355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сэм Борн » Последний завет » Текст книги (страница 8)
Последний завет
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:52

Текст книги "Последний завет"


Автор книги: Сэм Борн



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА 13

Иерусалим, вторник, 20:45

Амир Таль дважды коротко постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, решительно переступил порог кабинета премьер-министра. Первое, что он увидел, была высокая спинка кресла, повернутая к столу. Из-за нее выглядывал лишь краешек седой шевелюры премьера. Старик, очевидно, заснул.

– Рош ха'Мемшалах?

Кресло моментально крутанулось, приняв обычное положение, и Таль натолкнулся на внимательный взгляд. В руках у премьера не было ручки, а на столе не было бумаги – стало быть, тот действительно задремал и нарочно повернул кресло спинкой к двери, чтобы его не застали врасплох. Этому трюку премьер научился еще в армии, много лет назад.

– Господин премьер, у меня важные новости. Эксперты расшифровали записку Шимона Гутмана. Они очистили ее от крови и серого вещества, и слова вновь стали читаемы. Окончательное заключение, впрочем, будет только завтра.

– Кто еще знает об этом?

– Только мы с вами.

В кабинет вновь постучали, и на пороге возник заместитель премьера.

– Я слышал, у нас новости из лаборатории?

Премьер метнул на Таля уничтожающий взгляд, а заместителю приказал:

– Созови совещание. Здесь. Через пятнадцать минут. И пригласи бен-Ари.

Ярив вынул из верхнего ящика стола текст, над которым трудился последние сутки. «Рыба» его была написана в Белом доме и доставлена израильскому премьеру уже с рукописными пометками американского президента. Да, над этой бумажкой серьезно поработали, ему нужно было лишь довести ее до ума. Американцы весьма грамотно очертили основные положения мирного соглашения. Ярив воздал должное той убедительности, которая была придана документу. Ибо достижение мирного процесса американцы умело подчеркнули, а противоречия затенили, давая тем самым понять, что последние – всего лишь технические детали, над которыми не пристало ломать голову главам государств и которые нужно просто передать для окончательного согласования грамотным юристам. Впрочем, сам Ярив понимал, что каждая такая «техническая деталь» способна свести на нет все достижения и обречь его народ на продолжение губительного и кровавого противостояния с арабами.

Когда все были в сборе, он вернул документ в ящик стола и достал новый пакетик с семечками. Никто из его приближенных еще не видел наброска текста мирного соглашения. И не увидит до тех пор, пока оно не будет подписано. Нечего разводить бесплодные дискуссии и спорить до хрипоты по мелочам. Для этого у них уже не оставалось времени.

Премьер молча кивнул Талю.

– Итак, господа! Эксперты нашей криминалистической лаборатории славно потрудились, приводя записку Шимона Гутмана в первозданное состояние. Им пришлось нелегко, так как кровь насквозь пропитала бумагу и чернила практически полностью размылись. Сразу скажу, что результаты, которые я сейчас доведу до вашего сведения, являются сугубо предварительными. Окончательное и полное заключение поступит только завтра…

Министр обороны Иосиф бен-Ари кашлянул и принялся старательно поправлять кипу на голове. Она отличалась по внешнему виду от головных уборов его коллег. Ее дизайн свидетельствовал о том, что бен-Ари не только религиозен, но и относится к совершенно особой породе израильтян – убежденным сионистам. Именно они создали Государство Израиль в 1948 году. Сионисты, в противоположность бытовавшему за пределами еврейского мира мнению, не имели ничего общего с ортодоксальными иудеями, до сих пор рядившимися в мешковатые старомодные костюмы и шляпы. Нет, бен-Ари придерживался современных тенденций в одежде – и одновременно с этим являлся сторонником по возможности самой широкой экспансии Израиля. Гутман недолюбливал его, и однажды даже назвал предателем народных интересов – только за то, что бен-Ари согласился быть министром в кабинете Ярива. Сам же бен-Ари считал себя истинным патриотом и полагал, что выполняет роль внутреннего противовеса в правительстве Ярива, в отсутствие которого тот бы обязательно продал священную землю арабам «за мешок картошки». Он всячески препятствовал всем уступкам палестинцам, на которые готов был идти израильский кабинет, а когда таковые были неизбежны, старался свести их к минимуму. И бен-Ари неоднократно заявлял, что если премьер «зайдет слишком далеко», он просто выйдет из состава правительства, которое газетчики цинично именовали не иначе как «правительством национального разобщения». Бен-Ари считал себя самым сильным козырем, который имела оппозиция – да к тому же в составе самого правительства.

