Текст книги "Охота Полуночника"

Автор книги: Ричард Зимлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 36 страниц)

Глава 9

У дорожки, по которой мы ходили каждую субботу стояла старая ветхая мельница, опутанная виноградной лозой. Когда мы подошли к ней, на дорогу вышел мужчина в длинном темном плаще. Перейдя на другую сторону, он скрылся в сосновом лесу. Я узнал дядю Виолетты, Томаса Гонсалеса. Он был лысым и толстым, как пивная бочка, и ходил сутулясь, словно на шее у него был привязан невидимый груз. Как это ни смешно звучит сейчас, но тогда я подумал, что мы оба решили присмотреть за Виолеттой, и почувствовал безграничную благодарность к этому сильному взрослому человеку за то, что у него возникла та же идея, что и у меня.

Виолетта скрылась за поворотом, достигнув того места, где она подверглась нападению две недели назад. Я побежал вперед и увидел, как она на цыпочках крадется к кустам. Вероятно, она услышала шорох и решила скрыться.

Но потом она вскочила и побежала. Томас Гонсалес напал на нее сбоку, схватил за плечи и начал сильно трясти.

Девочка закричала, и Фанни, залаяв, помчалась вперед. Я побежал к ней, выкрикивая ее имя.

Негодяй сорвал с нее шляпку, схватил за остатки волос и оттянул ее голову назад с такой силой, что я испугался, что он сломает ей шею. Виолетта звала Даниэля, и мерзавец другой рукой ударил ее по лицу, чтобы заставить замолчать.

Заметив Фанни, Гонсалес оставил девочку. Собака подняла яростный лай и, подбежав к ним, закрыла собой Виолетту, шагах в десяти от Томаса. Девочка села на землю, губы у нее были разбиты. Мы ошеломленно смотрели друг на друга. Мы оба знали, что сейчас случится что-то страшное.

– Беги, Джон, беги! – внезапно закричала она, поняв, что ее дядя, ничуть не боясь собаки, собирается задушить меня.

Последним, что я запомнил, было лицо Томаса, который обмотал вокруг кулака платок и бросился на меня. Потом я услышал какой-то резкий звук и потерял сознание.

Когда я очнулся, то увидел, что надо мной склонилась мама. Глаза у нее были заплаканы. Я даже не знал, где я нахожусь. Голова раскалывалась, а во рту пересохло, словно я наелся песка.

– Воды, – хрипло прошептал я.

Мама поднесла чашку к моим губам.

Позже мне сказали, что я сразу уснул, и последние капли воды скатились по щеке на подушку.

Когда я снова очнулся, то помнил лишь то, что был в лесу, но не мог понять, что произошло. Мама, сидевшая у моей постели, рассказала, что дядя Виолетты ударил меня по затылку, я упал и потерял сознание. С того момента прошли целые сутки. Первый раз я приходил в себя двенадцать часов назад.

Мама не доверяла врачам, однако позволила доктору Сильве дважды приложить к моим вискам пиявок, чтобы избежать скопления ядовитых веществ в мозгу.

– Что с Виолеттой? – спросил я.

– Она в безопасности, Джон, не беспокойся.

Мама взяла мою руку, поднесла к губам и поцеловала, затем стиснула ее и отпустила.

– Никогда не отчаивайся! – сказала она.

В комнату вошел папа и улыбнулся.

– Как ты себя чувствуешь, мой маленький храбрец?

– Голова очень болит.

Он присел ко мне на кровать, наклонился и поцеловал меня в губы. Затем достал аметист, привезенный из верховьев реки неделю назад, и положил его мне на грудь.

– Ты – смелый парень. Настоящий келпи. Но ты опять ослушался меня. Ты должен был прийти и позвать меня, как только узнал об этой беде.

– Виолетта попросила меня никому не рассказывать, – оправдывался я.

Он приложил мне руку к губам, прерывая меня, и сказал:

– Не спорю, но все могло закончиться для вас самым трагическим образом. Нам очень сильно повезло.

