Текст книги "Последний завет"

Автор книги: Сэм Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА 16

Иерусалим, вторник, 22:13

Мэгги в своей жизни мертвых навидалась. Достаточно было вспомнить переговоры о прекращении огня в Конго, в этом мире беспросветной нищеты, где не наблюдалось недостатка лишь в одном – в трупах. Мертвые, тысячи и сотни тысяч мертвых тел, валялись буквально на дороге, в лесах, сплавлялись по рекам, ими были усеяны все овраги.

Но никогда еще Мэгги не находилась так близко от тела, которое еще так недавно было… живым человеком. Рахель не успела окоченеть, ее щеки лишь немного побледнели, и в первую минуту Мэгги не могла поверить, что женщина уже умерла. Она даже пыталась помочь ей подняться, хотя бы сесть…

А потом она услышала, как под чьими-то ногами скрипнула половица. Мэгги едва не закричала, призывая неведомо кого на помощь, но крик застрял у нее в горле и она тут же зажала себе рот обеими руками.

Шаги приближались, а Мэгги не могла пошевелиться, скрючившись на корточках у трупа Рахель. Кухонная дверь распахнулась, и в дверном проеме возникла фигура мужчины. Не сразу, далеко не сразу Мэгги различила, что тот держит в руке пистолет… И что дуло его устремлено прямо на нее…

Вот тут-то ей и пригодился небольшой, но все же опыт столкновений с вооруженными бандитами в Афганистане. Мэгги четко знала: если тебя взяли на мушку, медленно поднимай обе руки вверх и больше не шевелись. А если надо что-то сказать, говори тихо и медленно.

Мэгги уставилась в темный зрачок пистолетного ствола и боялась лишний раз вздохнуть. А мужчина вдруг пришел в движение – он принялся шарить свободной рукой слева от себя по стене. В следующее мгновение комнату залил мягкий свет. И тогда Мэгги узнала вошедшего. А он, в свою очередь, узнал ту, что лежала на полу.

– Хема?!

Он подошел ближе и вдруг упал на колени. Пистолете глухим стуком грохнулся на пол, а человек, как и Мэгги пару минут назад, схватил Рахель за руку и попытался ее посадить. А когда понял, что все бесполезно, ткнулся головой ей в грудь и затрясся всем телом в беззвучных рыданиях.

– Я… я нашла ее здесь буквально несколько минут назад… Клянусь вам…

Мэгги очень надеялась, что мужчина узнал ее, точно так же как и она его.

Тот не отозвался и не изменил позы. Тогда Мэгги на цыпочках двинулась вокруг него к двери. Уже на пороге она обернулась и увидела, что убитый горем сын Рахель вновь взялся за пистолет. Мэгги замерла, завороженно наблюдая затем, как молодой человек поднимает оружие все выше и выше.

В какой-то момент в голове у нее словно что-то щелкнуло, и она бросилась бежать.

Когда Мэгги уже выскочила в коридор, грохнул первый выстрел. Он был оглушителен – казалось, сейчас обрушится потолок. Мэгги, споткнувшись и едва удержав равновесие, застыла на месте.

– Повернись.

Она исполнила приказ беспрекословно, хотя и не чувствовала под собой ног. Сердце гулко колотилось в груди, мысли метались. С одной стороны, Мэгги понимала, что поступила правильно – теперь у нее есть хороший шанс все спокойно объяснить. Но с другой, в голову закралась предательское: «Он сейчас не ведает, что творит. Его разум ослеплен горем. Он тебя просто пристрелит, как бешеную собаку».

Мэгги усилием воли взяла себя в руки. В конце концов, она была переговорщиком. Одним из лучших в мире. А повод для применения знаний и опыта выдался самый что ни на есть уместный – угроза собственной жизни.

– Я случайно наткнулась… на нее. Совершенно случайно. И в первую минуту решила, что ей просто стало плохо… и думала помочь…

Он, не вставая с колен и находясь к ней вполоборота, целил ей прямо в сердце.

– Я пришла, чтобы поговорить с вашей матерью. Об отце. Входная дверь была незаперта. Я обошла почти весь дом и думала, что хоть кто-нибудь откликнется. А потом оказалась здесь и… увидела.

