Текст книги "Стражи Хейвена"

Автор книги: Саймон Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 94 (всего у книги 100 страниц)

Три меча Инженер, уходя, забрал с собой. В итоге они осели в арсенале Лесного королевства. А три меча остались здесь, терпеливо ожидая того, кто придет и пустит их в дело. Как вы? Посмеете ли пробудить их и взять себе? Вам понадобится могучее оружие, когда придет время сражаться по ту сторону врат.

Он взмахнул пылающей рукой, и словно с глаз у них спала пелена. Они увидели три артефакта, стоящие в Небольшой нише. Три огромных длинных меча в усыпанных драгоценными камнями серебряных ножнах. Добрых семь футов в длину и шесть дюймов шириной у крестовины, полуторафутовые рукояти обернуты темной кожей. Никакого изящества – строгие орудия убийства, созданные только для резни, убийства, для разрушения жизней. И все-таки некое сумрачное очарование присутствовало в этих мечах. Нечто взывало к самым темным уголкам человеческой души и обещало удовлетворение самых потаенных кровавых фантазий. Сенешаль уже направился к ним, когда Хок твердо сгреб его за локоть.

– Не подходи слишком близко, – негромко предупредил он. – Ты можешь их разбудить.

Фишер вдруг передернуло. Ее пронзило глубочайшее отвращение. В самую темную пору Войны демонов она, правда, очень недолго, носила дар преисподней, известный как «Волчья Погибель». Меч оказался живым, разумным и бесконечно злым. Он пытался развратить ее и завладеть ее душой. И порой Фишер казалось, что расстаться с ним было самой тяжелой задачей, с какой ей приходилось справляться. Даже теперь какая-то часть ее существа рвалась вперед, желая подойти и присвоить один из клинков, снова завладеть его темной силой. И убивать, и убивать, пока весь мир не покраснеет от крови. Изабель Фишер поборола в себе это чувство, безжалостно растоптав его, но была потрясена, поняв, каких усилий это потребовало.

– Великолепны, не правда ли? – спросил Жареный. – «Потрошитель Душ», «Черный Вой», «Поцелуй Белладонны». Имея в своем распоряжении три таких шедевра, вы сможете завоевать мир.

– Или уничтожить его, – возразил Хок. – У этих проклятых мечей имеются собственные желания. Пусть спят здесь вечно.

– Я слыхал песни и рассказы, – сказал Ламент. – Правда ли, что внутри этих клинков заключены погубленные души святых?

– К сожалению, нет, – ответил Жареный. – Их содержимое Инженер принес с собой из Грeзы. Маленький кусочек темного мира, свободный в мире людей.

Хок повернулся спиной к дарам преисподней, и, спустя болезненно долгое мгновение, остальные последовали его примеру. Все вздохнули с некоторым облегчением.

Ламент недобро зыркнул на Жареного:

– Ты сказал, что здесь чудо. Настоящее чудо. Где оно?

– На алтаре, – неохотно сообщил Жареный.

Все подошли к алтарю, собранному из человеческих костей. В середине его лежала небольшая деревянная шкатулочка. Простое полированное дерево, никаких явных отметок. Только две серебряные петли для узкой крышки. На первый взгляд шкатулка была совершенно обыкновенной, но когда исследователи склонились ближе, притягиваемые каким-то глубинным влечением, они осознали, что перед ними отнюдь не просто коробочка. Нечто большее, гораздо большее. Она рождала ощущение усиленного присутствия, сверхреальности, словно являлась единственной настоящей вещью в комнате, а может, и во всем мире. Просто находиться рядом с ней было до странного уютно. Впервые с того момента, как они попали в Собор, четверо путников почувствовали себя удивительно легко. Словно вернулись домой из дальнего путешествия. И, тем не менее, никто из них не решался взять ее и открыть.

– Что… – Ламенту пришлось остановиться, прочистить горло и начать снова: – Что в этой коробочке? Что у нее внутри?

