Текст книги "Венецианская маска"
Автор книги: Розалинда Лейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
В своем ярком платье и с цветками граната в волосах Мариетта покинула Пиету под аплодисменты девушек и учителей, которым предстояло смотреть с окруженной канатом части Рива-делла-Скьявони. Венеция была наиболее красивой в праздничные дни. Гобелены и шелковые знамена алого, пурпурного, изумрудного и охряного цветов с вплетенными позолоченными и серебряными нитями реяли обвитые цветочными гирляндами. Огромная герцогская баржа с красным бархатным балдахином стояла у набережной около дворца дожа. Ожидая возможности сопровождать ее, рядом находилось так много маленьких лодок, что казалось, будто вышитое покрывало из шелка было наброшено на воду. Люди заняли все доступные места обзора, многие забрались на отдельно стоящую колокольню, где уселись заранее на выступах в сотнях футов от земли.
Мариетта, заняв свое место на борту вместе с музыкантами, улыбнулась, слушая, как все колокола Венеции ликовали в этом ежегодном праздновании дня, который был одновременно церковным и имперским праздником. Еще больше аплодисментов раздалось из толпы, когда дож и его свита поднялись на борт, и он сел в свое позолоченное кресло в самой высокой части палубы. Пушки прогрохотали с кораблей в лагуне, и длинные ряды сотен весел начали двигаться вперед-назад в неторопливом ритме, ведя «Бучинторо», баржу государства и символ империи, через усыпанную цветами воду в направлении к Лидо.
Представляя голос Венеции как невесты, Мариетта пела для Адриатики, напоминая ей и всем нациям, что Ла-Серениссима – Венецианская республика – со своей красотой и богатством, морским могуществом и военными сражениями всегда распространяла свое величие по бушующим волнам. Многие из сопровождающих лодок слышали, как голос Мариетты далеко разносился по воде. Когда баржа прошла через канал Лидо, дож подошел к носу судна и бросил обручальное кольцо в море.
– Мы брачуемся с тобой, о море, – низко прозвучал его голос, – в знак нашего вечного владычества.
Никто не слушал Мариетту более внимательно и не наблюдал за ней более пристально, чем Доменико Торриси, который в своей сенаторской красной одежде был на борту с герцогской свитой, потому что он снова занял свою должность в Большом Совете со времен возвращения в Венецию.
Если его глаза оценивали красоту девушки в алом платье с цветками граната в сияющих волосах, то выражение его лица было сформировано другими чувствами. Это была странная смесь нетерпеливого ожидания, гнева, недовольства и – в такой особенный день – неприязни. Когда морской бриз играл ее волосами, а атлас низко вырезанного лифа обнажал полную очаровательную грудь, Доменико испытывал – как осознавал, с тех пор как она уловила его взгляд, – неистовое влечение, которое было далеко от любого более возвышенного чувства. Когда она просила его не выдавать ее властям Пиеты, он мог надавить на нее, чтобы сделать ее участницей ночных встреч. Вернувшись из путешествия, он обнаружил поджидающий его отчет о ней, который был организован Анжелой и который он забыл отменить. Из него он узнал, что француз, с которым он ее видел, был Алекс Десгранж, сын пожилого торговца шелком из Лиона. Также из Франции сообщали, что фабрика Десгранжа находилась на грани банкротства и, несмотря на усилия молодого человека по его возвращении и денег д'Уанвиль, которые были инвестированы в дело, фабрика испытывала большие трудности. Было мало вероятности, что молодой человек снова посетит Венецию в ближайшем будущем, даже если он все еще хочет этого. Тем не менее действия француза нельзя было предсказать, и Доменико решил, что ввиду определенного обязательства, которое было наложено на него его покойной женой, он должен сделать шаг, чтобы устроить будущее Мариетты.
