Текст книги "«Юность». Избранное. X. 1955-1965"
Автор книги: Самуил Маршак
Соавторы: Анна Ахматова,Фазиль Искандер,Агния Барто,Виль Липатов,Борис Заходер,Григорий Горин,Валентин Берестов,Юлия Друнина,Роберт Рождественский,Андрей Вознесенский
Жанры:
Прочая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)
Семен Журахович
Трамвай шел на фронтОни встретились впервые на трамвайной остановке. Он помнил это и много лет спустя. Стоило закрыть глаза – и в воображении вставали напоенный жаркой тревогой киевский август сорок первого года и она, кареглазая Нина…
На перекрестке у трамвайной колеи стояло пять бойцов народного ополчения. Дмитр о был среди них самый молодой. И когда подошла девушка в красном платочке, с книгой под мышкой, он, естественно, первый обратил на нее внимание. Стройная, смуглая, с высокой грудью, походка легкая и уверенная. Дмитро подумал: «Точно с картины… Рабфаковка двадцатых годов».
Она спокойно взглянула на бойцов большими карими глазами, под которыми залегли синие подковки теней, и тихо спросила, не обращаясь ни к кому в отдельности:
– Здесь останавливается десятка?
В то время надписи на трамвайных остановках были сняты. Номера вагонов замазаны краской. Исчезли и маршрутные таблички. Невозможно было прочитать и название улицы. Все стало военной тайной. Все должно было служить помехой шпионским проискам врага.
Поперек улицы высилась баррикада, несколько амбразур темнело в ней. Асфальт, казалось, прогибался под тяжестью мешков с песком, оставлявших узкий проход для пешеходов под стенами и – пошире – посреди улицы, где шел трамвай.
Перед баррикадой щетинились ржавые железные «ежи» – гостинец для фашистских танков, которые рвались сюда под близкий грохот артиллерийской канонады.
Всегда шумный и многолюдный, город нахмурился, застыл в напряжении и сторожко прислушивался к сигналам воздушной тревоги. Их зловеще протяжный вой раздавался по десять раз в день.
Прохожие поднимали головы и молча смотрели, как белыми облачками вспыхивают зенитные разрывы. Фашистские самолеты исчезали. Облачка медленно таяли.
Прохожие молча шли дальше. И тогда в безоблачное небо вглядывались лишь слепые окна домов; на каждое стекло были накрест наклеены полоски бумаги. В первые дни войны многие полагали, что это – хорошее средство от бомб…
– Здесь останавливается десятка? – строго спросила девушка.
– Здесь, – ответил Дмитро и снисходительно улыбнулся: в те дни женщин в десятом номере трамвая не видно было. – А вам куда?
– На фронт.
Теперь на нее уставились все пятеро. Дмитро подкинул плечом автомат и ласково сказал:
– Вы перепутали, девушка, вам двойка нужна.
– Почему двойка? – От простодушного удивления лицо ее стало совсем детским.
– А потому… Вам же на пляж?
Грохнул хохот. Девушка побледнела, хлестнула Дмитра свирепым взглядом и отвернулась. В вагоне она прошла вперед и стала у открытой двери. А мужчины продолжали перекидываться шутками.
– До чего удобно, а?
– Трамвайчиком – и прямо на фронт.
– А вечером обратно к маме.
Но Дмитро вдруг нахмурился и оборвал:
– Ну, хватит!
На конечной остановке девушка сошла первой. Следом за ней поспешил Дмитро.
– Вам куда? – чувствуя свою вину, спросил он. – Может быть, я…
– Не беспокойтесь, – перебила она. – Здесь я сама найду.
Не обида звучала в ее голосе, а спокойное превосходство взрослого, который только из деликатности не говорит: «Иди, мальчик, своей дорогой, не путайся тут!»
Дмитро густо покраснел.
Она шла шагов на десять впереди них до самого Голосеевского леса, где, собственно, и проходила тогда линия фронта.
Уверенно повернула на ту же тропку, которой должны были идти и они. Еще несколько минут перед глазами Дмитро мелькала красная косынка, затем гибкая девичья фигурка скрылась в одной из траншей, змеившихся между деревьями.