– Об этой коробочке знают даже в аду. – Жареный по-прежнему стоял возле ниши с мечами, не глядя на алтарь. Впервые его голос утратил уверенность. – Эта коробочка старше всего, что собрано здесь. Ее сделал Христос, когда столярничал со своим земным отцом, Иосифом. Говорят, в ней заключена изначальная искра. Она хранится там с той самой поры, когда Бог сказал: «Да будет свет», и началась вселенная. Единственная искра света, который был источником всего творения, навечно сохраненная в маленькой деревянной коробочке. Это достаточное чудо для вас? Говорят, что ее принес человек из Мертвых Земель вскоре после их возникновения. Возможно, из-за нее-то и сражались те два чародея. Никто не знает, кем был этот человек, хотя разные слухи ходят. Одни говорят, что это уцелевший из двух противоборствовавших колдунов, только сильно уменьшившийся. Другие предполагают, что его звали Магус. Никто не знает этого точно даже в преисподней. Кто-то вручил коробочку первому Лесному королю, а он приказал создать этот Собор для нее. Может, шкатулку дал королю Магус? Не знаю, но он оказался тут как тут, когда королю понадобилось исправить ужасную вещь, сотворенную мной.

А теперь, когда дело угрожает перейти, наконец, в решающую стадию и должна решиться судьба мира, этот Магус снова в Лесном замке. Кто он такой? Что он такое? Не знаю. Одно могу вам сказать: он меня пугает, а я ведь познал ужасы бездны.

– Почему ты держишься на расстоянии? – спросил Хок. – Разве ты не чувствуешь, как здесь покойно?

– Я даже смотреть на нее не могу, – горько отозвался Жареный. – Мир и надежда – для живых.

– Кто-нибудь когда-нибудь пытался посмотреть, что в коробочке? – спросила Фишер.

– Многие подумывали об этом. А вы почему не решаетесь?

Фишер протянула было руку к крышке, но затем резко остановилась. Она не могла прикоснуться к ней. Глубже, чем знание, глубже, чем инстинкт, жило понимание: шкатулка является святой вещью, а она, Изабель Фишер, не достойна такой пронзительной святости. Она так и сказала, и Хок с Сенешалем кивнули. Все посмотрели на Ламента.

– Я посвятил себя Господу, – медленно проговорил Пешеход. – Если таково Его желание, я заберу Его вещь из этого ужасного места.

Он протянул руку, немного помедлил и затем абсолютно спокойно взял коробочку. Он улыбнулся почти застенчиво и поднес шкатулку к глазам, разглядывая изделие вблизи.

– Коснуться чего-то, к чему прикасался Христос…

Он снова улыбнулся и сунул коробочку в один из внутренних карманов своего плаща. Ощущение мира и уюта уменьшилось и пропало, все поежились. Сенешаль громко засопел.

– По-моему, в этом приключении многовато религии. Религия должна держаться на почтительном расстоянии от повседневной жизни. Это слишком отвлекает.

– Да ладно тебе! – возразила Фишер. – Твоими предками были Верховный маг и Ночная Ведьма. Тебе следовало бы привыкнуть к сверхъестественному.

– Ну да, но то всего-навсего магия. Магия есть везде. А здесь религия. Если бы я по-настоящему верил во что-нибудь из этого, я бы, наверное, сильно обеспокоился.

Они оставили реликварий и продолжили долгое восхождение по плавно загибающейся стене Собора. Всех уже придавила усталость – та гнездящаяся в костях усталость, которая хуже боли. Переходя с этажа на этаж, с уровня на уровень, все медленнее по мере приближения к вершине, они начали ощущать изменения – и в Соборе, и в самих себе. Волны сопротивления накатывали и отступали, как приливы и отливы. Расстояния менялись, то подступая ближе, то разбегаясь. И все это происходило без малейшего внешнего движения.

Основание Собора казалось теперь невообразимо далеким, и путники чувствовали: если каким-то образом они сорвутся с узкой лестницы, то будут падать и кувыркаться вечно, но так и не достигнут пола. Они начали подумывать, не предстоит ли им и карабкаться вечно, да так и не достигнуть шпиля? Может быть, они лезли всегда, а все прочее – только сон, который они видели в пути? Порой казалось, что по узким ступеням карабкается больше пяти человек, а порой – что их меньше, и оба варианта воспринимались как совершенно нормальные, пока наваждение не проходило.