Таль заметил нетерпение бен-Ари и решил сразу переходить к делу.

– Собственно, это не столько записка, сколько самое настоящее письмо. Гутман исписал обе стороны своего листочка, что доставило нашим экспертам много дополнительных хлопот при расшифровке текста. Итак, если позволите, я зачитаю то, что нам удалось разобрать: «Дорогой Коби! Я был твоим врагом дольше, чем собратом по оружию. Я часто нелестно отзывался о тебе, а ты нелестно отзывался обо мне. У тебя много причин не верить мне. Может быть, именно в этом недоверии причина того, что мне пока так и не удалось связаться с тобой напрямую. Это не оставляет мне выбора и заставляет решиться на поистине безумный поступок. Пойми меня правильно – я не могу рисковать и доверить передачу того, что необходимо тебе передать, какой-нибудь твоей шестерке. Ибо в этом случае ты можешь так ничего и не узнать.

Я не стал бы прорываться к тебе, не располагая знанием, важность которого невозможно переоценить. Если бы ты увидел то, что видел я, ты бы меня понял. Ты изменился бы сам и изменилось бы все, что ты делаешь или только собираешься сделать.

Какое-то время я думал поделиться этим знанием с широкой общественностью. Разумеется, через средства массовой информации. Но я считаю, что ты имеешь право и должен узнать обо всем первым. Ибо это знание, которое я пытался до последнего держать в тайне ото всех, изменит весь наш мир, изменит ход истории.

Коби, ты знаешь, я никогда не был сумасбродом. Несмотря на все то, что ты видел по телевизору. Да, я часто преувеличивал, но этого требовала ситуация и необходимость докричаться до людей. Знай: сейчас мне нет нужды ничего преувеличивать. Знание, которым я располагаю, несет в себе угрозу для моей жизни, это бесспорно. Оно в высшей степени могущественно и – с учетом того, что ты сейчас делаешь, – в высшей степени актуально. Прошу тебя об одном: отнесись к моему письму серьезно, не спеши выбрасывать его в мусорную корзину. Не гони меня, не пренебрегай мной. Выслушай то, что я хочу до тебя донести. А я, в свою очередь, обещаю рассказать все без утайки. И когда ты узнаешь все, ты и поймешь все. И ты содрогнешься точно так же, как содрогнулся я сам, когда узнал. И у тебя возникнет ощущение, что на тебя снизошло слово Бога.

Ниже ты найдешь мой телефон. Позвони сегодня же, Коби. Это крайне важно. Ради тебя и меня. Ради всех нас. Твой Шимон».

Таль аккуратно положил листок бумаги на краешек стола премьера и обвел присутствующих вопросительным взглядом. В кабинете воцарилась новая атмосфера. Никто не хотел нарушать молчание первым. Заместитель премьера и министр обороны быстро переглянулись и тут же опустили глаза. А Таль вдруг поймал себя на мысли, что не в силах обернуться на своего патрона и понять его реакцию на услышанное.

– А вот мне кажется, что он элементарно тронулся, – наконец подал голос заместитель премьера Абрам Моссек. – Тяжелый случай «иерусалимского синдрома».

«Иерусалимским синдромом» называлось умопомешательство, которое охватывало некоторых паломников с неустойчивой психикой, впервые оказавшихся на Святой земле. Их можно встретить в любом уголке мира. Обычно это молодые люди, одетые в тряпье и отпустившие бороды, с горящими безумными глазами, убежденные в том, что слышат голоса ангелов.

– Я могу взглянуть поближе на это письмо? – в свою очередь, обратился к Талю министр обороны. Получив его и быстро пробежавшись по строчкам, он заметил: – Что-то не очень смахивает на стиль Гутмана. Шимон никогда не был особенно религиозен. Националист – да. Любитель политического эпатажа – несомненно. Но никак не религиозный человек. А здесь встречаются такие фразочки, как, например: «И у тебя возникнет ощущение, что на тебя снизошло слово Бога…» И еще он приводит цитату из литургии Рош-Хашана: [10]10
  Рош-Хашан – еврейский Новый год.