Дмитро споткнулся об узловатый корень, прикусил губу и неслышно выругался.
Его нагнал Василь.
– Куда она девалась? – спросил он каким-то странным голосом.
Дмитро посмотрел на него. Вид у Василя был такой же невозмутимо-спокойный, как всегда.
Но Дмитро рассмеялся:
– Снаряд пробил храброе сердце сапера и полетел дальше.
– Дурак! – буркнул Василь.
Голосеевский лес – любимое место прогулок и отдыха киевлян – представлял собой военный лагерь, несхожий, однако, с теми лагерями, что описывали когда-то в книгах.
Здесь все зарылось в землю, укрылось землей и поваленными стволами. Здесь все замерло, затаилось, готовое обрушить лавину огня и горячего металла на лес, на соседние холмы, на голову врага.
Дмитро и Василь были командирами саперных взводов Четвертого полка народного ополчения. Непохожие друг на друга ни внешностью, ни характером, они связаны были суровой солдатской дружбой, хотя слово это ни разу не было произнесено. У подвижного, худощавого Дмитра жизнь бурлила фонтаном юношеских порывов, дни сгорали в поисках чего-то неведомого, а то вдруг вспыхивали беззаботной шуткой. Угловатый, широкоплечий, скуластый Василь, казалось, был высечен из камня.
Каждую ночь саперы выбирались из окопов и ставили мины там, где могли прорваться вражеские танки, там, где ожидали атак гитлеровцев. Казалось, нет уже в лесу ни пяди земли, которая не таила бы в себе смертоносной начинки. А саперы все ползли и ползли, закладывали минные поля, рыли подкопы, чуткими пальцами на ощупь снимали немецкие мины и переставляли их на другое место, чтобы подрывать врага его же оружием.
Назавтра Василь сказал Дмитру:
– Я ее видел.
– Кого?
– Нину… Ту, вчерашнюю. – Василь смотрел куда-то в сторону. – Но это, кажется, не настоящее имя. Понимаешь… У них клички.
– У кого это «у них»? – изумленно посмотрел на него Дмитро.
– У разведчиков, – пояснил Василь и с таинственным видом добавил: – Она ходила туда, понимаешь? – Он пальцем пересек невидимую линию фронта и тем же пальцем ткнул друга в нос. – Эх, ты!.. «Пляж».
– Откуда ты все знаешь? – недоверчиво спросил Дмитро; в голосе его звучала неприкрытая зависть и досада. Он еще вчера понял, что попал впросак, и грыз себя за неуместную и плоскую остроту.
– Между прочим, она спрашивала о тебе, – небрежно заметил Василь и с щедростью богача, вдруг бросившего нищему золотой, сказал: – Хочешь, я тебя с ней познакомлю?
Дмитро промолчал. Наклонившись, он чистил автомат, и, казалось, все его внимание было приковано к маленькому пятнышку на затворе. Но и пятнышка этого он не видел, потому что на него смотрели большие карие глаза, окруженные темными тенями; это был несмываемый след пережитых тревог и бессонных ночей.
Через два дня Василь их познакомил. Сконфуженный Дмитро с каким-то ему самому непонятным страхом взглянул на нее. Она была в военной форме, в пилотке; девичья хрупкость и непоказное солдатское мужество слились в ней естественно, нераздельно. Она заговорила с Дмитром сердечно и просто, как будто они давно знали друг друга. Теплое, благодарное чувство шевельнулось в груди Дмитра, но он хмурился и, украдкой поглядывая на девушку, гадал: «Забыла? Или простила, как прощают глупого мальчишку?» Чувствовал, что краснеет, не знал, куда девать руки, зачем-то теребившие ремень портупеи, и был глубоко убежден, что Нина в душе смеется над ним, а говорит только для Василя, умного и сдержанного.
Потом они случайно встретились у высокого осокоря, в ствол которого вонзился зазубренный осколок бомбы.
Посмотрели друг на друга, смущенные, растерянные; оба думали об этой встрече с глазу на глаз и в глубине души даже страшились ее.