Для него оказалось шоком обнаружить среди бумаг Анжелы письмо, которое она написала ему за десять дней до того, как барнаботти атаковали их на Гранд-Канале. В письме говорилось:
«У меня есть предчувствие, что я не переживу мою теперешнюю беременность. Это будет означать, что тебе снова нужно будет жениться, мой любимый супруг, и я прошу тебя, чтобы ты позволил мне выбрать для тебя женщину. Я хочу, чтобы у тебя была молодая жена, которая будет искренне любить тебя, как любила я, и дала тебе сыновей, которых я не смогла родить. Женись на Мариетте из Пиеты. Я видела сама, что она может быть храброй, когда возникает необходимость. Она уже доверяет тебе полностью, точно так, как я всегда доверяла, и когда она поет, в ее голосе так много души, что я знаю: ее чувства глубоки, как море. Это не имеет никакого отношения к молодому французу, хотя она может считать, что это так. Любовь научила ее осознавать саму себя, и, если ты сможешь покорить ее своей любовью, все будет хорошо. Я, обогатившая свою жизнь нашим браком, хочу завещать тебе счастье».
В тот момент письмо только усилило его горе. Для него было ужасно, что Анжела испытывала уверенность в своей преждевременной смерти, не подозревая, что она придет к ней иначе, а не при родах. Он обвинял себя за все, что случилось: за то, что не успел заметить вовремя приближающихся барнаботти, за незнание того, что эта беременность вызывала у нее такое душевное страдание, и даже за то, что упустил возможность поговорить с ней. Вместо того ей пришлось писать ему письмо. Не было ничего, за что бы он не нес ответственности, поэтому он чувствовал, что вынужден выполнить ее последнее желание. Она всегда знала, когда другие женщины привлекали его, но была уверена в его верности, и в этом он ни разу не подвел ее. Так почему она не была способна увидеть, что сексуальная привлекательность Мариетты вызвала в нем не больше интереса, чем в любом мужчине при виде особенно очаровательной женщины, будь она девушка из Пиеты или куртизанка?
Не было ничего необычного в том, что женщина, которая любила своего мужа, пожелала выбрать свою преемницу. Его собственная бабушка также просила об этом. Конечно, в аристократическом сословии это не было принято, потому что мало браков основывалось на чем-либо ином, кроме материального преимущества, но он не сомневался, что среди крестьянства это случалось гораздо чаще. И это было так типично для Анжелы с ее великодушным сердцем, что даже перед лицом смерти она заботилась о нем.
Но он был еще не готов к таким переменам. Его физиологические потребности удовлетворяли безымянные женщины в масках, ищущие развлечения и приключения на несколько ночных часов, желая от него только того, чего он хотел от них. Он женится на Мариетте в подходящее время, а пока она может продолжать петь для Пиеты.
Мариетта заметила Доменико в Лидо, где все сошли на берег после церемонии бракосочетания с морем, чтобы пройти в церковь, но он не смотрел на нее. Она увидела его снова на большом банкете в герцогском дворце, где пела после этого, но он был далеко от нее за длинным столом в форме подковы. И старая враждебность по отношению к нему, которую она никогда не понимала, зашевелилась в ней снова.
На удивление всем в Пиете, Доменико Торриси был назначен в совет руководителей. Елена сначала была озабочена, что ее фамилия в браке могла привести к тому, что ей запретили бы посещать Пиету теперь, когда член семьи Торриси имел голос в ее управлении, но новый руководитель не накладывал каких-либо новых ограничений. Фактически он редко бывал в оспедале, присутствуя только тогда, когда собрание совета нуждалось в его голосе для решения важных вопросов.
– Я полагаю, – сказала Елена Мариетте, – что он считает Пиету нейтральной территорией, каким является зал Большого Совета, когда он и Филиппо присутствуют на государственных встречах.
– Мы посмотрим, справедлива ли эта теория, когда он узнает, что хор должен петь в палаццо Селано в следующем месяце.
