, – новенький, уже в свою очередь стараясь показать полное единомыслие с командиром и его другом, тоже загалдел:
– Даешь вторую космическую скорость!
Джим этот – кажется, его звали все-таки Джимом – на улице и совсем развернулся. Он словно бы боялся показаться своим спутникам недостаточно развязным. А может, он хотел как-то «отработать» то доверие, какое ему оказали Альфа с Омегой, пригласив в такую блестящую компанию, и теперь на улице старался их развлечь как только мог.
Вот Омега задрал голову, поглядел на звезды и глубокомысленно изрек:
– Далековато, черт возьми! Сколько-то там триллионов световых лет…
Джим тоже взглянул вверх, но не просто взглянул, а еще и звучно плюнул в небо:
– А может, все же долетит?! Ха-ха…
Кто-то нечаянно задел плечом свесившуюся из палисадника ветку – хрясь, и весь сук беспомощно повис на тонкой кожице.
Альфа картинным жестом бросил окурок в урну – Джим следом же за ним лихо поддал ногой ту урну, и она с грохотом, рассыпая бумажный мусор, покатилась по тротуару. А когда Альфа с Омегой, довольные, заржали, Джим смеялся громче всех, и лицо его выражало самое полное счастье. Похоже, мальчик уже не впервые самоутверждался в жизни подобным образом.
Показался зеленый огонек такси. Альфа властным жестом остановил машину и, по-хозяйски усаживаясь на переднее сиденье, небрежно бросил водителю:
– В сторону Серебряного бора, шеф.
– С ветерком! – добавил Омега.
– На второй космической! – взвизгнул Джим.
И по дороге в машине он не сидел спокойно, а все крутился, суетился, пытался острить, и Вадим, понемногу трезвея, не раз пожалел, что опять у него не хватило характера сделать так, как ему самому, а не тому же Альфе хотелось. Прошелся бы он сейчас по улице, позвонил бы еще раз Вике, а если ее все еще нет, вернулся бы опять к Бобу – с Машей сидеть куда интереснее, чем вот с этим развязным и, как теперь окончательно ясно, не очень-то умным Джимом. А скоро, через сколько-то минут, еще будет не такая уж и веселая, если разобраться, хотя Альфе с Омегой она всегда кажется очень забавной, сцена расплаты с водителем.
– Вот сюда, шеф, в этот переулок, – говорит Альфа. – А теперь еще раз направо, вон в тот тупичок… А теперь можно и тормозное управление включать. Спасибо!
И спокойно так вылезает из машины.
– Ничего не стоит, – пока еще не чувствуя подвоха, вежливо отвечает шофер. – Два семьдесят.
– Ну вот и разбери, – включается в разговор Омега. – То ничего не стоит, то какие-то два семьдесят.
Теперь только начиная что-то подозревать, шофер сухо, строго говорит:
– Ну, шутки шутками, молодые люди, а платить мне за вас интереса нет.
– А ты, милый, заплати, – вежливо так, почти нежно просит Альфа. – Будь другом, заплати. У нас как нарочно, понимаешь, мелочи нет. В другой раз в долгу не останемся. – И – резко меняя тон: – Шуметь не советуем. Поворачивай оглобли и…
– И пока цел, – подхватывает Омега.
– И на второй космической, – нагло ухмыляясь водителю прямо в лицо, заканчивает Джим.
Шофер еще секунду ошалело сидит без движения, а потом, оглянувшись на пустынный тупичок, в бешенстве дергает скорость и дает газ.
– По-одонки! – зло выдавливают его перекошенные губы.
– Но-но! – кричит вслед взревевшей машине Омега.
Вместе с Альфой и Джимом они теперь уже безбоязненно и удовлетворенно, будто удачно закончили важное дело, смеются. Вадиму нынче все это не смешно, но и он, по инерции, тоже кривит в усмешке губы.
Потом они, оживленные, довольные собой, шли к метро. Шли и наперебой бахвалились друг перед другом, вспоминая в подробностях, как они здорово прокатились:
– Машину вел классно.
– Старался!
– А как потом-то взвыл!
– Рыпаться начал, дурачок…
Обычно Альфа останавливал машины для «расплаты» так, что это был и глухой уголок, и – совсем недалеко метро или какая-нибудь наземная магистраль. А на этот раз – то ли был пьян больше всегдашнего и промахнулся, то ли заехали в незнакомый район – они шли, наверное, уже минут десять, если не больше, а все еще ни одной большой улицы им не попадалось. Шагать же просто так было скучно. Чего-то вроде бы не хватало. Появилось какое-то чувство неудовлетворенности. Да и возбуждение после только что разыгранного как по нотам веселого номера с такси еще не прошло. Хотелось выкинуть что-то такое еще в том же роде, хотя бы какую-нибудь невинную шуточку.
И вот тогда-то, завидев в глубине полутемного переулка неспешно вышагивающего паренька, Омега мечтательно воскликнул:
– Чтой-то захотелось, ребятишки, шапку снять!
– А что ж, идея! – на этот раз уже Джим подъелдыкнул Омеге.
Шагавший навстречу парень между тем приближался. И когда они с ним сошлись, Омега весело так, доброжелательно сказал:
– Парень, давай поменяемся шляпами.
Парнишка, молоденький еще совсем, в школьной тужурке и серой кепчонке, приостановился и растерянно поглядел на компанию. Ни испуга, ничего такого в его глазах Вадим не заметил – просто растерянность, недоумение. Не со свидания ли шел паренек, может, размечтался и сейчас не понимал, зачем эти люди и чего они хотят.
