Текст книги "Страх. История политической идеи"

Автор книги: Робин Кори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Комитеты Конгресса также могли грозить строптивым свидетелям потенциальным обвинением в неуважении к власти или лжесвидетельстве. В период между 1857 и 1949 годами Конгресс привлек к суду всего 113 свидетелей, а в 1950–1952 годах он возбудил уже 117 исков¹⁰. Поскольку обвинение в неуважении предполагает сотрудничество судов для вынесения приговоров, связанных с лишением свободы, одной лишь угрозы этого (а Конгресс был волен прибегать к ней по собственной инициативе) могло хватить для того, чтобы убедить свидетеля отречься от своих левых убеждений и дать показания.

Один пример. В 1951 году актер Ларри Паркс предстал перед HUAC. Услышав предложение назвать имена, он капитулировал, поскольку знал, какими плачевными могут быть последствия обвинения в неуважении к власти. Он сказал: «Прошу вас не предоставлять мне выбор – идти в тюрьму или пресмыкаться в грязи в обличье доносчика. Ради чего? Мне кажется, это вообще не выбор». Из следующих 110 работников Голливуда, представших перед HUAC, 58 сделали тот же выбор, что и Паркс¹¹.

В утверждении Мэдисона о том, что обладание независимой властью побуждает правительственных чиновников проверять репрессивные акции, предпринимаемые другими, не учитывается другой возможный результат. Усиление власти одной из ветвей может побудить чиновников проводить такую же политику в рамках их полномочий, причем именно с целью предотвратить вмешательство извне в сферу своей деятельности. Один из мотивов, заставивших Трумэна издать указ 9835, состоял в ограждении исполнительной власти от вмешательства Конгресса. В начале 1946 года конгрессмены-республиканцы выступили с предупреждением о том, что если в ноябре они выиграют выборы, то проведут, по словам одного представителя Канзаса, «немедленную и тщательную чистку» исполнительной власти. Опасаясь, что конгрессмены захотят «примкнуть к проведению программы проверки лояльности», Трумэн решил, что исполнительная власть должна проверить своих сотрудников и, таким образом, оставить следователей из Конгресса не у дел¹². Это явилось достаточной причиной для решения противостоять другим ветвям власти. Следовательно, желание сохранить автономию может привести к решению о сотрудничестве с этими ветвями.

Федерализм

Хотя федерализм явился в той или иной степени несчастным детищем отцов-основателей¹³, его консервативно настроенные сторонники часто опирались на «контринтуитивное» предположение, что, согласно формулировке судьи Кеннеди, «степень свободы повышается путем создания двух правительств, а не одного»¹⁴. Со времен Гражданской войны наиболее либеральные юристы и публицисты с подозрением относятся к принципу федерализма, усматривая в усилении роли штатов и прав местного масштаба защиту рабства, презрительного отношения к «Джимам Кроу» и оппозицию «Новому курсу». Однако позднее некоторые либералы, в частности покойный судья Бреннан, отказались от неприятия федерализма¹⁵. Они помнят о подразумеваемых в нем скрытых формах гнета, но при этом считают, что федерализм позволяет властям штатов противостоять консервативному федеральному правительству, а рядовым гражданам – участвовать в работе местных (вполне вероятно, более демократических) органов. Здесь современные либералы следуют за Токвилем, который считал: «Местные институты предназначены для распространения свободы, точно так же как начальные школы – для распространения знаний: они учат людей ценить свое мирное существование и использовать его блага в своих интересах. В отсутствие местных институтов нация способна дать себе свободное правительство, но она не обладает духом свободы»¹⁶. Так же как разделение властей способствует заинтересованности в контроле над властью амбициозных потенциальных тиранов, федерализм призван ограничивать централизацию государства. Ахил Рид Амар пишет: «Популизм и федерализм – свобода и местные интересы – действуют рука об руку Мы, народ, подчинили себе власть правительства путем разделения ее между двумя конкурирующими правительствами – федеральным и правительством штата»¹⁷.