Ей вдруг пришло в голову, что сын Рахель как-то странно обращается с оружием. Нет, он держал его прямо и рука его не дрожала. Но чувствовалось, что он не привык вот так разговаривать с людьми – держа их на мушке. Он был весь напряжен, и взгляд его то и дело перебегал с тела матери на Мэгги и обратно. Опытные стрелки так себя не ведут. Осознание этого факта чуть успокоило Мэгги, она по крайней мере смогла перевести дух.

– Я говорю правду… – спокойно произнесла она. – Подумайте сами… Если бы я пришла сюда со злым умыслом, неужели я так и сидела бы здесь, на кухне? Я бы… не знаю… для начала переоделась бы, чтобы меня, не дай Бог, никто не узнал… Вы понимаете? Я была бы вооружена. И успела бы выстрелить раньше, так как услышала звук шагов еще до того, как вы дошли до кухни.

Пистолет чуть качнулся в его руке.

– Клянусь вам, я оказалась здесь уже после того, как… все случилось.

Он опустил свое оружие, рука его беспомощно повисла плетью. Он вновь перевел глаза на мертвую мать. Мэгги выждала долгую паузу и лишь затем рискнула вернуться на кухню. А потом вдруг выкинула то, чего и сама от себя никак не ожидала, – опустилась на корточки рядом с сыном Рахель и порывисто обняла его. Тот поначалу весь напрягся, но затем положил голову ей на плечо и замер. Так они сидели, чуть покачиваясь, минут десять, не меньше.

Наконец Мэгги помогла ему подняться и под руку вывела с кухни. В прихожей она спокойно и обстоятельно пересказала ему все, начиная с той минуты, когда подъехала к дому и отпустила такси. А потом снова… А потом еще раз… Поначалу он не слушал, он просто не был способен воспринимать ее слова, но она надеялась, что он вот-вот чуть успокоится и наконец поймет, что ему говорят. Мэгги едва не предложила ему чашку горячего чая, но вовремя осеклась – для этого пришлось бы вернуться на кухню.

– Я хочу ее видеть… снова… – вдруг прервал он ее и на нетвердых ногах отправился обратно по коридору.

Мэгги осталась на месте. Минут пять он отсутствовал, а потом из кухни вдруг донесся приглушенный крик, исполненный такого гнева, что у нее мурашки пробежали по спине. Она бросилась в кухню. Сын Рахель стоял на коленях над телом матери, но теперь в его глазах была не боль, но ярость.

– Что?

Он протянул ей записку с одной-единственной строчкой отпечатанного текста. На иврите.

– Я не понимаю, что тут написано… – растерянно прошептала Мэгги.

– Здесь написано: «Простите меня за этот шаг».

– Ясно…

– Ясно? Нет, ничего не ясно!

– Н-не понимаю…

– Это фальшивка! Грубая, циничная подделка!

Он так заорал, что Мэгги невольно подалась назад.

– Это инсценировка самоубийства, вы понимаете? Инсценировка! Они хотят, чтобы мы решили, что мама сама… что мама… А она никогда не покончила бы с собой, вы слышите? Никогда!

Мэгги пожалела о том, что они вернулись на кухню. Здесь она не могла говорить, боялась, слова застревали у нее в горле.

– Мама всю свою жизнь посвятила нам с сестрой. И гибель отца вовсе не убила в ней жизнь! Совсем напротив – мама была одержима жаждой действий. Да вы сами это видели! Помните, как она вцепилась в вас на поминках? Она свято верила, что сможет сделать то, что не успел отец. Она ждала, что вы поможете ей во всем разобраться. Мама понимала, что отец просто так не пойдет под пули.

– Да, я помню, она сказала, что решается вопрос жизни и смерти, – подтвердила Мэгги, вдруг испытав угрызения совести. Эта женщина действительно рассчитывала на то, что американка всерьез воспримет ее слова. А Мэгги так ничего и не сделала.

– Вот именно! Скажите, разве может человек, у которого есть миссия, вдруг ни с того ни с сего решиться… на такое?

Ему никак не давалось слово «самоубийство»…

– Может, она потеряла надежду? Пришла в отчаяние, увидев, что никто не прислушивается к ее словам?