– Ну, что воззрился? Махнемся? – И Омега картинно так начал стаскивать со своей шевелюры модную, с узкими полями, шляпу.
– Да у меня и не шляпа совсем, – пролепетал парень. Должно быть, он уже что-то понял, но еще не хотел терять надежды и уверенности в том, что все это не более чем шутка.
– Это ничего. Я – добрый. – Омега широко, во весь рот улыбался.
– А мне твоя и не подойдет, велика, – принимая игру, парень тоже пытался улыбаться, хотя это у него и не совсем получалось.
– Да что ты, в самый раз!..
Сладкая минута! Все очень мило, тонко, ни одного грубого слова, ни одного вульгарного жеста. Все вроде бы похоже на игру, все еще по эту сторону черты, хоть она уже и совсем близко – тебя отделяет от нее всего лишь один шаг, а может быть, только полшага. И не сознание ли близости запретной черты и придает этой минуте особую остроту и особую сладость?! Твоя жертва уже понимает, что игрой это не кончится, но и предпринять ничего не может – с какой стати, идет всего лишь светский разговор, и ты спокойно наслаждаешься испугом и растерянностью жертвы. Ты можешь даже сделать тот запретный шаг и тут же вернуться на исходную точку, и попробуй потом докажи, что ты его делал, – все в твоих руках… Сладкая минута!
Но вот все вдосталь насладились этой минутой, и Джим уже тянет свою пьяную пятерню к голове паренька, кладет ее поверх кепки и начинает медленно стягивать вместе с волосами.
– Ну конечно в самый раз – вон какая у тебя большая, какая умная голова.
– Не надо, ребята, – плаксиво просит перепуганный парнишка. – Зачем вы так, ребята?!
– А чтобы в следующий раз не торговался. – Омега по-прежнему улыбается, словно бы все еще продолжая игру. Если Джим уже сделал тот шаг, он как бы все еще остается по эту сторону черты.
– Ну зачем вы, ребята?! – плачет парнишка. – Ну что я вам сделал?
– Что за шум, а драки нет?
На тротуаре, в каких-нибудь двух шагах от них, стоял русоволосый ладный парень в легкой рабочей спецовке – похоже, с вечерней смены домой шел. Все немножко опешили, потому что никто не заметил, когда и откуда парень взялся. Но Альфа тут же взял себя в руки.
– А никакого шума – просто товарищеский разговор.
– Ребята, отпустите! – завидев подмогу, еще громче завопил мальчишка.
– Да вы что в самом деле? – парень шагнул ближе.
– Не твое дело, – навстречу парню выступил Омега. – Чапай своей дорогой.
– Отпустите парнишку.
– Да ты кто такой, чтобы командовать?! – Сжимая кулаки и как бы постепенно распаляя себя, Омега двинулся на парня.
Парень, видать, был не робкого десятка и не маменькин сынок. Увернувшись от удара, он в свою очередь так двинул Омегу под скулу, что тот взвыл и едва удержался на ногах, сделав несколько шагов задним ходом.
Дальше все произошло как-то очень быстро и непонятно.
– Ах, ты так… – зло, надсадно прохрипел Джим и кинулся к парню.
Вадим успел заметить, что в правой руке у Джима что-то вроде бы просверкнуло. Он даже еще успел броситься вслед за ним, но было уже поздно. Когда он, мимо отступившего Джима, шагнул к парню, тот, схватившись за левый бок, начал медленно оседать, а потом и совсем рухнул на асфальт.
– Рвем когти, Вадька! – скомандовал Альфа, и переулок огласился гулким топотом.
Секунду помедлив, Вадим кинулся догонять компанию, страх гнал его из этого полутемного переулка. Но, пробежав совсем немного, он оглянулся на распростертого на мостовой парня и в нерешительности остановился: а что, если он еще жив и ему нужна помощь?!
Пока он так мучился, весь дрожа как в лихорадке, в конце переулка что-то произошло. Оттуда донеслась трель милицейского свистка, крики, и среди них – знакомый тоненький голосок мальчишки. Убежав еще в самом начале драки, он, должно быть, на улице, в которую вливался переулок, наткнулся на случайного милиционера. Вскоре и беглецы, и мальчишка с милиционером в сопровождении пяти-шести прохожих уже были на месте происшествия.
– А-а, главный-то, оказывается, тоже не успел убежать, – завидев Вадима, довольно сказал милиционер, а подойдя к лежавшему, резко скомандовал парнишке:
– «Скорую помощь»! Быстро!
Мальчишка со всех ног кинулся к уличному автомату.
И это, пожалуй, последнее, что хорошо помнил Вадим. А вот как их вели в милицию, долго ли, коротко ли они шли, по каким улицам, какой дорогой – этого он не помнил совершенно. Помнил разве лишь то, что часто спотыкался, будто шел с завязанными глазами. Он старался внимательно смотреть на дорогу (не потому ли ему и не запомнились улицы?), но не видел ее. И куда бы он ни глядел, видел только одно: неловко лежавшего в луже крови красивого русоголового парня в рабочей спецовке. За что они его? Что он такого им сделал?.. Они даже не знают, как его зовут…
Где-то уже перед отделением милиции Альфа, насколько возможно приблизившись к Вадиму, тихо, но внятно сказал:
– Ножа у нас не было. – Сделал небольшую паузу и, должно быть для верности, повторил: – Про ножик мы ничего не знаем…
…Вот так все это произошло. Очень просто и очень глупо.