К их облегчению, Доменико не стал вмешиваться. Это был особенно счастливый вечер для Елены – она принимала Мариетту и других ее друзей из Пиеты в собственном доме. Многие девушки были новыми в хоре, но и они были радушно приняты. Их ангельские голоса, казалось, рассеивали неприятную атмосферу, которая сохранялась со времен яростной ссоры, которая произошла у Филиппо с его матерью.
Елена рассказала Мариетте, как это произошло. Синьора, которая привыкла приезжать погостить, когда бы она ни пожелала, прибыла без приглашения и без объявления с Лавинией, раздавая указания налево и направо. Филиппо, возвращаясь домой после долгих часов заседания в сенате, где он столкнулся в споре с Доменико Торриси, с нетерпением ждал тихого ужина с Еленой. Ему нравилось разговаривать с ней о событиях дня, и, хотя он предполагал, что ей иногда бывает скучно, она никогда не показывала этого. Поэтому вид ее, напряженно и неестественно сидящей в салоне с его матерью и сестрой, ухудшил его всегда переменчивое настроение.
– Это сюрприз, – сказал он своей матери, его тон не оставлял сомнений, что это был не очень приятный сюрприз.
– Так как ты не навещал меня, у меня не было иного выбора, кроме как приехать.
– С какой целью? – спросил он, приложившись почтительным поцелуем к ее нарумяненной щеке и поприветствовав свою сестру.
– Я думала, ты, должно быть, забыл сказать мне, что Елена ждет ребенка.
Филиппо посмотрел на Елену, которая смотрела вниз, показывая, что она уже достаточно натерпелась от его матери по этому вопросу. То, что она никак не могла забеременеть, было предметом их частых ссор, после которых Елена была в слезах, а он сам в ярости. Почему у нее не наступала беременность, он не понимал, так как она была молода, здорова и сильна. Но он не имел ни малейшего намерения позволять своей матери поворачивать нож в ране, которая была в сердце как его, так и Елены.
– Пока еще не о чем говорить.
– Не о чем? – Синьора могла заморозить и своим голосом, и своим выражением. – Ты женат уже больше года. Как долго ты намереваешься заставлять своих родственников ждать наследника?
– Ты выходишь за пределы своей территории, мама, – сказал Филиппо предупреждающе, и в его глазах засверкал гнев.
Синьора была слишком зла на него, чтобы заботиться об этом, помня, как он однажды насмехался над ее любимым Марко.
– В этом ты виноват? – резко спросила она напрямик. – Или твоя жена не может выполнить свой супружеский долг?
– Молчать! Я здесь хозяин! Я не позволю говорить тебе со мной в такой манере!
– О да, ты хозяин. – Ее собственное горе прозвучало в этой насмешке. – Если бы Марко по-прежнему был главой этого дома, он дал бы мне внука за гораздо меньшее время.
Елена, не в силах больше выносить это, вскочила со стула и побежала в свою комнату. Но и там она слышала, как мать и сын кричат друг на друга. Затем все стихло, и вдруг она услышала, как подходит Филиппо. Его настроение должно было быть ужасным. Напуганная, Елена дрожала, обхватив себя руками.
Дверь широко распахнулась.
– Мать и Лавиния уехали, – заявил он, гнев все еще пылал в его глазах, хотя и был направлен не на нее, – и я велел ей никогда не возвращаться.
– Куда они направятся? – Ее дрожь усилилась, когда она увидела, что он запирает дверь на ключ и начинает снимать жакет.
– К одному из моих братьев, я думаю. Это не имеет значения для меня. Тем не менее она права. Мы должны покончить с этим промедлением и завести ребенка.
Он взял ее за руки и повалился на пол вместе с ней. Все было кончено очень быстро, но опять оказалось безрезультатно.
Никто не обрадовался бы зачатию больше, чем она. Елена осознавала, что сильно желает ребенка. Она нуждалась в том, чтобы любить и быть любимой; все ее теплое существо жаждало этого.