Цель путешествия, наконец, начала приближаться. Четыре человека и обреченная душа, превозмогая боль, усталость и различные сюрпризы Собора, упорно подползали к шпилю. Время от времени Жареный принимался дразнить их, рассказывая, что скоро все Переходные Существа вырвутся на волю, и на сей раз Дикая магия не ограничится одной Долгой ночью. Явятся не только князь демонов и его подданные – и не только в северные королевства. Когда врата откроются, Синяя Луна воссияет навек, и Грeза поглотит весь явный мир, сделав его частью себя. Дикая магия, наконец, высвободится, не сдерживаемая более человеческими понятиями логики и порядка, причины и следствия. И воцарится Вольный Хаос. Все станет возможно. Все сны, когда-либо приснившиеся, особенно плохие. Ад на земле, вечный ад.

– Лично я жду не дождусь этого, – приговаривал Жареный, и все они морщились от резкого звука его смеха.

– Ты испытываешь мою веру, – сказал Ламент. – Я не стану слушать тебя, лжец.

– Что толку от веры в подобном месте? – возразил Жареный. – В конце концов, ты – просто человек, а Переходные Существа настолько больше тебя…

– Почему тебя так радует, что все эти чудовища вырвутся на свободу? – спросил Хок. – Тебе-то что за корысть?

– Когда не останется ничего, кроме Грёзы, все ограничения окажутся сломаны, все замки и все двери падут и освободятся все демоны ада. Мертвые и проклятые снова смогут ходить по земле – и я вместе с ними. И, наконец, перестану гореть.

– Видишь, – поддел Ламент, – тебе по-прежнему ведома надежда! Ты до сих пор во что-то веришь.

Жареный остановился на ступеньке, обернулся к Ламенту и злобно зачастил:

– Говоришь, ты отдал себя Богу, Ламент, но правда ли, что ты поступил так по собственной воле? Был ли у тебя реальный выбор в сложившихся обстоятельствах? Или это Бог направил тех демонов на твой монастырь? Это он послал их убить твоих братьев, разрушить их невинные жизни и твое простое счастье только потому, что ему понадобился новый Пешеход! Стал бы твой добрый и любящий Бог творить подобное? Или все, чем ты был, и все, что ты сделал, является результатом контракта, который ты заключил не с Богом, но с врагом?

Ламент испустил ужасный вопль боли. Прочие обернулись и увидели, что Божий человек спрятал лицо в ладонях, а его плечи дрожат. Никто из них не знал, что сказать ему. Жареный спустился на ступеньку перед Пешеходом, наклонился и сочувственно похлопал его по плечу:

– Ну, ну. Будет. Не так уж трудно отказаться от всего этого. Лучше вообще не иметь веры, чем верить в ложь. Выбрось свою деспотичную совесть – без нее не так уж плохо.

Жареный убрал руку, и плащ на плече у Ламента вспыхнул. Джерико принялся сбивать пламя голой рукой. Только когда огонь погас, он посмотрел на свою обожженную, покрытую волдырями ладонь – и осознал правду. Он должен был оказаться неуязвимым для прикосновения Жареного, но та, прежняя, сила основывалась на его вере. Сомнение подорвало веру, и он снова стал смертным и уязвимым.

Ламент глубоко вздохнул. Он должен верить. Иначе все, что он сделал, все люди, которых он убил, – не более чем чудовищная ложь. Он попытался вернуться в то время, когда вера была такой же частью его личности, как вдыхаемый им воздух и кровь, бегущая в его жилах. Теперь оно казалось невозможно далеким. Ему не следовало приходить сюда. Нельзя было позволять гордыне завести его в столь жуткое место.

Затем он вспомнил про коробочку, лежащую в кармане его плаща, и устыдился. Все его испытания ни в какое сравнение не шли со страданиями Христа. Ламент судорожно втянул ноздрями воздух. Он будет верить, потому что выбрал веру. То, за что он сражался, стоит того. Ибо несмотря на всю боль, на все потери, он до сих пор верил в любовь, справедливость и надежду. Никто не говорил, что у Пешехода легкая работа. Джерико Ламент выпрямился и поднял глаза на Жареного.

– Вперед, убийца, – спокойно сказал он. – Мы еще не у врат.

– Если бы ты знал, что на самом деле лежит за вратами, ты бы так не торопился попасть туда, – заметил Жареный, возобновляя подъем.

– Тебе известно не больше, чем нам, – сказал Хок.

– Я знаю! Там вы встретите старого приятеля, – злобно хихикнул Жареный. – Когда вы изгнали князя демонов, он вернулся домой, в Грёзу. Он ждет вас. Уверен, ему многое хочется с вами обсудить.

– Черт! – фыркнула Фишер. – Мы отпинали его один раз, отпинаем и второй.

– Верно, – согласился Хок. – И Радужный меч снова при мне.

Тут они быстро оглянулись на Ламента с Сенешалем: не слышали ли те чего. Но оба спутника топали в глубокой задумчивости, свесив головы на грудь. Хок устало вздохнул.

– Я вернулся расследовать убийство, – сказал он жалобно. – Никто не говорил, что придется спасать мир. Снова.

– Такова жизнь, – откликнулась Фишер. – По крайней мере, наша.

8. МАСКИ ДОЛОЙ

Королева Фелиция сидела одна в пустом тронном зале. Какой маленькой он заставляет ее чувствовать себя! Огромный зал выстроили столетия назад для великого сонма рыцарей, героев и воинов, но все они давно умерли. Время от времени этот зал заполнялся несколькими сотнями политиканов, лопающихся от крика в отчаянном стремлении быть услышанными или хотя бы переорать своих противников. И тогда все здесь казалось живым и полным сил. Но Фелицию не покидало ощущение иллюзорности всего происходящего. От громких голосов у нее только голова болела.

Королева очутилась в изоляции. Теперь никто не хотел даже интриговать против нее. Она оставалась регентом только потому, что ни одна партия не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы отобрать у нее этот титул.

И вот она сидит одна в древнем зале на резном деревянном троне, некогда служившем сиденьем легендарным героям, и планирует отчаянный демарш. Последнюю безрассудную выходку, чтобы выяснить, наконец, кто ее истинные друзья и кто враги. И если повезет – дабы восстановить свой авторитет.

Она никогда не мечтала сделаться королевой. Идея свадьбы с Харальдом целиком принадлежала ее отцу. Фелиция не хотела брать на себя столь тяжелой ответственности. Но теперь ей приходилось быть королевой, потому что кто-то должен спасти страну, пока Враждующие группировки не разорвали ее на части и не утопили в невинной крови.

Фелиция устало вздохнула и осторожно помассировала кончиками пальцев больные виски. Она никогда не рвалась в спасатели. Почему обязательно она?

«Потому, что больше некому, – произнес тихий голос, вероятно, совесть. – Потому, что именно ты сидишь на троне. Потому, что ты приняла пост и теперь должна доказать, что достойна его».

Огромные створки медленно распахнулись, и в тронный зал вошла Калли-воительница. Ей пришлось справляться с дверьми самостоятельно. Обычную стражу отпустили. Это совещание созывалось в строжайшей тайне. Калли за собой закрыла двери и приблизилась к трону. Она надела свой лучший кожаный доспех, весь отполированный и блестящий, а ладонь ее покоилась на рукояти спрятанного в ножны меча.

– Мы связались со всеми, до кого смогли добраться, – хрипло доложила она. – Всем гонцам доплачено за полную секретность и лично мной обещана ужасная смерть, если проболтаются. При всем при том слухи все равно скоро просочатся. Нельзя собрать особое заседание в столь поздний час так, чтобы никто не заметил.

– Пусть себе замечают, сколько влезет. – Фелиция поерзала на деревянном троне в поисках такого положения, при котором не затекала бы филейная часть. Лесной престол возводили ради внушительности, а не для комфорта сидящих. – Пока эти тупицы сообразят, что здесь происходит, встреча уже закончится, и я буду знать, на каком я свете. И что делать дальше.

