Текст книги "Последний завет"

Автор книги: Сэм Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА 25

Аэропорт Бен-Гурион, пятью неделями ранее

Генри Блайт-Паллен с детства ненавидел летать самолетами. Террористы, повадившиеся в последние годы захватывать и угонять на край света пассажирские авиалайнеры, не имели к этому страху никакого отношения. Генри боялся не столько террористов, сколько самой крылатой машины. А когда самолет начинал разгоняться по взлетной полосе, страх Генри мгновенно перерастал в панику. Пока другие пассажиры лениво потягивали пивко, купленное в дьюти-фри, или листали свежий номер «Дейли телеграф», Генри трясся от безмолвного ужаса, до боли в пальцах вцепившись в подлокотники кресла и судорожно сглатывая подступавшие к горлу комки. Визг авиационных двигателей, натужный процесс отрыва этой груды железа от ровной земли – все это казалось диким и неестественным. У Генри не укладывалось в голове, как эта гигантская туша может летать по воздуху. Ему мерещилось, что это нарушение не только законов природы, но и вызов Всевышнему. Он даже был уверен в последнем. Неудивительно, что авиакатастрофы происходят так часто. Это знамение Божие, предупреждение Господа дерзким людям о том, что их удел – ходить по земле ногами, а не парить в небе на манер птиц. Каждому свое…

Генри думал обо всем этом всякий раз во время взлета. У него это превратилось в своеобразный защитный ритуал – в душе он осуждал человечество за то, что оно шло наперекор воле Бога, и поэтому Бог пока не карал Генри. Ему казалось, что, если когда-нибудь он забудет покаяться в этом грехе, случится непоправимое и самолет камнем рухнет вниз, будто подстреленная горлица.

На сей раз, правда, страх полетов был не единственным, который начат мучить Генри еще задолго до того, как он поднялся на борт авиалайнера. Генри упаковал в багаж глиняные таблички, полученные от Джафара, и решил переправить их подальше от тех мест, где все так переживали из-за «иракского культурного наследия». Состояния на них не сделаешь – в отличие от шумерских сережек, упрятанных до поры до времени в надежный сейф, но все равно Генри при определенном везении мог сбыть их с рук с большой выгодой для себя. К тому же ему необходимо было хотя бы немного успокоить Джафара. Разумеется, он ни словом не обмолвился в последнем разговоре с ним о том, что собирается отвезти глиняные таблички почти в тоже самое место, откуда Джафар их отправил. Про это ему знать совершенно не обязательно.

Вопрос был в том, как их тайно переправить. Таблички не иголка – в лацкан пиджака не зашьешь. Джафар проявил поистине дьявольскую изобретательность, когда отсылал в Лондон свои «игрушки». Теперь Генри необходимо было придумать что-то похожее.

Как всегда, ему помогла Люсинда. Правда, у нее не хватило мозгов, чтобы самой предложить ему этот вариант, но ее рассказ о друзьях-репатриантах натолкнул Генри на правильные мысли. Ее друзья несколько лет назад уехали на постоянное место жительства в Израиль и во всех письмах оттуда сообщали, что не жалеют ни о чем, кроме одного – им очень трудно живется без настоящего английского шоколада.

– Воображаю, какой там у евреев шоколад, если мои ребята так стонут, – говорила Люсинда. – Черт знает что туда небось подмешивают. Знаешь, если к ответному письму я не прикладываю бандероль с парой-тройкой плиток, они на меня потом дуются по полгода. Софи, которая всегда так боялась растолстеть, теперь мечтает об этом, лишь бы это было связано с настоящим шоколадом. Нет, ты только представь!

Вот тут-то Генри и осенила гениальная идея. Расставшись с Люсиндой, он отправился прямиком в супермаркет, где накупил столько шоколада, сколько не покупал, наверно, за всю свою жизнь. Плитки всех форм и размеров, десятки разных названий. Весь следующий день он провел взаперти в своем кабинете на Бонд-стрит и усердно экспериментировал с шоколадом и глиняными табличками. Важно было подобрать правильный размер и вес. В конце концов – уже ближе к вечеру – он отыскал истинную жемчужину среди шоколада: плитки «Хоул нат».

