Текст книги "Василий Голицын. Игра судьбы"

Автор книги: Руфин Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Неужели? – разом выдохнули все. Все, кроме иноземцев. Те сидели невозмутимо – вопросы веры их не касались и им было все равно – будет ли патриаршество на Руси или нет.

Первым опомнился князь-кесарь.

– Неужто осмелишься?! Неужто подымется рука? Заповедано ведь нам от века.

– Мало ли что заповедано! Неуж над заповеданным трястись, не глядя – есть в нем смысл или нет. А то, что в государстве одна власть должна быть, коей его насельники придержаться должны, есть закон. А церкви заповедаю: в мои дела не мешаться, мои дела есть первые и высшие в государстве. – Петр выговаривал все с запальчивостью, как давно обдуманное. – Не тужи, ваше величество, – усмехнулся он. – Срок патриарху еще не вышел, ждать-пождать придется долгонько. По мне, так я тотчас бы управил, да нет – нельзя, сие я понимаю. Против сильного течения не пойду.

Князь-кесарь сидел выпуча глаза и нервно пощипывая мохнатый ус. Он был явно обескуражен столь дерзким посягательством на святыни. Как же это – святая Русь, да без патриарха? Без духовного владыки? Вот патриарх Никон полагал, что духовная власть выше светской, и он, Никон, возвышен над царем и великим князем Алексеем Михайловичем. На сей почве стакнулись, а то были не разлей-вода. И разгорелась меж них злоба. Но великий государь взял верх, и Никона постигла опала. Был сослан он на Белоозеро, в Кириллов монастырь.

Вот там-то и процвела пышным цветом его самовитость. Вышел из него великий блудодей. С женками распутными любился, винопитию был привержен. А ведь с амвона толковал о чистой святой жизни, всех поучал, как надобно жить по вере, блюсти заповеди в духовной чистоте.

Выходит, одно – слово, другое ж – дело. Вот вам и патриарх-реформатор! Ведали бы расколоучители – торжествовали бы. Но никого из них не оставили в живых. Протопопа Аввакума сожгли в срубе. Никите Пустосвяту отрубили голову, мучительная смерть постигла Сильвестра Медведева – главного врага патриарха Иоакима. Никто не уцелел! Та же власть, которая осудила Никона, подвергла жестоким гонениям и его противников. Так где ж тут справедливость?

…Великое посольство снаряжалось к отъезду. Но власть молодого царя не загустела. Со всех сторон выскакивали козни, оканчивавшиеся казнями.

Козни и казни – таково было начало единодержавия Петра. С тою же страстью, с коей царь рубил корабельный остов, срубались и головы. Монах Троице-Сергиева монастыря Авраамий дерзнул подать государю обличительные записи свои. В одной из них говорилось: «В народе тужат многие и болезнуют о том, на кого было надеялися и ждали, как великий государь возмужает и сочетается законным браком, тогда, оставя младых лет дела, все исправит на лучшее. Но возмужав и женяся, уклонился в потехи, оставя лучшее, начал творити всем печальное и плачевное».

Обличителя, правдолюбца обезглавили. Еще выяснилось, что козни противу молодого царя строил покойный боярин Иван Милославский. Петр повелел вырыть труп боярина да привезти его в упряжке из свиней в Преображенское, где пытали и рубили головы заговорщикам – дабы кровь их стекала на покойника. Такова была его изощренная месть.

Когда вывели на чистую воду всех, кто злоумышлял противу царя, и всех переказнили, великое посольство тронулось в путь. Мартовская распутица препятствовала движению: снег налипал на полозья, колеса увязали в грязи. Кони и люди во всем испытывали недостаток – в кормах и провианте: Россия голодала.

С великим трудом добрались до Риги. Царь был представлен в посольстве как урядник Петр Михайлов, но это было прозрачное инкогнито: молодой царь головою возвышался над всеми.

Петр писал Виниусу: «Севодни поехали отсель в Митау (тогдашняя столица герцогства Курляндского, нынешняя Елгава). Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были токмо зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях (плащах), и кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое… Мы ехали чрез город и замок, где солдаты стояли на 5 местах, которых было меньше 1000 человек… Город укреплен гораздо, токмо не доделан. Зело здесь нас боятся; и в город, и в другие места не пущают, и даже с караулом, и малоприятны».