Она начала вставлять сигарету в длинный мундштук, затем бросила, руки тряслись слишком сильно. Нельзя позволять себе выглядеть нервной.

– По-твоему, все придут?

Калли пожала плечами:

– Большинство явится из любопытства. Другой вопрос – удастся ли тебе заставить их слушать. Что ты станешь делать, если твоя затея не сработает? Подашь в отставку?

– Черта с два. Отдать моего сына в лапы какому-нибудь проклятому политикану? Нет, я лучше схвачу Стефена и шкатулку, набитую драгоценностями, и рвану куда глаза глядят. А Лес пусть варится в собственных неприятностях без меня. Но это – если меня вынудят. Пока теплится хоть малейшая надежда справиться с ситуацией, я останусь. Это хорошая страна. Она заслужила спасения. У нее такой потенциал! Куда больший, чем когда-либо имелся у Герцогства под горой при моем папочке. Так что давай постараемся сохранять оптимизм. По крайней мере, некоторые из приглашенных должны оказаться моими друзьями. Или хотя бы людьми, верными трону. Да и тех, кто числится в стане врага, наверное, еще можно вразумить.

– Ты вправду так думаешь? – спросила Калли, занимая обычный пост по правую руку от королевы.

– Им придется выслушать меня. Слишком многое поставлено на карту, чтобы мы могли и дальше тешить каждый свое самолюбие.

– Вот уж не думала, что услышу подобное от тебя, – сухо заметила телохранительница.

Фелиция хохотнула:

– Времена и впрямь тяжелые, если последней надеждой страны оказываюсь я.

Она медленно потянулась, подняв руки над головой, и громко застонала, уронив их на колени.

– Боже праведный, как я устала! Только корсет и поддерживает меня в вертикальном положении. А когда закончится совещание, еще предстоит дневной объем бумажной канители. Рабочие на соляных копях – и то вкалывают меньше, чем я. Разумеется, им не приходится носить такую красивую одежду. – Она потерла глаза. – Не моя идея была заявиться сюда и плюхнуться на этот трон, но коль уж мне приходится носить корону, я стану такой королевой, какую они никогда не забудут. Я не могу допустить дальнейшего ослабления центральной власти. Кто-то должен возглавить правительство. В данный момент у нас слишком много политиков – и у каждого своя цель. Они рвут страну на части. Никакие решения не принимаются, то, что нужно сделать, не делается. Инфраструктура государства рушится – и только потому, что мои придворные не в состоянии поделить игрушки в песочнице! – Фелиция взглянула на Калли. – Этим я и собираюсь их припечатать. Убедительно звучит?

– Очень убедительно, очень точно, очень остро, – одобрила Калли. – У тебя дар, Флисс. Тебе надо было стать политиком.

– Думай, что говоришь. Однако, годы, проведенные при папенькином дворе, даром не прошли. Я могла бы еще поучить здешних интриганов изящному искусству плести заговоры. Дражайший папочка сослал бы меня, а то и убил, как Джулию, заподозри он хоть половину моих затей. И я многое усвоила из папиных речей. Что мне в нем нравилось – он понимал цену хорошей речи. Всегда нанимал лучших писателей. Мне бы сюда таких парочку. Харальд всегда сочинял сам. Ни в чем не хотел помощи. Типичное мужское поведение. Кто, по-твоему, поддержит меня, Калли?

– Сэр Вивиан верен трону и тебе, – медленно проговорила подруга. – Аллен Чанс – тоже. Хок и Фишер дружны с квестором, так что они, вероятно, последуют за ним. Тиффани – ведунья, поэтому в первую очередь всегда будет предана Сестринству. Вероятно, ей придется переспросить десять раз в Академии, прежде чем принять на себя обязательства по отношению к кому-либо. Но поскольку они с Чансом так влюблены друг в друга, сохраняется шанс, что она примет его сторону, если только не получит иных указаний от своего начальства. Ах, юная любовь!… Трое так называемых ландграфов, Моррисон, Эстер и Пенделтон, злобные мелкие жабы, так и норовят ударить в спину. Им плевать на любые интересы, кроме своих собственных. Но их, не исключено, удастся подкупить или запугать, чтобы они хоть раз в жизни поступили правильно. Отец твой выпендрится по собственному усмотрению. Что до твоего козыря… – Калли невесело пожала плечами. – Кто знает, что вытворит Магус?

