Текст книги "Одолень-трава"
Автор книги: Семён Шуртаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)
Знакомый лейтенант милиции как-то рассказывал Николаю Сергеевичу: задержали распоясавшегося парня в заграничной куртке с… эмблемой американского полицейского на рукаве.
Викентий Викентьевич медленными глотками допил остывший чай и какое-то время молчал.
– Удивляюсь некоторым нашим ученым мужам идеологического фронта – критикам, литературоведам, философам: как строго выговаривают они, к примеру, писателям, если те, по их представлению, не дай бог где-то как-то отступили от классового принципа. «Вы что, разве не видите, не понимаете, что идет ожесточенная и все обостряющаяся битва с буржуазной идеологией и нам свой классовый порох нужно держать сухим?!» Но почему они так олимпийски спокойно взирают на то, что наша молодежь танцует танцы и слушает песни, порожденные классово чуждым нам буржуазным обществом? Разве это не область идеологии и разве не мы современную буржуазную культуру называем эрзац-культурой?!
– Тут я с вами не соглашусь, – набрался храбрости возразить Николай Сергеевич. – Зарубежная культура не есть что-то единое, она разнолика. Сколько прогрессивных писателей мы знаем, которые сами в своих произведениях подвергают критике буржуазный строй.
– А вот я с вами, Николай Сергеевич, охотно соглашусь… Но ведь речь-то у нас идет не о знаменитых писателях и художниках, а о так называемой массовой культуре, о развлекательной эстрадной музыке… Одну минуточку.
Викентий Викентьевич легко поднялся с кресла, обошел стол, порылся в картотеке и выдернул из нее нужную запись.
– Вот что недавно пришлось прочитать у одного нашего замечательного композитора. Послушайте! «Весь мир захлестнула волна ритмического грохота и вокальной истерии, подавившей красоту человеческого голоса…» И дальше: «Содержание песни принесено в жертву танцам, хлопкам, выкрикам и завыванию…» Так вот, можно ли в этом ритмическом грохоте и истерических завываниях различить, что тут реакционно, а что прогрессивно? Да и будто бы кто-то занимается этим – различает и отбирает… Между прочим, где-то мы проявляем, опять скажу, строгость и осмотрительность. Какие-то книги переводим, а какие-то – извините. Какие-то пьесы ставим, а какие-то – мимо, мимо. С фильмами менее разборчивы, много всякой развлекательной белиберды покупаем. Но и тут ничто не идет самотеком. Эстрадная истерия, притопы и прихлопы, в жертву которым принесено содержание песни, полностью отданы во власть стихии.
– А что надо сделать? Запретить?
– Упаси бог, запретами можно достигнуть лишь обратного результата… Да и не о том я речь веду, что и как надо сделать, я же не министр культуры… Я всего лишь высказываю свое крайнее недоумение тем, что как-то очень странно у нас в этой области идеологии практика расходится с теорией. Умеем же мы подводить теоретическую базу под этот ритмический грохот и вокальную истерию! Буржуазные идеологи, пишем мы, довольно потирают руки, видя, как истошно орут и беснуются в танцах юнцы и их подруги. Это как раз то, что и нужно правящим классам, – оглушать, оболванивать молодежь, давать выход ее молодой энергии в танцевальных радениях, в истошном вое, чтобы увести ее подальше от классовой борьбы, чтобы ей некогда было задумываться о классовых противоречиях буржуазного общества, и так далее и тому подобное. И в общем-то все тут правильно. Но ведь те, кто пишет эти правильности, собственными ушами слышат и своими же глазами видят, как эрзац-культура, предназначенная для идеологической обработки молодежи в угодном буржуазии направлении, Ниагарой низвергается на нас, на нашу молодежь. Встает законный вопрос: здесь-то кого и зачем оболванивать?
«Опять сказано очень резко, только что возразишь?»
– Не пропустить чужую книгу или киноленту проще, – все же не утерпел Николай Сергеевич. – С модной музыкой сложнее, ее записывают с чужих радиоголосов на магнитофоны.