– А что с ее дядей?

Папа рассказал, что резкий звук, который я услышал, перед тем как потерять сознание, был выстрелом. Охотник, которого мы встретили с Даниэлем, когда Виолетта подверглась первому нападению, прибежал на лай собаки. Когда Томас ударил меня, охотник выстрелил в воздух. Пока Гонсалес оглядывался по сторонам, пытаясь найти источника звука, Фанни прыгнула на него, разорвала ему штаны и вырвала кусок мяса из бедра.

Но охотник был еще далеко. Он снова выстрелил, и на этот раз пуля просвистела в нескольких дюймах от головы Томаса. Он обругал Виолетту и бежал, в страхе за свою жизнь.

– Охотник принес тебя домой, – сказал папа. – Мы в неоплатном долгу перед ним.

Затем он добавил, что если бы охотник не оказался рядом, то сейчас меня бы уже хоронили. Я не мог осознать это. Пытаясь представить себя мертвым, я задержал дыхание, пока мое лицо не побледнело.

– Что ты делаешь, Джон? – спросил папа.

– Просто обдумываю твои слова. А где Виолетта?

– Она со своей матерью, отдыхает.

– А Даниэль знает, что случилось?

– Конечно, я сходил к нему домой и рассказал.

– А где Томас Гонсалес?

– Он больше не доставит вам неприятностей, – ответил папа и не сказал больше ни слова.

Виолетта пришла ко мне на следующий день. Ее бледное лицо обрамляла отвратительная черная шляпка, которую она отказалась снять, несмотря на мои настойчивые просьбы. Увидев ее, мама застыла в изумлении, но ничего не сказала, опасаясь, что Виолетта начнет изливать душу и расстроится. Мама налила нам чай и села рядом, держа девочку за руку. Потом она встала, поцеловала Виолетту в щеку и оставила нас одних.

Когда я спросил подругу, какое наказание понес ее дядя Томас, она ответила, что не знает. Он больше не приходил домой, а ее мать отказывается говорить о нем.

Вероятно, Даниэль прятался на нашей улице, ожидая, пока придет Виолетта, потому что постучался в дверь через несколько минут после ее прихода. Мама проводила его в мою комнату. В тот день он в первый раз увидел девочку с того момента, как на нее напали. Его глаза покраснели от бессонных ночей, а голос охрип. Волнуясь и не находя слов, чтобы выразить свои чувства, он злился на себя и был несдержан с Виолеттой. Слишком встревоженная и слабая, чтобы понять, что причина резкости моего друга в его тревоге за нее, девочка оставалась замкнутой. Вскоре пришла мама, и ее присутствие не давало им выразить свои чувства.

Наливая Виолетте чай, мама деликатно спросила, не разрешит ли девочка подровнять ей волосы.

– Я постригаю мужа со дня нашей свадьбы, – улыбнулась она.

Виолетта сняла шляпку. Она оказалась острижена наголо, а череп был покрыт струпьями.

– Даже самый искусный парикмахер на свете не сможет помочь мне, – грустно сказала она.

Я был так сокрушен, что не мог говорить, и смотрел на маму в надежде, что та расставит все по своим местам. Мама поставила чашку на стол и протянула дрожащую руку к груди девочки. Пытаясь успокоиться, она сказала:

– И все-таки я сделаю все, чтобы помочь тебе, мое дитя.

Даниэль, не в силах больше сдерживаться, потребовал, чтобы Виолетта рассказала, кто это сделал с ней.

Подавленным голосом девочка объяснила, что мать отказалась верить, что на дочь напал ее собственный дядя. Она приказала старшему сыну связать Виолетте руки за спиной, уложить ее на кровать и держать, пока она острижет волосы.

– Я сопротивлялась, как могла, но все бесполезно. Это никогда не помогает.

Смотря в пол, Виолетта прошептала, что мать пригрозила: если еще раз поймает ее на подобной «лжи», то будет брить ей голову еженедельно и не позволит надевать шляпку, и тогда каждый в Порту узнает, что она – неисправимая лгунья.

– Мама сказала, что отрежет мне в следующий раз еще кое-что, чему уже не отрасти никогда.

– Я бы убил твою мать! – воскликнул Даниэль.

– А что она обещала отрезать? – спросил я.

– Замолчи, Джон! – оборвала меня мама. – Ни слова больше!

Ее глаза горели от гнева.

– Послушай, Виолетта, и думать не смей, что они правы. Запомни одно – ты ни в чем не виновата. – Она прижала девочку к себе и поцеловала ее в лоб. – И ты прекрасна. И никогда они не отнимут твою красоту. Никогда!

– Я пойду сегодня к тебе домой, – объявил Даниэль. – И буду спать рядом с твоей кроватью!

– Мы скоро уедем с тобой в Америку! – воскликнул я.

– Замолчите оба! – прикрикнула мама. – Господи, Виолетта если твоя мать не верит тебе, то чем она объясняет эти два нападения на тебя?

– Она говорит, что я всегда падаю, потому что неловкая, и из-за своей неуклюжести я способна упасть на ровном месте. И еще она сказала, что, не будь я такой неуклюжей, мой дядя женился бы на мне.

– Ты бы вышла замуж за негодяя, который… который сделал это с тобой? – прокричал Даниэль. Он шагнул к ней и потряс кулаком. – Ты ни за кого не выйдешь замуж, вот что я скажу тебе!

– Ты многого не понимаешь, – с мольбой в голосе произнесла Виолетта.

– Бедное дитя… – произнесла мама, гладя ее по щеке.

Девочка убрала ее руку.

– Мне пора. Я и так задержалась.

Она поднялась.

– Ты не можешь уйти! – вскричал я. – Я не пущу тебя домой. Мама, скажи ей, что она может остаться с нами. Скажи ей!

Моя мама пыталась успокоить меня, обещая обсудить мою просьбу с папой в этот же вечер, но я уже вышел из себя. Я вопил как сирена и проклинал ее, когда она уводила моих друзей. Я подбежал, спотыкаясь, к окну и распахнул ставни, подавленный своей беспомощностью. Я звал Виолетту и Даниэля, но девочка быстро уходила, не обращая внимания на мои крики, а Даниэль нерешительно топтался на месте.

Позже в тот день папа рассказал мне, что он сделал с дядей Виолетты, Томасом. Через два дня после того, как меня принес домой охотник, отец поручил двум мелким воришкам разбить все часы в лавке Томаса. На следующий день папа проследил за ним до Ивовой таверны, отвратительного заведения за церковью святого Франциска. Папа зашел в таверну и увидел Гонсалеса. Тот пытался залить горе джином, он держал в руках полупустую бутылку и что-то бормотал двоим закадычным приятелям, которые ржали словно лошади.

Папа подошел к ним и представился мистером Бернсом.

– Сударь, я узнал о вашем несчастье и хотел бы сделать вам интересное предложение, – сказал он.

Он объяснил, что приобрел часовую мастерскую в Лиссабоне и надеется найти опытного человека, которому мог бы ее доверить.

Папа предложил Гонсалесу прогуляться, чтобы обсудить все подробности сделки. Поскольку было жалко оставлять приятелям Гонсалеса полупустую бутылку джина, он заплатил за нее.

Дядя Виолетты, укушенный моей Фанни, прихрамывал на одну ногу. Папа прогуливался с ним под руку, радуясь, что Гонсалес не забывает смачивать горло из прихваченной бутылки. Когда бутылка опустела, отец завел Гонсалеса в темную аллею и разбил эту бутылку о его голову.

Гонсалес осел на булыжные камни, но не лишился чувств. Папа открыл свое настоящее имя, сообщил, что это по его просьбе разбили все часы в лавке, за то, что он обидел меня и свою племянницу.

