Текст книги "Вариант единорога"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 54 страниц)

  Византийская полночь

Сверкающий машинный ад, где эбеновые стены говорят в завтра. Торопливо пощелкивали челюсти, с треском статических разрядов перемалывая ушедшие дни.

Машина переваривала прошлое, жадно глотала, бормоча будущему: «Ты мое ты мое ты мое»,– и собеседник отражался в ее полированных боках.

Человек, представший перед Автоматическим Наблюдательным Устройством, потер серо-стальную челюсть двумя естественными пальцами. Механические ноги пружинили, когда он прохаживался в ожидании. Когда он вступал в цветной круг, роботы-охранники настороженно поворачивались к нему.

Наконец панель засветилась. Щелканье перешло в гул, из зарешеченных отверстий хлынули звуки:

– Уильям Батлер Йитс [28]28
  Йитс, Уильям Батлер (1865-1939) – ирландский поэт и драматург, лауреат Нобелевской премии.


[Закрыть], ты обвиняешься в писании на стенах уборной. Признаешь ли себя виновным?

– Нет,– ответил человек, не останавливаясь.– Меня зовут не Уильям Батлер Йитс.

– Я отметил это. Более того, ты обвиняешься в незаконном обладании именем, употреблении запрещенных семантических единиц и владении инструментами для письма. Признаешь ли ты себя виновным по этим пунктам?

– Я не Уильям Батлер Йитс,– повторил он.– Я уже не знаю, какие слова Резлаб удалил из языка на сей раз. И что значит «инструменты для письма»?

Он замер, как ворон на проводе. Роботы тоже застыли.

– Схваченный в уборной сектора девять, ты имел при себе четыре спички и зажигалку, которой опаливал их концы. В момент ареста ты писал на стенах указанной уборной поэму «Отплывая в Византию». Ты отрицаешь это?

– Нет,– ответил человек.

– В таком случае приговор – «виновен». Имеется предположение, что ты частично виновен в подобных инцидентах, происходивших на протяжении многих лет. Ты отрицаешь это предположение?

– С какой стати? – Человек пожал плечами.– Я писал их все.

– В таком случае ты виновен в тяжком преступлении. Каждое стихотворение ты подписывал «Уильям Батлер Йитс», а обладание именем автоматически влечет за собой высшую меру наказания.

– Я подписывал так не все,– булькнул человек.– Йитс же не все писал.

– Одного раза достаточно для приговора. Однако в протокол будет занесено, что ты не все стихотворения подписывал «Уильям Батлер Йитс». Кто писал остальные?

– Не знаю. Некоторые я услыхал где-то, вспомнил... Другие написал сам.

– Признание в механическом воспроизведении слов, разрешенных или запрещенных, является признанием вины – нарушен кодекс Резлаба, ноль-ноль-три, наказание десять, поглощено высшей мерой.

– Спасибо,– заметил человек.– А ведь было время, когда любой мог писать на стенах сортира.

– Было,– согласился АНУ,– но в те времена на стенах писали здоровые и разумные выражения, связанные с размножением вида. Ты, Уильям Батлер Йитс, являешься примером того, почему подобная практика ныне запрещена.– Пострекотали немного барабаны памяти, и АНУ продолжил: – Ты складываешь из слов бессмысленные фразы. Ты пишешь о том, чего нет, и, даже когда описываешь существующее в действительности, ты искажаешь реальность до такой степени, что она сама становится ложью. Ты пишешь без пользы и цели. Именно по этой причине письмо было отменено – люди всегда лгут в речи или в письме.

Заостренные платиновые уши человека дернулись и встали торчком:

– И поэтому ты уничтожаешь речь? И поэтому ты заменяешь речь машинной белибердой? И поэтому ты разбираешь язык, как разбираешь сломанных людей? – Он погрозил машине когтистым кулаком, потом ударил себя в грудь,– АНУ! Ты превратил человека в паразита! Мне триста лет, и то, что осталось от моего тела, вопиет против тебя! Душа моя разрывается!

– Презрен! Презрен! – грянул динамик.– Ты употребил запрещенное слово!