– Согласен. Но надо ли предоставлять концертные залы всяким заезжим рок-группам, демонстрирующим во всем блеске тот самый ритмический грохот и вокальную истерию? Ведь это уже не что иное, как сознательная пропаганда. Сначала косились, потом смирились, а теперь вот уже и открыто благословляем, пропагандируем?..
– Извините, но я хочу повторить свой вопрос: что делать? Запретить?
– А я готов повторить и свой ответ: запрет ничего не даст… Между прочим, цитату из статьи композитора я умышленно привел не полностью. Дальше он пишет, что в Италии проходил конкурс песни под девизом «Неаполь против всех». Неаполитанцы решили отстоять свою традиционную песню от нашествия новинок…
Тут собеседник сделал явно нарочитую паузу.
– И? – поторопил его Николай Сергеевич.
– И представьте – победили! – Викентий Викентьевич сказал это с таким довольным и гордым видом, будто вместе с неаполитанцами и сам участвовал в помянутой победе.
«Оказывается, и цитаты приводить надо уметь!»
– А что, у нас нет своих песенных традиций, которые следовало бы противопоставить «нашествию новинок»? Но мы и не пытаемся этого делать. Мы сдались без боя… Наши молодые композиторы пишут песни в твистовых ритмах. У нас становится модной певица, в репертуаре которой нет ни русских, ни советских песен…
– Ну, а где же защитительная речь? – решил напомнить Николай Сергеевич.
– Позвольте, позвольте, – укоризненно воскликнул Викентий Викентьевич, – а разве все, что я сейчас говорил, не в защиту молодежи?! Воспитывает молодежь кино, эстрада, телевизор, но ведь делают и фильмы, и всю остальную культурную погоду не сами молодые. И когда мы говорим, что современная молодежь не такая, какой бы нам хотелось ее видеть, то винить в этом надо прежде всего и больше всего самих себя. Значит, мы их такими воспитали…
«А ведь и в самом деле, хоть и не прямой дорогой, а он вел к этому», – как бы мельком оглянувшись на весь разговор, подумал Николай Сергеевич.
– А еще мы забываем, что молодежь очень восприимчива ко всему новому. Часто без разбора, лишь бы новенькое. «Как серебро, сверкает дрянь, блестит, как злато, сор», – сказал поэт. По недостатку жизненного опыта и вкуса молодежь легко принимает сверкающую дрянь за золото.
– Ну, это как сказать, – возразил Николай Сергеевич. – Вон Дементия попробуй проведи на таком серебре или злате!
– Я бы то же самое сказал и про Вадима, да и про свою Вику… Но это – особь статья. Студенты – народ более разборчивый, потому что более образованный. А что взять с сельских ребят, с молодых рабочих – вчерашних пэтэушников? У парнишки или девчонки в шестнадцать – семнадцать лет еще не сформировались ни вкусы, ни взгляды, ни самоотношение к жизни, а на их еще не окрепшую душу обрушивается лавина и эстрадного и всякого другого серебра и злата. Им в школьных классах, на комсомольском собрании говорят высокие слова, но сквозь песенный вой и музыкальный грохот они их или плохо, или совсем не слышат…
– Ну, наверное, сами-то за себя молодые тоже должны отвечать…
– Безусловно. Однако большая доля ответственности все же лежит на старшем поколении.
Вот и опять: упомянул Викентий Викентьевич имя Вадима, и словно бы его незримая тень вошла в эту заставленную книгами комнату. И гость не знал, как дальше продолжать разговор, и хозяин горестно потускнел, погас и говорил только, чтобы закончить мысль.
– Ну, я, наверное, засиделся, а у вас еще какой-то вопрос ко мне.
– Ах да, да… Вопрос, а лучше бы сказать задачу, задал Коля, которого мы в начале разговора так дружно хвалили. Я попытался рассчитаться с ним за эту кропотливую работу, – Викентий Викентьевич повел рукой в сторону книжных стеллажей, – а он наотрез отказался. Я, говорит, работу делал по поручению Николая Сергеевича, а у него я в неоплатном долгу, и не будем больше об этом говорить… Как прикажете поступить в такой ситуации?
– Я думаю, главное, что он сделал то, что надо… А с платой… Вообще-то при социализме всякий труд должен оплачиваться. Но парнишка по молодости лет этого может и не знать. Так что простим его плохое знание политэкономии и воздадим должное его мастеровитым рукам и чистому доброму сердцу.