Каждый старался скрыть свое смущение и внутреннюю скованность, но все же разговор был какой-то нескладный, отрывистый. Девушка хмурилась и внимательно смотрела на Дмитра. Он терялся под ее взглядом, и это сердило его. Разговаривая, он несколько раз изо всей силы пытался вырвать стальной обломок, глубоко впившийся в дерево. Это ему не удавалось, и он краснел от напряжения, а может быть, и от своей растерянности.
Когда она подала ему руку на прощание, он почувствовал облегчение, но уже через минуту жалел, что встреча была такой мимолетной. Еще более тревожным и неотступным стало желание видеть ее.
Через день они снова встретились у осокоря. Уже не случайно.
Это была одна из последних августовских ночей. Падали звезды, как всегда в эту пору. А навстречу им в небо упорно взлетали красные точки трассирующих пуль и тоже гасли, так и не догнав самолета. Время от времени над лесом повисали осветительные ракеты, разливая вокруг желтовато-мертвенный свет. Они медленно опускались на невидимых парашютах, в лесу становилось еще темнее, а в ночном небе ярче сияли настоящие, вечные, неугасимые звезды. Нина и Дмитро сидели под деревом, и слушали тишину, и думали о тех, кто уже никогда не увидит этого звездного неба.
После дневного боя лес замер. Тьма сгустилась так, что ее, казалось, можно пощупать рукой. Тяжелая тишина придавила все живое. Вокруг расстилалась пустыня. Не верилось, что здесь, в гуще мрака и тишины, притаились тысячи жизней и в то же время тысячи смертей.
А за лесом на зеленых холмах раскинулся Киев, затих как бы в предчувствии неотвратимой угрозы полного окружения. Думать об этом было тяжко.
– Когда-то давно-давно, – сказал Дмитро, – три месяца назад, была удивительная, сказочная жизнь. Люди спали в постелях, ходили на работу, потом в кино. В этом лесу гуляли влюбленные… Как это далеко!
– Неужто мы тут погибнем? – как о чем-то совсем обыденном задумчиво спросила Нина.
Дмитро наклонился, чтобы увидеть ее глаза. Было темно. Он склонился еще ниже, обхватил ее плечи рукой и поцеловал. Девушка задрожала и спрятала лицо у него на груди.
– Дмитрик! – прошептала она. – Хороший мой!
Полон неведомой ранее гордости, он целовал ее глаза, щеки, губы, и в ушах у него звенело: «Мой!».
– Откуда ты взялся? Откуда ты сзялся? – завороженно шептала она.
Они сидели под могучим, в три обхвата, осокорем, крона которого чернела на фоне неба пышным бархатным шатром. О чем-то шептал ветер в ветвях. И не видно было острого, зазубренного осколка, злобно впившегося в ствол.
– Василь там? – спросила Нина.
– Там, – ответил Дмитро и взглянул на светлячок циферблата. – В два выступает мой взвод.
Девушка положила ему руку на плечо.
– Это очень опасно, Дмитро?
– Нет! – В голосе его звучала усмешка. – Сапер ошибается только один раз.
– Брось!..
– Твои прогулки во вражеский тыл опаснее, – жестко проговорил Дмитро. Потом спросил: – Ждешь нового задания?
– Да… Это всего труднее – ждать! – вздохнула она. – А пока я буду помогать в медчасти вашего полка. Мне разрешили.
Они умолкли. Щека к щеке слушали, как вверху чуть шелестит листва.
И вдруг Дмитро сказал:
– Василь тебя любит.
Мгновение Нина молчала, потом ответила:
– Я знаю.
– Он чудесный парень, – сказал Дмитро. – Настоящий!
Нина задумчиво повторила:
– Настоящий… Догадывается, что я не могу ответить ему тем же… И молчит. – Она чуть слышно добавила: – Он ничего не узнает, правда?
– Правда.
И снова они умолкли.
Нина думала о Василе и о той непостижимой силе, что, не спрашивая, приказывает: «Вот этого люби, этого, а не другого!»
Она шелохнулась.
Дмитро крепче сжал ее плечо, повернул голову, чтобы поглядеть ей в глаза, такие близкие, но еще ближе были ее терпкие губы.