[Закрыть]
«Не гони меня, не пренебрегай мной…» Я, пожалуй, не был бы столь категоричен в оценках, как Абрам, но на Гутмана это точно не похоже.

Все взоры устремились на премьера в ожидании конечного вердикта. Одно слово, может, даже взгляд – и о письме тут же бы забыли. Но Ярив не спешил говорить. Он внимательно изучал копию письма, методично щелкая семечки.

Его советник решил заполнить паузу:

– Мне лично бросилась в глаза она любопытная деталь. Вот Гутман пишет в одном месте, что «пытался до последнего держать знание в тайне ото всех». Не есть ли это намек на то, что в конце концов ему это не удалось? И если мы примем решение вести расследование по этому письму, мне кажется, надо проверить всех людей, с которыми Гутман общался в последние дни своей жизни, – друзей, родственников, политических союзников. Возможно, журналистов. Из числа крайне правых. Не секрет, что многие из них были с ним на короткой ноге. И еще одна деталька, если позволите. Он пишет, что знание это несет угрозу для его жизни. Крайне опасная фраза, которую легко можно использовать против нас. Дайте этот текст правым, и они тут же уличат нас в заговоре с целью устранения Гутмана. И наконец… наши несчастные мирные переговоры с арабами. Гутман пишет: «Если бы ты увидел то, что видел я, ты бы меня понял. Ты изменился бы сам и изменилось бы все, что ты делаешь или только собираешься сделать». А ниже, господин премьер, он пишет, что вы «содрогнетесь». Другими словами, он хотел сказать: «Ты поймешь, Коби, что совершаешь крупную ошибку, договариваясь с арабами о мире». Не так ли?

– Гутман всегда выступал резко против мирных переговоров с палестинцами, – буркнул Моссек. – Можно подумать, Таль, вы открыли нам Америку.

Ярив вдруг чуть подался вперед. Все замолчали и обратили взгляды на него.

– Нет, это письмо писал не сумасшедший. В нем много страсти и эмоций, но нет никакого психоза. Это и не предсмертная записка будущего самоубийцы, несмотря на фразу об угрозе его жизни. А еще я скажу, что, если бы речь шла только о мирных переговорах, он прямо и честно – как на своих митингах – сказал бы, что я предаю интересы израильского народа, отдавая исконные территории палестинцам. Он бы опубликовал этот текст в прессе, и тот стал бы манифестом оппозиции. Письмо Шимона… – он помолчал, подбирая нужное слово, – странное и загадочное. И все-таки я думаю, что это именно письмо человека, ставшего хранителем какой-то великой тайны.

Заместитель премьера поднял было руку, чтобы что-то сказать, но босс остановил его взглядом и продолжил:

– Что нужно сделать в первую очередь? Позаботиться о том, чтобы содержание письма не стало известно никому, кого нет сейчас в этом кабинете. Амир сделает официальное заявление: экспертиза потерпела неудачу и расшифровать письмо не удалось. Если хотя бы одно слово из этого письма просочится в прессу, я уволю вас обоих, – обратил он тяжелый взгляд на опешивших Моссека и бен-Ари, – а на ваши места назначу ваших самых злейших политических оппонентов. А Амир еще и скажет журналистам, что вы передавали арабам наши государственные и военные секреты. По злому умыслу или из-за профнепригодности – это уж люди решат сами. – Премьер глянул на своего советника. – А пока, Амир, вот что. Мне совершенно ясно, что Гутман обладал тайной, в которую хотел посвятить меня и ради которой не колеблясь подверг себя смертельному риску. Узнай, что это была за тайна.

ГЛАВА 14

Иерусалим, вторник, 22:01

Согласно консульским правилам Мэгги всюду обязана была передвигаться в сопровождении водителя закрепленной за ней машины, который выполнял и функции личного охранника. Но в данном случае Мэгги решила пренебречь протоколом, ибо эта встреча требовала полной конфиденциальности. Поэтому она вышла на улицу Агрон и поймала обычное городское такси.

Время для раздумий кончилось. После того как Мэгги сделала шокировавшее ее открытие, пришло время действий. Покончив с анаграммой, она вновь пристально изучила фотографию Нури, стремясь понять, что именно зацепило ее в первый раз. Лицо пожилого археолога не раскрыло ей никаких тайн, и тогда взор Мэгги переместился на задний план.