– По-вашему, это достаточная причина для того, чтобы покончить с собой, да еще оставив глупейшую записку, набранную на компьютере? Моя мать, да будет вам известно, даже не знала, на какую кнопку надо нажать, чтобы включить телевизор! И потом, это «простите»… У кого она просит прошения? Если уж на то пошло, мама просила бы прошения конкретно у меня и у сестры, назвав нас по именам! Поверьте мне, я знаю, что говорю. Записку писала не она.

– А кто же?

– Я пока не знаю… Мне ясно лишь, что это был очень хладнокровный и подлый человек…

Только сейчас Мэгги отметила про себя, что сын Рахель выглядел неважно. Волосы его сбились в колтун, словно он все последние сутки терзал их пятерней… Она вдруг живо представила себе, как он сидит, уперев локти в колени и запустив руки в волосы, и всем телом раскачивается от горя взад-вперед… И ведь тогда он еще не знал о том, что лишился не только отца, но и матери.

– И одновременно глупый! – вдруг воскликнул он. – Да, да, тупая скотина! Кто пишет предсмертные записки на компьютере, а потом их распечатывает?

– Зачем кому-то могло понадобиться убивать вашу мать?

– Она же сказала вам: это вопрос жизни и смерти. Ей просто хотели заткнуть рот.

– Но ведь она также сказала, что сама ничего не знает. Что муж нарочно держал ее в неведении ради ее же безопасности.

– Да, но убийцы не хотели рисковать.

– Понимаю… – Мэгги вдруг опустила глаза. – Послушайте, может, нам надо позвонить в полицию? В «Скорую»?

– Сначала расскажите, зачем вы хотели видеть маму в столь поздний час.

– Да как сказать… Честно говоря, в свете случившегося это уже не так важно и может подождать. А сейчас нужно заниматься совсем другими вопросами…

– Я не верю в то, что официальный представитель американского правительства может нанести частный визит посреди ночи, не имея на то веских причин. Рассказывайте. Заниматься всем остальным будем потом.

– Послушайте, это настолько уже не актуально, что вы только разозлитесь, когда узнаете. С другой стороны, я же не знала…

Он вдруг схватил ее за руку – в том же месте, что и его мать накануне.

– Очень прошу. Расскажите, зачем вам необходимо было увидеться с моей матерью.

При других обстоятельствах Мэгги не задумываясь влепила бы пощечину мужчине, который посмел хватать ее за руки. Но она знала, что со стороны сына Рахель этот жест был проявлением не агрессии, а отчаяния. Спокойствие и надменность, которые недавно бросились ей в глаза, исчезли без следа. Перед ней стоял несчастный молодой человек, у которого глаза блестели от слез.

– Как вас зовут, кстати?

– Ури.

– Хорошо, Ури. Меня зовут Мэгги. Мэгги Костелло. Давайте присядем и поговорим.

Она налила из-под крана холодной воды в стакан и передала его Ури. Тот жадно его осушил. После этого Мэгги мягко взяла молодого человека под локоть и выпроводила из кухни в прихожую, где усадила на диванчик.

– Значит, вы считаете, что случившееся сегодня имеет непосредственное отношение к той тайне, которой ваш отец хотел поделиться с премьером?

Ури Гутман лишь утвердительно кивнул.

– Вы полагаете, что вашего отца убили также из-за этой тайны?

– Не знаю. Одни придерживаются данной версии… А вот я не знаю, что и подумать. Но одно обещать могу уже сейчас – я разыщу тех, кто уничтожил мою семью!

Ей вдруг захотелось сказать, что он все преувеличивает и скорее всего гибель матери – всего лишь следствие краткого помрачения ее рассудка на фоне всего случившегося с мужем. Ведь ясно же, что Шимона Гутмана убили по ошибке – охранник просто делал свою работу. А убитая горем жена наложила на себя руки, будучи просто не в силах примириться с тяжелой потерей. Но Мэгги промолчала, ибо сама не была уверена в этом.

Вместо этого она обстоятельно поведала Ури о том, что ей удалось узнать в Интернете. В частности, об убитом накануне палестинском ученом-археологе Ахмаде Нури, который тайно сотрудничал с его отцом.