В такие минуты забываешь обо всем на свете. Но над ними тяготела жестокая власть войны. Даже не взглянув не светящиеся часы, Дмитро сказал:
– Пора…
С рассветом началось. Двое суток не умолкал адский грохот, хриплый лай зениток, пронзительное завывание бомб, штопором ввинчивающееся в душу, в мозг; двое суток бушевал огонь, раздавались проклятия и стоны атак и контратак, душил едкий дым и острый запах солдатского пота и крови.
Двое суток – это тысячи минут, десятки тысяч секунд, дробящихся еще на неуловимые мгновения, каждое из которых могло стать последним.
Два коротких дня превратились в долгие годы.
И, может быть, потому поцелуй новой встречи под раненым осокорем имел такой горький привкус.
– Должна поспать хоть часок. Я падаю от усталости, – сказала Нина. – Завтра придешь?
Он кивнул. Наверное, целая минута прошла в молчании, когда он удивленно повторил:
– Завтра? Но завтра может и не быть…
Она вздрогнула. Пронзила острая, как зазубренный осколок бомбы в осокоре, мысль: «Любой кусочек металла может убить не познанную еще любовь. Это страшнее смерти! Какой-то нелепый кусочек железа…» Ей стало душно, расстегнула воротник гимнастерки, с трудом перевела дыхание. Усталость, сон – все прошло.
Испуганное сердце замерло на миг, и дрожащая рука еще сильнее дернула ворот, рванула пуговицы. Изумленный Дмитро прошептал: «Что ты?» И тогда она крепко прижала его лицо к своей обнаженной, горячей, упругой груди…
Не было войны, не было никого вокруг. Только августовские звезды в черном небе.
Но и звезды они увидели уже потом, когда лежали рядом, утишая бешеный стук сердец.
– Ты мне веришь, Дмитрик? – спросила Нина.
Он сжал ее узенькую, сильную ладонь.
– О, не спеши, подумай! – сурово сказала она. – Это – самое дорогое, когда веришь. Я тебе поверила. Сразу же, с первой минуты. И пускай что угодно говорят, пускай меня на части режут, я буду тебе верить.
Она целовала его, тяжело дыша, горестно, словно что-то говорило ей: это в последний раз.
Дмитро вернулся в блиндаж как раз, когда Василь готовился к ночной вылазке.
Тускло мигал каганец, сделанный из снарядной гильзы. Потемневшее лицо Василя казалось каменным. Черный ремешок каски врезался в подбородок.
– Заложим начинку в этом проклятом ярке, – сказал он. Голос его звучал глухо. У выхода остановился на миг: – Что-то я не вижу Нины последние дни. Кланяйся ей… если встретишь.
Он, должно быть, хотел сказать другое: «Если не вернусь». Так по крайней мере показалось Дмитру. А может быть, это пришло ему на ум уже потом.
Через два часа саперы приволокли Василя на окровавленной плащ-палатке.
Дмитро прибежал в санчасть, когда раненому были уже сделаны две операции.
Из большой госпитальной палатки, прижавшейся к крутому склону, укрывшему ее от вражеских мин и снарядов, вышел хирург Бойчук, давний друг Василя, еще с довоенных времен.
Дмитро кинулся к нему, но Бойчук предостерегающе поднял руку. Брезентовые двери палатки распахнулись, и два санитара, шатаясь от усталости, вынесли носилки, на которых неподвижно, с закрытыми глазами, без кровинки в лице лежал Василь.
За носилками шла Нина с охапкой мокрых красных бинтов в руке.
Бойчук сказал ей что-то коротко, отрывисто и вернулся в палатку: его ждали раненые. Он уже третьи сутки не спал.
Нина смотрела вперед напряженным, застывшим взглядом. На миг взгляд этот скользнул по Дмитру. Он заметил, что синеватые подковки под ее глазами стали темнее, больше. Она бросила кровавый комок в яму, опустилась на колени у носилок и положила тонкую шершавую руку на влажный лоб раненого. Василь словно ждал этого. Он раскрыл глаза, затуманенные нестерпимой болью, и с тяжким усилием проговорил:
– Нина… Как я хотел тебя видеть!..