– Подчиняюсь, генеральному подрядчику, – не очень охотно согласился Викентий Викентьевич. – Воздаю!
– Вы бы сказали ему, чтобы как-то пришел с мамой, Антониной Ивановной. Обязательно познакомьтесь с этой замечательной женщиной… Подозреваю, не без ее совета парень отказался от вознаграждения.
– Коля попросил разрешить ему брать некоторые книги вот из этого шкафа, – Викентий Викентьевич показал на шкаф с томами по отечественной истории. – Это, говорит, и будет ваша плата. Я, конечно, разрешил, так что видеться мы с ним будем, и насчет матери я ему скажу…
Прощаясь, они встретились взглядами, и каждый, как в зеркале, увидел в глазах другого свою печаль, свое еще не утихшее горе.
А на обратной дороге Николай Сергеевич не раз подумал: пока Вадим в памяти своих близких – он еще жив…
ГЛАВА XXVIII
ЕЛКА К НОВОГОДЬЮ
1
Первый снег в эту осень выпал рано, на октябрьские. Но первый снег – это еще не зима, через день его уже и нет, растаял. Растоптан миллионами ног, стал грязной кашей, а потом и вовсе исчез с мостовых, с тротуаров и второй. Лишь с третьего снега и румяного морозца началась настоящая зима.
Тихо, незаметно подступил декабрь. А вот уже и он на исходе. На улицах, в метро запахло свежей хвоей. На центральных площадях взметнулись в самое небо огромные елки. Москва готовилась к встрече Нового года.
Вика отчужденно взирала на предновогоднюю суету, на это, как по команде, охватывающее людей всеобщее возбуждение, давку в очередях, в автобусах и троллейбусах, и ее временами охватывало желание громко крикнуть: люди, да куда вы все сломя голову бежите, куда торопитесь?! Хоть на минуту остановитесь, оглянитесь – вон снег под солнцем искрится, на деревьях иней сверкает… Неужто весь и смысл праздника – наесться до отвала да напиться допьяна?! Но не точно ли так и она каждый раз перед Новым годом бегала, суетилась, твердо уверенная, что так и надо?!
Впервые Новый год для Вики не был праздником. Она старательно готовилась к зимней сессии: часами сидела в институтской библиотеке, помногу занималась дома. Был в этом старании и определенный умысел: чем больше занимаешься, тем меньше со своей бедой один на один остаешься.
Позвонила Муза.
– Ну как ты там? Сто лет не виделись. Можно, я на часок приеду?
Вика не знала, что ответить: с одной стороны, надо, наверное, себе и какой-то отдых давать, а то и так уж башка трещит, с другой – потеря времени.
Муза словно читала Викины мысли:
– Я ненадолго, у меня на сегодня еще куча дел.
– Ладно, приезжай, – решилась Вика.
Будь дома отец, она вряд ли дала бы согласие на визит своей шумной подруги. Но Викентий Викентьевич сказал, что придет не рано, так что мешать ему своими разговорами они не будут. А потерянное время она успеет наверстать – впереди еще целый вечер.
– Ну как, готовишься? – еще только войдя в квартиру, прямо с порога спросила Муза.
– Готовлюсь, – ответила Вика.
– Правильно, – похвалила подруга. – Жизнь продолжается. И Новый год есть Новый год… А где же… – она обвела внимательным взглядом Викину комнату, – елка?
– Какая елка?
– Известно какая – новогодняя. Сама же говоришь: готовишься. А какой Новый год без елки?
– Я имела в виду – к экзаменам… И откуда взяться елке? Что я, отца, что ли, пошлю полдня плясать на морозе или сама за ней… в таком виде… пойду?
– Извини, давно не видела тебя, забываю, что ты уже в таком положении, что… – Муза замялась, подыскивая подходящее слово. – Раньше кажется, его называли марьяжным.
– Так ли уж важно, как называли!
– Ну и как ты себя чувствуешь? – переключилась Муза с елки на Вику. – Как аппетит? Говорят, в этом положении на соленое тянет. Как спишь? Не начинает ли он тебя беспокоить? Какие симптомы?