Местоположение и цитадель глянулись, а люди оказались пренеприятны. Зато в Митаве посольство ожидал торжественный прием. Герцог и его свита чествовали всех, а урядника Петра Михайлова особо, несмотря на то, что великие послы обращались с ним запросто.

– Тут я вас оставлю, – объявил Петр. – Зело мне любопытно повидать море Балтийское в Либау (нынешняя Лиепая). А оттоль поплыть в Кенигсберг. Тамо я вас ожидать буду.

Кенигсберг (нынешний Калининград) был столицею великого курфюршества Бранденбурга. Курфюрст Фридрих III с подобострастием встретил молодого царя – слух о нем катился далеко впереди него. Урядника Петра Михайлова принимали по-царски. Пиршество следовало за пиршеством. Петр с жадным любопытством осматривал достопамятности города – ничего подобного у себя в России он не видел. «Вот ведь каково богато живут, – думал он. – Нам сего не достичь».

Видя доброе расположение русского царя, курфюрст заключил, что с ним легко сговориться об оборонительном союзе. Но не тут-то было: Петр уклонился, рассудив, что это может связать ему руки. Он заглядывал в будущее и понимал, что оно неисповедимо, что какой-то берег Балтики ждет его, и рано или поздно, но он придет в эти места не как гость, а как хозяин.

Однако на здешний артиллерийский парк он глядел глазами бомбардира Петра Алексеева, заряжавшего пушки и поджигавшего трут под Азовом. Артиллерия кенигсбергская, пушки здешние были много превосходней… А снаряд много лучше. Выучиться бы, дабы сию науку на будущие времена применить. И он сказал о своем желании Фридриху.

– О, зачем дело стало, – молвил Курфюрст. – Наш главный артиллерист полковник фон Штернберг охотно просветит вас, и весь наш арсенал будет к вашим услугам.

Полковник фон Штернберг подивился любознательности русского царя. А более всего – его ухватистости, способности с первого раза вникнуть в суть дела. Ему еще ни разу не приходилось видеть столь способного ученика. И свой восторг он выразил в аттестации, которую выдал господину Петру Михайлову в том, что он в непродолжительное время, к общему изумлению, такие оказал успехи и такие приобрел сведения, что везде за исправного, осторожного, благо искусного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера и художника признакаем и почитаем быть может.

Все были довольны друг другом. Полковник, подписывая аттестацию, разумеется, знал, с кем имеет дело, но Петр вел себя как признательный ученик, ничуть не чинясь.

Отъелись, выспались, поглазели на весь уклад бранденбургской жизни. Петр отметил про себя: чисто живут, исправно. Чище, чем наши иноземцы на Кукуе. Те от нас грязи и смраду выучились и переняли кой что.

Нам бы так жить. Да больно прилипло худое к телу мужика. Может, оттого, что раб он, а рабу место в стойле, а не в доме. А тут рабства нет. Нам сего не достичь, у нас иной уклад жизни и его не перевернешь и за полвека, а может, и не за один век. Какому чудодею это под силу.

Петр хотел добра. Но так случилось, что на пути его то и дело вставало зло. И не просто – великое зло. А с ним он распрощался беспощадно.

И еще – царь был безудержно любознателен. Ему хотелось проникнуть в суть вещей. И все творить своими руками.

Рвать зубы, к примеру. Или оперировать, как хирург. Он брал уроки анатомии у голландца Рюйша. Или учился пиротехнике и любил устраивать огненные потехи.

Его постоянной страстью и увлечением стало токарное ремесло. Настанет время, когда за ним в походы станут возить токарный станок. Петр достиг в этом деле совершенства – свидетельствует один из собратьев-токарей Нартов. Изделия юного правителя остались в музеях; например, костяное паникадило ажурной работы.

Нетерпение гнало вперед и вперед. Он осел в небольшом голландском городишке Саардаме. Урядник Петр Михайлов стал учеником тамошних корабелов. Быть в учениках по Петру – достигать совершенства в том деле, которому учишься.

А учился бы он всю жизнь. И вся его жизнь стала учением. В Саардаме царя, как известно, кликали «Питер Баас» – большой Петр.

Он и в самом деле возвышался над всеми как каланча. Топор, как мы знаем, самый простенький инструмент. Первые топоры на земле делались из острых осколков кремня. Топор был первым инструментом человека. Да еще молоток. Тоже казенный.

