Текст книги "Последний завет"

Автор книги: Сэм Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Сэм Борн
«Последний завет»

Посвящаю эту книгу отцу как свидетельство сыновней любви и бесконечного уважени я

ПРОЛОГ

Багдад, апрель 2003 года

Толпа, будто почуявший запах крови зверь, напирала все сильнее. Люди, миновав арку ворот, присоединялись к тем, что сгрудились перед высокой дубовой дверью центрального входа. Наконец та не выдержала и рухнула на каменные плиты. Коллективный зверь взвыл торжествующим многоголосьем и тотчас устремился внутрь, увлекая за собой и Саляма. В ту минуту подросток ни о чем не думал – он просто стал частью этого вливавшегося в дверной проем людского потока, в котором, помимо мужчин, женщин и стариков, были и дети много младше его самого.

Миновав тесный вестибюль, толпа хлынула в первый экспозиционный зал и разлилась по нему от края до края. В высокие, до самого потолка, окна заглядывала любопытная луна, отбрасывая серебристые блики на толстые стеклянные колпаки, за которыми прятались экспонаты. В первые несколько мгновений люди оцепенели – зверь, дорвавшись до добычи и прижав ее к земле когтистыми лапами, переводил дух. Салям и остальные, замерев на месте, дико озирались вокруг. Национальный музей древностей, личная сокровищница Саддама и вместилище богатств, накопленных за многие тысячелетия народами Месопотамии… Все это было повержено и отдано им на разграбление. Охрана и работники музея сгинули еще вечером, а ночные сторожа бросились наутек, едва завидев приближавшуюся толпу.

Почти благоговейную тишину вдруг взорвал грохот разлетевшегося стекла: кто-то, первым стряхнувший с себя оцепенение, приступил к делу и со всего размаху опустил на один из колпаков тяжелый плотницкий гвоздодер. Это стало сигналом к общей атаке. Помещение тут же наполнилось криками, руганью и звоном бьющихся музейных витрин. У каждого под рукой нашлось что-то подходящее – будь то молоток, топор, лом, кухонный нож или даже просто булыжник. Стеклянные короба один за другим разлетались на мириады осколков, со всех сторон к древним реликвиям тянулись жадные руки.

Слева от Саляма покачнулась и с грохотом рухнула высокая статуя из слоновой кости, десятки сандалий давили декоративные черепки, которыми были усеян теперь каменный пол. Зал, привычный к торжественной тишине, содрогался от криков, воплей, скрежета, звона, топота ног. В дальнем конце его вдруг грянул одиночный выстрел из «Калашникова» – кому-то явно надоело возиться с неподатливым замком. Саляма толкнули в бок, он обернулся и увидел двух прилично одетых мужчин, деловито тащивших мимо профессиональную стеклорезку.

А между тем в зал врывались все новые и новые любители дармовой поживы. Новички не задерживались в уже разграбленном помещении и стремительно мчались дальше. В проеме центрального входа образовалась давка: одни, уже нагрузившись добычей, пытались протиснуться наружу, но с внешней стороны на них напирали все новые волны мародеров. Салям, будто зачарованный, наблюдал за людьми, волочившими шкатулки и ларцы, пластиковые контейнеры и тяжеленные деревянные сундуки. В одном из них он узнал друга своего отца – тот отчаянно пытался вылезти наружу, по багровому лицу его струился пот, он что-то нес в руках, и у него на шароварах причудливо оттопыривались карманы.

У Саляма стучало в висках. Он по-прежнему стоял на месте, будучи не в силах стряхнуть с себя оцепенение. Такую вакханалию он видел впервые. Всех этих людей будто разом подменили. Ведь еще несколько дней назад они держались тише воды ниже травы, жались на улицах к стенам домов, глаза держали долу. При Саддаме никому и в голову бы не пришло сотворить такой массовый погром. Обыватели жили неприметно и всего боялись, их единственным стремлением в жизни было по возможности не привлекать к себе внимания властей. А сейчас эти же люди – он узнавал лица многих своих соседей – словно обезумели и, опьяненные внезапно обрушившейся на них свободой и вседозволенностью, громили и хватали все, что попадалось под руку.

Салям наконец очнулся и потянулся было к ожерелью из оранжевых и желтых камешков, которое валялось у него прямо под ногами, присыпанное черепичной крошкой. Однако в самый последний момент его грубо отпихнула в сторону тучная пожилая женщина в черной шали и тут же повалилась всей тушей на пол, накрыв сокровище своей необъятной грудью. Салям, с трудом устояв на ногах, попятился назад.

Оргия тем временем была в самом разгаре. Самая настоящая оргия, с той лишь разницей, что ее участниками двигала не похоть, а жажда наживы, копившаяся в сердцах людей на протяжении всех последних десятилетий. Зрелище удивительно напоминало сцену взятия неприятельской крепости, когда осаждающие орды сносят ворота, врываются внутрь и начинают жечь, грабить, убивать… не зная страха, не чувствуя вины.

Саляма вновь пребольно толкнули, и он, чтобы не упасть, бросился вперед вместе с очередной партией погромщиков. Через несколько секунд людская лавина вынесла его на лестницу. Кто-то крикнул, что самое ценное охранники наверняка упрятали в подвальных помещениях, подальше от центрального входа. Все устремились вниз. Через пару лестничных пролетов толпу остановила железная дверь. Впрочем, ненадолго. Несколькими ударами кузнечного молота ее снесли с петель, но сразу же за ней обнаружилась совсем свежая кирпичная кладка. Цемент едва успел затвердеть, кирпичи клались явно наспех. Толпа чуть подалась назад, чтобы не попасть под могучий замах кузнеца. Тот перехватил молот поудобнее, рассек им воздух и, дико рыкнув, опустил на кирпичи. В стене мгновенно образовалась дыра, к которой со всех сторон потянулись руки с ломами, тесаками и кухонными ножами. Салям стоял тут же, стиснутый с боков незнакомыми мужчинами. Кто-то сунул ему в руку длинную железную ножку от стола и крикнул:

– Выламывай кирпичи, сын ишака, не стой столбом!

Меньше чем через минуту торопливо воздвигнутая кем-то стена не выдержала и рухнула. Кузнец, весь оранжевый от кирпичной крошки, первым протиснулся в помещение и торжествующе заревел. Салям заглянул внутрь и остолбенел: комната ломилась от сокровищ. Если каменные барельефы древних царей и цариц и высокие глиняные кувшины не привлекли большого внимания толпы, то к бронзовым статуям нубийских красавиц, гобеленам, серебряным и золотым кубкам, тяжелым сундукам и урнам тут же потянулись десятки рук. С дальней стены на этот погром равнодушно взирали воины, запечатленные темной охрой в разгар одного из древних сражений.

Взгляд Саляма растерянно скользил по музейным биркам. «Музыкальный инструмент, лира с колками в виде голов буйволов. Золото. Город Ур. Шумерская цивилизация. 2400 г. до н. э.»… Едва Салям успел прочитать это, как лира исчезла с глаз – кто-то уже торопливо заворачивал ее в грязную простыню. Его взгляд переместился левее. «Священная чаша. Варка. Около 3000 г. до н. э.»… И дальше: «Статуя царя Энтемена. Город Ур. Шумерская цивилизация. 2430 г. до н. э.»… Статую по-хозяйски подхватили сразу двое мародеров и, шумно пыхтя, потащили из зала. Третий семенил впереди, показывая дорогу. Саляму вспомнились школьные уроки по истории и рекламный плакат, гласивший, что Багдадский национальный музей древностей таит в своем чреве сокровища, многим из которых насчитывается по пять тысяч лет! «Здесь вы познакомитесь не только с историей Ирака, но и с историей всего человечества», – любил говаривать их учитель.

Теперь же этот храм науки напоминал скорее овощной ряд на воскресном уличном базаре. Вокруг сновали десятки «покупателей», примеряясь к разложенному товару. Правда, их интересовали вовсе не горки помидоров и разноцветные гирлянды сладкого перца, а статуи и статуэтки, шкатулки и ларцы, кубки и чаши, многие из которых служили своим хозяевам еще на заре человеческой цивилизации…

Вдруг в зале послышалась громкая ругань. Кузнец что-то не поделил с соседом и тут же ринулся в драку. Обидчик, отлетевший от сильного удара назад, задел плечом высокий металлический стеллаж с древними амфорами, и тот, торжественно качнувшись из стороны в сторону, вдруг с немыслимым грохотом обрушился наземь, брызнув в стороны красными и синими черепками. Кто-то сильно пихнул Саляма в спину, и тот едва не попал под следующий удар разъяренного кузнеца. Подросток, от страха втянув голову в плечи, упал на колени и на четвереньках выполз из зала.

С бешено колотившимся сердцем он мчался по лестнице вниз. Чем ниже он спускался и чем тише становились крики наверху, тем спокойнее у него было на душе. Сюда еще никто из воров не добрался. Пока им хватало восемнадцати экспозиционных залов наверху. А здесь никого нет и никто его не обидит…

Салям добрался до какой-то двери и осторожно толкнул ее – та на удивление легко подалась. В комнате царил полумрак. Пол устилали бумаги, тут и там валялись выпотрошенные ящики письменных столов. Салям понял, что оказался в музейной конторе. Здесь нечего было грабить, хотя… По полу змеились оборванные шнуры и электрокабели. Кто-то все же вынес отсюда всю оргтехнику – телефоны, компьютеры, факсы…

«Может, они в спешке забыли хоть что-нибудь ценное?» – в отчаянии подумал Салям, озираясь по сторонам. Его взгляд упал на стол, ящики которого были на месте. Он открыл их все с помощью ножа, но в них было пусто. А самый последний не сумел выдвинуть – сломалось лезвие.

Все! Похоже, ловить тут нечего.

Салям с досады плюнул и направился было к выходу, но едва он отошел от стола, как тут же налетел носком сандалии на что-то выступающее из каменного пола. Скривившись от боли, он глянул под ноги и поразился своему невезению. Все напольные каменные плиты были пригнаны ровнехонько одна к другой, и лишь одна из них чуть выдавалась вверх. Надо же было наткнуться именно на нее! Салям опустился на корточки, потирая ушибленные пальцы на ноге. Затем, ни о чем еще не думая, запустил пальцы в щель между камнями и попытался расшатать ту плитку, которая выпирала. Он сам удивился тому, как легко камень подался из своей ниши. Салям опустил в нее руку и самыми кончиками пальцев нащупал что-то твердое и металлическое. О Аллах, наконец-то! Деньги!

Скорчившись на полу и изо всех сил – словно это помогло бы – вжимаясь щекой в холодный каменный пол, он пытался подковырнуть ногтями жестянку. После нескольких бесплодных попыток ему это удалось, и Салям, затаив дыхание, начал вытягивать находку вверх. Наконец он вытащил ее на свет божий и встряхнул. Внутри что-то глухо стукнуло, но на монеты не было похоже.

Он поднялся, сел за стол и, взяв обломок ножа, принялся внимательно рассматривать коробку со всех сторон. Больше всего она напоминала узкий ученический пенал. Заметив щель под крышкой, Салям втиснул туда краешек лезвия и потянул наверх. Действуя с осторожностью и отжимая разные края, он наконец сумел расколоть жестяную раковину…

И в следующее мгновение его постигло горькое разочарование. Внутри оказалась небольшая глиняная табличка с полустертыми каракулями. Десятки и сотни точно таких же табличек потоптали наверху в первые же минуты штурма музея. Салям огорченно вздохнул и уже хотел было запустить черепком в стену комнаты, но в последнюю секунду рука его дрогнула. Ведь если эту табличку спрятали от чужих глаз, значит, она чем-то отличалась от прочих, разве нет? Значит, она чего-то стоит?..

Салям машинально сунул ее в карман, отряхнул штаны и стал подниматься по лестнице обратно. Через несколько минут он с трудом протиснулся на улицу, обшариваемый жадными взглядами и поносимый последними словами теми, кто лез внутрь музея. Оказавшись на свежем воздухе, он быстро огляделся по сторонам и скрылся во тьме. Карман его чуть оттягивал плоский предмет, ценность которого ему не суждено было постичь.

ГЛАВА 1

Тель-Авив, суббота, три года спустя

На площади толпились знакомые все лица. Ультралевые, длинноволосые нью-хиппи, девчонки с пирсингом в носу и прочая публика, никогда не упускавшая случая погорланить на митингах теплыми субботними вечерами. Они вдохновенно исполняли свой традиционный гимн «Шир л'шалом», [1]1
  «Шир л'шалом» – «Песнь мира».


[Закрыть]размахивали видавшими виды транспарантами, обжигали себе пальцы горячим воском, стекавшим с толстых свечей, и щеголяли в футболках с портретами Ицхака Рабина, [2]2
  Ицхак Рабин (1922–1995) – израильский политик и генерал, пятый и одиннадцатый премьер-министр Израиля, лауреат Нобелевской премии мира (1994); был убит ультраправым активистом Игалем Амиром.


[Закрыть]народного героя, в честь которого эта площадь – крошечный кусочек Земли обетованной – получила несколько лет назад свое имя. Одни активисты раздавали направо и налево листовки и портреты Рабина, другие сидели тесными кружками и терзали свои гитары, а теплый средиземноморский ветерок подхватывал слова их песен и нес дальше.

Но сегодня здесь собралось и много других. Наряду с ветеранами пацифистских митингов и мирных маршей здесь были и мицрахим – еврейский пролетариат из Северной Африки, представители беднейших городов и социальных слоев Израиля. С некоторых пор их тоже смело можно было причислять к числу активных участников местной политической жизни. «Мы, как никто, знаем арабов! – таков был излюбленный лозунг этих уроженцев Марокко, Туниса и Ирака. – Мы знаем, что это за люди и на что они способны!» Это были самые непримиримые оппоненты левых и пацифистов, и все же сегодня они также собрались на площади Рабина.

Операторы всех израильских и главных мировых телекомпаний мира, включая Би-би-си и Си-эн-эн, медленно поворачивали объективы камер из стороны в сторону, давая своим зрителям общий обзор и время от времени выхватывая из толпы крупным планом отдельные, особенно примечательные лица. В какой-то момент, например, их внимание привлекла группа людей, которая трясла транспарантами на русском языке – эмигранты из бывшего СССР, которые также чаще всего занимали самую жесткую линию по отношению к арабам. Оператор Эн-би-си примеривал крупный план к весьма причудливой парочке: молодой человек в кипе стоял в обнимку с шоколадного цвета эфиопкой, закутанной, как в одеяло, в тонкую шаль. Оба держали в руках свечи, огонь которых отбрасывал фантастические блики на их лица.

Позади толпы, никем не замечаемый, стоял высокий старик с суровым лицом и остановившимся взглядом, устремленным куда-то вперед, поверх голов собравшихся. То и дело он совал руку во внутренний карман пиджака, словно проверяя, по-прежнему ли на месте спрятанное там сокровище.

Вокруг высокого подиума, воздвигнутого специально по такому случаю, перед самой толпой суетились репортеры, репетировавшие или уже выдававшие на камеру свои первые впечатления о происходящем. Громче и складнее других тараторил один американец:

– Итак, мы снова в Тель-Авиве, на площади Рабина, где в этот вечер проходит многотысячный митинг, участники которого готовятся отметить исторический момент в жизни израильского и палестинского народов. Всего через несколько дней лидеры двух стран прибудут с визитом в Вашингтон и на лужайке перед Белым домом в торжественной обстановке поставят свои подписи под мирным соглашением, которое положит конец кровавой вражде, сотрясающей Святую землю на протяжении последних почти ста лет. В настоящий момент лидеры Израиля и Палестины продолжают активные переговоры за закрытыми дверями в Иерусалиме, который находится отсюда менее чем в часе езды. Именно в эти минуты они заняты согласованием окончательных положений исторического документа. Я только что сказал, что переговоры проходят в Иерусалиме, и это глубоко символично. Но гораздо символичнее конкретное место, выбранное для встречи сторон. Это здание правительства Израиля, когда-то служившее штаб-квартирой британским колониальным властям, расположенное точно на границе между традиционно арабским восточным Иерусалимом и западным, считающимся столицей мирового еврейства…

Впрочем, историческое подписание еще впереди, но главные события уже начинают разворачиваться прямо на наших глазах, здесь, в центре Тель-Авива. Где-то через час мы ожидаем прибытия на митинг израильского премьера, с уст которого наконец должна сорваться короткая фраза: «Кен л'шалом!» – что означает «Да – миру!». Этот, безусловно, крупный политический шаг призван продемонстрировать всей мировой общественности и прежде всего его собственным соотечественникам, что настало время собирать камни и забыть о многолетней вражде…

Не открою большого секрета, если скажу, что не всем это понравится. У израильского премьера хватает оппонентов, которые открыто заявляют, что он не имел права договариваться с палестинской стороной от имени израильского народа, что он не должен соглашаться на эвакуацию израильских поселений с Западного Берега реки Иордан и, главное, что ему не удастся официально добиться разделения Иерусалима. Последнее – главный камень преткновения в отношениях как между арабами и израильтянами, так и между самими евреями. До самого последнего времени официальный Израиль настаивал на еврейской целостности Иерусалима. И новая позиция израильского премьера – тягчайший грех в глазах некоторых его соотечественников… Секундочку, режиссер передает мне, что премьер-министр уже прибыл…

По толпе прокатилась волна общего движения – тысячи людей обратили взгляды на трибуну. К микрофону вышел заместитель премьера, появление которого публика приветствовала вежливыми, но редкими хлопками. Номинально тот числился коллегой премьера по партии, однако всем было хорошо известно – на деле два этих человека были непримиримыми политическими противниками.