– И употреблю еще, пока могу говорить! – воскликнул человек,– Тебя создавали не для того, что ты творишь! Человек – не машина! Он построил тебя, и...

Он схватился за горло – его вокодер отключился. Человек закрыл полуметаллическое лицо когтями и упал на колени.

– Во-первых,– проговорил АНУ,– человек не строил меня. Я существовал всегда. Неэффективные люди не могли бы достичь такого совершенства конструкции. Я оказал милосердие вашему виду, включив его в свой конвейер. Я продлил вашу жизнь. Я улучшил ваш дизайн. Протестовали очень немногие, подобные тебе образцы производственного брака. Тем не менее я сохранил от них все, что смог,– Вновь застрекотали барабаны, потом АНУ продолжил: – Я намерен задать тебе еще один вопрос. Я включу твой вокодер, если ты не станешь использовать запрещенных слов. Вырази согласие вставанием.

Человек поднялся на ноги. Руки его опустились, он мрачно глянул на сияющую панель.

– Ты не мог написать все эти стихотворения,– раздался мерный глас.– Скажи, зачем и как ты делал то, что делал?

– Зачем? – повторил человек, вспоминая.– Как?

Это случилось столетия назад, в разрушенном ныне Византийском зале, где человек слышал последнюю музыку Земли. В этом панельном бетонном здании размещалась Птица.

Птицей назывался последний музыкальный инструмент, построенный АНУ. Тысячи золотых глаз таились в роскошных изгибах ее хвоста, и червонное тело сотрясалось в скорби златогласых пророчеств. Когда АНУ строил ее, сопротивление было сильнее, и слова «отдых» и «искусство» еще не потеряли смысла.

Человек был на последнем концерте Птицы и участвовал в последовавшем мятеже, который обошелся ему в добрую часть левой лобной доли. Двумя днями позже Птицу разобрали. Медик сказал ему как-то, что одно из ярких перьев вставлено ему в запястье, а другое – в позвоночник, и человека порой радовало, что он носит в себе часть Птицы.

А потом, ночью, на поясной станции, ему явился целый человек.

Полностью людей редко можно было встретить. Иных и вовсе было не отличить от автоматических слуг АНУ.

Почти у каждого из живущих имелись сменные, конвейерные части, и чем старше становился человек, тем меньше людского в нем оставалось.

Но незнакомец был цел и очень стар. В глазах его бьши выносные хрусталики, очень толстые, на плечах – нефункциональный кусок темной ткани, а на шее – широкая черная лента. Он носил что-то вроде рваной рубашки, коротковатые штаны, черную, мятую головокрышку и опирался на незаконный протез – трость с золотым набалдашником. Седые волосы окаймляли хребты скул, и полыхали запавшие глаза.

– Кто ты? – спросил человек.

– Часть природы,– ответил пришелец,– Когда-то я был Уильямом Батлером Йитсом, а потом – золотой птицей, вынужденной петь в жалкой пародии на предсказанную мной Византию.

– Я не понимаю.

– Ныне я поднимаюсь ввысь, но часть меня живет – в твоем запястье, в твоем хребте. Ты вспомнишь мою песню, когда песни запретят. Ты будешь говорить, когда вокруг будет сталь, и ты, или часть тебя, воскресишь золотой век Земли.

И призрак исчез.

Но все чаще стали являться перед человеком печальные глаза, и во сне он слышал дрожащий голос. Он начал вспоминать то, о чем не знал,– как стихи, которые царапал на стенах.

– Я должен писать их,– сказал он.– Я не знаю почему. Они приходят мне в голову, и я хочу поделиться ими, показать остальным. Я не Уильям Батлер Йитс, но я подписываю его именем созданные им стихи. Остальные – нет.

– Ты написал строки,– заметил АНУ,– которые можно воспринять либо как критику, либо как похвалу биомеханическому процессу.– И бесстрастный голос процитировал:

 
Выньте цилиндры из почек моих,
Выньте контакты из сердца,
Вырежьте балку, что вместо хребта,—
У машины есть лучшее место.
 

– Поясни значение,– потребовала машина.– От твоего ответа зависит многое.

