Текст книги "Последний завет"

Автор книги: Сэм Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА 19

Амман, Иордания, десятью месяцами ранее

Джафар аль-Наари никогда не слыл торопливым. «Кто спешит, того и ловят», – любил повторять он. Одно время он пытался втолковать это и сыну, но Аллах не дал мальчишке мозгов, чтобы понимать подобные вещи. Это страшно печалило аль-Наари. Он часто думал о том, что кто-то сглазил его дом, и не мог лишь понять – за какие грехи. Его жена была умной женщиной. Они все с ней делали правильно и в нужное время отправили своих детей в лучшие школы Аммана. Но это не помогло. Дочь брала пример с молоденьких потаскух, вертевших задами на Эм-ти-ви, а сыновья… Старший был вовсе ни на что не годен – олух неотесанный, способный держать в руках лишь лопату, а младший возомнил себя плейбоем и ничем, кроме собственной персоны и баб, в жизни не интересовался.

Аль-Наари тяжело переживал свое невезение. Даже внезапно свалившееся на него богатство не могло его утешить. Хотя, конечно, спасибо и низкий поклон Саддаму Хусейну и американской армии. Благодаря им аль-Наари получил доступ к одной из величайших сокровищниц мира, хранившей в своем чреве достижения древних цивилизаций. В Национальном музее древностей в Багдаде было собрано почти все, что было известно ученым о временах Вавилона. Под стеклянными колпаками таились сокровища, которыми не могла больше похвастаться ни одна коллекция в мире. Одни образцы древнейшей письменности чего стоили! Тысячи и тысячи глиняных табличек, испещренных клинописью и датированных вторым и третьим тысячелетиями до нашей эры! Древняя живопись, скульптура, ювелирные украшения и даже предметы быта – все это было бесценно. Все это хранилось в Багдаде. И ко всему этому получил доступ Джафар аль-Наари.

Десятилетиями все эти реликвии хранились в четырех стенах под самыми надежными запорами в мире – под охраной тирании Саддама. Аллах да благословит бравых американских летчиков и танкистов, которые заставили диктатора бежать без оглядки из своей столицы и гостеприимно распахнули двери сокровищницы! Американские патрули надежно охраняли все те ведомства, что были связаны с нефтью и финансами, но о музее и не вспомнили. А когда вспомнили – было уже поздно. В первые дни после переворота музей был открыт и доступен каждому, как портовая шлюха. И каждый пользовался им как шлюхой. С той лишь разницей, что не утруждался платить за удовольствие.

В течение первого же месяца внутренний двор в лавке аль-Наари был заполнен почти до отказа. Пожалуй, ему теперь впору самому было открывать музей и продавать в него билеты. Старший сын копал тайники день и ночь, складывая туда бесценные находки, доставленные в Амман бесчисленными курьерами Джафара. Время от времени, если в душу старика вдруг закрадывалось подозрение в отношении того или иного курьера, старший сын копал могилу и для него. Но Джафар щедро платил своим дилерам и воров среди них было мало – во всяком случае, Наваф вырыл всего пять или шесть могил.

И все же старик был несчастлив. Казалось бы, благодаря войне в Ираке он мог бы стать первым на Востоке продавцом древностей. Первым! Но первым был этот мерзавец Каслик, выстроивший целую империю на своих жалких горшках, – ведь у него целый выводок смышленых сыновей. А вот Джафару аль-Наари приходилось рассчитывать лишь на самого себя.

Проклиная свою судьбу, он целые сутки теперь торчал у верстака в подвале лавки и делал то, что Каслик спокойно мог бы поручить одному из своих малолетних ублюдков. К Навафу же с этим подходить бессмысленно, а нанимать кого-то чужого – слишком большой риск. Как горько сознавать, что когда-то давно он мечтал о шумном и дружном семействе, в котором каждый сын – твой помощник, опора и правая рука! Они бы делали всю работу, а Джафар лишь направлял бы их усилия и одаривал отеческим советом.