Нури был заснят не в офисе, а в домашней обстановке. Он и тот, кого отрезали, стояли у книжного стеллажа. На самом краешке снимка, чуть выше плеча Нури, пестрел какой-то цветочный орнамент. Нет, это не был кусок обоев… Мэгги увеличила снимок, и ей все стало понятно. Это была богато разрисованная декоративная тарелка, стоявшая в стеллаже.

Ну конечно…

Она уже видела этот рисунок раньше – он так поразил ее своей красотой, что намертво врезался в память. И видела она его всего сутки назад, в доме Шимона Гутмана, когда пришла выразить соболезнования убитой горем семье. Керамическая тарелка, расположенная между книжными томами, сразу привлекла ее внимание. И вот теперь Мэгги рассматривала фотографию Нури, позади которого виднелась точно такая же тарелка. Может быть, они из одного сервиза? И каждый ученый взял себе по тарелке? Это, а еще разгаданная Мэгги анаграмма со всей очевидностью указывали на то, что Гутман и Нури, представлявшие два народа, являвшиеся непримиримыми противниками, на самом деле сотрудничали…

Она вдруг улыбнулась. Представитель ЦРУ сказал, что убийство Нури выглядело классической расправой над изменником палестинского государства, но он и помыслить себе не мог, кем Нури был в действительности.

Затем Мэгги внимательно разглядела руку человека, который стоял на снимке рядом с Нури. А возможно ли, что эта фотография была сделана именно в доме Гутмана, напротив того самого книжного шкафа и под нимбом той самой керамической тарелки, а не ее сестры-близнеца? И возможно ли, что этот человек, дружески обнимавший Нури, на самом деле – Шимон Гутман?

Мэгги потянулась было к своему мобильнику, намереваясь набрать Дэвиса и все ему рассказать. Может, стоит даже побеспокоить самого заместителя госсекретаря, кабинет которого располагался этажом выше… Но что-то ее остановило. Что она им предъявит? Пока все ее новости можно легко представить в виде цепочки поразительных совпадений. Но где доказательства, где факты? А что, если американская разведка, засучив рукава и взявшись за работу, все-таки отыщет где-нибудь целого и невредимого Ихуда Рамана, друга и ученого коллегу убитого Гутмана? Как она тогда будет выглядеть в глазах своих боссов?

И тут Мэгги вновь припомнился странный разговор с вдовой Гутмана. Пока она никому о нем не рассказывала. А если бы кто-то донес об этом, она всегда могла сказать, что не придала значения словам несчастной вдовы, которая помешалась от горя. На самом деле слова и мольба миссис Гутман не выходили у Мэгги из головы. И она понимала, что Рахель, пожалуй, тот самый человек, который в силах пролить свет на все эти загадки.

А коллег посвящать в свои дела она пока не торопилась. Еще, не дай Бог, решат, что у нее легкая форма «иерусалимского синдрома» и она увлеклась тайнами, которых на самом деле нет. Вот после визита к вдове Гутмана – другое дело. Он обещает заполнить пустые места в логических построениях, которые Мэгги нагородила, сидя за компьютером в гостинице. От Рахель она первым делом пойдет к церэушнику и выложит ему все. А он пусть тогда скажет, что обо всем этом думает.

Она приняла это решение всего полчаса назад, а сейчас как раз остановилась на улице, где стоял дом Гутманов. Еще чуть-чуть терпения – и у нее появятся ответы на мучившие ее вопросы.

– Дальше я пешком… – сказала она, расплачиваясь.

Почетный караул из правой молодежи и представителей израильских поселенцев, который она застала тут в свой первый визит и который привлекал внимание журналистов, теперь почти рассеялся. На противоположной улице от искомого дома на тротуаре стояло лишь несколько человек со свечами в руках и с сиротливым плакатиком, прислоненным к мусорной урне.

Мэгги сверилась с часами. Конечно, не совсем удобно рваться в чужой дом в столь поздний час, да к тому же без предварительного звонка, но она почему-то была уверена, что Рахель Гутман еще не спит и не прогонит ее.

Под кнопкой звонка слева от входной двери располагалась какая-то лаконичная надпись на иврите – очевидно, имя хозяев. Мэгги быстро ткнула кнопку, чтобы не досаждать вдове долгим звонком, однако на ее призыв никто не откликнулся.