Поначалу Ури, разумеется, не поверил. Он только горько улыбался, качал головой и время от времени прерывал Мэгги восклицаниями: «Нет, это невозможно! Этого просто не могло быть!» Но потом Ури прислушался и замолчал. А Мэгги рассказала ему про анаграмму, про то, что оба ученых специализировались – пусть и каждый со своей целью – на «библейской археологии», и наконец, про керамическую тарелку, запечатленную на снимке Нури…

Мэгги стало ясно, что Ури наконец поверил. И, поверив, ужаснулся. Любая другая тайна, которая могла бы открыться после гибели его отца – о том, что у него была любовница, о том, что он соблазнил школьницу и та забеременела от него, даже о том, что у него все эти годы была другая семья, – не повергла бы Ури в состояние такого шока. Он был поражен до глубины души известием о том, что его отец работал бок о бок с палестинским ученым.

– Послушайте, если дело действительно обстояло так, как я думаю… Значит, все не так просто… Похоже, тайна, обладателем которой был ваш отец, на самом деле убийственна для всех, кто посвящен в нее…

– Но моя мать ничего не знала!

– Убийца мог не догадываться об этом. Он не хотел рисковать, вы сами так сказали.

– Вы полагаете, что мою мать и этого доктора Нури убили одни и те же люди?

– Я не знаю.

– Что ж, если так, то мне кажется, я знаю, кто станет следующей жертвой.

– Кто же?

– Ваш покорный слуга.

ГЛАВА 17

Багдад, апрель 2003 года

Махмуд горько жалел о том, что вообще поехал. Он давно отбил всю задницу на ужасных кочках, на которых то и дело подпрыгивал старенький автобус. Какого черта его понесло в такую даль? Можно подумать, он не мог послать кого-нибудь другого…

Позади десять часов дороги, впереди еще как минимум пять. Если, конечно, «Ракета пустыни» не развалится раньше…

Обычно он работал по совершенно другой схеме. Его дело было – сидеть в кафешке на улице Мутаннаби и принимать товар. Все остальное выполняли бесчисленные пронырливые мальчишки, которые в одночасье хлынули на улицы Багдада, после того как был свергнут Саддам, будто крысы из подземелья. И откуда только их взялось столько? Казалось бы, еще вчера этих воришек и следа не было. Однако стоило только власти смениться, как город в мгновение ока наводнился невесть откуда взявшимся многочисленным криминальным элементом.

Торговля шла весьма бойко. Махмуд вел дела по мобильному. Узнав о том, что, к примеру, Тарик собирается в Иорданию с очередным караваном, Махмуд связывался с ним и просил захватить с собой «пару безделушек». Затем он вызывал к себе очередного ушлого беспризорника и приказывал передать товар Тарику. Тарик же передавал товар своему человеку, и тот на «Ракете пустыни» отправлялся в дальний путь до Аммана. Там он встречался с аль-Наари или с одним из его конкурентов, сбывал товар и пускался в обратную дорогу с деньгами. Конечно, Махмуд не мог быть абсолютно уверен в этих воришках. Он лишь договаривался со всеми «звеньями цепочки» по мобильному, а своему непосредственному курьеру говорил, что, если тот сбежит с товаром, он потом будет жалеть об этом всю его короткую – очень короткую – жизнь. Как и его родные.

Такая схема работала без сбоев. А после сноса памятника Саддаму товар поступал к Махмуду почти каждый день. Собственно, он и раньше промышлял сбытом древностей. Все началось еще в первую американо-иракскую войну 1991-го. До того момента ни о чем подобном и мечтать не приходилось, но налеты американских бомбардировщиков ознаменовали собой наступление новой эры и превратили Махмуда – тогда еще сопливого мальчишку – в бизнесмена. Правда, воровать при Саддаме было очень опасно. Диктатор был скор на расправу и жесток, как сказочный ифрит. Махмуд прекрасно помнил, как власти поймали одиннадцать воров, которые отрубили золотую голову у крылатого месопотамского буйвола, – они бы унесли его всего, но тот оказался слишком тяжел. Саддам самолично утвердил смертный приговор в отношении преступников: поступить с ними точно так же, как они поступили с музейной реликвией, – отрубить им головы. Мало того! Палач использовал во время казни ту же электропилу, которая была орудием преступления! Казнь проводилась в присутствии всех приговоренных. Махмуд даже представить себе не мог, что пережил последний из них, одиннадцатый, на глазах у которого были умерщвлены десять его товарищей…