– Он нам нужен, – твердо заявила Фелиция. Он – наша единственная защита, единственное оружие против нарастающих сил, которые угрожают Лесной стране. Если мы исхитримся убедить его встать на сторону трона…

– Чертовски большое «если».

– … тогда никто не посмеет напасть на нас в открытую. А если Синяя Луна действительно возвращается, можно не сомневаться – кучка мастурбирующих демагогов из зала магов нас явно не спасет.

– Не уверена, что и Магус на это годится, – заметила Калли. – Да, он создал Трещину, но за все время своего пребывания здесь ничего не сделал с Опрокинутым Собором.

– Будем жить поэтапно, – урезонила ее Фелиция. – Я могу единовременно сосредоточиться только на одной проблеме, не то слечу с катушек. Порой я сомневаюсь, хватит ли мне сил и дальше нести корону.

– Ты должна быть сильной. Ведь прочие альтернативы еще хуже.

Королева невесело улыбнулась:

– Какого дьявола меня сюда занесло? Всю юность боролась с властью и авторитетами, и вот я сама – царственная особа. Неужели все дети идут по стопам родителей?

– А это идея! – воскликнула Калли. – Используй папины методы. Объяви войну и вторгнись в Герцогство под горой! Или в Редхарт. Ничто так не сплачивает страну, как хорошая война!

Фелиция покачала головой:

– От тебя и впрямь никакого толку, Калли.

Сэр Роберт Хок, некогда мастер клинка и герой, прославленный в песнях и легендах, а теперь всего лишь мелкий политик с основательно подмоченной репутацией, сидел один у себя в квартире и тихо, устало, но с недвусмысленной ненавистью проклинал весь свет. День выдался долгий и тяжелый, а конца и краю ему не предвиделось. На столе громоздился ворох разнообразных мятых бумаг – информация, которую тщательно отобранные и подкупленные источники сочли достойной внимания.

Герцог представлял серьезную угрозу, Хок и Фишер наводили ужас, но Джерико Ламент был по-настоящему страшен. Все слыхали рассказы о бесконечной мстительности Пешехода, а каждый обитатель замка чувствовал себя в чем-то виноватым. Люди встревоженно перешептывались наедине и прилюдно и готовились к худшему. Никто не верил, что Пешеход явился в замок только для того, чтобы разобраться с Опрокинутым Собором. Гнев Божий пришел за виноватыми. Все знали, что он сделал в зале волшебников. Заговорщики собирались и твердили: «Сейчас или никогда. Ударим теперь, другого шанса может никогда не представиться». Никто еще не говорил вслух о гражданской войне, но думали все именно о ней.

Сэр Роберт хмурился. Если в Лесу разразится междоусобица, то при таком количестве группировок сражения затянутся на многие годы. Они разорвут страну на части, расколют семьи, восстановят соседа на соседа. От страны останутся только выжженные деревни и пропитанные кровью поля. И один Бог знает, выживет ли кто-нибудь, чтобы увидеть конец этой бойни.

Сэр Роберт сердито выругался. Не для того он столько лет назад сражался с демонами, снова и снова рискуя жизнью. Не для того, чтобы страна, которую он любил и за которую воевал, погибла в глупой, ненужной «гражданке». Должен существовать способ остановить это безумие, пока ситуация еще не вышла из-под контроля окончательно. Наверняка он может что-то сделать… Если бы только не проклятая усталость…

Надо поспать. Хотя бы вздремнуть. Просто лечь, вытянуть ноги и расслабиться, пусть ненадолго. Но советник не мог перестать думать, планировать, прикидывать… Он сидел в кресле, а его сознание работало на бешеной скорости, подстегнутое всеми принятыми им за день стимуляторами. Нынче в Лесной политике недостаточно быть просто человеком. Слишком много надо выяснить, обработать, слишком о многом следует договориться.