Это не заставило Мэгги повернуться и уйти: она видела, что в доме горит свет, и слышала, как внутри играет музыка. Грустная, меланхоличная. Малер. Значит, кто-то там есть. Взявшись за молоточек, висевший рядом со звонком, она легонько стукнула по жестяному блюдечку, вделанному в дверь. Ничего. Тогда она ударила сильнее – и дверь вдруг подалась… Ну конечно, в поминальную неделю двери не запираются. Точно такие же традиции существовали и в Ирландии, откуда Мэгги была родом.

Пустой коридор тонул во тьме, но в доме было тепло, и Мэгги, потянув носом, почуяла запах недавней готовки.

– Эй? Тут кто-нибудь есть? Миссис Гутман?

Ответа не последовало. Возможно, выбившись из сил и устав бороться с отчаянием, Рахель просто прикорнула в своем кресле в книжном зале?.. Мэгги направилась прямиком туда, стараясь не особо красться, но в то же время и не поднимать лишнего шума. Через минуту она оказалась на пороге зала. Вчера здесь было не протолкнуться от людей, пришедших выразить семье Гутмана свои соболезнования, а сейчас помещение было абсолютно пустым и погруженным в полумрак. Взгляд Мэгги тут же устремился к интересовавшему ее книжному стеллажу. Керамическая тарелка по-прежнему занимала свое место между толстенными томами. Да, теперь Мэгги точно уверилась: тарелка на фотографии доктора Нури была с идентичным рисунком.

– Эй? Миссис Гутман?

Ответа не последовало. Мэгги впервые смутилась. Как же так… Все признаки того, что дом не пуст, налицо… однако на ее призывы никто не отзывался. Бросив последний внимательный взгляд на тарелку, Мэгги повернула обратно и пошла на тепло и аромат еды. Миновав длинный и узкий коридор, она оказалась на пороге комнаты, которая скорее всего служила хозяевам дома кухней.

Дверь была прикрыта. Мэгги постучалась и позвала:

– Миссис Гутман, вы там? Это Мэгги Костелло, из американской миссии. Мы вчера разговаривали с вами…

Рука сама легла на ручку двери, та легко опустилась, и Мэгги оказалась на кухне. Комната была погружена во мрак – свет не горел, окна занавешены. Через пару минут глаза Мэгги привыкли к темноте, она различила сначала кухонный стол и расставленные вокруг него стулья, затем кухонные шкафы и разделочный столик. И вдруг ее взгляд привлекла какая-то большая тень на полу. Мэгги сделала два шага вперед и наклонилась…

На полу лежала Рахель Гутман с большим флаконом из-под таблеток в руке…

ГЛАВА 15

Багдад, апрель 2003 года

Брат как-то говорил ему, что нет ничего легче, чем сбыть в Багдаде краденый товар. Достаточно лишь пустить правильный слух и в правильном направлении. Тогда, мол, купцы объявятся сами. Так, мол, было даже при Саддаме, а уж теперь-то и подавно. Но он не стал обращаться к брату. Рискованно. Тот начнет расспрашивать, а потом обязательно проболтается жене, а та – его жене. Ни к чему это.

Абдель-Азиз аль-Аскари решил все сделать сам. Главное ему было известно – адрес кафешки, что спряталась позади фруктового базара на улице Мутаннаби. Все обремененные ценностями люди шли туда, а он чем хуже?..

Абдель-Азиз занял один из пустовавших столиков в глубине заведения. Это был очень удобный наблюдательный пост, с которого открывался отличный обзор на входные двери. Он крикнул, чтобы ему принесли мятный чай, который подавался здесь обжигающе горячим и в узких высоких стаканчиках. Посетителей в кафе было не так уж много. Трое играли в чеш-беш, еще трое тянули кальян, а самая большая группа собралась перед телевизором, по которому в очередной раз прокручивали запись сноса памятника Саддаму. В эти дни это был самый популярный сюжет. Люди, собравшиеся в кафе, говорили на чуть повышенных тонах, но никто из них и не думал громко восторгаться тем, что он видел. Хотя уж казалось бы… свобода, долгожданная свобода, падение диктатора… Абдель-Азизу почему-то думалось, все должны петь и танцевать от зари до зари в эти дни, обниматься друге другом, носиться по улицам с восторженными воплями…