Казалось, что топор годится только для грубой работы. Но Петр засматривался на искусных голландских плотников. Топор в их руках становился резцом скульптора. Деревянные изображения святых, главным образом Николая Чудотворца, покровителя всех плавающих и путешествующих, украшали нос и корму судна.

С рассветом он спешил на верфь. Здесь на стапелях высились остовы судов. Петр сливался с массой мастеровых – в такой же рабочей одежде. Единственное, что отличало его, был рост: два метра пять сантиметров. А еще неимоверная сила, которая нарастала с каждым днем. И вот что удивительно: был узкоплеч и носил рубахи сорок шестого размера, но, разумеется, какого-нибудь шестого или седьмого роста.

Чиниться было нельзя: о его царском происхождении друзья-плотники не ведали. Он был с ними на равной ноге. В Саардам заглядывали любопытные: подивиться. Не на царя – на диковинного русского великана, плотника русского. Слова «урядник» тут никто не знал.

– Мин херц Питер, – звал плотник Якоб, работавший с ним в паре. – Пора пошабашить. Пойдем заправимся.

Собутыльник он был изрядный. На своем ломаном голландском предпочитал много не говорить – больше слушал и совершенствовался в языке. Только знай себе просил наполнить кружку.

Дела важные, государственные, были оставлены еще в Пруссии, где великое посольство пробыло долее, чем предполагалось. Решался важнейший вопрос: кому быть на польском троне.

По смерти воинственного короля Яна Собеского на польский престол явилось несколько претендентов. Меж них был сын покойного короля, Марк граф Баденский Людовик, герцог Лотарингский Леопольд, и другие владетели графств и княжеств. Но более всего шансов было у курфюрста Саксонии Августа II и у французского принца Конти.

Француз на польском троне был опасен для России: Франция традиционно обнималась с турецким султаном, извлекая из этого разные выгоды для себя. «Вечный мир» с Польшей, заключенный еще князем Василием Голицыным, был под угрозой. Петр велел так и объявить ясновельможному панству: изберете француза, быть нам в недружбе. И приказал князю Ромодановскому на всякий случай продвинуть русскую рать к польской границе.

Подействовало. Избрали Августа. Петр послал ему поздравительную грамотку. В ответ Август, как докладывал русский резидент Никитин, поклонился Петру чуть ли не до земли и клятвенно обещал выступить с ним в союзе против вековечного врага Христова имени турецкого султана. По своему простодушию Петр поверил. Позднее они сошлись. И остались довольны друг другом.

Август был бражник и бабник: обсеменил всю свою Саксонию, и как утверждают хронисты, оставил после себя несколько сот детей. У него было прозвище – Сильный. Он и в самом деле обладал недюжинной силой, и они с Петром не раз тягались, кто кого. Свивали в трубку серебряные тарелки, разрывали подковы, сгибали монеты; словом, казали себя, друг другу не уступая. Еще играли в любовные игры с прекрасным полом, на этом поприще тоже старались перещеголять друг друга.

Но Август Сильный был союзник бессильный. Он не пришел на помощь Петру, когда тот в ней нуждался, и трусливо бежал от Карла XII, а потом изъявил ему полную покорность.

…Инкогнито Петра открылось по совершенной случайности. Один из голландцев, пребывавших в России, написал в Саардам отцу о том, что к ним катит русское посольство во главе с самим царем, который высок ростом, на щеке бородавка и голова дергается. Это было следствие перенесенного потрясения в детстве, и ни один врач не мог сего унять.

И саардамцы тотчас признали в плотнике Питере русского царя и немало тому дивились. Петр принужден был покинуть комнатенку, которую снимал, и после восьмидневного пребывания в Саардаме спешно выехать в Амстердам, забрав плотницкие инструменты.

Он было устроился на тамошней верфи плотником – дерево манило его; запах, податливость, своего рода бессмертность, способность принимать ту форму, которую задумал человек. Но и тут от зевак не было покою. Молодой человек демонстративно не отзывался на подобострастные обращения, вроде «ваше величество» или «государь», а только когда к нему обращались, как к плотнику Питеру.

Тем временем в Амстердам торжественно въехало великое посольство во главе с Францем Лефортом, и ему, само собою, был устроен торжественный прием.