Так как Филиппо не вызывал любви и не давал ее, она поняла, что в веселой компании может вернуть кипящее хорошее настроение более счастливых дней. Женщинам она нравилась, а мужчины неизменно увлекались ею. Со своим чутьем на моду, невинным очарованием, искрящимся юмором она всегда была в центре внимания.
Танцуя, посещая приемы в Пиете, играя в азартные игры, смотря каждую новую пьесу и наслаждаясь каким-нибудь новым ослепительным развлечением в ложе Селано в оперных театрах, она могла временами забывать более темную сторону своей жизни. Она ничто не любила больше, чем принимать гостей, приглашенных во дворец на бал, банкет или старомодный маскарад. Филиппо сам был общительным и гостеприимным хозяином. Так как флирт считался в свете приличным, он никогда не возражал, когда видел, что Елена околдовывает кого-то своими чарами. Он знал, что она никогда не пожелает и не осмелится нарушить пределы пристойности. Но для себя он не признавал такого правила. Ему было удобно разрешать ей уходить с компаниями друзей время от времени, потому что были определенные места развлечений, которые он любил часто посещать и о которых жена не должна была знать. Во дворце был салон из розового мрамора позади запертой двери, где на протяжении последних столетий некоторые из его предков удовлетворяли себя похожим образом, но он предпочитал ходить в другие места.
Глава 9
У Адрианны был посетитель, торговец произведениями искусства из Лиона, который приехал в Венецию, чтобы купить картины. Она помрачнела, когда услышала, что он обязан этим визитом Алексу. Однажды, когда они остались наедине, Мариетта рассказала ей о своем романе с молодым французом.
– Итак, месье Бланшар, – сказала Адрианна, – вы говорите, что Алекс посылал письма Мариетте на мое имя в магазин масок Савони. Я уверяю вас, что никогда не получала их, иначе сразу же передала бы их ей.
– Алекс был уверен в этом. Именно поэтому я поинтересовался, где могу найти ваш личный адрес, потому что Алекс решил, что магазин масок перешел в другие руки и что отсутствие корреспонденции от Мариетты означает, что она ничего не получила от него. – Месье Бланшар пожал плечами. – Так как вы знаете, что Мариетта писала, я могу только заключить, что судьба была против этих двух молодых людей с самого начала.
Адрианна подумала, что из вежливости француз не предположил, кто в Лионе был ответствен за то, что Мариетта не получала писем от Алекса. Скорее всего, это была мадам Десгранж, так как ее несчастный муж стал, по словам посетителя, совершенно слабоумным. Но у месье Бланшара было еще много чего рассказать Адрианне об Алексе. Когда он закончил, он протянул письмо, адресованное Мариетте, и красную розу, которую он купил в Венеции по просьбе Алекса.
– Вы передадите это Мариетте, синьора?
– Передам, – ответила она и взяла у него и то и другое.
Как только он отбыл, она поспешила отправиться в Пиету. По пути она зашла в магазин масок и приперла к стене Леонардо в его офисе. Последовала бурная сцена, когда он признался, что сжигал письма, и сообщил свою причину. В первый раз он видел ее такой разгневанной.
– Такое высокомерное поведение и с такими жестокими результатами, – заявила она яростно. – Дай мне слово, что ты никогда больше не будешь меня обманывать тем или иным образом.
Он пообещал, – мир в доме был для него важнее всего.
В Пиете Адрианну тепло приветствовали. Все девушки из оспедаля, за исключением тех, кто состоял в привилегированной музыкальной элите, должны были разговаривать со старыми друзьями через решетку в салоне для посетителей, но Адрианне, как и Елене, доступ был не ограничен в любое время. Она услышала красивый голос Мариетты, когда подходила к комнате для занятий. У двери Адрианна помедлила, печально прислушиваясь, прежде чем сделала глубокий вдох и вошла. Мариетта, аккомпанируя себе на клавесине, прервала игру с улыбкой.