Аккуратно развернув бумагу и фольгу, он извлек шоколад и заменил его на глиняную табличку, к которой предварительно приклеил – вдоль всех четырех сторон – по одному ряду шоколадных квадратиков. Затем он взвесил контрабанду на ладони – ни по размеру, ни по весу она ничем не отличалась от старой доброй плитки «Хоул нат». Издав торжествующий вопль, Генри принялся за работу. На все у него ушло почти полсотни плиток – одни из них служили «контейнером», другие – «запчастями». К ночи на столе высились две аккуратные стопки «шоколадных плиток» по десять в каждой. Вот с этим он и собирался завтра отправиться в Хитроу.

Генри уложил контрабанду в обычную дорожную сумку, которую собирался взять на борт в качестве ручной клади. Поначалу он думал сложить плитки в отдельный пакет, но потом решил, что это неправильно и может вызвать подозрения. Так с шоколадом не поступают. Плитки нужно небрежно рассовать во все карманы, и так, чтобы были на виду. Чтобы у таможенника не возникало ощущения, что он их откопал. Они должны буквально мозолить ему глаза. И тогда все пройдет гладко.

Первая проверка произошла в Хитроу. В последние месяцы вышло несколько постановлений, резко ограничивающих ассортимент тех вещей, которые можно было взять на борт самолета. В частности, не допускалось проносить жидкости и гели – вплоть до зубной пасты. Поэтому проверка багажа, которая еще несколько лет назад выглядела пустой формальностью, теперь действительно была проверкой. Генри долго настраивался в пабе, прежде чем решиться.

Скинув туфли и брючный ремень в специальный лоток, который ехал по конвейеру мимо монитора проверяющего, он пристроил позади него свою дорожную сумку, а сам – с вежливой улыбкой на устах – прошел под магнитной «подковой» металлодетектора.

Тот пискнул.

– Минутку, сэр, – остановили его на другой стороне и жестом показали, что нужно расставить ноги и развести в стороны руки.

Генри нарочно «забыл» в кармане несколько монеток, которые должны были отвлечь на себя внимание проверяющих. Они попросили его вынуть монетки и пройти еще раз. Он так и сделал, а потом прогулочным шагом направился к сумке и лотку, которые уже съехали с движущейся ленты.

– Минутку, сэр.

Генри обернулся и одарил непонимающей улыбкой молодого человека, одетого в форму сотрудника аэропорта.

– Да?

– Не могли бы вы раскрыть свою сумку?

– О, конечно, не вопрос!

Генри легко расстегнул «молнию».

– И что вы там видите, сэр?

Генри опустил глаза, и первым делом его взгляд наткнулся на две плитки шоколада.

– Гм… Не совсем понимаю…

– Ноутбук.

– Ах да, это мой ноутбук.

– А теперь посмотрите вон на ту памятку для пассажиров. – Молодой человек указал своей указкой-металлодетектором на плакат. – Компьютеры и прочие электронные устройства проносятся отдельно от багажа. Пожалуйста, выньте ноутбук из сумки и вновь поставьте их на ленту.

Об этом Генри не подумал. У него мгновенно вспотели ладони. Если в первый раз сумка сама по себе не вызвала подозрений у проверяющих, то ставить ее на конвейер вторично – это уже риск.

Однако он повиновался, и все прошло хорошо. Проверяющего, очевидно, не насторожило обилие одинаковых по форме предметов – ведь он уже заглядывал в сумку Генри и видел шоколад. Он попросил у Генри извинения за лишнее беспокойство, Генри воскликнул: «Что вы, что вы!» – и пошел своей дорогой.

Уже в полете, тупо глядя в экран телевизора, установленного в проходе, Генри вновь и вновь прокручивал в уме эту сцену, славя Господа за то, что тот пришел ему на помощь. Но когда бортпроводница объявила о том, что «самолет приступил к снижению и через двадцать минут совершит посадку в международном аэропорту Бен-Гурион в Тель-Авиве», Генри вновь забеспокоился.

Он ничего не сдавал в багаж, поэтому одним из первых со своего рейса направился к стойке для прибывших пассажиров.

– С какой целью прибыли в Израиль? – на отличном английском поинтересовалась у него совсем юная девушка за стойкой.

– Повидать племянницу. Она тут учится.