Бургомистром Амстердама был старый знакомец Петра Николас Витсен. Некогда он побывал в Московии – еще при Алексее Михайловиче, – добрался аж до Каспийского моря и издал книгу «Татария восточная и южная», которую перевели на английский, французский и датский языки.

Он-то и стал покровительствовать плотнику Питеру. Для него на верфях был специально заложен фрегат, а еще старался как можно полнее насытить неистощимую любознательность царя. Он, к примеру, повел его на бумажную фабрику, где царь попросил посвятить его во все секреты бумажного производства. Уведав все, он схватил ковш, черпанул бумажной массы и вылил ее в форму. Радовался как дитя: экий получился гладкий лист.

Потом, высунув язык от усердия, проводил часы в гравюрной мастерской: мало-помалу под резцом возникал рисунок – торжествующий ангел несет в руках крест и пальмовую ветвь, попирая ногами полумесяц и бунчуки мусульман.

Он тормошил Витсена – ему не сиделось на месте. Поехали в Лейден к знаменитому естествоиспытателю Антони ван Лёвенгуку, которому мир обязан усовершенствованию микроскопа. Царь ахал, глядя в окуляр, где в капле воды копошился целый мир крохотных существ.

– Ничего мы не знаем, темны, аки ночь, – бормотал он, – многие чудеса рассеяны вокруг, а мы-то, мы их не узреваем. Учился бы все годы, всю жизнь, но чую – жизни мало.

Настал, однако, час, когда урядник Петр Михайлов должен был стать великим Государем всея Руси. Витсен обронил:

– Наш штатгальтер, он же король Англии Вильгельм III Оранский, пожелал встретиться с русским царем. Избегнуть этого невозможно. Нам следует поплыть в Утрехт – в Голландии привыкли говорить поплыть, что было любо Петру, а не поехать, – где находится его резиденция. Некогда там заседали Генеральные штаты, но теперь они переместились в Амстердам.

Утрехт стоял на Рейне. Это была сильная крепость, прикрывавшая подступы к Амстердаму. Петр был не в своей тарелке – с царствующими особами он чувствовал себя стеснительно. И как прикрытие взял с собою Лефорта. Все-таки для важной политической миссии нужен был такой развязный говорун, как Франц, брудер Франц.

Утрехт Петру приглянулся. Сначала он повадился смотреть достопримечательности. Их было немало: собор, базилика, университет, дом папы Адриана IV.

Петр развеселился. «И у нас ныне папа Адриан, – провозгласил он. – Токмо не шестой, а первый. И чай последний. С его кончиною намерен я устроить духовный совет, на манер ваших Генеральных штатов».

Лефорт к таким речам привык, а свита содрогнулась, но, естественно, промолчала.

– Этот папа был знаменит своим благочестием. Но еще более тем, что стал учителем короля Карла Пятого. Того, что был по совместительству испанским королем, – пояснил Витсен. – Этот Карл именовался императором Священной римской империи германской нации, а кончил тем, что отрекся от престола.

Вильгельм оказался простым в обхождении. Он чаще бывал в своей Голландии, нежели в Англии, потому что родился здесь, в Гааге. Его супругой была дочь английского короля Якова II Мария Стюарт, тезка великомученицы королевы шотландской, окончившей жизнь на эшафоте, и Вильгельм унаследовал английский престол. Вскоре он совершил революцию, издав «Билль о правах», нечто вроде конституции – сказались его голландские корни.

Вильгельм был настроен против турков, а потому не ладил с французами, что было по душе Петру.

– Да, я противник Франции, этот Людовик, которого почему-то французы прозвали «Солнцем», мне не светит и не греет. Он не признает моих наследственных прав. А потом он любится с султаном, а мне это не по нутру так же, как и вашему величеству.

Он обращался с Петром как с равным, хотя был старше его почти на двадцать лет, да и приобрел опыт в распрях с другими монархами.

– Я не лажу с английскими лордами, – признался он. – Меж них слишком много моих противников. Они считают меня либералом и оспаривают мои наследственные права, равно как утверждают свои, на которые я якобы посягнул. Вот почему мне больше по нраву моя добрая родина – Голландия.