Хотя предполагалось, что создание двух или более уровней власти породит конкуренцию и контроль над властью разных уровней, оно предоставляет больше возможностей для проведения репрессивной политики не потому, что правительства штатов и местные органы управления более склонны к деспотическим методам, нежели федеральное правительство; просто они нередко действуют в связке с федеральным правительством. Власть на каждом уровне дублирует то, что уже делается на других уровнях власти, или же использует собственные прерогативы для того, чтобы сделать то, что не в силах сделать власти на других уровнях¹⁸. Иными словами, федерализм позволяет каждому уровню власти воспроизводить или дополнять то насилие, которое существует на других уровнях, порой вдвое-втрое увеличивая бремя, ложащееся на плечи каждого гражданина. Каждый уровень оказывает влияние на прочие, при этом федеральное правительство возбуждает на низших уровнях стремление действовать в более репрессивном духе. Справедливо и обратное: федерализм позволяет элитам на местах и на уровне штатов закреплять репрессивные методы, дабы сохранять региональные иерархии и усиливать их территориально ограниченную власть.

Обратимся к удвоению насильственного подавления в период холодной войны. В 1940 году федеральное правительство принимает акт Смита, который позволяет предать суду руководство Коммунистической партии. В 1947 году издает указ 9835. В 1950 году Конгресс преодолевает вето Трумэна и принимает Акт о внутренней безопасности, который, помимо прочих мер, предписывает, чтобы коммунистические организации проходили регистрацию в Министерстве юстиции. В 1954 году Конгресс принимает Акт о контроле над коммунизмом, запрещающий деятельность Коммунистической партии. Кроме того, Конгресс создает три законодательных комитета, призванных осуществлять надзор за распространением коммунистических взглядов. Правительства штатов и местные органы власти, отнюдь не настроенные возражать против этих актов, попросту их копируют. Около 150 муниципалитетов издают постановления антикоммунистического характера, подобные акту Смита. В 11 штатах принимаются условия регистрации, дублирующие те, что предусматриваются актом Смита. В 8 штатах принимаются законы, объявляющие незаконной деятельность Коммунистической партии. К 1967 году в 45 штатах действует законодательство, запрещающее антиправительственную агитацию. Хотя в 1957 году Верховный суд отменяет в одном из этих штатов закон о запрете на антиправительственную агитацию, власти штата обосновывают свою позицию тем, что имеют право принимать меры по ограждению штата от агитации, угрожающей штату непосредственно. Теория федералистов предполагает, что Конгресс должен ревниво относиться к угрозе перехода части его полномочий к правительству какого бы то ни было штата, так что члены Конгресса были возмущены решением суда от 1957 года. Они не раз пытались провести законопроекты, в которых, согласно принятой в одном из них формулировке, утверждалось бы, что «никакой акт Конгресса не может быть истолкован как намерение части Конгресса узурпировать влияние в сфере, в которой данный акт призван действовать, путем отмены всех законов штатов, относящихся к данной сфере». Когда законопроект был в конце концов изменен и отнесен только к антиагитационному законодательству, палата представителей приняла его; впрочем, затем его отклонил сенат¹⁹.

За исключением законов, запрещавших агитацию, власти в штатах и на местах весьма последовательно копировали федеральное законодательство в области занятости населения. К 1950 году в 32 штатах действовали законы, запрещающие сторонникам левых занимать должности в правительственных органах; порой линия фронта борьбы за национальную безопасность проходила там, где речь заходила о самых маловлиятельных должностях. В 1950 году губернатор Калифорнии Эрл Уоррен подписал Акт о воздействии, в котором утверждалось, что каждый государственный служащий является «сотрудником службы гражданской обороны». В штате Нью-Йорк к числу категорий правительственных служащих, имеющих отношение к проблемам безопасности, относились следующие: ученые из отдела палеонтологии департамента образования, которые «владеют информацией о местонахождении пещер и их пригодности для хранения оборонных материалов»; работники санитарных служб Нью-Йорка, так как «болезнь может распространиться, если работники отдела не будут добросовестно выполнять свой долг»; условно освобожденные осужденные, направленные на работу городским судом по внутренним отношениям. Штаты также требовали от служащих клятвы в лояльности, удостоверявшей, что они никогда не занимались и не будут заниматься подрывной деятельностью. В некоторых штатах, например в Оклахоме, в текст клятвы входило торжественное обещание не выступать за «изменение формы правления», причем не только насильственным путем, но и любыми «незаконными методами». К 1967 году приносить клятвы в лояльности требовалось в 32 штатах, а еще 5 штатов требовали таких клятв от учителей государственных школ и университетских преподавателей. Достаточно заметить, что от 65 до 75% служащих, подлежавших юрисдикции местных властей и властей штатов, должны были приносить такие клятвы²⁰.