– А где именно она учится?

– В Еврейском университете в Иерусалиме.

У Генри были знакомые в Израиле, которые имели детей-студентов. Он все повыспросил у них, чтобы не попасть впросак, и теперь знал массу информации вплоть до фамилий деканов и дат экзаменов и зачетов.

Последняя остановка была в зале таможенного контроля. В Хитроу Генри всегда проходил пост таможенников не задерживаясь – так, словно его и не было у него на пути. И всегда усмехался, шагая мимо длиннейшей очереди азиатов и африканцев, которых обыскивали по полной программе. Нет, Генри терпеть не мог расизм, но на бытовом уровне не без удовольствия пользовался привилегиями.

Однако на сей раз все было по-другому. Он прибыл в чужую страну и должен был проходить таможню на общих основаниях. Его поприветствовал усталый небритый офицер, отвел к своему столу и велел поставить на него дорожную сумку.

– Откройте.

Генри открыл.

Небритый вяло поворошил пакеты с бельем и туалетными принадлежностями. Ему то и дело мешали рассыпанные по всей сумке плитки шоколада. Наконец он поднял на Генри глаза, взяв в руку одну из плиток.

– Что это?

– Шоколад.

– Зачем вам столько?

– Племянница соскучилась по английскому шоколаду и предупредила, чтобы я без него не появлялся.

– Я могу вскрыть одну плитку?

– Конечно! Давайте я помогу.

Генри забрал у него шоколад, надорвал упаковку вместе с фольгой и отломил ряд из четырех квадратиков. Руки его слегка подрагивали, и он молился, чтобы таможеннику это не бросилось в глаза.

– Вкусная штука, попробуйте!

Тот вежливо отказался и молча указал Генри на выход из таможенного зала. Если бы он пригляделся повнимательнее к той плитке, которую Генри держал в руках, то заметил бы, что на линии слома шоколад приобрел несколько иной цвет и выглядит как-то… не вполне съедобно. Но он ничего не заметил.

Застегнув сумку и попрощавшись с офицером, Генри твердым шагом направился к выходу. Через пару минут он уже вышел из здания терминала. Ладонь, сжимавшая ручку сумки, одеревенела…

Дождавшись своей очереди к такси, Генри влез на пассажирское место и выдохнул:

– Пожалуйста, в Иерусалим, на базар в Старом городе.

ГЛАВА 26

Тель-Авив, среда, 20:45

Израиль очень маленькая страна, но в нем на удивление много разных лиц. Они ехали всего час или около того, а у Мэгги было ощущение, что они переместились сразу на несколько эпох. Иерусалим был целиком высечен из светлого библейского песчаника – каждый дом, каждая мостовая в нем дышали седой историей. Почти в любом уголке можно было смело снимать эпическую кинокартину о временах раннего христианства или Крестовых походов, не утруждая себя строительством декораций. Тель-Авив же представлял собой совершенно иное зрелище – высокий, шумный и абсолютно современный. Увидев на горизонте сверкающие на заходящем солнце шпили небоскребов, Мэгги подумала, что их с Ури перенесло на машине времени сразу на десять веков вперед. Вскоре они уже ехали по предместьям, застроенным аккуратными коттеджами. Мэгги бросились в глаза солнечные батареи и огромные резервуары, которые, как объяснил Ури, были наполнены горячей водой. В центре все сверкало и искрилось от рекламных постеров, щитов и растяжек, повсюду – куда ни кинь взгляд – супермаркеты, пабы и закусочные. На дорогах были обычные для любого европейского или американского города пробки. У Мэгги зарябило в глазах от стильных нарядов и причесок местной молодежи. И все это находилось всего в часе езды от Иерусалима!

– Итак, у него дом номер шесть. Давайте парковаться.

Они ехали по улице Мапу. Тротуары были заняты машинами известных мировых производителей, и притом новейших марок. Фешенебельный, судя по всему, райончик… Дом Кишона выглядел точно так же, как и все остальные жилые дома, которые они уже проезжали, – коробка из белого бетона за металлической оградой. Они прошли в калитку, миновали ряды почтовых ящиков и поднялись на крыльцо. Ури набрал на домофоне номер квартиры Кишона – семьдесят два.