Так вот – ничем таким и не пахло. Люди осторожничали. На всякий пожарный. Каждый держал в голове предательскую, скользкую мысль: «А ну как вдруг…» А ну как вдруг сюда сейчас ворвется тайная полиция и ее агенты заорут, что американцев с помощью Аллаха выгнали из города и что тех, кто поддерживал их режим хотя бы даже улыбкой, повесят на главной площади без суда и следствия? Никто не верил, что Саддама вот так просто убили. Он где-то скрывается и что-то затевает. Телеканал «Аль-Арабия» вроде даже показывал кадры с его искромсанным телом, но это явно была фальшивка. А может, даже инсценировка агентов тайной полиции, которые специально хотели понаблюдать за реакцией простых людей. А ну как Саддам вдруг вернется?..

Посетители кафе, как и большинство багдадцев, держались настороже и языки не распускали. Даже сюжет о сносе памятника Саддаму вызвал у них лишь нейтральные реплики вроде: «Историческое событие, что и говорить…», «Наверно, это сейчас показывают во всех странах. Интересно, что там думают о наших делах?»

И каждый наверняка был готов добавить к сказанному, что снос памятника – показательная акция сионистов и контрреволюционеров, по которым давно плачет хорошо просмоленная веревка.

Абдель-Азиз прихлебывал чай, поминутно ощупывая школьный рюкзачок Саляма, в котором был упрятан заветный пенальчик. Он находился в кафе уже около получаса, когда в дверях показался молодой человек, веселый и уверенный в себе.

– Добрый вечер, уважаемые! – воскликнул он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Как ваши дела, как дома?

Молодого человека приветствовали почтительными кивками. Кто-то полез к нему с рукопожатием.

– Добро пожаловать, Махмуд!

Махмуд… Абдель-Азиз приготовился. Конечно, это был он. А кто же еще. Теперь главное – поймать момент, чтобы поболтать с ним наедине.

Но Абдель-Азиз слишком долго размышлял. Махмуд уже приметил в углу кафе новичка и решительно направился к нему сам. На нем была роскошная кожаная куртка и несколько серебряных браслетов на запястьях обеих рук.

– Добро пожаловать в наш скромный уголок, друг. Ты, похоже, кого-то ищешь?

– Я ищу Махмуда…

– Давай позовем его вместе, а? – Молодой человек стал театрально озираться по сторонам и громко закричал: – Махмуд! Эй, Махмуд, куда ты запропастился, сукин сын? Тебя давно ждут важные гости! Ой, а вот и он! Эй, друг, Махмуд стоит прямо перед тобой, так что выкладывай скорее свое дело, а то у Махмуда мало времени!

Молодой человек весело подмигнул Абдель-Азизу и красноречиво скосил глаза на школьный рюкзак.

– Я слышал, что ты…

– Про меня много разного болтают. Не верь всему, что ты слышишь, друг.

– Люди говорят, что…

– Назови мне имена этих людей, и я расправлюсь с клеветниками!

Абдель-Азиз окончательно смутился.

– Извини. Наверно, я обознался…

Он поднялся было со своего места, но Махмуд решительно усадил его обратно и сам сел рядом. Абдель-Азиз невольно отметил про себя, что его собеседник, несмотря на худобу, обладает недюжинной физической силой. Да, такого лучше не злить…

– Ладно, довольно приветствий. Я вижу, ты что-то принес мне показать. Не так ли? Уж не этот ли потертый рюкзачок ты вознамерился сбагрить Махмуду по тройной цене?

– Нет, там, в рюкзаке… Это нашел мой сынишка… Вчера…

– Можешь не продолжать! Я и сам тебе скажу, где твой сынишка нашел это вчера! Там же, где и все находили! Но не бойся, я никому не расскажу. Про такие вещи лучше помалкивать, а то они могут обернуться бедой для меня, для тебя… – Он усмехнулся, но улыбка тут же погасла на его лице. – И для сынишки…

Абдель-Азиз пожалел о том, что пришел сюда. Ему было отлично ясно, что этому человеку ни в чем нельзя доверять. И ничего, кроме неприятностей, общение с ним не принесет. Он беспомощно огляделся. Почти все посетители кафе собрались сейчас вокруг маленького телевизора и жадно внимали словам американского генерала, который проводил брифинг для журналистов на своей базе в Катаре. Генерал объявил о пленении еще одного высокопоставленного иракского «преступника».