Махмуду до сих пор не попадались настоящие, истинные реликвии. В лучшем случае золото и серебро, которое стоило столько, сколько весило. А другим дилерам порой перепадали настоящие шедевры. Так, он слышал от кого-то, что на Запад был переправлен фрагмент барельефа, взятого из дворца самого Нимрода. По слухам, на нем были изображены рабы, скованные одной цепью. Махмуд часто думал о том, что за прошедшие тысячелетия ситуация, в общем, не сильно изменилась.

Уже тогда почти весь товар уходил на Запад через Иорданию, и уже тогда – при посредстве семейства аль-Наари и ему подобных. Но если десять лет назад сбыт древностей все-таки носил эпизодический характер, то теперь караваны, груженные горшками и прочей керамикой, украшениями и оружием эпохи ассирийцев и вавилонян, шумеров и ханаанеев, древних греков, римлян и иудеев, шли в Амман практически ежедневно. Товар приходилось прятать и разбивать на мелкие партии, но до Махмуда доходили слухи, что один из его конкурентов сумел переправить на «Ракете пустыни» целую статую. Воры завернули ее в тряпье, а водителю автобуса сказали, что это тело умершего родственника. Разумеется, водителю доплатили за то, чтобы тот не слишком интересовался «покойником».

За последние две недели Махмуд отправил в Амман почти с десяток курьеров. Каждый из них проделывал в точности тот же путь, в который когда-то давно пускался сам Махмуд. И вот надо же – именно сейчас его замучила ностальгия по старым временам и он решил самолично проверить «трассу» и нанести личный визит аль-Наари. Бизнес расширялся день ото дня, пришла пора выторговать для себя какие-то особые условия. Махмуд всегда держал нос по ветру и не собирался проигрывать конкурентам.

Он побросал в мешок несколько ценных вещиц, в том числе пару древних царских печатей, ту глиняную табличку, что приобрел у Абдель-Азиза, и пару золотых сережек, чей возраст по самым скромным прикидкам достигал четырех с половиной тысяч лет. По сути, Махмуд вез на сей раз целое состояние и не собирался рисковать этим, доверив работу какому-нибудь очередному оборванцу.

И вот теперь он проклинал себя за это, мрачно глядя в окно на пустынный пейзаж и с внутренним трепетом ожидая очередной кочки. Он и сам не понял, как ему удалось задремать в такой обстановке. Однако же удалось. Проснулся Махмуд от особенно сильного толчка и тут же ощупал мешок, лежавший на коленях. Тесемки от него он обернул вокруг запястья левой руки. С мешком все было в порядке – печати и пенал с глиняной табличкой никуда не делись. Сережки же находились совершенно в другом месте, но за них Махмуду и вовсе не приходилось беспокоиться.

Из автобуса он выбрался за полночь. И лишь вдохнув свежий ночной воздух, напоенный ароматом трав и фруктовых деревьев, он понял, как же сильно воняло в «Ракете пустыни». Его спутники – немытые, заросшие клочковатыми бородами багдадцы – меж тем один за другим растворялись в ночи. Надо же, он снова в другой стране, где нет войны, убийств, грабежей. В последний свой приезд в Иорданию Махмуд был впечатлен еще сильнее. Он с восторгом вглядывался в местные денежные банкноты, на которых не было его лица, он любовался памятниками Аммана – не из-за интереса к искусству, он просто не привык видеть какие-то другие статуи, кроме как изображающие его. Здесь тоже не было подлинной демократии и выборы покупались, но по крайней мере Иордания не унижалась до такой степени, чтобы поголовно голосовать за одного-единственного кандидата.