Пока что события 11 сентября не подвигли власти штатов на дублирование или расширение правительственного патриотического акта, налицо движение некоторых законодателей в штатах за осуществление таких попыток. К примеру, весной 2003 года сенатор от штата Орегон предложил законопроект, в котором террористический акт определяется как «всякое деяние, в котором хотя бы одним из его участников двигало намерение подорвать:

а) свободное и правомочное законодательное собрание граждан штата Орегон;

б) торговую или транспортную систему штата Орегон;

в) образовательные или правительственные институты штата Орегон или его граждан».

Предложенный законопроект предусматривал автоматическое тюремное заключение на срок в 25 лет без права на досрочное освобождение²¹. Подобно секции 802 федерального патриотического акта, где «внутренний терроризм» определен как «деяния, опасные для жизни людей, которые являются нарушением уголовного законодательства» и «представляющиеся продиктованными намерением… повлиять на политику правительства посредством угроз или насилия», орегонский законопроект не определяет терроризм как умышленные, продиктованные политическими соображениями насильственные действия; к терроризму здесь отнесены мирные демонстрации протеста, которые могут повлечь блокирование уличного движения, т. е. помехи для передвижения автомобилей скорой помощи и служб спасения [22].

Помимо взаимного дублирования каждый уровень имеет особые рычаги воздействия на инакомыслящих. В годы, на которые пришелся пик деятельности Маккарти, в таких штатах, как Огайо, не выплачивалось пособие по безработице сторонникам насильственного свержения правительства. От лиц, обращавшихся за пособием, требовалось засвидетельствовать под присягой свои убеждения в отношении означенного вопроса. Власти Калифорнии отказывали получившим почетную отставку ветеранам, которые не приносили клятву в лояльности, в налоговых льготах, предоставлявшимся всем прочим ветеранам, а городские власти Лос-Анджелеса отказали в конституционно гарантированном освобождении от имущественных налогов церквам, служители которых не приносили клятву в лояльности²³. В 1969 году правительственная комиссия установила, что полицейские департаменты на местах пользовались своей властью не в качестве нейтральной силы во имя поддержания законности, но ради выполнения требований консервативных кругов. Офицеры полиции видели в «студентах, активистах антивоенных движений и чернокожих источник опасности для нашей политической системы», а в самих себе – «политическую силу, которая в состоянии блокировать влияние радикализма, студенческих манифестаций и черных»²⁴. В более позднюю эпоху Американский союз гражданских свобод в штате Колорадо обнаружил, что в департаменте полиции в Денвере содержатся компьютерные досье на 3200 граждан и 208 организаций, которые полиция называет «преступными экстремистскими группировками». Эта база данных, разработанная в 1999 году, включает данные о членах местных отделений ряда организаций, в частности Американского комитета друзей на службе обществу, «Международной амнистии», о борцах за права коренного населения Чьяпаса[54]54
  Чьяпас – штат на юго-востоке Мексики.


[Закрыть], о католических монахинях и восьмидесятидвухлетней женщине, уже имевшей правнуков. Согласно сообщению «Лос-Анджелес таймс» все эти люди, по мнению полиции, «подлежали наблюдению»²⁵.