– Так мы будем с тобой делать бизнес или нет?

– А здесь можно? Ты уверен, что можно… прямо здесь… при всех? – боязливо зашептал Абдель-Азиз.

Махмуд с улыбкой положил руку на спинку стула своего собеседника и легким движением крутанул его так, что Абдель-Азиз в мгновение ока оказался повернутым спиной ко всему кафе.

– Теперь нас никто не видит. Ну давай показывай.

Абдель-Азиз чуть подрагивающими руками развязал рюкзачок, вынул из него матерчатый мешочек и протянул его Махмуду.

– Купи.

– Покажи, что там.

– Ты купишь?

– Слушай, друг, я котов в мешке не покупаю. Показывай, показывай.

Абдель-Азиз вынул из мешочка заветный пенал и аккуратно положил его на краешек стола. Выражение глаз Махмуда не изменилось. Он молча протянул руку, взвесил товар на ладони, а потом бесцеремонно подцепил ногтем крышку пенала и достал из него глиняную табличку.

– Клади обратно.

– Ты не хочешь себе эту вещь?

– Я сам мог бы отдать тебе за бесплатно хоть тысячу вот таких же черепков.

– Но там что-то написано…

– Да кому это нужно? Каракули – они каракули и есть. Может, это обычная записка, которой хозяин снабдил раба, посылая его на базар за продуктами. Ученых хлебом не корми, дай повозиться вот с таким тысячелетним мусором. Однако я не ученый, друг.

– Погоди, но…

– Нет, это ты погоди. – Махмуд поднял палец и важно покачал им перед самым носом своего собеседника. – Я эту вещь куплю. Из-за чехла. Я еще не видел глиняных табличек в чехлах-пеналах. Этим она и интересна. Двадцать долларов.

– Двадцать?

– Только не говори мне, что хочешь больше.

– Но ведь это реликвия из Национального музея…

Палец вновь закачался перед лицом Абдель-Азиза.

– Запомни, друг, Махмуд никогда не интересуется происхождением вещей, которые он покупает. Махмуду это ни к чему. Я прощаю тебе на первый раз, ибо ты не знал. А теперь знай. Эта табличка – ваша семейная реликвия, которая передавалась из поколения в поколение, от деда к отцу, а от отца к сыну. Но сейчас настали трудные времена и нужда заставила тебя отдать ее на продажу. Ты меня понял?

– Погоди, Махмуд, но ты же сам сказал, что это очень редкая вещь…

– Я так сказал? Ты уверен в этом, уважаемый… э-э…

– Меня зовут Абдель-Азиз аль-Аскари.

Черт, зачем он сказал ему свое имя! Пустоголовый ишак!

– Я сказал тебе, что такие черепки валяются у правоверных под ногами, уважаемый Абдель-Азиз, и на них сложно не наступить, как на червей после дождя. Стоит мне щелкнуть пальцами… – Махмуд щелкнул. – И на этом столе вырастет гора из таких черепков. Если ты не хочешь иметь дело со мной, ты волен иметь его с кем-нибудь другим. Рад был с тобой повидаться, передавай привет своей семье…

Махмуд поднялся из-за стола, и теперь уже Абдель-Азизу пришлось усаживать его обратно.

– Накинь хотя бы пятерку, друг, очень тебя прошу!

– Мы не на базаре, уважаемый Абдель-Азиз, и я не привык торговаться.

– У меня семья, дети…

– По доллару на тебя и сынишку, так и быть. По глазам вижу, что ты хороший человек и чтишь Аллаха. Даю двадцать два доллара. Люди скажут, что Махмуд спятил и стал работать себе в убыток, но я им отвечу, что правоверных братьев нужно поддерживать во всем. Возрадуйся, Абдель-Азиз, ибо сегодня ты провернул выгодную сделку!

Они обменялись крепкими рукопожатиями, и Махмуд забрал себе пенал с глиняной табличкой, а в карман Абдель-Азиза перекочевало несколько мятых бумажек и две монетки. Отец Саляма закинул за плечо пустой рюкзачок и, воровато озираясь по сторонам, быстро зашагал по улице.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю