Текст книги "Последний завет"

Автор книги: Сэм Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА 30

Иерусалим, предыдущий четверг

Руки Шимона Гутмана дрожали, и он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Он сам не помнил, как добрался до дома. Все было как в тумане. Никогда прежде он так не боялся, что с ним на улице может что-то случиться. А тут его буквально обуяла паника. Он то и дело оглядывался и едва не шарахался от каждого прохожего, шедшего навстречу. Его приводила в трепет сама мысль о том, что к нему может в любой момент подойти какая-нибудь шпана и потребовать вывернуть карманы. Нет, этого он не мог допустить. Только не сегодня. Только не сейчас.

– Я дома! – крикнул он из прихожей, надеясь, что ответом ему будет молчание.

Но увы.

– Шимон? – раздался с кухни голос жены.

– Да! Я у себя в кабинете! Занят!

– Кушать будешь?

Шимон проигнорировал вопрос и, войдя в кабинет, плотно прикрыл за собой дверь. Приблизившись к столу, он локтем решительно освободил место в центре, сдвинув на угол видеокамеру, телефакс и кипу каких-то бумаг, до которых ему сейчас не было дела. Он с величайшей предосторожностью извлек из кармана глиняную табличку, всего час назад чудом вынесенную с арабского базара. Всю дорогу до дома он не вынимал руку из кармана, сжимая табличку пальцами так, словно боялся, что она может в любой момент испариться. Теперь она была вся мокрая от его пота.

Гутман положил ее перед собой на стол и вновь перечитал первые слова, которые едва не свалили его в сердечном припадке в лавке Афифа Авейды. Дальше он еще не читал. Не мог себя заставить. К тому же дальше значки были различимы не так четко. Шимон знал, что для полной расшифровки ему потребуется лупа, несколько справочников по древней клинописи и вся ночь. Предвкушение того, что ему предстояло сделать, вызывало почти непереносимое ощущение восторга и страха одновременно.

Господи, он даже не мог припомнить, когда в последний раз так терял голову. Может, со времени раскопок в Хефцибе, когда он по сантиметру выкапывал из земли жилые дома, окружавшие древнейшую синагогу, само существование которой доказывало, что евреи жили здесь в раннюю Византийскую эпоху? Может, с тех времен, когда он студентом раскапывал крепость Масаду? Нет. Возбуждение, охватившее его сейчас, было совершенно другого рода. В последний раз он испытывал нечто подобное, когда был сопливым мальчишкой и потерял девственность в объятиях девятнадцатилетней красавицы в родном кибуце Орна…

* * *

«Я, Авраам, сын Тераха…»

Ему не терпелось начать расшифровку текста, но что-то удерживало его. А вдруг он ошибся и речь идет о каком-то совершенно другом человеке?..

Шимон закрыл глаза, пытаясь успокоиться и сосредоточиться. Затем вскочил, снова сел и нервно забарабанил костяшками пальцем по краю стола. Итак, первая задача – удостовериться в том, что это действительно послание Авраама. Того самого Авраама, древнего библейского патриарха. А уж потом можно будет разбираться с текстом.

Он шумно выдохнул и вновь обратил взгляд на лежавшую перед ним табличку. Текст был составлен на древневавилонском – том самом языке, на котором говорили люди за двадцать веков до рождения христианского Иисуса. Примерно в то же время, согласно Библии, и жил патриарх. Первое очко в пользу таблички. Теперь. Автор назвал себя Авраамом, сыном Тераха, а сыновей своих – Исааком и Измаилом. Это твердое второе очко. Ибо трудно поверить, что примерно в одно и то же время жили два Авраама, у которых одинаково звали отцов и сыновей. Возможно, конечно, но, как говорится, вряд ли…

«Нет, дорогие мои, это он! Чувствую, что он!» – подумал Гутман.

Дверь в кабинет отворилась. Шимон инстинктивно прикрыл табличку ладонью.

– Здравствуй, шамуди. Я не ждала тебя так скоро. Разве ты не должен был встречаться с Шапиро?

«А ведь верно… Проклятие!»

– Да. То есть нет. Мы договорились созвониться.

– Что с тобой, Шимон? Ты неважно выглядишь.

– Душно на улице, а то ты не знаешь. И потом… я торопился.

– Куда?

– Послушай, что это за допрос? – вдруг взорвался он. – Оставь меня в покое, женщина! Я же сказал, что занят!

– Что это у тебя на столе?

– Рахель!

Она обиженно поджала губы, вышла и громко хлопнула за собой дверью.

Успокоившись, Гутман почти сразу отыскал упоминание о родном городе автора послания – Ур в Месопотамии. Именно в этом городе, согласно преданиям, Авраам появился на свет. Внизу, под текстом, стояла печать. И на противоположной стороне таблички тоже. Оттиск был сделан явно не теми древними каменными цилиндрами, которых Гутман за свою жизнь навидался. То были печати царей. Искусные мастера вырезали на них узоры и знаки, и цилиндр прокатывался по свежей глине, чтобы запечатлеть на ней высочайшую подпись. Шимон знал, что простые люди использовали другой способ подчеркнуть свое авторство – они просто прикладывали к табличке большой палец правой руки и вдавливали его в глину. Но на табличке Авраама печать была совсем другая, весьма редко встречавшаяся Гутману прежде. Он мгновенно понял, чем был выполнен оттиск.

Довольно грубый узор, напоминавший по форме окружность, – сеть пересекающихся в бессмысленном порядке черточек. До сих пор такой вид печати попадался ему на глаза всего дважды – на фотографиях в журнале «Минерва». В качестве печатки использовался обычный узелок, какими украшались полы древних мужских одеяний в Месопотамии. Ни один из образцов не дошел до наших дней. Впрочем, Гутман знал народ, который до сих пор одевался так, как это было принято четыре-пять тысяч лет назад, – ортодоксальные евреи, носившие особые молельные шали с точно такими же узелками. Достаточно выйти сейчас из дому – и на первой же автобусной остановке или у газетного ларька увидишь мужчину, одетого в точности как автор этой таблички, дошедшей до нас из глубины веков. Просто поразительно!

И ведь это не просто древний автор. Это Авраам, сын Тераха… Значение находки, сделанной Гутманом, нельзя было переоценить. Казалось бы, обыкновенная глиняная табличка. Древняя, но ведь таких много. И выглядят они почти одинаково… И тем не менее это являлось величайшим археологическим открытием всех времен! Первое материальное подтверждение того, что люди и события, описанные в Библии, были реальны! Конечно, не стоит забывать о Черном обелиске, выставленном в египетском зале Британского музея, по соседству с мумиями фараонов. Одна из барельефных сцен, запечатленных на Черном обелиске, живописала момент подношения дани израильским царем Йеху ассирийскому монарху. Йеху упоминался в Библии, как, собственно, и сам обелиск, отрытый в девятнадцатом веке Генри Лэйярдом.

Но Йеху был абсолютно проходным персонажем в библейском повествовании. О главных же героях великой книги, о патриархах от Моисея до Иешуа, археологи до сих пор не могли сказать ничего.

А теперь им будет что сказать, ибо перед глазами Шимона Гутмана сейчас лежала глиняная табличка, ветхая и облупленная, на которой было запечатлено личное послание самого…

Он провел рукой по взмокшим волосам.

Слишком красиво, чтобы быть правдой. А вдруг фальшивка, новодел? Гутман живо припомнил грандиозный скандал, потрясший ученых и всю мировую общественность два десятилетия назад. Он наблюдал за развитием и как историк-археолог, и как представитель народа, пережившего холокост. В 1983 году британский ученый Хью Тревор-Роупер объявил о том, что ему попал в руки подлинный личный дневник Адольфа Гитлера. Это заявление стоило Хью репутации и карьеры. Он совершил детскую ошибку – выдал желаемое за действительное.

Шимон прекрасно мог понять чувства Тревора-Роупера. Он сам страстно, до дрожи в коленях, желал, чтобы глиняная табличка, вынесенная с арабского базара в восточном Иерусалиме, оказалась настоящей…

Он впился взором в рыжеватый черепок, один вид которого позволял любому, даже начинающему ученому безошибочно определить – табличке как минимум четыре тысячи лет и она происходит из тех мест, на территории которых сейчас существует Государство Ирак. Глина была неровная, выветрившаяся, испещренная бесчисленными оспинками, наложенными на нее десятками столетий. На новодел не похожа. Гутман осторожно взял ее кончиками пальцев и поднес ближе к лицу. Внимательно разглядывая каждый фрагмент клинописи, каждый слог, он все больше успокаивался. Нет, решительно все говорило: это образец именно древнего письма, а не подделка, пусть даже и искусная. О том же говорил и стиль письма, подбор слов, их компоновка…

Во всем мире найдется не больше трех – пяти человек, которым, пожалуй, было бы под силу сфабриковать нечто подобное. И одним из них был он сам, Гутман.

Но фальшивки никогда не изготовляются без умысла. Тревор-Роупер допустил свою роковую ошибку в том числе и потому, что не принял во внимание один очевидный факт – дневники Гитлера ему принес человек, который просил проверить их подлинность для последующей продажи. Разумеется, тот человек был крайне заинтересован в том, чтобы дневники были признаны настоящими. Он заработал бы на этом целое состояние. У него был прямой резон.

А в случае с этой табличкой все было совершенно иначе. Никто не приносил ее Гутману, пытаясь выдать за завещание Авраама. Он сам нашел ее, причем совершенно случайно. Шимон уже и забыл, когда в последний раз заглядывал в лавочку Авейды. Он вполне мог пройти мимо нее и сегодня. И тогда эта табличка так и лежала бы на подносе с двумя десятками других в ожидании какого-нибудь несведущего коллекционера-любителя, который заплатил бы за нее пару-тройку тысяч долларов и осчастливил бы этим Авейду.

Гутман покачал головой и улыбнулся. Элементарная логика свидетельствуете том, что табличка подлинная. А логика – вещь сильная. С ней не поспоришь.

Допустим, табличка является подделкой. Но в таком случае придется допустить и еще целый ряд невероятных предположений. Какой-то неизвестный гений создал этот шедевр, способный обмануть даже самую авторитетную экспертную проверку, а потом просто сбыл его по дешевке никчемному лавочнику на арабском базаре. При этом он ни словом не обмолвился, что эту табличку можно выдать за нечто, способное принести Авейде миллионы, если не миллиарды, американских долларов. При этом неизвестный гений рассчитывал, что к Авейде заглянет археолог – один из тех десяти, которые способны прочитать клинопись и оценить все значение таблички, – и наткнется на «историческую находку». Но допустим, все это сошлось и произошло. Какую награду получил бы неизвестный герой за свои труды? Явно не деньги – ведь Гутман не заплатил Афифу ни цента. Да и любой другой – один из тех десяти – на его месте обманул бы лавочника и выкупил завещание Авраама по дешевке…

Нет, если бы эта табличка была подделкой, неизвестный гений лично принес бы ее Гутману и попросил установить подлинность. А затем потребовал миллионы долларов.

Обстоятельства ее нахождения, самый вид и содержание скорее свидетельствовали о подлинности, чем о подделке.

Окончательно уверившись в этом, Гутман шумно выдохнул, с минуту посидел с закрытыми глазами, лаская кончиками пальцев шершавую глину, а потом задался новым вопросом: откуда она взялась у Афифа? Нет сомнений, что еще недавно она находилась в Ираке. После падения режима Саддама эта страна завалила антиквариатом все мировые рынки. Скорее всего эта табличка разделила судьбу бесчисленного множества других памятников истории. Каким именно путем она сумела добраться из Ирака до Израиля? Через Бейрут, Амман или Дамаск? Впрочем, не так важно. Гораздо интереснее было бы узнать, где именно она находилась в Ираке. Пролежала четыре тысячелетия в земле? Пылилась в какой-нибудь частной коллекции? Или даже в музейных фондах? Может быть, ее нашли еще при Саддаме, расшифровали и нарочно прятали от всего мира? Но у Саддама не было ученых, которые могли бы расшифровать столь древнее письмо…

Так, хорошо. А что было раньше? Послание было составлено в Хевроне – в городе, где Авраама захоронили его сыновья. Хеврон – одна из величайших святынь для всех евреев. Вскоре после 1967 года Гутман и его сторонники прилагали титанические усилия к тому, чтобы восстановить там израильское присутствие. Значит ли это, что Авраам прожил свои последние дни в Хевроне? Значит ли это, что, лежа на смертном одре, он устроил нечто вроде совещания со своими родными, нечто вроде тайной вечери, на которой объявил и запечатлел для вечности свою последнюю волю?

Но если табличка была написана в Хевроне, как она потом попала обратно в те земли, на которых Авраам родился и вырос, – в Месопотамию? Возможно ли, что кто-то из его сыновей отвез ее туда? В Библии не было ни слова о поездке Исаака в Ур. Но может быть, это сделал старший – Измаил, который хотел своими глазами увидеть город, в котором родился его отец?

«А ведь это дело всей жизни… Вот эта самая табличка – дело всей моей жизни!» – вдруг подумал Гутман.

Он переведет ее, напишет комментарии, проследит насколько возможно всю ее историю, выставит в лучших музеях мира. И его имя будет увековечено, хочет он того или нет. Эту табличку будут называть «находка Гутмана». Его затаскают по телеканалам, он даст интервью для первых полос всех мировых газет. Ему будут рукоплескать в Британском музее, его фотографию повесят в актовом зале Смитсоновского института. Ученые и историки будут вновь и вновь рассказывать людям о том, как он совершенно случайно наткнулся на завещание Авраама, гуляя по арабскому базару в Старом Иерусалиме…

Эта находка вдруг открыла глаза самому Гутману на то, что он про себя не знал. Или давно забыл. Ведь он в первую очередь археолог, а не политик. Не было на свете ничего, что привело бы его в такой неуемный восторг, как эта табличка. Он держал в своих руках тот самый кусочек затвердевшей глины, который держал величайший библейский патриарх. Шимон скользил глазами по строчкам, которые родились в уме Авраама, а потом были перенесены им же или его писцом на эту глиняную поверхность.

Но Гутман все же не забыл и о том, что он политик. И голос политика взывал к прочтению письма и постижению смысла прочитанного. Ведь это завещание Авраама, основателя религий и народов, и кто знает, что говорится в нем и какое значение это может иметь для потомков…

Гутман выложил на стол три толстенных справочника по клинописи и вновь пододвинул к себе заветную табличку.

Я, Авраам, сын Тераха, пред лицами тех, кто собрался вокруг меня, свидетельствую. Земля, в которую я отводил сына своего для предания его в жертву Всевышнему, – гора Мория; эта гора стала причиной раздоров между двумя сыновьями моими, нареченными Исааком и Измаилом. Пред лицами тех, кто собрался вокруг меня, завещаю я, что гора Мория да будет отдана…

Гутман зажмурился. Чувства, овладевшие им, не давали ему возможности сосредоточиться. Мысли метались, в голове шумело…

Авраам упоминает здесь об одном из ключевых эпизодов всей библейской истории – о несостоявшемся жертвоприношении его сына Исаака, которого он, уверовав во Всевышнего и по просьбе его, готов был не колеблясь заколоть ножом, но в последнюю минуту был остановлен ангелом. Веками евреи пытались разгадать для себя эту загадку. Какой же это отец, спрашивали они, если способен поднять нож на сына своего? Какой же это Бог, если способен просить об этом отца?.. Ангел, не допустивший жертвы, сказал Аврааму, что Господь вовсе не желает этой смерти, а лишь проверял силу веры его. Авраама. Тот день, проведенный патриархом и его сыном на священной горе Мории, еще больше укрепил их веру во Всевышнего и в конечном итоге стал основанием для заключения библейского договора между Богом и еврейским народом.

Все это было изложено в Библии и упоминалось в иных древних источниках, но всегда со ссылкой на Книгу книг. Теперь же Гутман держал перед своими глазами совершенно независимое упоминание о том же самом событии. Мало того, упоминание, сделанное непосредственным участником этого события.

Но было в этих словах и еще кое-что, привлекшее внимание Гутмана и заставившее его сердце биться сильнее.

…гора Мория; эта гора стала причиной раздоров между двумя сыновьями моими, нареченными Исааком и Измаилом.

Гора Мория. Храмовая гора. Самое священное место для всех иудеев. Согласно преданиям, это место, где Иссак был чудесно избавлен от смерти, стало фундаментом, на котором Господь сотворил всю Вселенную. Древние иудеи воздвигли на этой горе Первый храм, а когда вавилоняне разрушили его, иудеи отстроили его вновь. До наших дней от того Второго храма остался лишь кусок Западной стены, но это место навсегда осталось религиозным, духовным центром всех евреев.

Храмовая гора почитается и у мусульман, которые ведут свой род от Измаила, сына Авраама. Они называют ее Харам аль-Шариф – «Благородное святилище». Именно здесь, согласно исламской традиции, пророк Магомет вознесся в небо на крылатом коне. После Мекки и Медины это место считается самым святым в исламе.

…эта гора стала причиной раздоров между двумя сыновьями моими, нареченными Исааком и Измаилом. Пред лицами тех, кто собрался вокруг меня, завещаю я, что гора Мория да будет отдана…

Начало послания было очень отчетливым и прочиталось легко, но все, что следовало ниже, сохранилось хуже. Шимон Гутман выдвинул верхний ящик стола, где у него лежала лупа на длинной ножке из слоновой кости. Он то и дело отрывался от текста и начинал с бешеной скоростью листать свои справочники. У него быстро устали и покраснели глаза. Несколько раз он вскакивал из-за стола и расхаживал взад-вперед.

Вся работа отняла у него около трех часов. А когда текст был прочитан и сверен до конца, Гутман замер, вцепившись обеими руками в края стола. Он постиг волю Авраама, и величие ее затмевало разум. То, о чем он думал несколько часов назад, чем восторгался, сейчас поблекло и исчезло. Подумаешь, первое материальное доказательство реальности библейских событий! Это уже не важно! Содержание завещания – вот что было важнее всего.

«Это способно изменить все… Весь наш мир…»

На протяжении тысячелетий народы оспаривали друг у друга эту Святую землю. И все они вели свой род от Авраама и его сыновей. В разные времена земля эта переходила в руки то иудеев, то христиан, то мусульман… И все завоеватели утверждали, что именно они являются законными наследниками этой земли.

И вот теперь он, Шимон Гутман, держит в руках документ, который разрешит все споры. Раз и навсегда. Все, кто считает себя наследниками Исаака и Измаила, подчинятся слову своего прародителя. И это слово изменит все.

Он тут же придвинул к себе телефон и только тут понял, что не знает нужный номер. Войдя в Интернет, он открыл всем известный сайт, быстро отыскал его и набрал.

– Профессор Шимон Гутман беспокоит, – сказал он в трубку не своим голосом. – Мне нужно срочно поговорить с господином премьер-министром.

ГЛАВА 31

Рамалла, Западный Берег реки Иордан, четверг, 08:30

Халиль аль-Шафи отдавал себе отчет в том, что на совещании присутствовали далеко не все. Он сумел созвать лишь начальника президентской охраны и еще трех руководителей-силовиков. Не было представителей военного крыла группировки ХАМАС, не было никого и от полиции Сектора Газа.

– Если это называется правительством национального единства, – пошутил он утром в разговоре с женой, – то я тогда президент Израиля.

В тюрьме он годы потратил на то, чтобы подготовиться к этим временам. Он просчитывал все политические шаги израильской верхушки и заранее продумывал контрмеры. Он предугадывал различные варианты реакции Израиля на эти контрмеры и придумывал ответ Палестины на каждый из них. «Если вскрыть мой череп, – думал он не раз, – боюсь, внутри обнаружится нечто гораздо более сложное, чем бортовой компьютер американского космического челнока».

Одного он не предусмотрел: что палестинцы встретят эти времена, пребывая в таком разобщении. Халиль аль-Шафи искренне полагал, что, когда дело дойдет до переговоров о предоставлении Палестине независимости, его народ будет един и монолитен. Даже когда перед ним распахнулись ворота тюрьмы, он еще рассчитывал на это. Он верил в эту коалицию. Тогда. Но не сейчас.

Он прошагал многие тысячи километров в тюрьме Кециот, в своей камере, которая была два метра в длину и полтора в ширину. И прошагал он их не зря, пытаясь предусмотреть все нюансы той обстановки, которая сложилась бы в регионе к моменту заключения мирного соглашения. Халиль аль-Шафи четко понимал, что найдутся силы, которые станут всячески противодействовать мирному процессу. Что будут вспышки насилия и агрессии со стороны экстремистов. Так всегда было и так всегда будет. Во всех странах.

Но он совершенно оказался не готов к таким вспышкам насилия. К убийствам и терактам, странным и необъяснимым. И хоть бы кто взял на себя ответственность за них! Он поднял глаза на Фейзаля Амири, руководителя ведомства палестинской разведки.

– Как такое возможно, что атака на кибуц была совершена боевиками Йенина? Он же далеко находится, черт возьми!

– Это верно. Но почему бы и нет, в конце концов? Достаточно всего лишь преодолеть разграничительную линию…

– Но почему мы об этом ничего не знали?

– Зато другие, вполне возможно, были в курсе. – Это подал свой голос Туби, ветеран движения Организация освобождения Палестины, который всей душой ненавидел ХАМАС.

– На ХАМАС не похоже, – тут же возразил Амири. – Не их почерк. Слишком тихо было сработано.

– Согласен. И, заметьте, на сей раз обошлось без «мучеников», – заметил Туби. – Действительно странная история. Если бы ХАМАС потребовалось сорвать мирные переговоры, они снарядили бы нескольких шахидов, посадили их в автобус и взорвали его в самом центре Иерусалима.

– Может, инициатива какой-то отдельной группы боевиков? – спросил аль-Шафи.

– На это я бы не рассчитывал. ХАМАС славится своей дисциплиной, – покачал головой Туби.

– Согласен, – тут же сказал Амири. – Нам бы их единство и железное руководство! Кстати, не будем забывать, что политическое руководство ХАМАС в Дамаске открыто поддержало переговорный процесс. Они утверждают, будто израильтянам мир не нужен, а мы должны заставить их подписать его и потом соблюдать все пункты заключенного договора. Это стратегическое решение, которому вынуждено подчиняться военное крыло.

– Неужели без ведома Дамаска ничего произойти не может?

– Совершенно верно, господин аль-Шафи. Не может. Ведь дело не только в дисциплине. Для проведения таких акций нужны тренированные бойцы, специальное снаряжение, разведка. Все это можно получить только через Дамаск.

– А «Джихад»? [16]16
  «Джихад» – имеется в виду политическое движение «Исламский джихад», основанное группой радикально настроенных исламистов, которые в начале 1960-х гг. вышли из весьма влиятельной в Египте нелегальной мусульманской организации «Братья-мусульмане».


[Закрыть]

– Я думал об этом. Но у меня внутри есть очень хороший источник. И он говорит, что там удивились налету на кибуц не меньше нашего.

– А чего они в итоге добивались-то?

– Вот это самое интересное. Если тебе нужна кровь – стоит взорвать жилой дом или какое-нибудь присутственное место. Тебе совершенно не нужен музей, где никого, кроме сторожа, нет.

Туби согласно кивнул.

– И потом… если уж удалось беспрепятственно и незамеченным перемахнуть через разграничительную линию, у тебя море возможностей досадить евреям самыми разными способами. Зачем же переться так далеко, до самой Хефцибы?

– Пожалуй, у меня есть одна версия, – вдруг сказал аль-Шафи. Он вышел из-за стола и, пройдя в угол комнаты, передвинул пешку на шахматной доске, устроенной на диване. Это была его тюремная привычка – он годами играл сам с собой, продумывая каждый ход за себя и за «соперника». Порой партии затягивались на недели. – В Хефцибе хранится то, что осталось от древней синагоги, заложенной пятнадцать веков назад. Сионисты цепляются за нее, ибо она «доказывает» то, что они пришли на эту землю раньше нас. А нет синагоги – нет и доказательства.