Кроме того, власти штатов и местные органы власти использовали процедуры лицензирования в качестве орудий политического устрашения. Во времена холодной войны власти Техаса требовали от местных фармацевтов приносить клятву в том, что последние «не верят» в возможность низложения американского правительства путем использования «незаконных или неконституционных методов». В Вашингтоне от страховых агентов требовали отвечать на вопросы относительно членства в Коммунистической партии и еще 197 политических организациях, включенных в подготовленные Министерством юстиции списки. Им также вменялось в обязанность объяснять, приходилось ли им отказываться (в силу конституционных причин) отвечать на вопросы, предлагаемым судом либо иным государственным органом. Основанные на политических мотивах процедуры нередко порождали сюрреалистические представления, где чиновники местного уровня разыгрывали роли солдат и инсценировали защиту национальной безопасности. Так, спортивный комитет штата Индиана потребовал, чтобы клятвы в лояльности приносили профессиональные борцы и боксеры, а в Нью-Йорке те, кто отказывались приносить клятву, лишались права удить рыбу в водоемах города. Многие жители отказались бы от права удить, но что оставалось делать юристам 5 штатов, где от них также требовали приносить подобные клятвы, или юристам еще почти 20 штатов, где им предлагали отвечать на вопросы о лояльности? Вопросы эти могли звучать так: «Являетесь ли вы членом или посещали ли мероприятия группировки, выступающей в поддержку какой-либо теории или какого-либо „изма“, что помешало бы вам принести чистосердечную клятву? Могут ли коммунисты, по вашему мнению, стоять на страже правопорядка? или Голосовали ли вы в 1948-м за Генри Уоллеса?»[55]55
  Уоллес (1888–1965) – вице-президент США в 1941–1945 гг. Смещен президентом Трумэном за отказ от поддержки курса на холодную войну. Был соперником Трумэна на выборах в 1948 г.


[Закрыть]

Неважно, дублировали проводимые репрессии на уровнях штатов и муниципалитетов акции федеральной власти или заменяли их, но федералистский характер происходящего способствовал обострению страха, повышению его общественной эффективности. Конфликты вокруг гражданских прав, прав профсоюзов и социального прогресса всегда находят свое отражение на местном уровне и на уровне штатов, и насилие местного значения играет немалую роль в подавлении названных прав. В Хьюстоне крупные торговцы недвижимостью прибегли к репрессиям антикоммунистического характера с целью приостановить практику районирования. В Калифорнии консерваторы воспользовались тем же средством, чтобы воспрепятствовать введению полового просвещения в школах. На Юге и Среднем Западе правительственные чиновники и деловые элиты использовали антикоммунистические настроения для подавления гражданских прав населения. Совет граждан Алабамы заявил: «Попытки запретить сегрегацию на Юге инспирировались и направлялись Коммунистической партией». Власти некоторых южных штатов решили применить это предположение на практике. Использовав свое влияние под эгидой защиты интересов национальной безопасности, они запретили деятельность Национального агентства по содействию прогрессу цветного населения, заставив его представителей и членов других правозащитных организаций представить списки своих национальных комитетов, занятых расследованиями, и обвинили ведущих правозащитников во вредоносной агитации²⁷. В случае с денверской базой данных, о чем было упомянуто ранее, местная полиция также вела наблюдение за деятельностью группы, боровшейся с жестокостью городской полиции²⁸. Получается, что федерализм позволяет местным элитам и властям штатов поддерживать репрессивный страх и использовать его в собственных специфических интересах.

Федерализм может также быть применен для того, чтобы затруднить усилия по устранению или политическому противостоянию репрессивному страху. Федерализм не только заставляет несогласных сражаться на многих фронтах, но также способствует неподконтрольности и изолированности небольших городов и отдельных штатов.

Распространяя власть институтов насилия на отдаленные регионы страны и окружая их кордонами для защиты их от вмешательства федеральных органов, федерализм защищает местные элиты и элиты штатов от общенациональной гласности и наблюдения. Мы часто вспоминаем, как в центре внимания национальных средств массовой информации оказались столкновения в Бирмингеме, где шериф Билл Коннор применил пожарные шланги и полицейских собак против демонстрации за соблюдение гражданских прав. Но в каждом таком «Бирмингеме» имеется область, закрытая для законодательных подкомитетов штатов, недоступная для контроля со стороны местных органов, не привлекающая общественного внимания и не становящаяся объектом гласности. Эту критику можно распространить и на федеральное правительство. Сколько докладов комитетов Конгресса может прочитать один журналист? Сколько административных указаний может проконтролировать один активист? Принципиальная разница в том, что централизованная система управления представляет собой более компактный, политически определенный объект для сопротивления и оппозиции, тогда как при господстве федерализма такие объекты размываются.