– Это приятный сюрприз! – Затем ее лицо вытянулось, когда она заметила напряженное выражение лица Адрианны. Она поднялась со стула. – Что случилось?
– Я хочу, чтобы ты приготовилась к некоторым неблагоприятным новостям об Алексе.
Мариетта побледнела.
– Рассказывай.
Адрианна протянула ей письмо и розу, говоря сдавленным голосом:
– Алекс женился, Мариетта. Он никогда не вернется.
С неестественным спокойствием Мариетта взяла письмо и пошла к окну. Это было письмо-прощание, в котором Алекс говорил о болезни отца и угрозе банкротства семьи, которое ожидало его по возвращении. Он писал ей много раз и не мог понять, почему не получил ни единого письма в ответ, так как она могла писать ему напрямую домой. Неужели она намеренно забыла его после его отъезда? Может быть, она не простила его за это, в таком случае он извиняется за любые неудобства, которые причинил ей. Потом, как будто измученный виной, он стал писать более резко. Несомненно, их расставание было к лучшему, потому что все у них было разное: их образ жизни, происхождение, язык и даже их страны, которые так отличались друг от друга во всех отношениях. К тому времени, когда она будет читать это письмо, он будет женат на Луизе д'Уанвиль, которая стала его партнером по шелкопрядильной фабрике. В последнем небрежно написанном предложении он желал ей счастья.
Мариетта сложила письмо, испытывая жгучую боль. Она перевела полный страдания взгляд на розу, которую Адрианна положила на клавесин, и живо воскресила в памяти ту карнавальную ночь, когда Алекс сказал о своей любви к ней. Почему он послал этот цветок? Если его целью было выразить раскаяние, это не могло уничтожить его нарушенных обещаний и того, что он сокрушил ее веру. Он совершенно отказался от нее! Чувство того, что ее предали, поглотило ее, и она прижала руку к глазам, едва слыша, как Адрианна печально говорит ей:
– О моя дорогая Мариетта! Какое разочарование для тебя!
Адрианна не могла заставить себя передать ей все, что рассказал месье Бланшар. По его мнению, Луиза д'Уанвиль положила глаз на Алекса с самого начала. Его отчаянная нужда в том, чтобы спасти шелкопрядильную фабрику и уберечь своих зависимых родителей и сестер от богадельни, должно быть, сделала невозможным отказ от предложения молодой вдовы инвестировать часть ее состояния в бизнес.
«Как вы можете предположить, – глубокомысленно добавил торговец произведениями искусства, – одно привело к другому, и она была не первой невестой, которая пошла к алтарю с ребенком в чреве».
Испытывая сострадание, Адрианна подошла к Мариетте.
– Воспользуйся своей храбростью, моя дорогая. Эти муки сердца пройдут. Забудь прошлое полностью. Не томись по тому, что могло бы быть. У тебя есть твоя музыка!
Мариетта опустила руку, ее глаза блестели.
– Так или иначе, я последую твоему совету! И я так признательна тебе за то, что ты сообщила новость мне первой. Алекс никогда не получал моих писем. Но что произошло с теми, которые должны были прийти ко мне? – Затем она покачала головой. – Не плачь, Адрианна. Я уверена, это была не твоя вина.
– Я ничего не знала о них до сегодняшнего дня. – Адрианна была глубоко опечалена.
Мариетта подошла к ней.
– Никто ни в чем не виноват. Я нежно любила Алекса, но Венеция всегда стояла между нами.
Адрианна вытерла глаза.
– Ты говоришь странные вещи.
– Но это правда. – Мариетта не стала развивать свою мысль, а Адрианна никогда не была из тех, кто выпытывал. Она смотрела, как ее подруга поднесла письмо к пламени свечи.
Той ночью Мариетта надела свою маску моретты и домино, натянула капюшон себе на голову, прежде чем взять из ящика ключ от двери, ведущей на улочку. Затем она вынула розу из тонкой вазы, куда поставила ее, и беззвучно выскользнула из своей комнаты.