Им никто не ответил. Мэгги оттеснила Ури и нажала на кнопки сама. С тем же результатом.

– Позвоните опять на телефон.

– Там весь день автоответчик.

– А мы не ошиблись дверью?

– Нет.

Мэгги вздохнула.

– Но я не понимаю, почему никого нет! Должен же хоть кто-нибудь быть дома! Вечером!

– А он живет один.

Мэгги вопросительно взглянула на Ури.

– Что вы хотите – в разводе.

– Черт! И что нам теперь делать?

– Мы можем попытаться войти сами.

Мэгги вдруг как-то сразу вновь ощутила себя здесь чужой. Какого черта она делает сейчас в Тель-Авиве? Вместо того чтобы выбирать себе супружескую кровать в Вашингтоне? Какого черта ее носит по этой богом забытой стране, когда она должна сидеть в обнимку с Эдвардом в уютной квартирке, смотреть телевизор и жевать пиццу? Сколько можно изображать из себя двадцатилетнюю авантюристку, которую мотает по миру будто былинку и которой до всего есть дело? У Эдварда ведь тоже был такой этап, но он сумел вернуться к нормальной жизни! А она?.. Нет, она, конечно, пыталась… Но какой прок от этих попыток, если в итоге они все потерпели неудачу?

Может, набрать сейчас Джуда Бонхэма и сказать, что она выходит из игры? В конце концов, она занимается не своей работой. Она переговорщик, черт возьми, и должна сидеть в просторной, хорошо проветриваемой комнате вместе со своими клиентами и уламывать их на достижение компромисса, а не строить из себя уголовного детектива, расследующего два убийства одновременно!

Мэгги уже даже полезла в карман за телефоном, но рука дрогнула… Она наперед знала, что ей скажет Бонхэм. Что просторная комната от нее никуда не убежит, но сейчас еще не время – «клиенты» не готовы. И чем дальше в лес, тем меньше им нравится разговаривать друг с другом. Если так дальше пойдет, то все закончится тем, что эту комнату взорвут к чертям собачьим какие-нибудь исламские террористы, а клиенты мгновенно спрячутся – каждый за свою баррикаду. Бонхэм скажет, что ее работа на данном этапе заключается в том, чтобы снять напряженность, возникшую на переговорах. А сделать она это сможет, только разобравшись в убийствах Гутмана и Нури.

«Мы не можем позволить, чтобы вы провалили это дело! – Она словно наяву услышала наставительный голос Джуда. – Уж кому-кому, а вам прекрасно известно, чем заканчиваются неудачные мирные переговоры».

Да, Мэгги это было хорошо известно. Уж ей-то – лучше, чем кому бы то ни было. На мгновение в ее голове вновь вспыхнули воспоминания, которых она так боялась. Мэгги зажмурилась. В самом деле – она не может провалить это дело. Потому что если она его провалит, в ее жизни не останется ничего… ничего, кроме страшных воспоминаний.

Она подняла глаза на Ури.

– Нет, вламываться в этот дом мы не будем. Вообразите, что случится, если нас поймают. Особенно меня – официального представителя правительства Соединенных Штатов. Будет весело.

– Я могу это сделать один.

– Но все равно потом выйдут на меня. Давайте лучше придумаем что-нибудь еще.

Ури изо всех сил треснул кулаком по запертой двери. Ему было больно, но он даже не поморщился.

– Так, давайте думать… – глядя на его покрасневшие костяшки пальцев, проговорила Мэгги. – Вы позвонили ему в газету. Что вам сказали?

– Там был только дежурный. Он сказал, что понятия не имеет, где сейчас может быть Кишон. И дал мне номер его мобильного…

– …который мы знали и без него.

Они молча смотрели друг на друга примерно с минуту: Мэгги искала какую-нибудь свежую идею, а Ури просто ждал и надеялся. Но вдруг он хлопнул себя по лбу и бегом бросился обратно к машине.

– Ури? Ури, куда вы?

– В машину! Быстро!

По дороге он рассказал ей, что во время армейской службы ухаживал за девушкой, чей брат учился в Индии вместе с сыном Баруха Кишона. Наткнувшись на изумленный взгляд Мэгги, он усмехнулся и добавил:

– Израиль – очень тесный мирок.