– Остановись, Музыка! Ты что меня, как в женской консультации, выспрашиваешь? Или сама рожать собираешься и хочешь опыта поднабраться?
– Нет, пока не собираюсь, но… Но ведь всякое может быть.
– Вот когда будет, тогда и приходи, я тебе свой личный опыт во всех подробностях передам… А сейчас давай сменим пластинку.
Они поговорили о надвигающейся экзаменационной сессии. Потом Муза сказала, что Боб пригласил ее на встречу Нового года, но она еще окончательно не решила, может, пойдет на институтский вечер.
– После того вечера… ну, когда Вадик… ах, Вадик, Вадик, и зачем только я тебя угова-ри-ва-ла-а, – неожиданно, прямо на середине слова, Муза по-бабьи, в голос, заплакала.
Вика изо всех сил крепилась. Это «зачем?» она задавала самой себе уже много раз и знала, что ответа на него нет.
А Муза вытащила из сумочки платок и аккуратно, чтобы не стереть с ресниц тушь, промокала блестевшие слезами глаза.
«Вот нас и пойми. Ведь она совершенно искренно всплакнула по Вадиму, а вот уже и, пожалуйста, озабочена тем, как бы слезы не смыли краску с глаз…»
– Так вот, после того злополучного вечера, – успокоившись, продолжала Муза, – посиделки у Боба как-то заглохли. Ты не ходишь, Маша не ходит, я тоже редко бываю, а вместе с нами ушла и… как бы сказать, сама атмосфера дружеского общения. Появляются какие-то случайные люди, с ними неинтересно…
«Насчет атмосферы дружеского общения сказано, пожалуй, громковато. И раньше-то не так уж интересно было…»
– С Машей как-то разговаривала… Ну, ты знаешь, Машенция – девка себе на уме, на откровенность ее тянешь-потянешь – вытянуть не можешь. Но, похоже, их отношения с Демой на какой-то новый этап выходят, на какой-то новый виток…
– Ты, Муза, не с космонавтом ли познакомилась?
– А что?
– Да вот слышу, космическими терминами речь уснащаешь.
– С одним мальчиком из МАИ приходилось общаться, ну и…
– Ну и с кем поведешься, от того и наберешься.
– Ты не сбивай меня. Дослушай, что у Маши с Демой…
«Так-то нам с тобой важно знать, как там да что у Маши с Демой!»
– Ну и вот…
Дослушать рассказ о новом витке так и не дали. В прихожей раздался звонок.
«Должно быть, отец пораньше закончил консультацию, больше некому…»
Нет, не похоже, что отец. В открытую Викой дверь сначала просунулась большая пышная елка, а уж за ней – припорошенный снегом Коля.
Все это было так неожиданно, что Вика долго не могла сообразить: ругать надо Колю или хвалить. Вообще-то следовало бы похвалить: надо же – расстарался парень. Но ведь не ко времени его старание…
– Зачем ты это, Коля?
– Как зачем? – с детским недоумением в глазах воззрился на нее Коля. – К новогодью.
– Но не будет же у нас никакого праздника.
– Горюй не горюй – Новый год все равно наступит. А Новый год – значит, елка. Вот я и подумал: не тебе же и не Викентию Викентьевичу за ней в очереди мерзнуть, – с последними словами Коля аккуратно поставил елку в угол прихожей.
– Ах, какая чудо-елка! – восхитилась выпорхнувшая из комнаты Муза. – И что ты парня журишь – похвалить надо!
Только Музы тут и не хватало! И Вика с плохо скрываемой досадой на то, что та вмешивается в их разговор с Колей, сказала:
– Ты бы, Муза, посидела в комнате, я сейчас приду.
– Это что же ты меня прячешь? – вроде бы в шутку, но всего-то скорее всерьез возмутилась Муза. – Что я, краденая, что ли?.. Ты бы лучше меня познакомила с молодым человеком.
«Вот-вот, за этим ты и выскочила!»
– Как зовут молодого человека, ты прекрасно слышала, твое имечко я тоже называла – считай, что вы уже и знакомы.
Муза будто и не слышала сердитых слов Вики: шагнула к Коле и галантно протянула руку:
– Муза.