Сэр Роберт отпер потайную дверцу в письменном столе и взглянул на разложенные перед ним всевозможные разноцветные таблетки. Все цвета радуги, чтобы помочь ему заснуть или разбудить его, вернуть ему красноречие и поддержать остроту восприятия. Но где среди всего этого химического великолепия он сам? Неужели ему осталось только выбирать, какую пилюлю принять следующей? Он вздохнул и выбрал три черные таблетки. Просто успокоительное. Оно поможет отдохнуть, успокоит галдящие мысли в голове. В итоге он принял четыре, запив остатками хорошего бренди.

Советник тяжело опустился на край незастеленной кровати и медленно стянул сапоги. Сладостная истома растеклась по всему телу, смывая дневные заботы. Он рухнул на постель, не потрудившись раздеться. Так приятно на время перестать беспокоиться о чем бы то ни было. Но как он ни устал, как ни теребил его сон, словно настырный ребенок, водоворот мыслей в голове все не унимался. Трое несостоявшихся ландграфов пропали. Новость однозначно плохая. Значит, они залегли на дно и в данный момент деятельно планируют такое, что, безусловно, ему не понравится. Но, в конечном счете, они дилетанты. И, по идее, не должны обладать способностью вот так бесследно исчезать. Даже его сеть шпионов и информаторов не сумела их отыскать.

Всегда остается вероятность, что с ними что-то стряслось. У троих ландграфов врагов в замке хватало. Что ж, если ему повезло, то они просто мертвы. А вот если ему серьезно не повезло, то их передали сэру Вивиану, этому образцу чести и долга и в данный момент они выкладывают все, что знают, на допросе с пристрастием. А они нагородят что угодно, лишь бы свалить ответственность на их доброго друга и конфидента сэра Роберта Хока.

Советник понимал, что следовало бы встревожиться, но не мог себя заставить. Зачем смотреть на жизнь так мрачно? Ландграфы наверняка скоро объявятся. Они всегда так делали. Как фальшивые монеты или неходовой товар. Может, просто пустить все на самотек? Ему не настолько нужны их деньги. Нет, на самом деле нужны, но он наверняка найдет их где-нибудь еще. И без такого риска. Не то чтобы ему требовалось оплачивать какие-либо дорогостоящие пристрастия. Он так и не успел обзавестись сколь-нибудь интересными пороками, да и склонности к тому не имел. Большая часть заработанного сразу уходила на различные демократические дела. Народовластие оставалось, пожалуй, единственным, во что он еще верил. При том, что в самом себе он начал сомневаться уже давно…

Прошло много времени с тех пор, как он считал себя достойным веры.

Мысли дрейфовали, медленно расползались. Черные таблетки действительно помогали. Старая кровать казалась роскошно мягкой, а тело слишком тяжелым, чтобы пошевельнуться. Случались дни, когда быстротечный момент болезненной легкости между сном и бодрствованием оказывался единственным, достойным предвкушения отрезком времени за целый день. Сон томно манил пальчиком, обещая облегчение от всех дневных забот, и сэр Роберт уже почти нырнул в него, когда какая-то сволочь громко постучала в дверь.

Первой четкой мыслью сэра Роберта было не обращать на нахала внимания – в надежде, что тот поймет намек и уйдет. Но стук раздался снова, почти сразу же, и вдвое громче. Настойчивый, высокомерный сигнал гонца, чье послание оказалось столь важно, что он был готов стучать до второго пришествия… или до тех пор, пока милосердный и сострадательный Господь не поразит его молнией. Поскольку скорая вероятность и того, и другого события была ничтожно мала, сэр Роберт громко застонал и заставил себя подняться с кровати. Это заняло некоторое время. Тело, казалось, весило тонну, а ноги болтались где-то очень далеко от головы. Усилием воли разлепляя глаза, советник проковылял к двери и прислонился к ней, прежде чем отпереть замок и потянуть на себя ручку. По-прежнему подпирая косяк, он наградил посланца самым мрачным взглядом.