– И я самого тебя разрублю на щепки, если ты не уедешь в Лиссабон, чтобы больше никогда не появляться в Порту. Выбор только за тобой!

Гонсалес схватился за окровавленную голову и попытался подняться.

Папа присел на корточки рядом с хромым мерзавцем и поднес разбитое горлышко бутылки к его лицу:

– Сейчас я посажу тебя на ближайший экипаж до Лиссабона и даже оплачу проезд. Но если ты вздумаешь вернуться в Порту, я возьму эту бутылку и вдавлю ее тебе в лицо, чтобы у тебя не осталось ни ноздрей, ни рта ни глаз!

Ровно в восемь часов двадцать одну минуту по папиным часам Томас Гонсалес навсегда покинул наш город.

Без Гонсалеса и дохода, приносимого его лавкой, семья Виолетты уже через несколько недель осталась без гроша, и все дети были вынуждены пойти на работу. Виолетта устроилась резчицей фитилей в мастерской неподалеку от Руа-дуж-Инглезес, напоминавшей изнутри пещеру. Девочка работала с утра до ночи, и всю зарплату отдавала матери, не оставляя себе ни фартинга.

По субботам и воскресеньям у нее были выходные, но в наказание за «ложь», лишившую семью ее благодетеля, мать держала девочку взаперти. Иногда она даже привязывала ее за лодыжку к кровати. Мне об этом рассказала мама, она сама явилась свидетельницей подобного унижения. В такие моменты Виолетта вышивала молитвы на полотенцах, чтобы продать их на рынке.

Возможно, потому, что папа оказался невольным виновником того, что семья Виолетты оказалась в нужде, мама первые недели по субботам носила им морковь, картофель и другие овощи. Так, по ее словам, они хотя бы раз в неделю смогут приготовить себе горячий суп. Мама была единственным человеком, от которого мы узнавали о девочке, и именно она сказала мне, что нам с Даниэлем навсегда запрещено навещать подругу, поскольку ее мать утверждала, что мы оказываем на нее дурное влияние. Но даже тогда, как я узнал позже, Даниэль появлялся под ее окном по ночам при любом удобном случае, тщетно уговаривая ее выглянуть наружу. Он прекратил свои ночные посещения, когда младший брат Виолетты сообщил ему, что мать бьет девочку всякий раз, как заметит его на улице.

В сентябре 1801 года, через десять недель после того как дядя Виолетты исчез из города, ее мать зашла так далеко в своей ненависти к нам, что назвала нас негодяями, лишившими невинности ее дочь. После этого мама перестала ходить в их дом.

Рассказывая мне о своем разговоре с матерью Виолетты, мама добавила, что перед своей вспышкой гнева та успела сказать, что вскоре у ее дочери появится еще одна работа. Каждую субботу она будет стоять за прилавком на Новой площади и продавать вышитые ими с матерью вещи.

Мама благодарила небеса за эту новость, поскольку видела в этом возможность помочь девочке. Она предложила нам с Даниэлем навещать ее там и оказывать ей поддержку, но ни в коем случае, ни при каких условия не показываться на глаза членам ее семьи.

– Никогда не прощу вам, если по вашей вине Виолетту снова накажут, – предупредила она нас.

В течение следующих недель мы с Даниэлем несколько раз пытались поговорить с Виолеттой, но как только она замечала, что мы приближаемся к ее прилавку, она, казалось, начинала задыхаться, словно наглоталась яда. Она не желала открыть нам свое сердце и предпочла бы изображать приступы удушья, прятаться среди булыжников или провалиться сквозь землю, нежели поговорить с нами о своей жизни.

Время шло, и лицо Виолетты становилось все бледнее и несчастнее. По ее шляпке ползали вши, а однажды я заметил красный, сочащийся гноем нарыв на ее запястье. В другой раз я увидел ожог у нее на ладони.