Коле ничего не оставалось, как встречно протянуть свою:
– Николай.
Вике понравилось, что он назвал себя не Колей, а Николаем. Если уж при знакомстве с ней так себя именовал, с какой стати с Музой-то по-другому? А еще и то не прошло мимо ее внимания, что Коля, протягивая руку, скользнул беглым взглядом по Музе и – будто в пустое место посмотрел.
– Знакомимся тут, шаркаем ножкой – раздеться человеку не дали… Шапку давай я стряхну, а пальто вешай сюда.
– Нет-нет, – решительно запротестовал Коля. – Мне надо бежать, меня… – по его открытому лицу было видно, что он на ходу сочиняет, – меня ждут.
– Ну, если такое дело… – решила выручить засмущавшегося парня Вика. Да и о чем им втроем разговаривать, если он останется? – Если так, не будем, Муза, человека задерживать… Спасибо, Коля, спасибо… – ей хотелось добавить «милый», но ведь при Музе не скажешь. – Елка действительно красавица.
Коля весь засветился от Викиной благодарности и, глядя куда-то в пол, проговорил:
– А что не праздник – так ведь не обязательно под ней прыгать, можно и тихонько посидеть…
Должно быть, Вика слишком долго обдумывала эти Колины слова. Это она поняла по голосу и по тону Музы, каким та сказала:
– Ну что ты стоишь столбом? Пойдем еще немного поговорим, а то мне тоже надо бежать.
– Может, кофейку выпьешь? – неожиданно для себя самой подобрела Вика к подруге.
– С удовольствием бы, но у меня и в самом деле нет времени. Меня, как и Колю, тоже ждут…
Они вернулись в комнату.
– Славный мальчик! – с глубоким вздохом и неуместной, как казалось Вике, нежностью сказала Муза. – Только уж слишком стеснителен, слишком скромен.
– А не лучше ли быть слишком скромным, чем слишком наглым? – защитила Колю Вика. – Наглецами нынче и так хоть пруд пруди.
– А может, он тебе елку принес с намеком, чтобы ты его на встречу Нового года пригласила?
– Какие еще намеки, что ты выдумываешь? – возмутилась Вика. Она уже раскаивалась, что пригласила подругу. Но правда, и кто же знал, что Коля с елкой заявится…
– Это потому мне так показалось, – объяснила свое предположение Муза, – что как-то уж очень ласково, если не сказать влюбленно, он глядел на тебя.
«Скажи, пожалуйста, какая наблюдательная!»
– Что ты городить, Муза, что за глупости тебе в голову лезут? – с еще большим возмущением накинулась на подругу Вика. – Смени, смени и эту пластинку! Дался тебе бедный Коля…
– Ладно, ладно, – примирительно проговорила Муза. – Только что уж так горячиться-то, так на меня напущаться – ведь я тебе, кажется, ничего плохого не сказала.
«Пожалуй, и верно: надо ли горячиться-то?»
– А насчет наглецов я с тобой согласна, – сменила пластинку Муза. – Нахальство становится уже как бы нормой поведения. И если находит коса на камень, то уж без драки никак. А бывает, что и похуже драки. Наверное, слышала, позавчера с Омеги «шапку сняли»?
Вика сказала, что в последнее время никуда не ходит и ничего такого не знает.
– Говорят, подкараулили в темном переулочке и…
– И что?
– Ну, я-то только и слышала, что «шапку сняли», а как было дело – не знаю…
2
А дело было так.