Ему понадобилось сделать несколько звонков, чтобы узнать номер мобильного Эйяла Кишона. Во время разговора Ури приходилось орать в трубку, а потом напряженно прислушиваться к ответам. Но это не помогло. Эйял находился в ночном клубе, где грохотала музыка. Они решили встретиться с ним лично.

Ури включил в машине радио. Как раз передавали последние новости. По окончании каждого сюжета Ури наскоро пересказывал его содержание Мэгги. Вспышки насилия на Западном Берегу реки Иордан, гибель нескольких палестинских подростков, возвращение израильских танков в Сектор Газа, новые ракетные обстрелы северного Израиля боевиками «Хезболлы» со стороны Ливана…

«Какие уж тут мирные переговоры, черт бы их побрал?! – подумала Мэгги. – Еще немного – и здесь разразится полномасштабная война…»

– По итогам очередного опроса общественного мнения в Штатах президент проигрывает своему конкуренту примерно пять процентов, – сказал Ури, переводя для нее очередную новость. – Неубедительно выглядел в теледебатах. Ну и напоследок… Пожар в одном кибуце на севере. Говорят, поджог.

Они припарковались на улице Ияда Харутцима и направились ко входу в клуб «Блонди». В следующую минуту на них обрушились остервенелые танцевальные биты. Мэгги показалось, что у нее даже желудок начал приплясывать в такт ударной установке. Танцпол был залит разноцветными огнями, на фоне которых выделялся слепящий луч, без конца сновавший из стороны в сторону, словно прожектор противовоздушной обороны, выискивающий в ночном небе вражеские бомбардировщики.

Народу в клубе пока было не очень много, но кое-кто провел там уже немало времени и это бросалось в глаза. Мэгги невольно стала вглядываться в проплывающие мимо нее лица – две юные блондинки с точеными чертами и фарфоровой кожей, высоченный африканец, смуглая парочка – оба рыжие и кудрявые. Мэгги вспомнилось, что Бонхэм рассказывал об Израиле. Кто здесь только не жил! Русские, эфиопы, мицрахим – евреи, родившиеся в странах арабского мира… Самый настоящий Вавилон.

Мэгги случайно поймала свое отражение в одном из зеркал, и ее вдруг настолько поразила одна мысль, что она чуть не споткнулась на ровном месте. Всю свою жизнь, где бы она ни появлялась, она всегда была самой младшей. Чаще всего это, разумеется, бросалось в глаза на переговорах, где Мэгги приходилось общаться сплошь с мужчинами, годившимися ей в отцы. И это, кстати, постоянно ставило последних в тупик. Они не знали, как им следует вести себя с молоденькой и симпатичной девушкой. Частенько ее принимали за кого-то другого – спрашивали, когда появится ее босс, просили сгонять за кофейком… И отпускали комплименты, бесконечные комплименты…

«Что вы здесь делаете, душа моя? Вы же умрете тут со скуки с нами, старыми пердунами! Хотя мы-то, конечно, не против. Воистину вы способны украсить собой даже такой клоповник, как наша согласительная комиссия…»

Мэгги привыкла ко всему этому, и можно даже сказать, любила злоупотребить своим положением. Обычно переговорщики вели себя с ней более искренно, чем вели бы с мужчинами. Они рассказывали ей то, что никогда не решились бы доверить «настоящему переговорщику». Никто поначалу не относился к Мэгги серьезно. Это расхолаживало стороны, заставляло то и дело терять бдительность. А когда они осознавали свою оплошность, было уже поздно – Мэгги просила ознакомиться с ими же подписанным мирным договором или соглашением о границах.

