Текст книги "Последний завет"
Автор книги: Сэм Борн
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)
ГЛАВА 5
Иерусалим, понедельник, 09:28
В первый раз с момента приземления на Земле обетованной она столкнулась с тем, что ее вещи досматривал араб. На таможне в аэропорту ей попадались только евреи. А сейчас, у центрального входа в американское консульство на улице Агрон, ей учинили проверку палестинские арабы, на униформе которых, впрочем, красовался герб США. Обычно дипломатов такого ранга, как она – а Мэгги снабдили в Госдепе соответствующими документами, – пропускали куда угодно без всякого досмотра. Но после того, что случилось в этом городе накануне, все изменилось. Об этом предупредил еще шофер консульского лимузина, встречавший ее в аэропорту. И лишь когда один из проверяющих потребовал, чтобы Мэгги передала ему мобильный телефон, его начальник понял, что они перегибают палку, и извинился перед американкой, одновременно дав знак, чтобы ее пропустили.
Оказавшись внутри, Мэгги попала в небольшой уютный вестибюль консульства, который охраняли уже самые настоящие американские морпехи. Начальник охраны сидел за конторкой и контролировал ситуацию с помощью двенадцати экранчиков, передававших изображение с камер скрытного наблюдения, установленных на всех подъездах к зданию.
Мэгги уже в десятый раз прокручивала в голове свой разговор с Бонхэмом. Нечего и говорить, тот провел встречу мастерски. Она сама не могла бы отработать лучше. Он воззвал к ее чувствам и одновременно польстил ее самолюбию. Все эти трюки она сама бесчисленное число раз применяла на всевозможных послах, делегатах, президентских советниках и мятежных генералах. Бонхэм превратил ее в ослика, которого не нужно стегать, чтобы он шел, так как перед его носом висит морковка… нужного цвета и размера. Бонхэм умело придерживал, а потом предъявил свой главный козырь – потаенное и страстное желание Мэгги реабилитировать себя в своих собственных и в чужих глазах за то, что случилось тогда… больше года назад. Это было ее самым слабым местом. Бонхэм безошибочно вычислил его и в нужный момент прижег… Знать слабости оппонента – уже полдела. Мэгги оставалось лишь казнить себя зато, что Бонхэм так легко ее расколол.
Поначалу он вел себя с ней слишком уверенно. Думал обойтись малой кровью. Но когда понял, что ее комплекс слишком укоренился, не смог скрыть легкого удивления – она это подметила – и тут же переключился на другую тактику: все понимающего, сочувствующего собеседника, советника, почти душеприказчика. Классическая схема. Хрестоматийная. Сначала следователь вышибает из-под твоей задницы стул ногой, а потом сам же помогает тебе подняться и ободряюще похлопывает по плечу. Хороший полицейский – плохой полицейский. Очень часто в одном лице. Альфа и омега любого дознания. Она и сама сколько раз играла по этим правилам…
Ей до сих пор трудно было поверить в то, что она опять «повесила винтовку на плечо».
Мэгги остановила рассеянный взгляд на одном из морских пехотинцев. Совершенно естественно, что на ключевых постах охраны должны находиться американцы. Но и палестинский патруль у входа не случайность. Иерусалимское консульство США служило своеобразной визитной карточкой, которая должна была вызывать симпатии у арабского населения города. А вот посольство в Тель-Авиве было визитной карточкой для израильтян.
Внутренняя дверь клацнула и отворилась, пропуская в вестибюль высокого светловолосого американца.
– Добро пожаловать в сумасшедший дом, мисс Костелло. Джим Дэвис, консул Соединенных Штатов в этом священном городе, к вашим услугам.
Он размашистым шагом приблизился к Мэгги и, ослепив ее голливудской улыбкой, протянул руку.
– Должен сразу похвастаться: Госдеп предоставил в наше распоряжение два самых красивых здания в Иерусалиме. Ни одной американской дипломатической миссии даже не снилось ничего подобного.
Они миновали внутреннюю дверь и оказались во дворе, где был разбит живописный сад. Позади него высился великолепный колониальный особняк. Шум и гам улицы Агрон моментально стих, едва только за ними закрылись двери. Теперь до слуха Мэгги доносилось лишь напевное бормотание садовника, любовно склонившегося с причудливой лейкой над розовым кустом.
– А вот полюбуйтесь – наше последнее приобретение! Монастырь лазаристов. [3]3
Лазаристы – католическая мужская монашеская конгрегация, основанная св. Винсентом де Полем в XVII в.
[Закрыть]– Дэвис кивнул на комплекс зданий, раскинувшийся слева от них и окруженный настоящей крепостной стеной. Монастырь не производил впечатление роскошного замка. Он был в достаточной степени скромен на вид – ни остроконечных башен с узкими бойницами, ни декоративных зубцов на стене. И все же выглядел он внушительно. Весь он целиком – как, впрочем, и весь остальной Иерусалим – был выстроен из грубого светлого песчаника. Шофер, который довез ее до аэропорта, обратил внимание Мэгги на эту местную достопримечательность и сказал, что камень так и называется – «иерусалимский». Он использовался для постройки буквально всего – от жилых домов и гостиниц до контор и даже супермаркетов.
Это был не первый визит Мэгги на Землю обетованную. Но в последний раз она побывала здесь лет десять назад и в качестве туристки. Белый дом предпочитал командировать ее в Африку и на Балканы, а Ближний Восток всегда считался «престижным полем боя». И Мэгги не подпускали к этому региону на пушечный выстрел. Но с тех времен много воды утекло…
Она разглядывала монастырские стены, прищурившись и прикрыв глаза ладонью, будто козырьком. Солнечные лучи отражались от светлых стен, как от снега. Господи, словно в сказке оказалась… Этот монастырь простоял здесь как минимум тысячу лет, если не дольше. Одному только Богу известно, кто им владел в разные века, а построили его, не исключено, еще крестоносцы. Он чем-то напомнил Мэгги ее ирландскую альма-матер, хотя та и была моложе на несколько столетий.
– Красиво, не правда ли? Владение обошлось нам недешево, – сообщил Дэвис. – Мы уже порядком обжились в монастыре, а святые отцы перебрались в гостевой дом на противоположной его стороне. Он остался в их собственности.
Дэвис журчал, как ручей, и был неостановим. «Как и все мужчины…» – подумала про себя Мэгги. Она подметила, что произвела на него впечатление. И теперь он всячески старался ей понравиться. Так было всегда. Одно время она думала, что после тридцати пяти мужчины наконец оставят ее в покое. Но этого не случилось. Лиз была права: со своей фигурой Мэгги ничего не могла поделать – она неизменно приковывала к себе взгляды. А к этому еще можно было добавить правильные черты лица, высокий рост и мягкие каштановые волосы, волнами спускавшиеся по плечам.
– Итак… – Дэвис завел ее в уютную беседку, утопавшую в тени кипарисов, и усадил в кованое ажурное креслице. – Как вам известно, на этой неделе должно состояться подписание исторического соглашения между арабами и израильтянами, которое призвано принести мир на эту землю. Время выбрано очень удачно, как раз к нашим выборам.
– Как раз к нашим перевыборам, – уточнила Мэгги. – Похоже, президенту хочется думать именно так. И каков ваш прогноз?
– Как вам сказать… Лидеры сторон заседают в нескольких кварталах отсюда уже две недели кряду. И наши ребята плавно подводят их к финальному шагу, оформление которого мы перенесем для пущей торжественности на лужайку перед Белым домом.
– И чего удалось достичь за истекшие две недели?
– Они за это время ни разу не вцепились друг другу в глотку. На мой взгляд, это уже немалое достижение.
– Пожалуй…
– Понимаете, прецедентов тому, что сейчас происходит, и особенно тому, что вот-вот должно произойти, просто не было! Возьмите Кэмп-Дэвид, Уай-ривер, Мадрид, Осло… Переговоры проходили, но только не здесь – не на священной земле.
– И чья это задумка – провести их здесь?
– Разумеется, Белого дома. В конце концов, если прошлые переговоры не дали результатов, надо что-то менять. Для начала решили поменять площадку. И вот мы здесь.
– Ну хорошо. И что все-таки происходит на этих переговорах?
– Да, собственно, ничего особенного. Эти ребята переговариваются не столько друг с другом, сколько поочередно сливают информацию подвластным им СМИ.
– А как же требования информационной безопасности?
– О чем вы, мисс Костелло? Мы же в Иерусалиме!
– Каково распределение ролей между Белым домом и Госдепом?
– Первую скрипку играет Белый дом, конечно, но чуть что не так, они бегут к нам и просят выручить.
– Кто бы сомневался…
– Что-что, простите?
– Да ничего, это я так. Стало быть, департаменту приходится иной раз выполнять черную работу?
– Иной раз? Да мы только этим и занимаемся! При этом каждый пытается лезть с советами. ООН, Евросоюз, англичане, арабские государства, Индонезия, Малайзия… Вот мы сидим тут в очаровательном саду, птички поют, небо синее – благодать. А вам известно, что в этот самый момент в нас вперили напряженные взгляды десятки миллионов арабов, которые, затаив дыхание, ждут, чем все это закончится? Сотни и тысячи имамов и мулл по всему миру кричат, что Иерусалим в эти дни – передовая священной войны между исламом и Западом. Между прочим, сопредельные арабские страны провели на своих территориях воинские мобилизации. И если вдруг они решат, будто палестинцев здесь приносят в жертву… мне даже представить страшно, что будет. Уверяю вас, дело не обойдется метанием камней в Секторе Газа и парой-тройкой демонстраций в Дамаске. Весь регион встанет на уши, весь мусульманский Восток! – Он изобразил руками нечто вроде ядерного гриба. – А это, дорогая моя, Третья мировая. Так-то.
Мэгги медленно кивнула, давая понять, что драматический монолог Дэвиса возымел запланированный эффект.
– Вплоть до последнего момента все шло прекрасно. Грех жаловаться. Но вечно так продолжаться не может. Пора переходить к делу, пока стороны-участники еще не опротивели друг другу вконец – а признаки этого, милая мисс Костелло, уже налицо. А это значит, что близится решающий момент.
– Вопросы о палестинских беженцах и о судьбе Иерусалима уже обсуждались?
Мэгги хотела сразу дать Дэвису понять, что она недурно владеет материалом.
– Мы провели гигантскую работу по подготовке возвращения палестинских беженцев домой, – сказал Дэвис. – Только не употребляйте это выражение на людях, а то израильтяне вынесут вам смертный приговор. Во-первых, они не выносят слов «возвращение» и «беженцы», так как многие нынешние палестинцы – и те, кто считает себя таковыми, – родились где угодно, только не здесь. И в особенности они не выносят слово «домой» применительно к арабам, так как «всем известно, что это священная еврейская земля» и все такое в том же духе. Считайте, я вас предупредил.
Мэгги машинально кивнула, но мысли ее были уже далеко от этой беседки. Она заново переживала в памяти ссору с Эдвардом. Он даже не сделал попытки прикинуться, что не стирал с автоответчика запись сообщений, оставленных Бонхэмом. Напротив. Он сказал, что сделал это ради ее же блага. Мэгги тогда буквально взбесилась, обвинив Эдварда в попытке запрятать ее в золоченую клетку, превратить в никчемную вашингтонскую клушу, которой лишь время от времени разрешается баловаться видимостью самореализации в форме консультирования по вопросам семейных конфликтов. Что Эдвард ненавидит все то, чем Мэгги живет. Или по крайней мере жила до переезда в Вашингтон. В ответ он без обиняков заявил, мол, она в свое время излишне много потратила времени на изучение «высосанной из пальца» психологии, которая теперь клокочет в ней и мешает смотреть на вещи реально. Тогда Мэгги впервые высказала ему в лицо то, о чем подозревала и раньше, – Эдвард делает все, чтобы она никогда не подняла голову после случившегося с ней год назад, ибо его устраивает такое положение. Его устраивает то состояние, в котором она пребывала тогда в Африке, – состояние полной сломленности и тупой апатии.
После этого говорить было больше не о чем. Она быстро собрата вещи и уехала в аэропорт. Нельзя сказать, что она чувствовала себя до конца правой. Ее терзали угрызения совести – ведь Эдвард столько сделал для нее в самую трудную минуту. А еще она сокрушалась из-за того, что ее попытка пожить «нормальной жизнью» вышла такой жалкой и потерпела позорное поражение. И одновременно с этим она не чувствовала, что совершает сейчас ошибку.
«А в самом деле… почему я за целый год не притронулась к тем чертовым ящикам?»
В душе она знала ответ на этот вопрос. Она не верила до конца в то, что ее новая жизнь с Эдвардом – это навсегда. И более того, она не хотела этого, потому и оставляла себе символические пути к отступлению. Совсем как попавший в больницу человек, который просит врачей не уносить из палаты его верхнюю одежду, надеясь вот-вот выписаться.
Так размышляла Мэгги, равнодушно наблюдая, как прямо на глазах ужимается и остается далеко за иллюминатором Вашингтон. Вот точно так же ужималась и оставалась далеко позади та жизнь, которой она целый год пыталась жить с Эдвардом. А потом в ней будто что-то переключилось. Она вспомнила, что на коленях у нее лежит трехсотстраничная подборка материалов по предстоящей работе, и все прочие мысли мгновенно вылетели у нее из головы.
– Так что вы понимаете, конечно, убийство Гутмана… э-э… как бы это сказать помягче… серьезно осложнило ситуацию на переговорах. Израильтяне и арабы и в лучшие-то времена всегда держали пальцы на спусковых крючках, а тут… Что и говорить, очень не вовремя все это случилось. В этой ситуации ничего другого не оставалось, кроме как вызвать тяжелую артиллерию. – Дэвис улыбнулся, давая понять, что речь идет о ней.
– Да уж… Впрочем, свои стволы я еще не расчехляла.
– В смысле?
– Мне сообщили, что за время моего перелета обстановка «значительно ухудшилась» и сейчас настал не самый лучший момент для того, чтобы объявить мой выход.
– Ну, им в Вашингтоне виднее…
– Так что форсировать подписание мирного соглашения мне пока нельзя. Для начала необходимо успокоить участников переговоров.
– Вы этим займетесь?
– Мне за это платят.
Дэвис улыбнулся.
– На мой взгляд, вам следует начать с израильтян. Убийство Гутмана произвело в их стане эффект разорвавшейся бомбы. Правые уже объявили его своим «великомучеником» и подняли на щиты.
– Вы полагаете, что он был убит умышленно?
– Кто знает. Болтают разное… – Дэвис вдруг посерьезнел. – Так что я рекомендую вам для начала нанести визит в скорбный дом.
– Куда?
– В дом Гутмана. Я уже сообщил кому надо, что вы появитесь там с соболезнованиями. В качестве неофициального представителя, разумеется. Сами израильтяне обратились к нам с такой просьбой. Американцы должны воздать дань уважения человеку, пользовавшемуся большой популярностью в этой стране. К тому же это продемонстрирует всем, что мы не считаем Гутмана своим врагом, несмотря на его крики об «инспирированном Штатами преступном сговоре с арабами». Так как?
– Я согласна.
– Главное, не делать там слишком официальное лицо. Чтобы не создалось вдруг впечатления, что Америка поддерживает взгляды Гутмана на перспективы мирного процесса на Ближнем Востоке. Ваш визит призван просто… э-э… немного разрядить обстановку.
– Понимаю.
– Так по рукам? Похороны были сегодня утром – сразу же после того как тело выдали родственникам. У них тут, на Востоке, такая традиция – хоронить своих усопших сразу. Но панихида будет продолжаться всю неделю. На этой земле много древних любопытных обычаев. Можете заглянуть в свой карманный компьютер и навести справки в Интернете.
– У меня нет карманного компьютера.
– Забыли дома? Это ничего – я распоряжусь, и вы получите консульский. Под расписку. – Он ухмыльнулся.
– Вы не поняли. Когда я работаю, то по возможности дистанцируюсь от средств связи с внешним миром. В противном случае я поневоле начинаю больше прислушиваться к указаниям из Вашингтона, а не к тому, что мне говорят люди, которым я хочу помочь. Это моя принципиальная позиция.
– В самом деле? Интересно…
Дэвис посмотрел на нее так, будто она призналась в употреблении героина.
– Это, кстати, касается и мобильного телефона, который я по возможности всегда стараюсь «забыть» в гостинице.
Дэвис только покачал головой.
– Ваша гостиница всего в одном квартале отсюда. Езжайте сейчас туда, сходите в душ и спускайтесь к шоферу – он вас отвезет куда надо. Вдову зовут Рахель.
ГЛАВА 6
Иерусалим, понедельник, 19:27
Улица была запружена транспортом. Машины жались к обеим обочинам, заехав передними колесами на тротуары. Это был один из фешенебельных районов города, что бросалось в глаза сразу же – сплошь «БМВ» и «мерседесы». Американские флажки на капоте ни в малой степени не помогали ехать быстрее. Шофер, ругаясь, лавировал между плотно прижавшимися друг к другу машинами. В Вашингтоне по вечерам уже бывало прохладно, здесь же был настоящий рай – лицо Мэгги обдувал теплый ветерок, напоенный пряным ароматом кипарисов.