– Молись, чтобы твое сообщение оказалось важным, а не то, клянусь, я вырву тебе селезенку и сожру у тебя на глазах.

Королевский гонец смерил его не менее злобным взглядом и, нимало не тронутый, вручил адресату свиток, скрепленный личной печатью королевы. Сэр Роберт машинально взял послание и тупо смотрел на него, пока курьер критически разглядывал его самого.

– Мне велено дождаться вашего ответа, сэр Роберт, – официально произнес он.

– Тише, – простонал несчастный. – Если ты разбудишь меня окончательно, мы оба об этом пожалеем.

Он повернулся к гонцу спиной и прошаркал к столу. В последний момент ему пришлось ухватиться за край столешницы, чтобы не упасть. Советник медленно опустился в кресло и принялся возиться с королевской печатью неловкими затекшими пальцами. Ни в коем случае не следовало принимать столько черных. Он до неприличия долго ковырялся с сургучом, затем, наконец, изловчился сломать его, порвав при этом и плотную бумагу.

Гонец наблюдал за всем этим, стоя в дверях и храня каменное молчание.

Сэр Роберт заставил себя сосредоточиться на рукописном тексте. От королевы. Приказ явиться на особое заседание. Немедленно, а то и раньше. Никакие извинения не принимаются. Написано было собственноручно Фелицией, а не придворным писцом, следовательно, вызов частный. Секретный. Сэр Роберт испытывал глупое удовлетворение от своей способности проследить все эти скрытые смыслы. Особое, тайное совещание означало, что обсуждаться будут вещи важные. Которые ему нужно знать. Поэтому, разумеется, надо идти. Только вот… хорошие это новости или плохие? Похвала или обвинение? И как много известно королеве о том, что он делал и говорил в последнее время?

Мысли разбегались, как тараканы. Сэр Роберт не представлял, сколько он просидел, тупо уставившись на порванный свиток. Наконец посланник у дверей громко откашлялся. Разумеется, ждет ответа. Надо что-то сказать.

– Передай ее величеству… я с восторгом… с восторгом принимаю ее милостивое приглашение.

Язык заплетался, как у пьяного. Слова получались настолько невнятными, что он сам их едва разбирал. Он был не в состоянии с этим справиться. Почему королеве понадобилось посылать за ним именно сейчас? Ему надо поспать. Советник покачнулся на стуле.

– Боже, да вы вдрызг пьяны, – заметил, наконец, посланник, и в голосе его было столько же разочарования, сколько и презрения. – Идите, как есть. Если можете.

Он повернулся и отбыл, и звук захлопнувшейся за ним двери показался невыносимо громким. Сэр Роберт перебирал ключи непослушными пальцами в поисках того, что открывал потайную дверцу в письменном столе. Еще таблеток. Других. Они разбудят его, вернут остроту восприятия. Они сделают его тем, кем он привык быть.

Сэр Вивиан беседовал с Владычицей Озера. Он привел ее в одно из своих любимых и самых тайных мест, на внутреннюю лесную полянку в самом сердце северного крыла. Она располагалась в стороне от торных путей замка, и очень немногие знали о ее существовании. Хеллстрома такое положение вещей вполне устраивало. Полянка представляла собой абсолютно самодостаточный зеленый оазис среди холодных камней. Тут имелись деревья и кусты газоны и моховые кочки вокруг небольшой говорливой речушки, которая текла ниоткуда и в никуда. Центром композиции служил изящный каменный фонтан, чьи сверкающие струи взмывали высоко в небо. Сочные ароматы земли, травы и прелых листьев наполняли воздух. Ветви деревьев клонились под тяжестью летней зелени. Тишину заветного уголка нарушало только журчание фонтана. Сэр Вивиан приходил сюда, когда нуждался в покое. Здесь можно прояснить мысли и прислушаться к собственному сердцу. Он немного стеснялся обнаруживать свое убежище перед Владычицей, но оно ей сразу же полюбилось. Теперь ее горделивая фигура проступила из струй фонтана, с распростертых рук стекала вода.