Они дрались за нее, словно петухи за несушку, и это Мэгги более чем устраивало. Впервые она обратила на это внимание на переговорах по прекращению гражданской войны на Шри-Ланке, которые велись в лесном пансионате в Швеции. В какой-то момент она заметила, что за завтраком и обедом каждый стремился оказаться за столом рядом с ней. Каждый хотел непременно рассмешить ее своим фирменным анекдотом, каждый рвался услужить. Мужчины ничего не могли поделать с собой, эти великовозрастные дети, они просто отвечали на зов природы – когда среди мужчин появляется женщина, одна-единственная, мужчины начинают воспринимать друг друга как соперников… Мэгги была благодарна им, ведь это дало ей возможность до определенной степени манипулировать своими «клиентами». Ее никто не хотел обидеть или даже просто вызвать ее неудовольствие каким-нибудь неосторожным словом или поступком во время переговоров; все они мечтали о том, чтобы Мэгги на них взглянула, улыбнулась, ненароком дотронулась…

И только сейчас, случайно остановившись перед зеркалом в ночном клубе, Мэгги поняла, сколько воды утекло с тех пор… Ее окружали восхитительные, прелестные и такие юные создания… Самой старшей из этих девушек никак нельзя было дать больше двадцати пяти. У них была молодая, светящаяся здоровьем кожа, смелые наряды, которые едва прикрывали тело… Мэгги почувствовала себя старухой рядом с ними – в строгом черном костюме, дорогом и весьма элегантном, который на официальных встречах и переговорах смотрелся бы отлично, но здесь выглядел как минимум странно и… скучно. А еще темные круги под глазами и морщинки в уголках рта при попытке улыбнуться…

– Вон он!

Ури показал на молодого человека, который сидел за угловым столиком и любовался танцующими, обнимая одной рукой бутылку пива и качая головой в такт музыке. Он был явно навеселе – то ли пьян, то ли обкурен.

Ури подошел к нему, обменялся коротким рукопожатием и сел напротив. Пока они говорили, склонившись над столом друг к другу – чтобы лучше было слышно, – Мэгги продолжала рассеянно глазеть по сторонам. У дверей она заметила только что вошедшего мужчину, который смотрелся в этой обстановке таким же чудаком, как и она, – в костюме и галстуке. «Наш человек…»

По изменившемуся выражению лица Эйяла она догадалась, что Ури дошел в своем рассказе до описания гибели своих родителей. На лице молодого человека отразились шок и искреннее сочувствие. Он протянул руку и ободряюще потрепал Ури по плечу. Но у того не было сейчас времени на нежности – он достал из кармана отцовский мобильник и показал Эйялу, что свой последний в жизни звонок Шимон Гутман сделал Баруху Кишону.

Эйял лишь развел руками, давая понять, что ничего не слыхал об этом. Ури тем временем продолжил свой допрос, время от времени поворачиваясь к Мэгги и вводя ее в курс дела по-английски. Когда Эйял виделся со своим отцом? В воскресенье утром. Что сказал ему отец? У него какое-то «задание». Но это не удивило Эйяла, ведь вся жизнь Кишона состояла из выполнения одних сплошных «заданий». И именно поэтому его жена в конце концов развелась с ним и забрала сына. Да, после этого Эйял не видел отца и ничего не слышал о нем. Впрочем – тут парень виновато улыбнулся, – в понедельник он так нарезался, что вообще ничего не помнит и до сих пор приходит в себя.

– Эйял, отец говорил вам, что собирается в Женеву?

«Сейчас осторожно…» – подумала Мэгги.

– Куда? Это которая в Швейцарии? Нет. Когда ему предстоит поездка за границу, он всегда предупреждает и просит меня присмотреть за своей квартирой. С одной стороны, конечно, обидно, что меня используют в качестве сторожевого песика, а с другой стороны, у него там клево… и девчонку есть куда привести…

– Стало быть, вы уверены, что в Женеву он не собирался?

– Похоже, нет.

– Но после воскресенья не виделись и не разговаривали с ним? Неужели вы совсем не обеспокоены этим обстоятельством?

– Да я был спокоен, как танк, пока вы не пришли и не напугали меня…

Они забрали Эйяла из клуба, и теперь он сидел на заднем сиденье, мрачный, сосредоточенный и абсолютно трезвый. Ури по-прежнему продолжал расспрашивать его об отце. И ему удалось выудить у парня еще одну интересную подробность – во время их последней встречи Барух находился в очень приподнятом настроении и хвастался, что уцепился «за хвост жар-птицы» и это может быть «прелюбопытно».