Верховенство закона

Говоря о верховенстве закона, я буду обращаться только к тем процедурам, которые ограничивают и регулируют осуществление полномочий правительства²⁹. По распространенному мнению, политический страх имеет своим источником деспотическую, непредсказуемую власть правительства, не подлежащую юридическим ограничениям. Когда правящие круги вольны делать все, что им угодно, рядовые граждане не имеют возможности предсказать, какое их действие навлечет или не навлечет на них правительственные санкции. Считается, что такая неизвестность и создает политический страх в наиболее чистой его форме. Неосведомленные индивиды несвободны и не могут быть свободными, поскольку они постоянно не уверены в неприкосновенности их жизни и свобод³⁰. Но когда действия правящих кругов, продолжают мои оппоненты, ограничены благодаря верховенству закона, граждане знают, в каких границах их действия законны. Они ясно видят знак «Прохода нет» и остаются в рамках. Внушая гражданам уверенность в последствиях их действий, верховенство закона существенно снижает уровень страха, связанного с непредсказуемыми последствиями действий властей. Как говорит Джон Ролз, «зная, за что именно закон наказывает и как именно они вправе или не вправе поступать, граждане могут строить свои планы в соответствии с требованиями закона. Тот, кто согласует свои поступки с объявленными правилами, может не опасаться посягательств на свои свободы»³¹. Поскольку верховенство закона предполагает угрозу наказания, оно не устраняет страх вовсе. Но когда страх наказания жестко привязан к конечному набору запретов, число его объектов ограничено, его эмоциональное воздействие менее остро, он не обладает парализующим эффектом. Более того, поддерживая верховенство закона, этот страх наказания сводит к минимуму сковывающий нас ужас, порожденный беззаконием или деспотическим характером власти³². Правление, ограниченное сводом правил, может стать причиной несправедливости, если оно налагает на всех одинаковые обязательства, как это было в случае расовой сегрегации «а-ля Джим Кроу», невзирая на то, причиняет человек вред каким-либо сообществам или отдельным гражданам, но оно не порождает общество, управляемое страхом.

Если воспринимать это рассуждение буквально, то оно имеет смысл. Как я намерен показать, система маккартизма была ограничена верховенством закона. В воспоминаниях о событиях того времени мы можем найти немного свидетельств общественного паралича, которых избегают теоретики верховенства закона. Да, в те годы возможности политического выбора были ограничены, но людям не приходилось сомневаться в том, где находятся границы дозволенного поведения. Проблема, однако, в том, что предсказуемость также достигается в обществах, где страх правит несомненно. По словам Энн Эпплбаум, во времена чисток в Советском Союзе было нелегко «с какой-либо долей уверенности предсказать», кто именно будет арестован сталинской властью, но «можно было указать, кто будет арестован вероятно». Едва ли это говорит о том, что сталинские репрессии были справедливы или обоснованны, но это значит, что они были в какой-то мере предсказуемы. Скажем, иностранцы в Советском Союзе относились к категории подозрительных лиц, и потому «многие советские граждане… выработали для себя правила поведения и полностью избегали всяческого соприкосновения с иностранцами». Рассказывать или слушать анекдоты о Сталине, не говоря уже о том, чтобы отрицательно о нем отзываться, – признаки подозрительного поведения. Хотя перечень подобных преступлений чрезвычайно далек от какого-либо представления о справедливости, он ограничен³³. Режим был деспотическим в том смысле, что человек мог понести наказание за поступок, который ни в коем случае не был бы сочтен преступным в рамках сколько-нибудь независимого понимания верховенства закона, но он не был деспотическим в наиболее важном смысле: он не был неупорядоченным.

Теоретики верховенства закона могут возразить: бывает, что репрессивные режимы подчиняются распорядку, но можно ли насаждать верховенство закона при помощи тиранического насилия и превращать своих граждан в ходячих мертвецов? Ведь верховенство закона предполагает не только регулирование, но и ограничение государственной власти. Как можно примирить его строгие требования со средневековыми пытками, применявшимися при власти Гитлера и Сталина? Этот вопрос возвращает нас к поучительному опыту маккартизма. В те годы максимум 200 человек подверглись заключению или интернированию за то, что может быть названо политическими преступлениями, как правило, не более чем на один или два года, а число обвинительных заключений и приговоров не превышало нескольких сотен³⁴. Проще говоря, количественно государственное насилие в эпоху Маккарти было ничтожным, число наказаний – минимальным. И тем не менее в стране царил гнетущий страх.