У выхода из автовокзала его поджидал один из шестерок аль-Наари – уголовного вида паренек с кислой скучающей миной, лениво привалившийся к внешней стенке турникета. Он ничего не сказал Махмуду, только махнул рукой, привлекая его внимание. Он не предложил поднести мешок Махмуда – и не важно, что тот и сам бы его ни за что не отдал. Они быстрым шагом направились по улице Короля Хусейна. Вскоре на фоне ночного неба показались очертания римского амфитеатра. Улица была вымощена крупным булыжником, асфальтовыми были только тротуары. Провожатый вдруг прибавил шагу, и Махмуду пришлось чуть не бегом догонять его.

Почти все магазины и заведения в столь поздний час были уже закрыты. Витрины тускло отсвечивали жестяными жалюзи, наглухо скрывшими от взоров ночных прохожих то, чем могли похвастаться в дневное время. Путники свернули в один переулок, затем в другой, затем прошмыгнули под низенькой аркой, поднялись по маленькой лесенке, еще свернули пару раз, потом спустились по другой лесенке… Махмуд скоро понял, что одному ему обратную дорогу нипочем не найти. Поспешая за своим проводником, он быстро сунул руку под куртку и нащупал спрятанный в ножнах маленький кинжал, что прибавило ему уверенности.

Вскоре до изголодавшегося в дороге Махмуда долетел вкусный аромат свежеиспеченного лаваша. Должно быть, где-то здесь ночная пекарня. А значит, пустынные дворы вот-вот кончатся. Так и случилось – уже за следующим поворотом в глаза брызнул яркий свет, и они оказались на довольно оживленной маленькой улочке. Слева, как и предполагал Махмуд, располагалась пекарня, а справа – небольшое кафе. Изнутри доносилась музыка. Перед входом было расставлено несколько низких столиков, за которыми сидели мужчины и потягивали кофе и мятный чай из высоких рюмок. Махмуд перевел дух – ну наконец-то он вновь среди людей.

Провожатый скрылся в дверях заведения. Махмуд осторожно последовал за ним. Они двинулись к столику в углу, за которым сидел в одиночестве какой-то юнец. Проводник коротко кивнул ему, показал рукой на Махмуда и, так и не проронив ни единого слова, исчез.

Махмуд несколько растерялся: юноша был ему не знаком.

– Прошу прощения, должно быть, это какая-то ошибка… Я ищу уважаемого аль-Наари.

– Махмуд?

– Да.

– А я Наваф аль-Наари. Тебе нужен мой отец. Пойдем.

Он вывел Махмуда из кофейни и тут же свернул в узкий и темный переулок. «Здесь он меня пырнет ножом, – подумал вдруг багдадец, – и я исчезну». Однако Наваф быстро добрался до очередной забранной жалюзи витрины и коротко постучал. Через несколько секунд жалюзи заскрипели и поехали вверх. За стеклом Махмуду открылся вид на сувенирную лавочку, каких в Аммане были сотни, если не тысячи. Комната была ярко освещена флуоресцентными лампами.

– Заходи, заходи. Чаю?

Они переступили порог лавки, и Махмуд стал осматриваться. Все стандартно – продавленные низкие диванчики и разнообразный хлам, аккуратно расставленный по полочкам, тянувшимся вдоль стен. Стилизованные в восточной манере часы и будильники, глиняные сервизы, пузырьки с водой, на которых красовались этикетки: «Вода из священной реки Иордан». Мусор, жалкие фальшивки, изготовленные специально для глупых паломников-христиан.

«Ничего, ничего, когда-нибудь и я начну торговать в Багдаде такими штучками, – подумал Махмуд. – Насыплю песка из помойной канавы в бутылку и напишу: „Священная земля садов Вавилона“».

– Махмуд? Здравствуй, дорогой!

Он обернулся и увидел перед собой сияющего аль-Наари-старшего. На старике был отлично пошитый западный костюм, который мгновенно вогнал гостя в краску – Махмуду было стыдно за свою потертую кожаную куртку, которая, пожалуй, только в багдадских забегаловках смотрелась уместно. Но дело было не только в костюме. Джафар аль-Наари весь был олицетворением успеха, о котором Махмуд пока и мечтать не смел. Он мог лишь предполагать, как сильно обогатился старый хрыч в последние пару-тройку недель. А впрочем, он и раньше не бедствовал.

– Чем обязан, друг?