Тем временем подошел черед одиннадцатичасовых «Новостей» по радио. Поджог на территории кибуца на севере страны был теперь центральной темой выпуска – полиция обнаружила в сгоревшем помещении человеческие останки. Власти заявили, что собранные улики позволяют им сделать вывод о налете палестинских боевиков из Йенина. Диктор сообщил, что происшедшее может иметь весьма негативные политические последствия и представляет собой новую опасность, которая нависла над и без того уже почти замороженными мирными переговорами между Израилем и Палестиной. Критика в адрес премьер-министра страны в связи с этим событием усилилась…

Мэгги на всякий случай глянула на дисплей своего мобильного – так и есть, пропущенный звонок. Из-за этой чертовой музыки в клубе она ничего не услышала. Дэвис оставил на автоответчике звуковое сообщение: «У нас новости, Мэгги. Палестинцы атаковали кибуц Хефциба – это на севере. Заместитель госсекретаря поручил мне передать тебе буквально следующее: „Скажи нашей красавице, что ее работа заключается в том, чтобы положить конец эскалации враждебности между участниками переговоров. А все остальные дела – побоку“. Я это тебе и передал. Извини, что невольно выступил гонцом дурных вестей».

А ведь заместитель госсекретаря был прав. Если она не накроет этот кипящий котелок крышкой, потом придется отскребать всю плиту. А она чем занимается? Играет в Индиану Джонса, разгадывает анаграммы и сравнивает рисунки на доисторических горшках. Но с другой стороны, она абсолютно уверена в том, что две эти смерти – Гутмана и Нури – как-то связаны между собой. И это «как-то» имеет прямое отношение ко всему, что здесь сейчас происходит. Если она сейчас все бросит и помчится успокаивать участников переговоров, это ничего не даст. Мэгги такое уже проходила. Дипломаты изрекут сплошь правильные слова, а вспышки насилия между тем будут продолжаться. Да нет, это не выход…

Через полчаса они добрались до квартиры Баруха Кишона. Эйял заметно нервничал и долго не мог попасть своим ключом в замочную скважину. После того как парень узнал, что случилось с родителями Ури, он не только протрезвел, но и серьезно перепугался. Наконец он распахнул дверь, тут же включил в прихожей свет и громко позвал отца.

– Эйял, внимательно осмотритесь вокруг, – приказал ему Ури и сам принялся оглядываться по сторонам, словно решая, можно ли использовать это место для съемок. – Очень внимательно! Может, чего-то нет или что-то лежит не на месте. Это важно.

Мэгги же тем временем спросила у Эйяла, где находится отцовский кабинет. Она решила следовать той же тактике, что и в доме Шимона Гутмана. Эйял кивком указал на письменный стол, приткнувшийся к окну в углу гостиной, а сам двинулся в сторону спальни.

– Эйял, а где компьютер? – растерянно окликнула его Мэгги.

– Какой компьютер? А, компьютер… Отец пользуется только ноутбуком, который всегда носит с собой. Это буквально часть его тела.

Черт! В квартире было очень мало вещей и много пустого пространства, она смахивала на мавзолей. Если тут нет даже компьютера, зацепиться решительно не за что. Ни книг, ни бумаг. Ничего. Тупик.

Она села за стол Кишона-старшего и нахмурилась. «Думай, девочка, думай… Должно же отыскаться хоть что-то!..» На столе был телефон, факс, дорогая шариковая ручка на специальной подставке и рядышком стопка бумаги для записей. Больше ничего.

Мэгги вздохнула, встала из-за стола и направилась было в поисках Ури, но вдруг что-то ее остановило. Она бегом вернулась к столу, вырвала из стопки бумаг верхний лист и подняла его на свет.

– Ури! Быстро сюда!

На листке бумаги отпечатались какие-то полосы и завитушки. Иврит, ясное дело. Мэгги живо представила себе, как Барух Кишон говорит по телефону с Шимоном Гутманом и что-то пишет на верхнем листке бумаги в стопке. Закончив разговор, вырывает этот лист, кладет себе в карман и уезжает из дома… оставив легкий отпечаток сделанной надписи на следующем листке.

Ури забрал его у Мэгги и прижал вплотную к одному из бра. Надпись стала видна четче. Ури отчаянно щурился, пытаясь разобрать написанное. Наконец взмахнул листком и обернулся к напряженно ждавшей его Мэгги:

– Это имя. Арабское.

– И как зовут человека, которого мы сейчас начнем искать?

– Афиф Авейда.