– Вы это серьезно?

– Абсолютно. Как вы думаете, о чем сейчас говорят члены израильской делегации на переговорах? Вот об этом самом! О синагоге! – Он захватил пальцами белую ладью и принялся изучать позицию на доске. Через минуту продвинул ее на несколько квадратов вперед и создал угрозу для черного короля. – И ни о чем больше!

Аль-Шафи вернулся за свой стол и вперил мрачный взгляд в лица коллег.

– Я своими ушами слышал, как они об этом говорят. О своей истории, о том, когда они здесь появились и как жили. О том, что нами тут еще и не пахло. А кстати, вам известно, что больше всего взбесило евреев во время переговоров в Кэмп-Дэвиде в две тысячи первом году?

Туби знал. Амири – нет.

– Президент Арафат в одной из своих речей заявил, что Иерусалимский храм – это миф. Что его никогда не было. «Почему вы называете эту гору Храмовой? – вопрошал он. – На каком, собственно, основании? Там нет никакого иудейского храма. И никогда не было!»

– Какое это имеет отношение к поджогу в Хефцибе?

– Самое прямое. Одна сторона пытается ослабить другую сторону, лишить ее одного из важных козырей. «Не было здесь никакой синагоги, о чем вы? А если не было, то не стоит ли немного пересмотреть пункты соглашения о разделении территорий?»

– Да нет… Ну как не было? Все знают, что была. Бред.

– Бред, согласен. Но думаю, что так все-таки рассуждают некоторые палестинцы, которые таким образом решили «усилить» наши позиции на переговорном процессе.

– Невероятно.

– А что, вы можете предложить более убедительное объяснение случившемуся?

В кабинете повисла долгая пауза, которую в конце концов нарушил Амири:

– Да еще тот лавочник, как его… Авейда. Зарезали в Старом городе беднягу.

– Что известно об этом?

– Не так чтобы много. К трупу прикололи записку на иврите. Собственно, не записку, а страничку из Торы. А радио армии Израиля сообщило, что ответственность за убийство взяла на себя группировка, про которую никто никогда и не слыхивал – «Защитники единого и неделимого Иерусалима».

– Поселенцы, что ли?

– Похоже.

Аль-Шафи поскреб пальцами густую щетину на подбородке.

– Воображаю, каково сейчас на душе у Ярива.

– «Махтерет»… Я знал, что рано или поздно эти бандиты снова всплывут на поверхность, – заметил Туби. – Да и Ярив не дурак, мог предполагать…

«Махтеретом» называли израильское «подполье». Туби выучил иврит там же, где и его патрон аль-Шафи, – в израильской тюрьме.

– Если так, выходит, они убивают нас ради того, чтобы досадить ему.

– Что нам теперь делать, господин? – спросил Амири, отличавшийся завидными практичностью и прагматизмом в любых ситуациях.

– Узнайте все об инциденте в Хефцибе. Прошерстите израильские газеты, особенный упор делайте на репортажи аккредитованных на переговорах журналистов и военкоров. Все, что становится известно израильской армии, разлетается по всему миру. И узнайте мне про этого Авейду. Говорят, у него много родни в Иерусалиме. Поговорите с ними, разберитесь, в чем там дело. Я хочу знать, случайная ли это жертва или у евреев-фанатиков имелись серьезные основания не любить Авейду.

– Что-нибудь еще?

– Да. Мне нужно знать, что затевает эта американка, Мэгги Костелло. Она звонила мне недавно, снова расспрашивала про Ахмада Нури. Как ни крути, а у нас налицо три очень странных убийства. И если мы не раскроем их, убийства будут продолжаться. И погибнет еще много невинных палестинцев, прежде чем все увенчается срывом мирных переговоров, чего не хотелось бы допустить. Такой шанс… Когда еще он у нас будет? Ну, словом, вы знаете, что делать.