В чем же ошибаются теоретики верховенства закона? В том, что они считают, что «главнейшая цель» политического страха состоит в том, чтобы запугать человека и привести его в состояние «бессилия»³⁵. Никакой режим, каким бы грозным он ни был, не способен распространить, внедрить в души людей всеобщее бессилие. Может быть, некоторые правители лелеют подобные надежды, они все-таки желают видеть раболепие в своих подданных. Потому они полагаются на тайную полицию, которая обязана эффективно выполнять свои обязанности, обладать современными средствами управления и иметь пособников во всех слоях общества. Экономика должна быть управляемой хотя бы для того, чтобы обеспечивать армию всем необходимым для противостояния угрозам извне. Люди должны быть накормлены и одеты, и обеспечена охрана общественного порядка. Саддам Хусейн, как объяснял один армейский офицер после крушения диктатора, «был в состоянии сделать многое со своими подданными. Но при том, что он мог убивать их, морить их голодом он не мог. Поэтому он обеспечивал правильную организацию работы Министерства торговли… И это помогало режиму поддерживать легитимность»³⁶. В последнем тираны не всегда преуспевают. Да, кому-то из них удается проводить модернизацию экономики и общества в соответствии с самыми безрассудными схемами. Однако из этого еще не следует, что они стремятся к созданию бессильного общества. Они хотят создать общество политически подавленное, в котором граждане следуют приемлемой либо не запрещенной властью линии поведения и избегают любой иной.

Если мы осознаем, что следствием политического страха является угнетенность, а не бессилие общества, то увидим, как носители страха приспосабливают верховенство закона и даже выигрывают от его наличия. Во всяком случае, верховенство закона накладывает флер легитимности на репрессивные акции, которые в иных обстоятельства квалифицировались бы как репрессивные. Эпплбаум так характеризует положение в сталинской России: «Несомненно, людьми, служившими в органах безопасности, руководила убежденность в том, что они действовали в рамках закона. В том же были убеждены охранники и должностные лица, контролировавшие впоследствии жизнь заключенных в лагерях»³⁷. Но маккартизм опять-таки представляет нам еще более поучительный пример того, как не только иллюзии, но и реальное законодательство может служить опорой для политического страха. Хотя иногда официальные лица действовали вопреки верховенству закона, самой впечатляющей чертой маккартизма было то, насколько часто чиновники всего лишь исполняли закон. Со временем законодатели уточнили списки потенциальных жертв, сузив спектр действий, признаваемых преступными. Под давлением либерально настроенных политиков и публицистов они провели в жизнь последовательные изменения в законах, которые ограничили круг политически подозрительных поступков и расширили сферу поведения, дозволяемого законом. Позднее появились более регламентированные гарантии для подозреваемых в подрывной деятельности, а также более четкие формы юридических апелляций. Более того, суды стали все чаще отказываться по процедурным основаниям от законов и правительственных актов, поскольку те, по их мнению, шли вразрез с установленными правилами и нарушали права личности. И тем не менее страх не угасал.

Сопоставляя три краеугольных камня федерального законодательства, обращенного против подрывной деятельности, – акт Смита, Акт о внутренней безопасности и Акт о контроле над коммунизмом, – мы видим, что верховенство закона одновременно способствует сужению определения криминальной деятельности и нарастанию страха. Акт Смита запрещал выступления в защиту или пропаганду «долга, необходимости желательности, правомерности свержения или уничтожения правительства Соединенных Штатов… насильственным путем» в форме изготовления, публикации, продажи и распространения письменных материалов, направленных на достижение указанной цели. Таким образом, преступными признавали организацию или попытку организации группировки, осуществляющей действия в интересах достижения названной цели, равно как и членство в таких группировках или содействие им, выступления в их защиту, изготовление письменных материалов, организацию групп, сочувствующих, пишущих и т. д.³⁸. Но даже эта законодательная инициатива, возможно, предлагающая наиболее широкий охват, и наименее определенная инициатива тех лет налагает серьезные ограничения на действия правительства. Чтобы использовать этот акт для карательных акций против руководства Коммунистической партии, Гуверу и всему ФБР пришлось работать на протяжении целых четырех лет. Они были вынуждены представить массу свидетельств (почти две тысячи страниц партийных документов и показаний членов партии), прежде чем Министерство юстиции смогло предъявить партии обвинения уголовного характера. Первый основанный на акте Смита процесс продолжался десять месяцев и стал одним из самых долгих в американской истории, поскольку защитники имели немало времени для того, чтобы подготовить опровержения выдвинутых обвинений и свидетельств. Когда же лидеры партии прошли через допросы и выслушали приговор, они воспользовались правом апелляции в вышестоящие инстанции, вплоть до Верховного суда. После того как суд высказался не в их пользу, правительству удалось подвергнуть преследованиям только 129 членов партии и партийных руководителей низшего уровня, 96 из них были осуждены. И все же страх, порожденный в членах партии и попутчиках этими процессами и другими мерами преследования, наряду с финансовыми и эмоциональными издержками, понесенными партийным руководством, способствовал истощению ресурсов поддержки партии³⁹.