Вероятно, из-за юного возраста, меня удивляло то, какое действие оказывали на Даниэля изменения в ее внешности: я ожидал, что он разработает план, как выкрасть девочку или шантажировать ее мать, но вместо этого он начал издеваться над собой и другими. Часто это заканчивалось кровавыми драками с другими мальчишками и даже со мной. Когда я однажды попытался удержать его от драки с молодым священником, с которым он затеял ссору, он ударил меня так сильно, что я лишился чувств. Когда я очнулся, он рыдал надо мной и просил прощения.

– Посмотри, до чего я дошел, – плакал он.

Всю дорогу до дома он нес меня на руках. Убаюканный, я чувствовал, как его сила окутывает меня… так было до того, как начались наши беды. Я ничего не сказал родителям о том, что он сделал. Я объяснил маме, что упал со стены собора, когда подражал гоготу гуся.

Вскоре Даниэль начал посещать питейные заведения в районе под названием Ривейра. Он начал пить джин, ром и качаку – ликер, который делают в Бразилии из тростника. Напиваясь, он часто говорил, что недостоин Виолетты, а иногда проклинал ее, называя мерзкой и эгоистичной. Этим он удивлял меня, но теперь я понимаю, что его поведение было вызвано отчаянием: он считал себя подлым и старался казаться таковым в глазах других людей. Но его поступки еще больше сближали меня с ним.

Одной безлунной ночью, незадолго до рассвета, Виолетта ускользнула из дома и позвала меня на улицу, кидая камушками в мое окно. Когда я вышел, она обняла меня, крепче, чем я мог надеяться. Когда девушка засмеялась, заметив мое беспокойство за ее самочувствие, я понял, что она вновь стала прежней.

Она сняла шляпку и позволила мне перебирать ее волосы, – они уже отросли и стали жесткими. Мы мало говорили в ту ночь. Сидя на крыльце, она указывала на небо и, словно принимая у меня экзамен, заставляла называть имена созвездий.

Она стала навещать меня раз в две недели. Я часто предлагал украдкой навестить Даниэля, но она не хотела об этом слышать.

– Он просит меня убежать с ним. А я не могу.

– Почему не можешь? – осмелился спросить я.

Она покачала головой.

– Ты слишком молод, чтобы понять это, Джон. Я просто не могу убежать. Моя семья нуждается в деньгах. Ведь это по моей вине дядя больше не помогает нам.

Когда я сказал, что она не права, она ответила:

– Джон, я боюсь, что есть люди, которым не суждено быть счастливыми. Возможно, некоторые из нас грешны и не заслуживают лучшей жизни.

– А как же Америка? – спросил я. – Ты говорила, что обязательно уедешь в эту страну, и никто тебя не остановит. Почему бы не сделать это сейчас?

Виолетта попросила меня замолчать и сказала, что мы перестанем быть друзьями, если я еще раз напомню ей о несбыточной мечте. Ее чувства были мне непонятны, но, уступив ее настойчивости, я пообещал ей это.

Я, Виолетта и Даниэль продолжали существовать порознь всю осень 1801 года. Мой друг почти не появлялся дома, и я уже устал вытаскивать его из кабаков. Даже по субботам, прежде чем идти со мной к Виолетте, он пропускал стаканчик. Он забросил наши уроки рисования, но я по-прежнему с удовольствием посещал оливковых сестер по пятницам после полудня.

Наши несчастья достигли своей высшей точки после возвращения приемного отца Даниэля в феврале 1802 года. Февраль в тот год выдался очень холодным и дождливым. Мне было почти одиннадцать, и мне уже наскучили птичьи голоса и многие другие вещи, в том числе и дикие перепады в настроении Даниэля. Что же касается ночных посещений Виолетты, то они причиняли мне только беспокойство, поскольку она отказывалась обсуждать свое положение.

Отец Даниэля вернулся в Порту, поскольку на Ньюфаундленде его отношения с женщиной, которая была наполовину француженкой, наполовину индианкой, породили слишком много толков. Он легко принял решение: просто нанялся на первый корабль, идущий до Португалии, и только его и видели.