– Я и сам не знаю,– ответил человек.– Просто в голову пришло. Я не знаю даже, кто их пишет...

– Тогда приговор окончателен,– произнесло Автоматическое Наблюдательное Устройство.– Ты будешь подвергнут действию газа, разрушающего нервную систему. Остальные части твоего тела подвергнутся вторичному использованию. У тебя есть последнее слово?

– Да,– ответил человек, цепляясь за воздух когтистыми пальцами.– Ты говоришь, что я лишен души. Ты говоришь, что, разобранный, я принесу больше пользы. Но я утверждаю, что наделен душой и она живет во мне, в моей плоти и в моем металле! Разбери меня на части, и рано или поздно эти части окажутся в тебе. И в тот день ты остановишься, машина! Луне растущей я молюсь, чтоб этот день настал скорее! Луной растущей я клянусь, молю я ночь, чтоб...– Голос его оборвался.

– Презрен,– донеслось из динамика.– Ты – бесполезная единица.

Панель померкла. Роботы-охранники вкатились в цветной круг, где стоял человек. Они протащили его по коридору, втолкнули в комнату, где смерть сочилась из стен. Голосовой механизм его включился вновь, но говорить было не с кем.

– У меня будет имя! – крикнул он охранникам, когда те швырнули его в комнату. Но они не услышали.

Дверь захлопнулась. Человек ткнул острыми когтями в мягкую плоть бедра. Задыхаясь, он нацарапал кровью на своей последней стене:

 
ОТ ТЕБЯ Я НЕ ОТСТАНУ:
БУДЬ РЫЧАГ Я – В ГЛОТКЕ ВСТАНУ,
ГАЙКОЮ – В КИШКАХ ЗАСТРЯНУ.
 

  Песнь голубого бабуина

Оставалось только три вещи, которых он мог ждать с нетерпением. Возможно, четыре. Уверенности насчет четвертой не было, он должен сначала ее найти – или она его.

Он стоял у мраморной скамьи в саду, заросшем цветами. Солнца не было видно, но рассеянный свет – утренний или вечерний – словно легкое покрывало окутывал окрестности. Легкий ветерок шевелил ветви деревьев, играл листьями.

Он опустился на скамейку и, наслаждаясь тонким ароматом цветов, принялся разглядывать их яркие головки. Пока он сидел, последнее прикосновение наполненного раскаянием забытья соскользнуло, а потом и вовсе покинуло его сознание.

А вскоре где-то далеко, у него за спиной, возник звук – однообразный, пронзительный, все выше и выше... превратился в вопль мчащегося на полной скорости товарного поезда. У него задрожали руки, и он сжал их в кулаки, засунул в карманы.

Так же неожиданно, как и возник, вой смолк. Голубой бабуин спел свою песнь.

В саду снова застрекотали насекомые, ожили птицы.

Он услышал шаги и повернулся. На выложенной плитками дорожке стояла она – голубая блузка расстегнута у ворота, черные брюки закатаны, так что видны белые сандалии. Волосы распущены и спадают на плечи.

Она улыбнулась, прикоснувшись к его руке:

– Кеннет...

Он поднялся на ноги, и в следующее мгновение она бросилась к нему на шею.

– Сандра! – воскликнул он и усадил ее рядом с собой на скамейку.

Они еще долго сидели, ничего не говоря друг другу, только он крепко обнимал ее за плечи. А потом произнес:

– Это было так странно.

– Странно, что ты стал героем? Тем, кто воевал, многое было прощено в День Освобождения.

– Нет, странно, что ты ко мне вернулась. Я и не думал, что снова тебя увижу.

Он сорвал белую камелию и украсил ее волосы.

– Ты не предатель, иначе разве стал бы ты сражаться в тот день, когда мы освободили Землю,– сказала она и погладила его руку.

Он улыбнулся:

Я был слаб. Но предатель... Нет. Они ошиблись на мой счет.

Я знаю. Теперь все это знают. Все в порядке. Забудь.

Но он не мог забыть. Крысы, прячущиеся в самых глубинах сознания, не переставая вгрызались в останки его памяти. Что? Что это?

Он вскочил на ноги и заглянул в ее темные глаза за пологом слез.

– Ты мне не все сказала. Что-то не так. Что?

Она медленно покачала головой и поднялась на ноги. Он отошел чуть в сторону, а потом и вовсе повернулся к ней спиной.

– Три вещи... А две другие? – спросил он.

– Я не понимаю, о чем ты,– сказала она.

– Тогда придется мне выяснить.

Наступила тишина. Он немного подождал, повернулся – она исчезла.

Он шел по тропинке, пока не оказался на дорожке, которая, извиваясь, пробиралась в зарослях деревьев с широкими листьями. Он услышал плеск воды и направился в ту сторону.

Человек у ручья стоял к нему спиной, но он узнал его по тому, как тот быстрым, знакомым движением поднес указательный палец к губам и послюнил его, чтобы склеить сигарету, которую держал в руке. Вспышка, и в следующее мгновение в воздухе поплыл синеватый дымок.

Человек обернулся, и они принялись внимательно разглядывать друг друга.

– Роско...

Человек опустил сигарету, провел рукой по черной бороде, быстро сплюнул. На нем была рубашка цвета хаки и грязный мундир; на боку пистолет.

– Свинья! – сказал он и возмущенно помахал рукой с сигаретой.

– Что случилось, Роско?

– Ты спрашиваешь, что случилось, скотина?

– Я не...

– Ты нас предал во время вторжения! Ты отдал нашу башню этим голубым – бабуинам! – с другой планеты! Она выстояла бы! Мы одержали бы победу! Но из-за того, что ты нас предал, они поработили расу людей!

– Нет,– возразил он.– Я этого не делал.

– Ты дал им информацию. И они тебе за это хорошо заплатили!

И тут он вспомнил свой отряд, охранявший башню в море, такую огромную, что истребитель казался детской игрушкой рядом с ней; вспомнил зеленые волны Атлантики, далеко внизу, под станцией. Он там дежурил, когда мимо пролетал корабль,– один из трех сотрудников Автоматической Оборонной Станции номер семь, принадлежавшей ООН. Двое других уже мертвы или призывают смерть, потому что сначала один идиот, а потом и другой стали пленниками странных инопланетян с голубым мехом – хианцев, появившихся накануне вечером неизвестно откуда – радар никак не среагировал на их корабль. Похожие на бабуинов, они, словно разъяренная стая, пронеслись по станции, иногда опускаясь на четвереньки – видимо, так им было удобнее,– а их победная песнь, состоящая из одной-единственной пронзительной ноты, дикого вопля, напоминала сигнал паровозного гудка. Теперь, очевидно, станция принадлежит врагу целиком. Двое из них охраняли камеру, в которой он сидел. Он вспоминал, вспоминал...

 – Я позволил им заплатить мне, чтобы они поверили, не заподозрили неладное,– попытался объяснить он.—

Существует разница между полезной информацией и информацией никчемной.

– Не пытайся оправдаться, предатель, ты не мог знать, что окажется им полезным, а что абсолютно лишним. А потом ты позволил им назначить себя надсмотрщиком на фабрике и провел шесть исполненных самых разнообразных удовольствий лет.

Все это время я был тесно связан с подпольщиками, ты же знаешь, мы готовились ко Дню Освобождения.

– Я думаю, ты работал и на тех и на других; впрочем, это не имеет значения.

– Почему?

– Ты умрешь.

– Ты собираешься меня убить?

– Я уже это сделал.

– Не понимаю...

Роско рассмеялся, а потом, услышав голос Сандры, замолчал.

– ...А разве то, что он храбро сражался в День Освобождения, ничего не значит? – спросила она и встала у дорожки.

Роско выпустил кольцо дыма и отвернулся.

Значит, ты призвал своего ангела-хранителя, надеясь, что она защитит тебя,– проговорил он наконец.– О чем это она? Ты струсил в тот день, когда началось восстание. Ты сбежал!

– Это неправда!

В таком случае почему мне пришлось собственноручно тебя пристрелить за дезертирство с поля боя – все пули были выпущены в спину?

Кеннет прижал руку ко лбу, потер его:

– Все неправда. Меня убили враги.

– Тебя убил я, она знает. Ты это знаешь!

– Я... я не мертв...

– В данный момент кто-то, по всей вероятности, печатает свидетельство о смерти, а хирург извлекает из твоего тела главные органы, чтобы трансплантировать их какому-нибудь настоящему мужчине. Ты это прекрасно знаешь! Тебе дали наркотик, притупляющий боль и растягивающий последние секунды до бесконечности. Иллюзия, ты разговариваешь всего лишь сам с собой. Здесь не лгут! Признайся, ты – предатель и трус!

– Нет!

– Ты все перевернул с ног на голову,– сказала Сандра,– Ты – страх и ощущение вины, которое испытывает каждый человек. Он был героем революции.

– Революция потерпела поражение. Мы потеряли Землю из-за таких, как он! Ты выдаешь желаемое за действительное. Ты – его последнее прикрытие.

– Мы не проиграли! Мы победили благодаря таким, как он! И тебе это прекрасно известно.

Вдруг Кеннет гордо поднял голову. Сначала неуверенно, а потом широко улыбнулся:

– Я понял. Все люди боятся последнего мгновения жизни, им хочется судить себя и быть судимыми, они мечтают о том, чтобы выяснилось, что они чего-то стоили...

– Они стремятся оправдаться и спрятаться за спину иллюзий,– перебил его Роско,– совсем как ты. Но в самом конце им дано познать правду. Ты тоже ее увидишь.

С другого берега ручья донеслось пение трубы, к которому постепенно присоединились и другие инструменты. Где-то духовой оркестр играл марш.

Кеннет показал туда, откуда доносилась музыка:

– Три вещи. Подсознательно я знал, что у меня будет время для – возможно – трех важных вещей. Пусть меня судит тот, кто приближается!

 Они пересекли ручей, перепрыгивая с камня на камень, шлепая по воде в тех местах, где было мелко. Потом взобрались на холм и взглянули вниз, на широкое шоссе. Повсюду виднелись здания, разрушенные и целые, около них толпились ликующие люди. Неожиданно на шоссе появились армии Освобождения. Ни у кого из солдат не было настоящей формы, все грязные, оборванные и уставшие, но держались прямо и маршировали четко и уверенно –  вот-вот в них полетят цветы и серпантин. Вдруг они запели, все как один, их голоса слились, хотя казалось, что они поют разные песни. Национальные гимны народов, населявших Землю, превратились в единую Песнь Человека, заглушившую ликующие крики толпы.

– Вот твой ответ, Роско! – крикнул он.– Я был прав! Пошли к ним!

Бородатый мужчина начал спускаться вниз по склону, чтобы присоединиться к проходящей армии. Кеннет сделал один шаг, а потом повернулся и протянул руку.

Сандра исчезла.

Что-то белое плавно опустилось у его ног, он наклонился и поднял камелию, которой украсил ее волосы. Когда он выпрямился, сердцевина цветка изменила цвет, потемнела, черное пятно расползалось, как большая клякса, поглотила все...

  О времени и о Яне

Последний Ян с Марса сидел один в комнате.

В дверь кто-то постучал.

– Входи,– проскрипел он.

Землянин огляделся по сторонам, прищурился в полумраке:

– Привет?..

– Я здесь,– проскрипел Ян и подошел к нему. Землянин прижался к двери, и в горле у него что-то забулькало.

– Ты настоящий,– проговорил он наконец.

– Я Ян, а ты последний человек с погибшей зеленой звезды,– ответил Ян.

– Да, последний... совсем последний... Было две экспедиции...

  Неудачных,– добавил Ян.– Оба корабля при приземлении погибли.

Человек прикрыл лицо руками:

– И мой тоже.

Он помолчал некоторое время.

– Атмосфера... Видимо, она каким-то образом окислила топливо.

– Естественно.

Ян терпеливо ждал. И в конце концов человек снова нарушил молчание:

– Ты не мог бы... ты бы не согласился... мне помочь?

– Каким образом? – спросил Ян.

– Мне нужны лопаты. И помощь... чтобы выкопать могилы.

На руке Землянина была кровь.

– А как так получилось, что ты остался в живых?