Принятый в 1950 году Акт о внутренней безопасности предписывал, чтобы «каждая организация коммунистического толка, организация, принадлежащая к коммунистическому фронту, или организация, проникнутая духом коммунизма» (в тексте Акта дано подробное разъяснение значения каждого из этих понятий), проходила регистрацию в Министерстве юстиции. Согласно Акту также было создано Бюро по контролю над подрывной деятельностью. Бюро наделялось правом по запросу министра юстиции или частного лица определять отдельных граждан или группы граждан как «виновных в действиях коммунистического толка, принадлежащих к коммунистическому фронту или проникнутых духом коммунизма». Законопроект подробно обсуждался в Конгрессе, в полном масштабе прошел экспертизу общественности, после чего Президент Трумэн наложил на него вето, которое, однако, Конгресс преодолел. Но даже при наличии этих процедурных мер предосторожности в силу Акта о внутренней безопасности 197 организаций левого направления получили клеймо коммунистических или принадлежащих к коммунистическому фронту, чего оказалось достаточно для того, чтобы побудить многих граждан воздерживаться от контактов с ними⁴⁰.

Согласно суждениям либеральных публицистов и заинтересованных аналитиков Акт о контроле над коммунизмом был предназначен для затягивания пут для Коммунистической партии и их ослабления для других прогрессивных левых сил. Он открыто продолжал линию, которая, по мнению многих либералов во главе с Хьюбертом Хэмфри, была спонтанно проложена Актом о внутренней безопасности. Макс Кампелман, один из высших советников Хэмфри, заявил, что законопроект был предназначен для «защиты невинных людей против бесцеремонных и несправедливых нападок». В соответствии с Актом о контроле над коммунизмом принадлежность к Коммунистической партии признавалась совершенно конкретным преступлением; это означало, что члены партии и подозреваемые в принадлежности к ней должны получить право прибегать к процедурным мерам защиты, гарантированным подозреваемым в преступлениях, – от обвинения требовалось представить четырнадцать улик, доказывающих принадлежность обвиняемого к партии. Правда, позднее Хэмфри говорил, что этот закон «не из числа достижений, которыми я особенно горжусь», а Кампелман признавал, что Акт мало способствовал защите свободы личности. Большинство либералов поддержали его, видя в нем заметный шаг вперед по сравнению с предшествовавшими законодательными инициативами. Поэтому Майкл Харрингтон назвал его «позорной капитуляцией либерализма перед антилиберализмом». Федеральное правительство редко прибегало к этому закону, зато власти штатов и на местном уровне использовали его для того, чтобы отстранять членов компартии от участия в выборах и способствовать тому, чтобы работодатели отклоняли требования безработных о назначении пособий⁴¹. Если обращаться к каждому из названных законов, одинаково впечатляет то, что власть гарантировала отдельным гражданам и объединениям граждан, чьи интересы данными законами затрагивались, право на апелляцию. Как мы уже видели, первый процесс, в котором был применен акт Смита, был длительным и тщательным и приговоры неизменно оспаривались в Верховном суде. (Интересно, что Хьюго Блэк и Уильям Дуглас, двое судей, составлявшие оппозицию в том процессе, выступая против большинства, апеллировали не к принципу верховенства закона, а к Поправке I, уверяя, что концепция широкой свободы слова служит лучшей защитой от репрессивных законов, нежели основанные на принципе верховенства закона процедурные предписания.) Последующие процессы длились от трех до шести месяцев и также влекли за собой апелляции. В 1957 году Верховный суд наконец приступил к процессу отмены приговоров низших инстанций по основаниям их неконституционности, и это при том, что отдельные случаи кардинально не отличались от первого. Но к этому времени ущерб уже был нанесен⁴².