И как назло, именно сейчас толковые помощники были бы как нельзя кстати. В падении режима Саддама было много преимуществ для бизнеса Джафара. Старик уже успел оценить большинство из них. Но была и проблема, последствия которой еще трудно было предугадать. Власти мировых государств, которые до 2003 года закрывали глаза на контрабандную торговлю древностями, теперь встрепенулись. И Джафар знал, в чем тут дело. Пока Саддам находился у власти, им было плевать, что из Ирака вывозится национальное достояние. Теперь же они радели об «иракском наследии» что твой ключник. Не обошлось тут и без журналистов, понятное дело. Не будь тех телерепортажей у дверей выпотрошенного музея, не было бы и никакого шума в Лондоне и Нью-Йорке. Дипломаты и государственные чиновники до смерти перепугались, что мировая пресса обвинит их в попустительстве, а то и в соучастии в разграблении ценностей. И были приняты незамедлительные меры, которые стали для Джафара настоящей головной болью. Во все таможни, музеи, аукционы, всем частным коллекционерам были разосланы строжайшие предписания: не брать ничего вывезенного из Ирака – под угрозой судебного преследования.

Нет, это вовсе не означало, что Джафару придется теперь забыть о торговле. Это означало, что теперь ему необходимо стать особенно изобретательным. Он всегда маскировал свой товар, но сейчас это было важно, как никогда. Он вновь и вновь размышлял над этим, внимательно разглядывая пластмассовую коробку, которая лежала перед ним на верстаке. Внутри она была разделена на полтора десятка крошечных отделений, в которых покоились, искрясь на свету настольной лампы, сотни разноцветных драгоценных камней. Разумеется, фальшивых. Девчачий набор «Юный ювелир» – хит сезона. Сестра его жены купила коробку на Таймс-сквер в Нью-Йорке и привезла в качестве подарка своей дочурке Найме на ее двенадцатилетие. Девочка немного повозилась с новой игрушкой, а потом, как водится, забыла про нее. Вот тут-то на нее и положил глаз хитрый Джафар, которому стоило бросить на набор лишь один взгляд, чтобы его мгновенно посетила блестящая идея.

Захватив крючковатыми пальцами розовую жемчужинку, он аккуратно нанизал ее на нить, на которой уже болталось несколько шариков других цветов, фальшивый рубин и жестяная пробка от бутылки кока-колы. Джафар усмехнулся. У него получился превосходный браслетик, в самую пору какой-нибудь малолетней моднице, желающей покрасоваться с ним пару недель на школьном дворе.

И лишь если приглядываться специально, можно заметить на нитке еще одну крошечную вещичку. Золотую. Обычный листик, будто сорванный с золотого куста. Красивый, тонко сделанный. Но дело не в материале, хотя мало кому взбредет в голову, что на игрушечном браслете каким-то образом вдруг очутилось настоящее золото, а совсем в другом. И лишь немногие способны были об этом догадаться.

В багдадском музее этот листик и его собрат лежали под стеклянным колпаком на бархатной подушечке, а витринная табличка гласила, что это сережки шумерской принцессы, которым насчитывается ни много ни мало… четыре с половиной тысячи лет.

Джафар позаботился о том, чтобы бесценная реликвия превратилась в ничто, затерявшись на двух игрушечных браслетах между пробками от кока-колы и фальшивыми жемчужинами.

Затем настала очередь царских печатей – кургузых каменных бочонков с тонкими клинописными узорами. Пять тысячелетий назад их смазывали охрой и прокатывали по глиняным табличкам, запечатлевая высочайший автограф. Гениальное изобретение для своего времени. Но не менее гениальным был и способ, которым Джафар решил воспользоваться, чтобы укрыть их от посторонних взоров. Он водрузил на верстак громоздкий деревянный ящик, присланный ему неделю назад из швейцарского Невшателя. Внутри оказался целый мини-городок из игрушечных рыцарских замков и шале, воплощенных в фанере до мельчайших деталей – с расписными витражными окнами, с башенками и рвами, даже с прилегающими лужайками, обнесенными псевдокаменными стенами. Все это были музыкальные шкатулки, в чем можно было убедиться, сняв их крышки. Особый ключик после нескольких поворотов вызывал к жизни писклявую, отдающую жестяным дребезжанием мелодию.

Джафар потратил несколько месяцев на то, чтобы отыскать нужные шкатулки и удостовериться, что они послужат идеальным тайником для печатей. Он лично, подслеповато щурясь в своих очках, проштудировал десятки специализированных веб-сайтов в Интернете, переговорил с несколькими мастерами и наконец сделал свой выбор. Сняв крышу с одного из замков, он миниатюрной отверткой отвинтил коробку с музыкальным механизмом и вскрыл кожух. Вот оно! Утыканный крошечными шипами вращающийся барабан, по которому ударял молоточек, производя на свет нехитрую мелодию. Вся ценность была в барабане. А точнее, в том, что он был полым. Действуя в латексных хирургических перчатках, Джафар осторожно снял с полочки первую печать и, затаив дыхание, начал аккуратно, сантиметр за сантиметром проталкивать ее в барабан. Она вошла внутрь просто идеально! Джафар обвел торжествующим взором свою маленькую каморку и быстро пересчитал печати, оставшиеся на полочке. Они были разными по форме и диаметру, но и барабаны в игрушечных домиках тоже были разными – прежде чем сделать свой заказ, Джафар тщательно выписал все необходимые размеры. Швейцарцы – вот ведь нация! – сработали воистину безукоризненно. Остальное дело техники…