Конечно, Даниэль знал об этом.

Сеньор Карлос, так звали отца Даниэля, настоял на его возвращении домой. И несмотря на все мольбы и подкупы сеньоры Беатрис, он не отказался от родительских прав, полученных им, когда они взяли ребенка на воспитание у дочери прачки. Он даже пригрозил подать в суд, если она продолжит укрывать от него мальчика, намекнув, что судьям вряд ли понравится ее еврейское происхождение. Более того, он твердо решил взять Даниэля с собой, когда в следующий раз выйдет в море.

Я помню, в день, когда Даниэль покинул ее дом, сеньора Беатрис пришла к нам домой и принесла маленькие портреты своей дочери. Когда мама вышла заварить чай и оставила нас одних, сеньора Беатрис ткнула скрюченным пальцем в изображение любимой дочери и прошептала:

– Мы снова потеряли его, Тереза, мы потеряли нашего Даниэля…

Она посмотрела на меня, будто извиняясь, и вздрогнула.

– Какая я глупая, Джон. Я думала, что обманула судьбу, искупив наше предательство в отношении мальчика. Но женщины бессильны перед жестокостью мужчин; рано или поздно он должен был прийти и предъявить свои права на мальчика.

Однажды, когда Даниэль уже перетащил пожитки к себе домой, я увидел, как он делает вид, словно собирается метнуть нож в спину отца.

– Я бы с удовольствием сделал это, но даже его смерть не освободит меня, – объяснил он.

Оставив нападки на отца, мой друг взял деревянную дощечку, на которой он вырезал морды волков, лис и других обитателей леса. Немного поработав, он показал мне ее. Ни у одного зверя не было глаз. Когда я попросил разрешения взглянуть поближе, он размахнулся и швырнул доску в реку. Он лукаво подвигал бровями и ухмыльнулся. Он пытался сделать вид, что это – всего лишь игра, но я знал его лучше, чем он думал. Я сказал:

– Тебе следовало закончить ее… Теперь они никогда не смогут видеть.

Даниэль покачал головой.

– Мне нечего заканчивать. Все, что я знал, теперь прошло.

Отец Даниэля решил, что не имеет смысла держать дом пустым, уезжая, возможно, на много лет, поэтому через два месяца после приезда он продал его кузнецу с Вила-ду-Конде, и тот переехал уже первого мая. Продав дом, сеньор Карлос купил Даниэлю кожаный чемодан, нож из английской стали, перчатки из овчины, пару ботинок на меху и шерстяную накидку с капюшоном.

– В Ньюфаундленде холодно уже в октябре, – объяснил он.

Вряд ли перспектива уехать на холодный остров была соблазнительной для мальчишки, который за всю свою жизнь ни разу не носил теплую куртку, хотя, по утверждению самого Даниэля, он был очень рад, что наконец-то сможет зарабатывать деньги, достойные мужчины. Сама мысль остаться в Порту после отъезда отца вызывала у него усмешку. Он называл бабушку тяжким бременем, а про Виолетту говорил, что не стоит тратить на нее время. Всякий, кто не знал об его артистических способностях, мог подумать, что мальчишка жаждет путешествий.

Сейчас я понимаю, что он просто старался убедить нас, что не падает духом. Сколько раз с тех пор я желал бросить ему спасительный канат, потому что я мог это сделать; я умел красиво говорить и без труда мог убедить его оказать сопротивление приемному отцу. Но я недооценил свой дар убеждения и не видел многих вещей вокруг – совсем как те слепые фигурки, вырезанные моим другом.

Последний день пребывания Даниэля в Порту наступил быстро. Двадцать седьмого апреля, за четыре дня до его отъезда, я и Даниэль уныло отправились на Новую площадь, чтобы назначить Виолетте последнее свидание. Она была такой тощей, что напоминала скелет, а ее некогда прекрасные глаза были полны скорби.