Вильгельма весьма занимал этот молодой московский царь с его чудачествами, о которых он знал от Витсена. Монарх в роли простого плотника, в связке с простонародьем. Этого он не понимал, то есть просто отказывался понять. Он не проводит время с государственными мужами, не носит царственных одежд, а облекается в красную куртку и холщовые штаны простого плотника и целыми днями пропадает на судостроительной верфи Ост-Индской компании. Там он строит свой фрегат и намерен довести это строительство до конца, почему посольство торчит в Голландии четвертый месяц и намерено пробыть по крайней мере еще месяц, пока его величество царь не спустит на воду свой фрегат.

– Да, господин штатгальтер, – ораторствовал Лефорт, – мой повелитель весьма озабочен отсутствием в России флота и намерен завести его, как торговый, так и военный.

Петр молчал, изредка взглядывая на Вильгельма. Старик. Что он понимает. Россия должна стать европейской державой. И он, царь Петр, выведет ее вперед и упрочит ее могущество. Для этого у нее все есть – и необъятные просторы, и столь же необъятные леса, и богатейшие руды, и богатства иного рода, и могучие реки… Ныне ее голос почти не слышен на европейской сцене, и это не только несправедливо, но и недопустимо. Флот послужит ее могуществу, как послужил он маленькой Голландии, помогший ей выйти в мировые лидеры.

– Скажи королю, что я желаю побывать и в Англии, поучиться корабельному мастерству, – попросил он Лефорта по-русски.

– О, какой интересный язык. Что изволил сказать молодой царь? – оживился Вильгельм.

– Он намерен побывать и в Англии, прежде всего, для того, чтобы увидеть работу знаменитых тамошних кораблестроителей. – Штатгальтер пожал плечами.

– Милости прошу, милости прошу. Его величеству будет оказан достойный прием. Невдалеке от Лондона есть городишко Дептфорд, где расположены королевские верфи. Хотя здешние мастера, как мне известно, ни в чем не уступают англичанам.

«Странней царь, – думал штатгальтер. – Поначалу я полагал, что он гримасничает, а это нервный тик. Отчего бы ему не поинтересоваться новыми порядками в государстве, который я ввел. А он – за свое. Снова облачился в робу мастерового».

А Петр, глядя на него исподлобья, думал:

«Что есть штатгальтер? Ежели перевести – «держатель государства». Вот король – другое дело, это всем понятно и вызывает почтение…»

– Ваша любознательность делает вам честь, – продолжал король и штатгальтер Вильгельм. – Однако же зачем заниматься ремеслом, которое ваши подданные могут исполнить лучше? Они зарабатывают себе на хлеб. А вашему величеству в этом нет нужды.

– А я тоже желаю зарабатывать в трудах, – с достоинством отвечал Петр, – наравне со своими подданными. И подавать им пример трудолюбия.

– Разве что так, – хмыкнул штатгальтер. – Но тогда зачем вам мои подданные? Витсен доложил мне, что вы завербовали более ста человек и среди них капитан Корнелиус ван Крюйс.

– Мне надобны учителя, много учителей, сотни, тысячи умельцев. А капитана Крюйса я произвел в шаутбенахты, – с вызовом закончил Петр.

– О, так сразу? – удивился Вильгельм. – Но вы же не видели его в деле.

– Мне достаточна отличная аттестация, которую выдал ему мой друг Витсен.

– Витсену можно доверять, – согласился голландский штатгальтер и король великобританский.

Они расстались, вполне довольные друг другом. После четырех с половиной месяцев пребывания в Голландии, молодой царь отправился на море. В Англии он пробыл четыре месяца, совершенствуясь в кораблестроении. Затем вернулся в Голландию, дабы вместе с великим посольством продолжить путь.

Там, за реками и плоскогорьями, лежала прекрасная Вена, царица столиц, каковой она себя считала. Там была Австрия. Там был пышный двор и дворец Хофбург – резиденция императора римского Леопольда I, врага турок и их союзников – французов. Турки уже стояли под Веной, но в конце концов были отброшены.

Петр желал коалиции. Он требовал, чтобы австрийцы надавили на Порту с тем, чтобы та уступила России Керчь – древний Корчев. Без Керчи, с одним Азовом и Таганрогом, Азовское море оставалось морем турецким.

Переговоры с императором и его канцлером графом Кински затягивались. А тем временем прискакал курьер и привез тревожную новость: стрельцы взбунтовались и идут на Москву.

Петр бросил все и помчался на перекладных в Россию. Он скрипел зубами от ярости.