Бархатное небо было усыпано звездами, и вокруг было много людей с фонарями и факелами. Никто не обратил на нее внимания, когда она вновь прошла по ступеням, по которым они ходили с Алексом. На площади Святого Марка она остановилась, чтобы посмотреть вверх на окно над аркадой, где в одну карнавальную ночь вспышка золотой маски Доменико была как предупреждение, что она должна покинуть Венецию, пока у нее был шанс.
Она поспешила вперед, пока не пришла к тихому месту у Гранд-Канала. Там она приложила розу к губам, прежде чем наклониться вниз и осторожно опустить ее в воду. Выпрямившись, она смотрела, как роза уплывала вдаль по покрытой лунными пятнами воде.
– Прощай, Алекс, – прошептала она, вспоминая его улыбающиеся глаза, его смех, который они делили на двоих. Их любовь была горько-сладкой и обреченной с самого начала. Вернувшись в Пиету, она положила ключ в ящик, чтобы никогда впредь им не пользоваться.
В течение следующих трех лет Мариетта шла от одного успеха к другому. Ее зрелый голос, сильный и яркий, был похож на зов сирены, привлекавший людей издалека. Она посещала другие города, иногда с хором или коллегами-солистками, но часто как солистка. У нее были замечательные апартаменты в Пиете, которые были меблированы в ее вкусе, и приличное жалованье. Однако никакая другая любовь не возникла в ее жизни, как и у Адрианны ранее, у нее было много потенциальных поклонников. Она видела Доменико редко и предпочитала держаться вне его поля зрения. Он никогда не посещал приемов в Пиете, как делала его жена, но иногда оказывался в зале, когда она пела, и время от времени они встречались лицом к лицу, когда он шел на собрание совета руководителей. Мариетта приветливо отвечала на его поклон и мимолетное приветствие, но они не разговаривали с тех пор, как ночью в ридотто он дал ей свое обещание не выдавать ее.
После возвращения с концерта в Падуе Мариетта обнаружила сообщение от Доменико, приглашающего ее поужинать. Она была гостем в домах других руководителей много раз и могла предположить, что Доменико чувствовал себя обязанным из вежливости последовать их примеру. Тем не менее ее охватило беспокойство. Почему он решил сделать это теперь, когда все в ее жизни идет так гладко? Она могла только надеяться, что там будет много других гостей и ей понадобится провести только несколько минут за традиционным разговором с хозяином дома.
Как примадонна она имела право выходить в сопровождении только одной монахини. Ее выбор пал на сестру Джаккомину, и они наслаждались совместным времяпрепровождением без раздражающей сестры Сильвии. Когда пришел вечер ужина, они отправились сами в гондоле Торриси, которая была прислана за ними. Доменико встречал их под портиком сводчатого входа водных ворот к своему дворцу, что поразило Мариетту, потому что это означало, что он оставил остальных гостей, чтобы ждать их прибытия. Его хорошо ухоженные напудренные волосы оттеняли легкий загар его кожи, который, казалось, никогда не исчезал со времен его продолжительных морских путешествий.
– Добро пожаловать в мой дом, – приветствовал он женщин.
– Для меня удовольствие быть здесь, – официально ответила Мариетта.
Она осмотрела стены с потускневшими фресками, когда он вел их вдоль украшенного богатым узором персидского ковра, тянувшегося по всему мраморному полу. Она предположила, что он был положен специально для этого вечера, так как воды Гранд-Канала должны были подниматься в эту часть здания в период сильных разрушающих ветров в самые непредсказуемые моменты.