– Да вот проходил мимо, решил заглянуть на чашечку ароматного чая, вспомнить старые времена…

Аль-Наари расхохотался и, обернувшись к сыну, воскликнул:

– Я совсем позабыл, что наш багдадский брат большой любитель пошутить! – Он вновь глянул на Махмуда, на лице его все еще играла веселая улыбка. – Прости, уважаемый Махмуд, но все-таки давай перейдем сразу к делу.

– Конечно, конечно, – тут же спохватился гость и тоже улыбнулся. Махмуд стремился во всем подражать Джафару аль-Наари и однажды рассчитывал разбогатеть точно так же, как и он.

Они уселись на низенький столик друг напротив друга. Сын Джафара стоял позади отца. Махмуд положил перед собой мешок и извлек из него одну из двух печатей, которые проделали с ним долгий путь из иракской столицы и были добыты, как и все остальное, во время «ночи открытых дверей» в Национальном музее. На самом деле в ту ночь Махмуду натащили несколько десятков подобных печатей, но все это был мусор, который ничего не стоил. Эти же две представляли явную ценность и сохранились так, словно еще вчера их использовал какой-нибудь древний визирь во имя своего повелителя.

Аль-Наари взвесил печать на ладони, затем положил обратно на стол, достал из внутреннего кармана пиджака очки в дорогой оправе, нацепил их на нос и принялся внимательно разглядывать товар.

– Настоящая, настоящая. Можешь мне поверить, уважаемый Джафар, Махмуд не стал бы трястись почти сутки по пустыне ради жалкой фальшивки.

Аль-Наари лишь поднял на него строгий взгляд поверх стекол очков, и этот взгляд требовал тишины. Наконец иорданец удовлетворенно причмокнул губами и проговорил:

– Хорошо, эту я беру. Что еще?

Махмуд извлек на свет вторую печать, гораздо более увесистую и богаче украшенную. Он заранее продумал тактику поведения при встрече с аль-Наари – от меньшего к большему.

Старик подверг вторую печать столь же пристальному осмотру, как и первую, а потом заметил:

– Ты хорошо поработал, уважаемый. Признаюсь, на этот раз ты сумел произвести на меня впечатление. Но что-то подсказывает мне, что ты еще далеко не закончил, не так ли? – Старик вновь усмехнулся.

– Твоя интуиция тебя никогда не подводила, уважаемый Джафар, – отозвался довольный Махмуд и двумя руками, словно бесценную реликвию, достал из мешка пенал с глиняной табличкой, купленной по дешевке у этого олуха Абдель-Азиза.

Старик столь же трепетно принял из рук Махмуда пенал и долго изучал его, не раскрывая. Наконец он достал глиняную табличку, и Махмуд увидел, что лицо его буквально перекосилось.

– Лупу, быстро! – хрипло бросил он через плечо.

Наваф скрылся за занавеской и тут же вынырнул обратно, подавая отцу лупу с ручкой из слоновой кости. Старик тут же приник к глиняной табличке, что-то бормоча себе под нос.

– Ну, что ты скажешь? – уже начав терять терпение, спросил Махмуд.

Аль-Наари вдруг откинулся на спинку стула и отложил лупу. Он долго и внимательно смотрел на своего гостя, покусывая губы.

– Думаю, ты заслужил, чтобы я показал тебе свою коллекцию, Махмуд. Семейную коллекцию аль-Наари.

Наваф тут же отпер дверку, прятавшуюся за конторкой. «Очевидно, там у него находится склад особо ценных вещей», – подумал Махмуд. Так всегда и бывает с дилерами. Для олухов у них есть основное помещение лавки, а для важных клиентов и лучшего товара – неприметная каморка, в которой и хранится главное.

Они прошли через складское помещение, оказавшееся, к удивлению Махмуда, почти пустым, если не считать нескольких картонных коробок и двух рулонов упаковочного полиэтилена. Старик шел впереди, за ним Махмуд, а замыкал шествие Наваф. Аль-Наари-старший прошел через всю комнату и отпер еще одну дверь. Махмуд широко раскрыл глаза, когда понял, что та выводила снова на улицу. В лицо ему тут же дохнул пряный ночной ветерок. Они спустились с невысокого крылечка и оказались во дворике, который со всех сторон был обнесен глинобитной стеной высотой в полтора человеческих роста.