– И я и я! – эхом отозвалась девушка, вытирая ему лоб платком. – Молчи, тебе нельзя разговаривать!
– Я люблю тебя! – хрипло выдохнул Василь. – Я хочу жить…
Плечи ее задрожали, голова еще ниже склонилась к носилкам.
– Ты будешь жить… Ты будешь жить, Василь! – со стоном вырвалось у нее. – Я тоже тебя люблю… Люблю!..
На землистых щеках Василя выступили багровые пятна, в запавших, исполненных муки глазах загорелась искорка радости. Он опустил веки, как бы пряча эту искорку в себе, и прошептал:
– Я усну немного…
Нина тяжело поднялась и пошла между деревьями, ни на кого не глядя, никого не видя.
Первым движением Дмитра было броситься за ней, но какая-то иная сила толкнула его в грудь. Заскрипев зубами, он ринулся по крутой тропке вниз и даже не услышал, как кто-то кинул ему вслед возмущенно и испуганно: «Сумасшедший!»
Вечером Дмитро ждал ее у осокоря. Уверен был, что она не придет, и все-таки ждал.
Она подошла и положила ему руку на плечо. Даже сквозь гимнастерку он почувствовал ее холодные пальцы.
Суровая морщинка прорезала девичье чело – и уже навсегда; скорбно опущены уголки крепко сжатого рта.
Но Дмитру ее помертвевшее, бледное лицо показалось пристыженным, виноватым.
– Ты все-таки пришла? – с недобрым смешком спросил он. – Интересно…
Она только взглянула на него. Не увидел ее удивленных глаз, лишь синие полукружия.
– Дмитро!.. Что случилось?
Он, дернув плечом, сбросил ее руку и хрипло процедил:
– Говорят люди: мил друг, не люби двух…
– Дмитро! Как ты можешь?..
Она не договорила, увидев его – и не его – чужие, недоверчивые глаза, скривленный в мстительной усмешке рот.
– Отойди! – крикнула она с такой яростью и болью, словно ее хлестнули плетью по лицу. – Убью!
И пропала в кустах.
Только назавтра, днем, после бессонной ночи, Дмитро снова отправился к палатке. Он присел на траву. Вчерашняя ямка с окровавленными бинтами была засыпана песком. Он долго ждал.
Наконец из палатки вышел Бойчук. Качнул отяжелевшей головой и тоже сел на вытоптанную траву.
– Как он? Уже эвакуировали? – спросил Дмитро.
Хирург посмотрел на него непонимающими глазами:
– Кого?
Дмитро нахмурился.
– Василя.
– Вы что, не знаете? – раздраженно, голосом, в котором звучала безмерная усталость и досада, сказал Бойчук. – Он прожил после операции всего час. Да и то диво… Только Василь мог выдержать такие адские муки. Положение было безнадежно. И все же я надеялся на что-то…
Дмитро почувствовал, что воздух у него в груди затвердел – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Бойчук на какое-то мгновение задремал, впал в забытье.
– Василь все звал Нину, – не раскрывая глаз, проговорил хирург, – все звал… Я попросил ее сказать ему доброе слово. Это порой действует лучше новокаина. Такую убийственную боль мог вытерпеть только он… Не знаю, какие слова она нашла, что он прожил еще целый час! Удивительно!.. Что она ему сказала? Вы не слышали?
Дмитру хотелось закричать: «Не слышал, ничего не слышал!» Но вместо того вырвалось:
– Где она? Где она?
Бойчук пожал плечами.
– Не знаю. Ее куда-то вызвали.
Дмитра стремительно вскочил и побежал. «Только бы увидеть, только бы не опоздать!»
Капитан из отдела разведки, выслушав его торопливый, нескладный лепет, впился в Дмитра неприятно-пронизывающим взглядом. В его пытливых глазах Дмитро прочитал суровый и безнадежный ответ. Он и сам не ожидал ничего другого. Не надеялся – и все же прибежал. Ему показалось, что в блиндаже вдруг потемнело, потом опять посветлело. Дмитро отвел глаза и увидел, как за спиной капитана, между бревнами перекрытия, тоненькой струйкой неслышно сбегает желтый песок.