Парковка перед нужным домом, естественно, была занята. Им пришлось остановиться чуть не за квартал от него, и дальше Мэгги шла пешком. Перед центральным входом толпилось никак не меньше сотни людей. Мэгги снова несколько раз перехватила мужские взгляды, открыто скользившие по ее фигуре.
– Вы из посольства? Из американской миссии? – обратился к ней молодой человек в строгом костюме, загораживавший собой двери. То ли охранник, то ли родственник усопшего. Он ее явно поджидал. – Пожалуйста, заходите.
Он проводил Мэгги в просторный зал, в котором сейчас людей набилось будто сельдей в бочке. В ту минуту она возблагодарила Бога за то, что тот подарил ей высокий рост, – приподнявшись на цыпочки, она могла смотреть поверх голов. Здесь были почти сплошь мужчины в маленьких одинаковых кипах. В середине зала она разглядела высокого бородача, который ритмично раскачивался взад-вперед и что-то монотонно говорил…
– Йитгадал, в'Йиткадаш…
Раввин, очевидно. Собравшиеся хором повторяла за ним слова молитвы. Потом раввин обратился с короткой речью на иврите к трем людям, сидевшим рядом с ним на низеньких табуреточках. Их красные глаза красноречиво свидетельствовали о том, что это были близкие покойного – вдова, сын и дочь. Из всех троих разве что только сын не рыдал. Он сурово смотрел прямо перед собой и ни на кого не обращал внимания.
Мэгги нерешительно топталась у входа в зал. Она не знала, что ей нужно делать. Если встать в очередь и терпеливо дожидаться, когда ее допустят до семьи Гутмана, она проторчит тут до ночи. А если она попытается пройти вперед, многие это могут расценить как наглость со стороны американки. Мэгги даже не могла поговорить с окружавшими ее людьми. Во-первых, тут могли не говорить по-английски. Во-вторых, это была не званая вечеринка.
Все-таки решившись и нацепив на лицо вежливую улыбку, Мэгги стала проталкиваться вперед. Черный брючный костюм сослужил хорошую службу – многие принимали ее за высокопоставленное официальное лицо и сами расступались, давая дорогу.
Мало-помалу Мэгги добралась до высоченного книжного стеллажа. Только сейчас она обратила внимание на то, что вся комната была заставлена книгами. Их здесь были тысячи, если не десятки тысяч. Казалось, вместо обоев стены были обиты книжными корешками с редкими вкраплениями керамических ваз или декоративных тарелок. Одна из них привлекла внимание Мэгги своим ярким голубым рисунком…
Она пробежала глазами по ближайшим переплетам. Почти все книги были на иврите, но попадались и английские названия – в основном книги о политике. Ей даже удалось узнать некоторые из них, которые еще совсем недавно возглавляли в США списки бестселлеров: «Терроризм: есть ли у Запада шанс на победу?», «Новый джихад: взгляд изнутри», «Грядущие противостояния», «Буря, которую мы можем не пережить». Теперь ей казалось, что она лучше узнала покойного господина Гутмана. Надо сказать, в Вашингтоне его политические взгляды разделялись многими. Даже на светских вечеринках, на которые ее без конца таскал Эдвард, она не раз встречалась с такими людьми, вокруг которых собирались стайки любопытствующих.
Мэгги поймала себя на том, что вновь вспомнила об Эдварде, и вздохнула.
– Пожалуйста, пожалуйста! Проходите же!
Человек, который пропустил ее внутрь этого дома, неожиданно вырос прямо перед ней и, вежливо подхватив ее под локоть, потянул вперед. Здесь люди уже не толпились беспорядочно, а образовали нечто вроде очереди, которая выстроилась перед семьей покойного. Каждому отводилось не больше минуты на то, чтобы подойти ко всем троим и выразить соболезнования. Мэгги изо всех сил напрягала слух и вытягивала шею, но все говорили только на иврите.