Поздно вечером в изрядном подпитии и наилучшем расположении духа Омега возвращался восвояси. От полноты чувств он время от времени даже что-то тихонько напевал. Хорошенькое дельце сегодня удалось обделать… Альфа сработал грубо: прежде чем выдавать чужой сценарий за свой, хотя бы переменил имена героев и их семейное положение – холостяка поженил, а женатого развел… У него дело чистое: удалось выбить договор на перевод с каракалпакского. Никакого каракалпакского он, понятное дело, не знает, да это вовсе и не обязательно. Он нашел знающего, тот переведет и получит половину гонорара. Вторую же половину Омега возьмет за «комиссию». И никакой комар носа не подточит…
На выходе из метро какой-то щупленький разувай не очень проворно уступил ему дорогу. Тогда он, проходя мимо и делая вид, что поправляет галстук, оттопырил локоть и этим локтем жестко, с нажимом шаркнул по лицу парня. Тот мгновенно вскипел, сжал кулаки и уже хотел кинуться на Омегу, но, смерив взглядом его внушительный рост, сдержался, лишь мстительно поглядел вослед… Мелочь, конечно, но эта мелочь добавила хорошего настроения. Хорошо, когда тебя побаиваются. И вообще жизнь хороша и жить хорошо, ла-ла-ла…
Впереди на снежном тротуаре что-то зачернелось. Похоже, парочка. Да нет, не парочка – парнишка с елкой. Ха! Да это же подарок судьбы. Для полного счастья нам только новогодней елки и не хватает. Вот у маман радости будет!..
– Продаешь?
– Могу и продать.
– Сколько?
Паренек вынул руку из рукавицы и поднял ее, растопырив пальцы.
– Да ты чё, офонарел? Купил за рупь, продаешь за пятерку. Миллионером хочешь заделаться? Вот тебе двойная плата – два целковых, и мы в расчете.
Парнишка явно злоупотреблял его хорошим настроением. Ведь Омеге ничего не стоило отпихнуть его в сугроб, взять елку и – арриведерчи! Просто ему хотелось принести до мой честно купленную елку.
– Ну так что, все еще будем торговаться? – уже теряя терпение, с угрозой спросил Омега.
В это время за спиной раздался разноголосый приближающийся скрип снега, а когда он оглянулся, то увидел – на них с парнишкой развернутым строем надвигаются трое ребят: один высокий, с него ростом, второй пониже, а третий… Третий был очень похож на того парня, которого он десять минут назад саданул локтем на выходе из метро.
– Что за торговля? – довольно мирно спросил рослый.
Омега наметанным глазом сразу определил, что он среди этой троицы самый главный.
– Да вот спекуляцией занимается чувачок, – в тон вопросу, этак беспечно, с улыбочкой ответил Омега, лихорадочно соображая: случайно ребята оказались в этом глухом переулке или их привел по следу его щуплый знакомец? Если и случайно, все равно ничего хорошего эта встреча не сулит; если же «или» – дело и вовсе пахнет керосином…
– Какая же спекуляция? Тебе что, парнишка силком свою елку навязывает?.. Этак вот я захочу шапку у тебя купить…
– А шапка – клевая, – вклинился в разговор второй парень.
– Волчиная, самая модная, аж глаза закрывает, – внес свою лепту и Омегин знакомец.
– А и в самом деле – продай.
– Нет, ребята, не продается, – все еще стараясь свести дело к шутке, как можно мягче отговаривался Омега.
– Тогда давай сменяемся!
– Поди, великовата будет.
– Хочешь сказать, голова у тебя большая и умная? Так ведь и мы не круглые дураки. Ха-ха!
– Ха-ха! – эхом отозвались дружки.
В смятенном сознании Омеги на секунду встала картина, когда он с друзьями в похожем на этот переулке «менялся шапкой» с мальчишкой-школьником. Он хорошо помнил, чем та мена кончилась, и ему стало страшно. «Трое на одного, подлецы! Нечестно же!..» Будто тогда было по-другому, будто сами они делали наоборот: один нападал на троих.
– Ну так чего задумался? Боишься продешевить? А у меня шапка – погляди! – тоже добрая, – главарь сдернул с головы облезлый заячий треух и протянул Омеге.
– Отпустите меня, ребята, – смиренно попросил Омега (точно так же, как и тогда мальчик-школяр).
– Мы вот мальчугана с елкой отпустим – ступай, ступай домой, тебя небось мамка заждалась; а с тобой еще немного погутарим.
Парнишка быстренько – от греха подальше – убежал.
Может, и ему побежать? Унизительно, да до таких ли тонкостей!.. Но он имел дело с опытными «менялами»: они и стояли-то не как попало, а взяв его в полукольцо – попробуй убеги… Что ж, если добром не получается, надо менять тактику. Пусть не думают, что на вахлака напали!