Они втроем вели разговор, поднимаясь вверх по главной лестнице под сводчатым и позолоченным потолком с вкраплениями голубого, как будто небу было позволено просвечивать насквозь. Наверху была приемная, где большие двустворчатые двери были открыты в огромный бальный зал, превосходящий своим великолепием любой из тех, что Мариетта видела раньше, за исключением герцогского дворца. Герб Торриси, отделанный позолоченной драпировкой, занимал основное место на главной стене. Так как этот салон был довольно пустынным, за исключением лакеев у его дверей, Мариетта не могла устоять против того, чтобы не остановиться посреди розового пола и не покружиться: ее юбка цвета морской волны развевалась, а жемчужные серьги танцевали. Она в восторге взглянула наверх на фрески, изображающие галерею музыкантов, некоторые из них, казалось, склонялись с хоров в комнату.
– Где ваши певцы, синьор Торриси? – спросила она весело, позволяя своему взгляду подниматься еще выше к потолку, который изгибался вверх от фресок в нарисованную аллегорию добродетелей и достижений семьи Торриси.
– Нет никого, за исключением вас, Мариетта. Фактически вы и сестра Джаккомина – мои единственные гости сегодня вечером.
Она быстро взглянула на него, неожиданно встревоженная этой необычной ситуацией. Сестра Джаккомина тоже выглядела удивленной. Но в его холодных серых глазах не было ничего, что поясняло бы, почему они были единственными гостями, и он продолжал свободно разговаривать, указывая на то, что, как он думал, могло быть интересным, когда вел их через увешанный гобеленами салон в другой, обитый коралловым шелком. Она заметила не менее трех портретов его покойной жены. Один в полный рост и почти в натуральную величину изображал Анжелу в платье серовато-белого цвета и шляпе, украшенной пером. Затем хозяин и гостьи пришли в столовую: круглый стол был накрыт для троих под лазурным балдахином из шелковой тафты, который свисал с шести колонн с каннелюрами. Серебро блестело, а бокалы из голубого венецианского стекла сверкали на дамасской скатерти, аромат белой туберозы, благоухая, витал в воздухе. Сестра Джаккомина отдала должное каждому блюду, иногда ненадолго закрывая глаза в восторге, когда смаковала первую порцию. Синьор Торриси был приятным хозяином, мастером хорошей беседы, но Мариетта становилась все более подозрительной. Она думала о персидском ковре, странном комплименте, который Доменико сделал ей в бальном зале, почетном месте, отведенном ей по его правую руку, несмотря на то что монахиня была ее старше. Девушку не отпускало чувство, что должно последовать что-то еще. Чего он хотел от нее?
Когда он по ходу разговора спросил о ее приезде в Венецию, она упомянула, что видела виллу Торриси с речной баржи.
– Я помню, там была толпа веселых молодых людей, высаживающихся на берег, чтобы войти в здание.
– Это могли быть мои братья и их знакомые. Только самый младший, Антонио, остался теперь со мной в Венеции. Франко – в Новом Свете, где он импортирует товары из Европы; Лодовико женился в Англии без разрешения моего отца и сената, и ему нельзя возвращаться домой; а Бертуччи был смертельно ранен в дуэли с Селано. – Он покачал головой. – Один из тех трагических случаев, когда оба дуэлянта умерли после поединка от ранений, которые нанесли друг другу.
– Как ужасно для обеих семей! Неужели это событие не послужило поводом для перемирия?
– Селано никогда не согласятся на это.
Мариетта подумала, что Торриси были такими же непреклонными, но держала язык за зубами – ведь она была гостьей Доменико Торриси. Если бы они находились на нейтральной территории, это было бы другое дело.
Когда наконец они поднялись из-за стола, то направились осмотреть книги в библиотеку, где на столах были разложены для показа бесценные тома тринадцатого и четырнадцатого веков с изысканными иллюстрациями.
Джаккомина испытала настоящий шок. В течение многих лет она была почитательницей ранних изданий и их знатоком. На ее глаза навернулись слезы, когда Доменико показал ей и Мариетте маленькую иллюстрацию основателя оспедаля, брата Пьетруччио д'Ассизи, кормящего голодных маленьких детей из чашки.
– Такое сокровище! – воскликнула монахиня. – Какая редкость! Это из того времени?