Конечно, он управился бы гораздо быстрее, будь у него хоть один стоящий помощник. Взгляд Джафара упал на рулоны упаковочного полиэтилена, и старик вздохнул – три месяца ушло у него на то, чтобы упрятать десятки глиняных табличек с шумерскими письменами. Целых три месяца!..

Он сверился с настенным календарем, украшенным фотографией короля и его прекрасной жены-американки. Ну ничего! Зато теперь работа почти закончена и через пару дней посылочка с «игрушками» отправится прямиком в Лондон. С другой стороны, оно даже хорошо, что Джафар не торопился и все сделал сам – это практически исключало вероятность ошибки. Тем более в его бизнесе – торговле древностями – время всегда было лучшим союзником. Чем дольше ждешь, тем дороже продашь. Аксиома. В конце концов, сами древности ждали новой встречи с людьми четыре с половиной тысячи лет.

ГЛАВА 20

Иерусалим, среда, 13:23

Из Псагота ехали с ветерком. В машине долго тянулось неловкое молчание. Первой не выдержала Мэгги:

– Какого черта вы заикнулись о Нури?

– Я рассчитывал, что Акива нам что-нибудь о нем расскажет.

– Неужели не было ясно по разговору, что он ничего не собирался нам рассказывать? Еще неизвестно, может, это против его интересов – рассказывать что-либо нам.

– Вы еще скажите, будто Акива Шапиро убил моих родителей. В чем вы его подозреваете?

«Что ж ты так припустила-то, девочка? Ну-ка осади лошадок…» – мысленно одернула себя Мэгги. Идиотская беседа с Шапиро настолько взвинтила ее, что она совсем позабыла о двух главных принципах работы настоящего переговорщика – соблюдении хладнокровия и недопустимости поспешных оценок.

– Ури, объясните, что в моей идее такого безумного? – уже совершенно спокойно проговорила Мэгги.

– Вы же сами все видели. Он фанатик. Такой же, каким был мой отец. Они – два сапога пара. Все последние годы слыли боевыми соратниками и закадычными друзьями. Как можно подозревать одного в злом умысле против другого?

– Допустим. Убедительно. Шапиро пока отметаем. Кто остается?

– В каком смысле?

– В прямом, Ури! Кто убил ваших родителей? Итак, ваши версии.

Ури отвел глаза от дороги и устремил на Мэгги пораженный взгляд.

– Вы знаете, мне казалось, я не на допросе. И вообще я не привык, чтобы…

– Чтобы что? Я хочу вам помочь, потому и спрашиваю.

– Я не привык к подобной манере общения. Я привык все делать и решать сам. У меня даже нет ставки помощника режиссера, обо всех съемках я договариваюсь лично. И провожу их тоже лично. И, знаете, раньше я как-то обходился без любезной помощи различных… ирландских красавиц!

– Ну, насчет «красавиц» – это вы бросьте, хотя за комплимент, конечно, спасибо. Вы человек восточный, у вас свои правила в отношении женщин, но я человек западный, и у меня свои правила. Понятно?

Ури вновь стал смотреть на дорогу.

– Понятно.

– Вот и отлично. Честно сказать, я тоже не люблю работать в паре с кем-нибудь. Я привыкла, чтобы в зале находились только оппоненты и я. И больше никого.

– И как? Получается?

– Не жаловались.

– Я не об этом. Как вообще так вышло, что вы стали переговорщиком, которого ценит сам Белый дом?

«Пытается исправиться после „ирландской красавицы“…» – догадалась Мэгги и улыбнулась:

– Да как вам сказать…

– А вот так и скажите, как есть.

Она уже хотела было выложить ему всю свою подноготную, даже то, как «особо ценный переговорщик» учудил год назад такое, что и в страшном сне не приснится. И как еще неделю назад расписывала «барьеры» для разных склочных парочек. Но… не стала.

– Наверно, все это у меня из детства.

– Как у маньяков?

Они переглянулись.