– Ну, ребята, пошутили – и хватит, – это он сказал уже другим голосом и демонстративно сунул правую руку в карман, как бы давая понять, что он у него не пустой. – Мне с вами некогда растабаривать, я спешу.
– По виду, по шапке вроде бы вполне интеллигентный человек, а грубишь, нехорошо, мы же с тобой по-доброму, можно сказать, по-дружески, – все тем же ровным, спокойным тоном продолжал издеваться над ним главарь, и это спокойствие подействовало на Омегу парализующе: значит, его не испугались, его не боятся.
– Ну, и долго ты будешь морозить человека? – уже построже, порезче спросил второй, кивая на главного. – А если простудится – кто по больничному платить будет? – И потянул пятерню к великолепной Омегиной шапке.
Это было последней каплей. Омега выдернул руку из кармана дубленки, коротким секущим ударом отбил пятерню и, не давая противнику опомниться, изо всей силы двинул левой в челюсть. Парень сделал несколько шагов задним ходом, пытаясь удержаться на ногах, но поскользнулся и упал.
«Так-то!»
Но торжествовал Омега рано. Пока он бил одного, остальные двое не стояли сложа руки. Уже в следующую секунду главарь профессионально провел правый хук, а знакомец легонько так кольнул чем-то острым в левый бок. Омега рухнул на снег.
Он был еще в полном сознании, когда его с тротуара оттаскивали под руки в ближний двор. Он еще слышал, как главный сказал: «Дурак! Так высоко оценить пусть даже и волчью шапку…»
А больше Омега уже ничего не слышал.
3
Николаю Сергеевичу в редакцию позвонил знакомый лейтенант милиции:
– Есть время – зайдите.
А когда Николай Сергеевич пришел, положил перед ним фотографию какого-то парня с недобрым прищуром глаз из-под огромной мохнатой шапки.
– Узнаете?
– Вроде бы знакомая физиономия, но…
– Шапка с панталыка сбивает, – и рядом с первой фотографией лейтенант положил еще одну: тот же парень, но без головного убора.
– Омега?
– Он.
– Что, опять кого-нибудь…
– На этот раз его самого… Менялись вот на эту роскошную шапку… Доменялся… Помните эпиграф к «Анне Карениной»: мне отмщение, и аз воздам? Так вот, что-то на это похожее произошло. И представьте, какое совпадение: пырнули его ножом тоже на каких-то два сантиметра левее сердца. Но парню не повезло: его оттащили в глухой двор и, пока нашли, он уже замерз.
– Так что произошло-то: своя своих не спознаша? Подонки своего же зарезали?
– Пока еще не все ясно… А каким бы он ни был… – Лейтенант печально помолчал. – У него есть мать. И какое же это для нее горе!..
Николай Сергеевич знал, какое это горе – потерять сына…
– А еще нет-нет да и так подумаешь… Ведь все эти лихие ребята – и Омега, и те, что его ножом пырнули, и другие, о которых я вам рассказывал – не из каких-то стран Старого или Нового света десантом к нам заброшены. Нами, в нашем советском обществе воспитаны – в садиках, школах, институтах. Так как же это? Не слишком ли долго и усердно мы писали и говорили о пережитках капитализма и любые недостатки нашего воспитания списывали на счет этих самых пережитков?
Лейтенант опять помолчал.
– Раскрой любую газету – обязательно найдешь что-нибудь о росте преступности среди молодежи разных стран. Найдешь и объяснения этому ныне распространенному явлению: безработица, эрзац-культура и как следствие ее бездуховность. Ну и так далее. Но коль скоро у нас безработицы нет, то, наверное, не мешало бы попытаться как-то объяснить… ну, ладно, не объяснить, а хотя бы как следует задуматься, откуда берутся наши доморощенные альфы и омеги? Почему из консерватории люди выходят… как бы сказать, очеловеченными, а то и возвышенными, юнцы же, идущие с концерта модного ВИА, – взвинчены, агрессивны, лезут в драку?
Николай Сергеевич и сам не раз «задумывался» над этим, да ведь что из того! Тут есть над чем задуматься всем!! И задуматься – лейтенант прав! – как следует. Ведь в конечном счете речь идет о завтрашнем дне страны, о нашем будущем.