Оратор отнял своей речью у собравшихся немало томительных минут, но аплодисментов удостоился лишь однажды, когда произнес: «И в заключение я бы хотел отметить…» Наконец он объявил выход своего патрона, кратко напомнив людям все его основные достижения и провозгласив его «адвокатом мира». Отойдя от микрофона, он пропустил к нему того, кого люди терпеливо ждали вот уже больше часа. Толпа взорвалась оглушительной овацией и громкими одобрительными возгласами. Нет, все эти люди вовсе не признавались в любви конкретному человеку. Они выражали поддержку тому, что тот собирался для них всех сделать, и при этом сознавали, что только ему, пожалуй, это было под силу. Никто другой на его месте не решился бы пойти на такие жертвы во имя прекращения кровопролития и достижения мира. Всего несколько дней – и с войной, которая затронула каждую израильскую семью вплоть до третьего колена, будет покончено!..

Ему было около семидесяти, этому герою четырех израильских войн. Если бы он пожелал надеть все свои воинские награды, они закрыли бы ему пиджак от воротника до талии. Но нет, ничто не напоминало о его боевом прошлом, если не считать того, что он заметно припадал на правую ногу – следствие давнего ранения. Два десятка лет он отдал активной политической деятельности, и все эти годы оставался солдатом. Пресса даже когда-то окрестила его ястребом за открытую оппозицию всевозможным «миротворцам». Но теперь времена изменились. И он понял, что шанс для достижения мира действительно выпал уникальный.

– Мы все устали, – начал он, мгновенно оборвав этими негромкими словами многотысячный гвалт. – Мы все смертельно устали воевать каждый день на протяжении всей нашей жизни. Мы устали носить военную форму. Устали посылать на гибель наших детей прямиком со школьной скамьи. Устали без конца вооружаться и перевооружаться. Устали править народом, который не желает, чтобы мы им правили. Мы не живем, а воюем. Мы всегда воюем. С пеленок и до гроба. И все бы ладно, но мы устали. Мы изнемогаем.

Как только премьер начал свою речь, высокий старик перестал походить на статую и начал протискиваться вперед, бормоча на ходу:

– Прошу прощения, прошу прощения…

Он пробирался вперед, вежливо, но твердо. Он был абсолютно седой, этот старик, и тяжело дышал. На вид ему было никак не меньше лет, чем премьеру. Очень скоро воротник его рубашки потемнел от пота. Ему было тяжело, но он не останавливался. Он походил на человека, опоздавшего на поезд и стремящегося в отчаянной попытке вскочить на подножку последнего вагона.

За считанные минуты седой переместился с дальней периферии митингующих почти в самый центр. Охранник в штатском, затерявшийся в третьем-четвертом ряду перед трибуной, обратил внимание на энергичного старика и тут же поднес к лицу рацию. Его коллеги, несшие вахту вблизи премьера, мгновенно повернулись в нужную сторону. Старик по-прежнему лез вперед, не делая никаких попыток таиться.

Когда он протискивался рядом с первым охранником, тот попытался его остановить:

– Уважаемый! Уважаемый! – Старик на мгновение нетерпеливо обернулся, и охранник узнал его. – Господин Гутман! Эй, господин Гутман!

Люди перед стариком начали расступаться. Они его тоже узнали. Это был профессор Шимон Гутман. Для одних – ученый и провидец, для других – крайне правый консерватор и профессиональный политический подстрекатель. К нему относились по-разному, но равнодушных не было. Гутман не вылезал с телевизионных ток-шоу и с радио, его голос звучал, казалось, из каждого утюга. Известность он приобрел несколько лет назад, когда израильтяне ушли из сектора Газа. Гутман взобрался тогда на крышу дома в одном из последних эвакуируемых израильских поселений и кричал в объективы телекамер, что израильская армия «совершает преступление против народа, бросая свою родину к ногам воров, убийц и террористов».