– Нет, серьезно. Наверно, ваши родители терпеть друг друга не могли, постоянно ссорились, закатывали сцены, да? И вы, пережив все это, решили посвятить свою жизнь воцарению мира между людьми?

– Вы проницательны. – Мэгги действительно знавала как минимум нескольких своих коллег, которые избрали профессию именно под влиянием тех обстоятельств, которые описал сейчас Ури. – Но у меня все было с точностью до наоборот. Родители всегда жили душа в душу. У нас была самая дружная семья в целом квартале. А вот многим соседям не повезло. Сами знаете… Супругам в общем-то свойственно ругаться, мужьям – время от времени напиваться, а женам – спать с разносчиками молока и коммивояжерами. Как говорится, все мы люди. И вот сколько я себя помню, соседи всегда приходили со своей бедой к маме.

– Зачем?

– Просить совета.

– А вы, стало быть, подглядывали в дырочку и мотали на ус?

– Не совсем. Я просто не отходила от маминой юбки, и так получалось, что присутствовала почти при всех «судебных процессах». Маму ценили. Даже играя во дворе, я часто слышала от соседок что-нибудь вроде: «Иди к миссис Костелло! Она плохого не посоветует!» Нет, правда, она была этаким неофициальным мировым судьей. Ну а поскольку я всегда крутилась поблизости… так невольно и понабралась.

– Наверно, ваша мама гордилась, когда вы пошли по ее стопам, но уже на профессиональном уровне.

– Родители и сейчас мной гордятся.

Ури тут же помрачнел, а Мэгги прикусила язык. Конечно, это было грубо с ее стороны – вот так в лицо ему, совсем недавно потерявшему отца и мать, хвастаться тем, что с ее родителями все в полном порядке. С другой стороны, она была благодарна Ури за интерес. Раньше ее никто и никогда не спрашивал о том, как она стала переговорщиком. Вот, скажем, Эдвард – ему бы это и в голову не пришло…

Чем ближе они подъезжали к Иерусалиму, тем теснее становилось на дороге. Палестинцы тащились на своих арбах и пешком нескончаемыми толпами. Многие из них даже отдыхали на дороге, укладываясь прямо вдоль обочин. Мэгги рассеянно скользила по ним взглядом и вспоминала о разговоре с Шапиро. С одной стороны, он дал понять о своем посвящении в тайну Гутмана, ибо предупредил ее и Ури: «Вы не захотите узнать то, что знаю я, поверьте…» Это раз. Теперь Шапиро убежден, будто израильские власти убили Гутмана именно из-за той тайны. Это два. Непонятно одно: почему Шапиро, человек явно увлекающийся и эмоциональный, не выложил Ури как на духу то, что знал? Может быть, из-за того, что Ури пришел к нему не один, а с ней? И может, потому что именно с ней? Нет, все равно странно. Ведь если эта тайна призвана убедить стороны в том, что мирное соглашение – величайшая ошибка, Шапиро наверняка захотел бы довести ее до сведения американских посредников.

А может, Шапиро ничего и не знает? Просто ему очень хочется выставить стариков Гутман «великомучениками», которые пострадали за правду?..

Мэгги была слишком занята своими мыслями, а Ури арабами, постоянно лезшими под колеса, чтобы заметить в зеркальце заднего вида белый «субару», который вот уже четверть часа на некотором отдалении следовал за ними…

Они вернулись в дом родителей Ури. Мэгги невольно поежилась. Внутри не было холодно, но в комнатах царил дух запустения. Хозяева ушли из жизни один за другим, и дом осиротел – точно так же как Ури… На коврике под дверью валялись десятки открыток и писем – это слали свои соболезнования многочисленные друзья семьи Гутман, которые жили за границей. Все местные лично почтили своим присутствием это скорбное жилище после гибели Шимона и вскоре вновь придут – уже в дом сестры Ури, – чтобы оплакать Рахель. Ури фактически устранился от этого процесса, передав его в руки сестры, как, собственно, и в первый раз. Мэгги этого внутренне не одобряла. Она хорошо знала, что вся эта суета с поминками и прочим нужна не усопшим, а живым. Чтобы занять их делом и отвлечь от черных мыслей. В самом деле, когда в твоем доме столпотворение от многочисленной родни, знакомых и друзей, тебе некогда убиваться горем. Это было сильное успокаивающее средство, а Ури сам от него отказался.

– Сюда.