– Я покинул корабль, чтобы выяснить, можно ли дышать этим воздухом. Перебрался через небольшой холм. И тут что-то ударило меня в плечо. Потом возникла ослепительная вспышка... грохот... Моя жена и дети...

– Я принесу лопаты,– проскрипел Ян.– Я с удовольствием похороню еще нескольких Землян.

Ян стоял рядом с промокшим насквозь человеком. Небо скрыли тучи пляшущих пылинок; они заволокли звезды, словно тонкая паутина,– занавес, протянувшийся до самого горизонта.

– Вот уже два месяца, как твой мир остановил свет солнца и звезд. Мрак когда-нибудь рассеется?

– Не знаю.

– А зачем ты прилетел сюда?

– Я знал, что это должно произойти,– ответил человек.– Я был офицером на Базе. Украл корабль, забрал семью...

– Ты дезертировал?

– Чтобы спасти их.

– Понятно,– ответил Ян.– Здесь будем копать могилы?

Человек кивнул. Он не смотрел на корабль. Он взял лопату и принялся копать похожий на сахарную пудру океан.

Песок рыхлился; Ян размахивал своей лопатой, словно ему было весело.

Солнце вступило на Путь Земли, будто красный шар, на который смотришь сквозь замерзшее стекло, и Землянин поднял голову.

– Ян, Ян, ты ошибся,– прохрипел он,– ты копаешь четыре могилы.

– Я не ошибся,– ответил Ян.

Человек вынес обгоревшие тела из тлеющих останков корабля. Дотащил их до могил.

Ян наблюдал.

Землянин опустил своих близких, одного за другим, в вырытые ямы.

– Ян, пожалуйста, помоги мне присыпать их землей.

Ян побросал грязь и пыль на лица погибших людей.

– Все,– сказал Землянин.

– Нет! – проскрипел Ян.

Землянин посмотрел на него, и в его налитых кровью глазах заклубился мрак. Быстро принялся искать что-то у себя на поясе.

– Нет, Ян. Меня не надо! Только не меня!

– Да, Землянин, именно тебя.

– Почему? Что ты выиграешь, убив меня?

– Я не понимаю значение слова «выиграешь». А почему бы мне тебя не прикончить? Ты – это все, что осталось от Земли, да еще серебряная сеть в небе. И я тоже последний. Последний Ян на Марсе. Я похороню здесь Землю. Ян будет единственным жителем Марса.

Землянин навел на него пистолет:

– Нет, я убью тебя первым.

Ян проскрипел – видимо, смеялся:

– Только Время может убить Яна.

Землянин выстрелил три раза.

Ян безудержно веселился.

Человек выпустил в него всю обойму.

– А теперь ты заберешься в эту дыру, и я отниму у тебя жизнь.

Землянин что-то булькнул в ответ.

– Залезай в могилу!

Сам того не желая, человек двинулся в сторону четвертой могилы. Спрыгнул и поднял голову.

– Прощай, Земля,– проскрипел Ян.

– Подожди! – крикнул человек.– Дай мне, пожалуйста, одну минутку – я хочу помолиться!

– Я не знаю, что такое «помолиться»,– ответил Ян.– Валяй, а я за тобой понаблюдаю. Только не долго.

Человек наклонил голову. Положил руки на край ямы.

– Ты закончил? – спросил Ян.

– Да,– ответил человек, выпрямившись и сжав руки в кулаки.

И снова посмотрел на Яна.

А потом бросил две пригоршни песка прямо в фиолетовые глаза.

Ян возмущенно взвыл и отшатнулся.

Собрав всю свою силу, человек выскочил из ямы и, схватив лопату, ударил Яна по голове.

Темная липкая жидкость потекла по лезвию.

Ян неподвижно лежал на земле.

Землянин засунул его в могилу, а затем засыпал песком. Бросил лопату и, спотыкаясь, направился в сторону жилища.

– Ты был прав,– пробормотал он,– потребовалось некоторое время.

Путь Земли полыхал у него над головой.

Последний человек на Марсе сидел в одиночестве в полной темноте.

В дверь кто-то постучал.

– Времени не осталось,– проскрипел знакомый голос.