В тот момент, когда Гутман вежливо убрал с дороги молодую мать, державшую на руках ребенка, охранник крикнул:

– Стой! Дальше нельзя! Я кому сказал?!

Старик и бровью не повел.

Охранник решил наконец двинуться на перехват. Он раздвинул плечом стайку подростков и почти тут же понял, что догнать нарушителя будет непросто. Его рука уже потянулась за пистолетом, но замерла на полдороге. Нет, это не вариант. Как только окружающие увидят оружие, может начаться паника. Он крикнул снова, но его голос был заглушён восторженным ревом толпы.

– …Нас не заподозришь в большой любви к палестинцам, а их не заподозришь в большой любви к нам, – продолжал между тем премьер. – И, похоже, этого уже не изменишь. Однако…

Охранник бесцеремонно убрал с дороги пожилую пару и попытался дотянуться до Гутмана, но его пальцы схватили воздух в считанных сантиметрах от воротника. Перед самым подиумом люди стояли особенно плотно. Понимая, что дальше ему не пролезть, охранник вновь окликнул Гутмана и попытался ухватить его за рубашку. Тщетно.

Гутман подобрался почти к самой трибуне. Премьер, заканчивавший свою речь, находился теперь от него всего в полутора десятках метров.

– Коби! – во всю силу легких крикнул старик. – Коби! Эй, Коби!

Лицо его от напряжения стало багровым, на шее вздулась толстая вена. Охранники, стоявшие рядом с премьером, меж тем перегруппировались. Двое подошли к нему вплотную с обоих боков, а еще один остановился перед ним, наполовину закрывая его плечом.

И в этот момент еще один охранник, находившийся в толпе репортеров и не спускавший внимательных глаз с Гутмана, вздрогнул. Ему что-то показалось. Он не был уверен, что он это точно увидел. Поэтому он переместился на шаг влево и изо всех сил вытянул шею, пытаясь разглядеть то, что его насторожило. В следующее мгновение он похолодел: Гутман, по-прежнему безуспешно пытавшийся привлечь внимание премьера, полез правой рукой во внутренний карман своего пиджака…

Первый выстрел оказался и последним. Их так учили. Поражение точно в голову, вызывающее немедленную смерть или по крайней мере парализующее жертву, чтобы та, даже рефлекторно, не смогла спустить курок или привести в действие взрыватель спрятанной под одеждой бомбы. Ни одной лишней секунды жизни. Выстрел – смерть. Только так.

Голова Гутмана взорвалась на глазах у десятков окружавших его людей, во все стороны брызнули кровь и мозг. В ту же секунду охрана грубо стащила премьера с трибуны и поволокла к бронированному авто. Митингующие, еще минуту назад бесновавшиеся от восторга, теперь были охвачены диким ужасом, по толпе прокатился панический стон. Одни пятились, другие, напротив, напирали. К месту происшествия мгновенно подтянулось целое отделение полицейских. Взявшись за руки, служители правопорядка заключили труп Гутмана в живое кольцо. Им пришлось непросто: прокатывавшиеся по толпе волны хаотического массового движения ежесекундно грозили опрокинуть импровизированный кордон. Воздух наполнили истеричные вопли, ругательства, детский рев…

Начальник личной охраны премьера стал энергично протискиваться к месту происшествия. Сунув под нос полицейскому свое удостоверение, он нырнул у того под рукой и едва не налетел на распластанное в луже темной крови недвижное тело.

От головы Гутмана мало что осталось, весь его пиджак и рубашка были залиты кровью. Старик лежал лицом вниз, и начальнику охраны пришлось наклониться и перевернуть труп – для того чтобы получить доступ к карманам.

Бывалый вояка смертельно побледнел. Нет, его вовсе не шокировал вид трупа, уж чего-чего, а убитых и искалеченных он в своей жизни навидался. Взгляд его был прикован к правой руке Гутмана, которую тот минуту назад сунул во внутренний карман своего пиджака. И, как теперь стало ясно начальнику охраны, вовсе не за пистолетом. Именно это его и сразило. В правой руке трупа была зажата какая-то вся красная от крови бумажка.

Шимон Гутман не хотел убивать премьер-министра. Он хотел ему что-то сообщить.