Наконец настал и ее черед. Вначале она подошла к дочери покойного. Та машинально пожала протянутую ей руку, не глядя на Мэгги. Ей было лет сорок пять на вид. В волосах серебрилось несколько тонких седых прядей. Она была, пожалуй, привлекательна и производила впечатление строгой матроны-распорядительницы.
От нее Мэгги перешла к сыну Гутмана и тут же натолкнулась на его холодный взгляд. Он был высок ростом и одет довольно странно, принимая во внимание обстоятельства, – в темные джинсы и белую рубашку. Впрочем, и то и другое выглядело стильно и дорого. Мэгги обратила внимание, что мужчины, подходившие поочередно к семье покойного, демонстрировали свое особое почтение именно сыну. Очевидно, он занимал не последнее место в политической иерархии этой страны. Или был очень богат. Мэгги машинально отметила: на вид меньше сорока, обручального кольца нет.
И наконец, вдова. Провожатый склонился почти к самому ее лицу и негромко проговорил по-английски:
– Миссис Гутман, эта женщина прибыла к нам из Соединенных Штатов. Она из Белого дома. По поручению президента.
Мэгги хотела поправить его, но передумала.
– Скорблю о вашей потере, миссис Гутман, – протянув вдове руку, проговорила Мэгги. – Я хочу, чтобы вы знали: американцы молятся за вас и ваших детей.
Вдова, которая до того момента сидела неподвижно, уставившись в одну точку перед собой, резко подняла голову. У нее были иссиня-черные крашеные волосы и почти такие же угольные глаза. Она схватила Мэгги за руку и потянула к себе.
– Вас прислал президент Америки?
– Видите ли, я…
– Мой муж должен был сообщить нечто очень важное премьеру, когда его убили.
– Да, я уже слышала об этом. Это была трагическая ошибка…
– Нет, вы не понимаете! Он располагал какой-то очень важной информацией, которую считал необходимым довести до сведения Коби, но никак не мог к нему пробиться. В течение нескольких дней кряду. Он звонил в приемную, но его не соединяли. Он ходил в кнессет, но перед ним закрывали двери. Он отчаялся!
Ее пальцы больно сдавили запястье Мэгги.
– Вам нельзя сейчас так волноваться, миссис Гутман…
– Как вас зовут?
– Мэгги Костелло.
– Поймите, Мэгги, эта информация действительно имеет огромное значение! Вопрос жизни и смерти. Не жизни и смерти премьера, а жизни и смерти всех нас, всех людей, которые живут здесь. Мой муж увидел и узнал что-то такое, что потрясло его до глубины души.
– Пожалуйста, миссис Гутман… – Это вновь обратился к ней провожатый Мэгги, но вдова лишь нетерпеливо отмахнулась.
– Вы говорите, он что-то увидел и узнал?
– Да. Ему на глаза попался какой-то важный документ. Или письмо. Не знаю, что именно. Но это что-то произвело на него неизгладимое впечатление. В последние трое суток он не мог спать. Он лишь повторял снова и снова: «Коби должен знать об этом, Коби должен знать об этом…»
– Коби – это премьер?
– Ну конечно! Ему так и не удалось пробиться к Коби и рассказать ему. Но с его гибелью ничего не изменилось. Информация, которой он располагал, по-прежнему нуждается в том, чтобы ее довели до сведения нужных людей. Мой муж не был сумасшедшим. Он прекрасно отдавал себе отчет, что может случиться с ним на митинге, если он попытается приблизиться к Коби. Но он сказал, что у него нет другого выхода. Значение того документа перевешивало любой риск!
– Что же это за документ?
– Има, дай квар! – тоном приказа бросил своей матери сын.
– Что он сказал? – шепнула Мэгги на ухо своему провожатому.
– Он сказал: «Мама, хватит».
Вдова по-прежнему не отпускала руку Мэгги. Видя, что американка отвлеклась, она вновь сжала пальцы.
– Муж ничего мне не рассказывал. Я только знаю, что речь шла о каком-то документе или письме. Он сказал: «Это все изменит. Это изменит весь наш мир!»
– Что? Что «это»?
– Я не знаю! Он мне не рассказывал. Сказал, что для моего же блага, для моей же безопасности…
– Безопасности?
– Мисс Костелло, я хочу, чтобы вы знали. Мой муж не был сумасшедшим. Он не мог внезапно спятить. И я ему верю. Если он сказал, что это вопрос жизни и смерти, значит, так оно и есть на самом деле.