– Думаю, да.
– Тогда, должно быть, точно так и выглядел этот славный человек! Какое доброе лицо! Ты видишь, Мариетта?
– Вижу. – Мариетта, изучая красивый маленький рисунок в голубых, красных и золотых тонах, подумала, насколько иной была бы ее собственная жизнь, если бы сотни лет назад добрый человек не проникся жалостью к положению тех, кого все остальные отвергли.
Сестра Джаккомина села за библиотечный стол, приготовившись внимательно рассматривать другие страницы, и Доменико подвинул канделябр ближе к ней.
– Вы знаете, – сказала она, – брат Пьетруччио кричал «Пити! Пити!» [7]7
Пити– жалость.
[Закрыть], когда переходил от двери к двери, чтобы собрать деньги для дома своих подкидышей. Поэтому Оспедаль делла Пиета так называется. – Вдруг ее голос стал негодующим. – Это не он выжигал на ступнях детей букву «П», чтобы заставить их помнить всю свою жизнь, чем они обязаны Пиете, а богатые высокомерные люди, которые финансировали оспедаль после него и хотели, чтобы все знали про их милосердие.
Мариетта обменялась улыбкой с Доменико, который знал эти факты так же, как и она. Как они оба ожидали, монахиня продолжала возмущаться по поводу старой традиции, введенной теми же самыми самолюбивыми благотворителями, называть детей Ничтожество, Виселица, Камень, каким-либо другим оскорбительным именем, чтобы напоминать им об их унизительном происхождении. Мариетта заговорила:
– Я, например, очень признательна, что эта традиция была давно отменена вместе с выжиганием.
Сестра Джаккомина ласково улыбнулась ей.
– В твоем случае, дитя, это было бы, как написал английский драматург: «Роза под любым другим именем будет пахнуть так же ароматно». – Затем она повернулась на стуле, чтобы поблагодарить Доменико, когда он подал ей мощное увеличительное стекло, которое достал из ящика. – О, это как раз то, что мне нужно!
– Если у вас нет возражений, сестра, – сказал он, – я оставлю вас с этими книгами, пока мы с Мариеттой сходим на небольшой перерыв.
На мгновение сестра Джаккомина испытала неуверенность. Затем напомнила себе, что синьор Торриси был руководителем и поэтому стражем добродетели девушек из Пиеты. Она кивнула.
– Я с удовольствием побуду здесь с этими прекрасными книгами.
Мариетта предпочла бы остаться, но у нее не было выбора, и она пошла с ним. Он повел ее в угловой салон, выходящий на Гранд-Канал, где стены были цвета меда и висело красивое изображение Зефира и Флоры. Здесь, как и везде, пламя свечей усиливало окружающую обстановку, но, так как комната была среднего размера, это создавало интимную атмосферу. Окна были распахнуты в теплую майскую ночь. Она села на стул, с которого могла видеть усыпанное звездами небо, а он придвинул другой. Как всегда, звуки музыки доносились из разных частей города. Она слушала, медленно обмахиваясь веером. Это был подарок от поклонника, и бриллианты на нем отражали пламя свечей. Она сознавала, что, несмотря на расслабленную позу Доменико – одну руку он обвил вокруг спинки стула, а длинные ноги скрестил в лодыжках, – он был насторожен и ждал. Но чего? Больше чем когда-либо она осознавала, что он удивительно симпатичный мужчина.
– В моей жизни было мало музыки, прежде чем я приехала в Венецию, – заметила она, желая положить конец молчанию, возникшему между ними. – Только мое собственное пение.
– Я был в деревне, где вы родились, не так давно.
– В самом деле? – Она поняла, что он мог узнать о ее происхождении из данных Пиеты. В первый раз за много лет она испытала внезапную острую ностальгию, но потом все ее чувства сконцентрировались на тревожном предвкушении этого вечера. – Как она выглядит? Я никогда там больше не была.