– Наваф, лопату!

Махмуд инстинктивно обернулся и увидел, что в руках у молодого человека, стоявшего у него за спиной, невесть откуда появилось широкое, сверкнувшее при свете луны лезвие заступа. Не долго думая он выхватил из-за пазухи кинжал и направил его в лицо Навафу.

Джафар весело расхохотался, ударяя себя по коленкам:

– О Аллах! Не смеши меня так на сон грядущий, уважаемый Махмуд! Старику вредно так сильно смеяться! Неужели ты думаешь, что Наваф вознамерился шлепнуть тебя своей лопаткой по загривку?

Махмуд растерянно обернулся на Джафара, а тот, чуть успокоившись, добавил:

– Сейчас ты увидишь кое-что из моей коллекции.

Только тут Махмуд обратил внимание на то, что под ногами у него распаханная земля, на которой не росло ни травинки. Словно деревенский огород. Наваф бесцеремонно и чуть обиженно оттеснил гостя плечом в сторону, вышел на середину двора и начал копать.

– Что происходит? – насторожился Махмуд.

– Сейчас поймешь.

Махмуд подошел к Джафару, и они оба стали наблюдать за работой молодого аль-Наари. Когда в земле что-то блеснуло, Наваф отшвырнул лопату, бросился на колени и стал разрывать землю руками. Наконец Махмуд смог различить очертания какого-то животного. Джафар усмехнулся и подтолкнул его поближе к яме. Махмуд сделал пару шагов вперед, остановился и выпучил глаза. Перед ним была хорошо знакомая с детства статуя золотого овна, который налетел передними копытами на корни волшебного дерева и ломал рогами ветви с волшебными цветами. Дерево было выполнено из меди, а цветы – из серебра.

Аль-Наари-старший весело скалился.

– Что, уважаемый? Узнаешь? Овен из Ямы Смерти, которого почитали шумеры города Ур. Готов биться об заклад, ты видел его раньше в Национальном музее Багдада, когда вас водили туда со школьной экскурсией, а?

– Как он тут оказался?

– Это не важно. Важно, что теперь он украшение моей коллекции.

– Ты не случайно показал мне этого овна, не так ли, уважаемый Джафар? Тем самым ты даешь понять, что мой товар на его фоне ничего не стоит. Это так? Ты решил посмеяться над бедным Махмудом?

– О нет, друг мой. Как раз напротив. Я лишь хотел продемонстрировать тебе малую часть сокровищ, которые… и тебя будут окружать.

У Махмуда сладко забилось сердце в груди.

– В самом деле? Значит, ты полагаешь, что мой товар достоин того, чтобы занять свое место в твоей коллекции?

– Скажу тебе больше, дорогой Махмуд! Ты сам достоин того, чтобы занять здесь свое место!

И он подал мимолетный знак сыну, который во время их разговора вновь успел вооружиться лопатой. Заметив движение старика, Махмуд начал было оборачиваться, но опоздал. Широкое и тяжелое лезвие с силой опустилось ему на голову, раскроив череп и швырнув молодого человека на землю. Удар был мощным, его хватило для того, чтобы Махмуд испустил дух, но Наваф, не желая рисковать, нанес еще два.

– Уважаемый Махмуд из Ямы Смерти, которого никогда не почитали и не будут почитать жители славного Багдада, – торжественно провозгласил аль-Наари-старший. – Раздень его и закопай.

Джафар поднял с земли мешочек с товаром и убедился в том, что с печатями и глиняной табличкой ничего не случилось. Он уже отправился было обратно в лавку, когда вдруг услышал громкий смех Навафа. Сын его стоял над обнаженным и распростертым телом, опираясь руками на лопату, и давился от смеха.

– Что ты там увидел?

Аль-Наари вернулся к яме и пригляделся к мертвому Махмуду. Поначалу он ничего не разобрал в полумраке, но затем на груди гостя что-то сверкнуло, и Джафар все понял. Махмуд более чем надежно спрятал золотые сережки – приколол к соскам. Багдадец рассчитывал, что извлечение их из-под одежды будет кульминацией его представления. Он лишь чуть-чуть не рассчитал. Кульминация уже осталась позади.