– Нина? – жестко переспросил капитан. – А вы не знаете какого-нибудь другого ее имени?
Дмитро отрицательно покачал головой.
– А фамилию?
– Нет.
Так оно и было. Дмитро не знал настоящего имени и фамилии Нины.
Когда капитан в этом убедился, лицо его немного смягчилось, а в глазах мелькнула мимолетная улыбка: он и сам был молод.
– Могу посоветовать, лейтенант. – Капитан подошел и похлопал Дмитра по плечу. – Забудь и это имя. Была Нина, а сегодня Олеся, Мария, Галя… А может быть, Горпина? Отличное имя – Горпина. Ясно? Можешь быть свободен, лейтенант. Кстати, хочу напомнить, что на дворе ветер и война…
Дмитро вытянулся, резким движением подкинул согнутую в локте руку к виску, четко повернулся налево кругом и вышел из блиндажа. Тревожно шумела листва деревьев над головой. Был ветер, и была война.
Больше он ее не видел.
Он разыскивал ее везде. В войсковых частях, в госпиталях, на всех фронтовых дорогах.
Какое-то непреложное чувство подсказывало ему, что она не погибла, что она где-то близко, может быть, даже очень близко: на соседнем участке фронта, на правом или на левом фланге.
Кончилась война. И он стал искать ее в Киеве. Ходил по улицам разрушенного города, вглядывался в лица девушек, еще не расставшихся с фронтовыми погонами. Их было много, но Нины он не встретил.
Однажды Дмитру вздумалось поехать в Голосеевский лес. Может быть, она придет туда? Может быть, захочет вспомнить?
Он проблуждал там с утра до самого вечера.
Завалились и поросли бурьяном окопы. Потрухлявели стволы деревьев, что не топорами, а снарядами срубила война.
Рядом с разрушенной землянкой, где жили когда-то саперы, темнела конусообразная яма. Сюда попала бомба. В августовские дни он этой ямы не видел. «Где же я был, когда упала эта бомба?» – спросил он себя. И не мог вспомнить. Слишком много бомб падало на его пути.
Когда стемнело, он увидел то же августовское небо с падающими звездами, и в его ушах прозвучал взволнованный голос Нины: «Я тебе поверила, Дмитро. И пусть меня режут на части, я тебе верю!»
Шли годы.
Он жил, как все. Женился. Его жена была совсем не похожа на Нину.
Работа и семья, будни и праздники. Жил, как все.
Как-то под выходной жена сказала:
– Поедем завтра в Голосеевский лес.
Он нахмурился и долго молчал. Потом ответил:
– Лучше куда-нибудь в другое место.
Но сам Дмитро, в одиночку, каждый год, примерно в августе, ездит в Голосеевский лес.
Уже проложили в ту сторону троллейбусную линию. Курсируют быстрые и удобные автобусы. Но Дмитро ездит только трамваем. Тем же десятым номером до конечной остановки. А дальше пешком.
В лесу со временем все переменилось. Исчезли траншеи. Сровнялись воронки от бомб. Зазеленели молодые деревца. Над голубыми прудами шепчутся ивы.
Изменился и Дмитро. Поседели виски. Глубокие складки пролегли на лице. У глаз собрались морщинки.
Однажды, блуждая по лесу, Дмитро нашел осокорь, в теле которого торчал уже давно проржавевший, зазубренный осколок. Он хотел вытащить его и не смог.
Кора вокруг осколка затвердела толстым рубцом. Дмитро взглянул на ветвистую зеленую крону дерева. Кто знает, может, ему уже и не больно? Так вот и простоит на склоне горы весь свой осокориный век, так и упадет с куском железа в груди.
…Позванивает трамвай. В вагоне говор, шутки, смех. Горожане возвращаются после прогулки домой. А навстречу бегут другие вагоны, тоже переполненные, шумные.
Дмитро сидит у окна. Он молча вглядывается в лица входящих и выходящих и думает о том, как удивились бы они, услышав, что именно этим трамваем в тревожные августовские дни ополченцы ездили на фронт.
Авторизованный перевод с украинского А. Островского. Киев.