Они вошли в комнату, которая, благодарение Богу, находилась далеко от кухни. Ури включил свет. Это был кабинет – небольшой и довольно уютный, весь, от пола до потолка, заставленный книгами и заваленный стопками бумаг. В центре возвышался самый банальный письменный стол, почти всю поверхность которого занимали громоздкий компьютер и телефон с факсом. В углу лежала любительская видеокамера. Первым делом Мэгги проверила ее, но диска внутри не нашла.

– С чего начнем?

Ури обвел глазами центнеры компьютерных распечаток и рукописных отцовских заметок, сложенных толстенными стопками на полу и на диванчике.

– Предлагаю вам как можно быстрее освоить иврит. После этого дело у нас двинется быстрее и уже через какие-то пять-шесть лет мы с вами будем знать ответы на все вопросы.

Они переглянулись и улыбнулись друг другу. Это была первая улыбка на лице Ури, которую Мэгги увидела с момента их знакомства.

– Ладно, будем считать это удачной шуткой. Вы, Мэгги, садитесь за компьютер – там в основном все по-английски. А я покопаюсь в бумагах.

Пока компьютер загружался, Мэгги попросила у Гутмана-младшего:

– Ури, дайте-ка мне телефон вашего отца.

Он передал ей пластиковый пакет, который они забрали из полицейского морга на обратном пути из Псагота. В пакете были «личные вещи пострадавшего» – то, что нашли в карманах погибшего. Мэгги отыскала в пакете сотовый телефон, включила и сразу же проверила полученные текстовые сообщения – ни одного, затем отправленные – то же самое.

– Вы уверены, что ваш отец пользовался эсэмэсками?

– Я уже говорил – он буквально забрасывал меня ими. Особенно когда я служил в армии на границе с Ливаном. Мы с ним только так и общались.

– Стало быть, этот телефон кто-то основательно почистил.

– Похоже на то.

– А это значит, что и с компьютером нас, судя по всему, ждет та же беда. Я имею в виду электронную почту. Уверена, люди, которые… сделали это… с вашей мамой, порылись и здесь. Впрочем, чего гадать – давайте взглянем сами.

Когда на экране возникли знакомые иконки рабочего стола, Мэгги сразу же запустила почтовую программу. Та запросила пароль. Черт!..

– Ури?

Тот отвлекся от очередной стопки бумаг, которую перекладывал по листочку на диван, и подошел к ней. Мэгги молча ткнула пальцем в экран.

– Попробуйте набрать «Владимир».

– А почему именно «Владимир»?

– Владимир Жаботинский – основатель ревизионистского течения в сионизме. Кумир моего отца.

Мэгги аккуратно вбила нужное имя и нажала клавишу «Ввод» – экран перегрузился, и на нем возник искомый почтовый ящик. Ури удовлетворенно усмехнулся.

– Отец всюду использовал это имя. В юности он даже подписывал им любовные письма, адресованные матери.

Мэгги сосредоточенно скользила взглядом по списку непрочитанных сообщений. Писем было много, они продолжали приходить даже после смерти Шимона Гутмана – новостные рассылки «Иерусалим пост», уведомления из комитета ветеранов о ближайших мероприятиях и встречах однополчан, приглашения принять участие в записи ежедневных ток-шоу на главной радиостанции израильских поселенцев «Аруц Шева».

Мэгги вскоре перенесла внимание на письма, которые попали в почтовый ящик незадолго до гибели его владельца. Подавляющее большинство их были все теми же новостными рассылками и повестками, разосланными от имени различных организаций. Частных посланий было совсем немного. Кто-то предлагал Шимону Гутману принять участие в демонстрации в следующую среду… «То есть сегодня», – тут же подсчитала Мэгги. Заместитель главного редактора одного из немецких телеканалов обращался с предложением об интервью, начальник ближневосточного корпункта Би-би-си предлагал войти в число постоянных оплачиваемых экспертов по региону…

Мэгги не теряла надежды наткнуться хоть на что-нибудь стоящее, напрасно выискивая глазами в череде отправителей имена Ахмада Нури и Ихуда Рамана… Ей не терпелось получить подтверждение обоснованности отчаянной мольбы, с которой к ней обратилась тогда Рахель Гутман и которую Мэгги, в сущности, проигнорировала… Нет, ничегошеньки!

Мэгги проверила исходящие письма, копии которых хранились на почтовом сервере. Тоже без толку. Может, она была права в своих подозрениях? Наверняка люди, убившие Рахель, позаботились о том, чтобы замести следы – свои или тех, ради кого они старались.

Уже не питая никаких иллюзий, Мэгги для очистки совести проверила содержимое «корзины» на рабочем столе компьютера. Та была пуста. Итак, какой можно сделать вывод? Либо компьютер тщательно «стерилизовали» злоумышленники, либо Шимон Гутман избегал пользоваться электронной почтой для отправки или приема сообщений, которые могли пролить хоть какой-то свет на его тайну. Третьего не дано.

– Ваш отец часто пользовался электронной почтой? Все-таки пожилой человек…

– Вы смеетесь? Да он дня без компьютера и Интернета прожить не мог! Я сам всегда удивлялся этому, но факт остается фактом. Не поверите, он даже в компьютерные игры рубился как ненормальный!

Мэгги задумалась, просчитывая в уме все возможные варианты дальнейших поисков. Закрыв почтовую программу, она запустила браузер и пробежала глазами по списку сайтов в закладке «Избранное»: онлайн-версии нескольких местных газет, Би-би-си, «Нью-Йорк таймс», веб-магазин «И-бай», сайт Британского музея, «Фокс ньюс»… Проклятие!.. Она снова ошиблась.

Мэгги со злостью вырубила браузер и тупо уставилась в пустой экран, который, казалось, намертво отрезал ее от всех сокровищ мира. Так-так… что тут за иконки? Увидев подпись под одним из документов Yarivl.doc, она почувствовала, как ее сердце забилось сильнее. В следующую минуту ее постигло очередное разочарование – это было всего лишь «открытое письмо» премьер-министру, составленное по-английски и написанное для «Филадельфия инкуайрер». А в письме содержались дежурные обвинения, которые Мэгги слышала уже тысячу раз. Нет, свою тайну, которую Шимон хотел сообщить Яриву, он компьютеру явно не доверил…

И вдруг она увидела в нижней панели управления, в самом углу, иконку, которая была и на ее компьютере, но которой она никогда в жизни не пользовалась – она вызывала к жизни другой веб-браузер, гораздо менее популярный, чем стандартный «Интернет эксплорер». Мэгги запустила его и пробежала по списку внесенных в память сайтов – только на сей раз это подменю называлось не «Избранное», а «Закладки». Но суть от этого не менялась. И закладка была лишь одна – сервер gmail.com.

Вот оно! Жизнь-то продолжается! Это был альтернативный почтовый ящик, который также принадлежал Гутману, но был скрыт от посторонних взоров. Если уж на этом компьютере и можно отыскать что-то стоящее, имеющее отношение к тайне Шимона, то только здесь!

Почтовая программа, запущенная Мэгги, запросила не только пароль, но и имя пользователя. Она вписала последовательно «Владимир» и «Шимон Гутман». Без результата. Тогда она убрала фамилию «Гутман», оставив только, имя. Без толку. Мэгги поменяла регистр. Ничего.

– Ури, а какое еще слово он мог использовать в качестве пароля?

В следующие несколько минут она перепробовала кучу вариантов: «Жаботинский», «Жабо», «Владимир Ж», «ЖВ» и еще десятка два всевозможных вариаций, но так и не сдвинулась с мертвой точки. И вдруг ее осенило! Подвинув к себе телефон, она быстро набрала какой-то номер.

– Офис Халиля аль-Шафи, пожалуйста.

Ури удивленно обернулся на нее, на время прервав свой сизифов труд.

– Эй, что это вы задумали?..

Мэгги лишь отмахнулась.

– Позовите, пожалуйста, господина Халиля аль-Шафи. Скажите ему, что это Мэгги Костелло из американского Госдепартамента. Да, конечно.

Она ждала, нетерпеливо постукивая кончиками пальцев по краешку стола.

– Господин аль-Шафи, приветствую! Помните, вы говорили мне, что Ахмад Нури получил какое-то загадочное письмо от некоего араба, который просил его о встрече и про которого родные и близкие покойного никогда ничего не слыхали? Да, да… Мне нужно знать имя того человека. Клянусь, дальше меня эта информация никуда не пойдет. Да, уверяю вас!

Мэгги записала имя на бумаге, трижды проверив каждую букву и удостоверившись в том, что не сделала ни одной ошибки. После этого она сердечно поблагодарила палестинца, повесила трубку и, крутанувшись на кресле, обернулась к Ури:

– Ну вот. Вы говорите по-арабски?

– Слегка.

– Что означает вот это имя – Настаиб?

– Хороший человек.

– Что-что?

– Это переводится как «хороший человек».

– Прекрасно! Я так и думала! А теперь давайте переведем выражение «хороший человек» на идиш. Что мы получим?

– Гутман… – пораженно пробормотал Ури.