– Я пришел… Я пришел попрощаться, – произнес Даниэль.

В его взгляде было столько невысказанных чувств, что я даже испугался, как бы он не лишился сознания.

– Так прощайся, – резко ответила она, утирая нос рукавом.

– Пожалуйста, Виолетта, приди к моему дому после полуночи, – попросил я. – Я угощу тебя пирогом, оставшимся с моего дня рождения. Прошу тебя, мы так соскучились…

Она бросила на меня испепеляющий взгляд и ответила:

– Идите домой, к своим родителям. Я не хочу больше вас видеть.

Мы онемели. Нас охватило отчаяние.

– Неужели жизнь действительно так тяжела, Виолетта? – помрачнел Даниэль. – Я иногда задаю себе этот вопрос. Разве мы совсем не можем помочь друг другу? Разве не в этом наше предназначение? – Он нежно улыбнулся, будто извиняясь за свои серьезные слова.

Виолетта устало приложила руку ко лбу, пораженная его болью.

– Иди, Даниэль. У тебя своя жизнь. Не жди меня.

– Ты прогоняешь меня? – Он протянул к ней руку, но она отпрянула назад.

– Не трогай меня, – воскликнула она, но потом добавила более мягко: – Пожалуйста, я не могу этого вынести.

Она не отрывала глаз от земли. Я почувствовал, как время и остатки нашей невинности ускользают от нас. Даниэль побледнел, пораженный словами Виолетты. Мы подождали еще минуту, надеясь, что она посмотрит на нас, а потом покинули площадь. Всю обратную дорогу мой друг уныло молчал Вероятно, он думал о своей неудавшейся жизни, и о том, что могло бы и не случиться. Сквозь слезы я просил его поговорить со мной, умолял не отказываться от Виолетты. В ответ на это он велел мне замолчать, если я не хочу поссориться с ним, и пригласил в таверну с громким названием «Огурец», – кабак на берегу реки, завсегдатаями которого была сомнительная публика: моряки, разбойники и прочий сброд.

Когда мы вошли, несколько мужчин отвратительного вида громко поздоровались с Даниэлем и расхохотались, узнав мое имя и возраст, пригрозив рассказать моей матери, в каких местах я бываю. Мы сели за стол в углу.

Даниэль достал из кармана монету и заказал себе рома, а мне стакан дешевого вина. Сосредоточившись на своих мрачных мыслях, он в два глотка прикончил свой ром и предложил мне сделать то же самое с вином.

Уже после нескольких глотков меня непреодолимо потянуло ко сну. В это время Даниэль начал говорить о том, как он уйдет в море с отцом. Его притворный восторг вывел меня из себя. Я был одновременно смущен и взбешен тем, что произошло; я был рассержен на Виолетту, на Даниэля, на самого себя, а также на взрослых, бессильных нам помочь. Чтобы прекратить его нелепую болтовню, я совершил непростительный поступок: я сказал, что Виолетта тайком приходила ко мне по ночам и собирается уехать без него в Америку.

– Это просто фантазии, – усмехнулся он. – Она тоже говорила мне, что ее отец очень любил небо Америки.

– Нет, она имела в виду именно то, что сказала, – настаивал я. – Она взяла с меня обещание, что я ничего не расскажу тебе. Но если ты уйдешь в море, она навсегда уедет из Порту.

Его глаза наполнились слезами. Я сразу раскаялся в своем торопливом признании и поспешил исправить содеянное.

– Даниэль, – обратился я к нему, – у Виолетты сейчас слишком много проблем. Я не думаю, что она когда-нибудь уедет без нас. Ведь такая молодая девушка не может уехать одна, правда?

Его лицо побледнело от безнадежности. Нам следовало просто пойти ко мне домой и поговорить с моими родителями. Я был уже готов предложить это, а также извиниться за то, что я обманул его, сказал, будто Виолетта собирается уехать без него в Америку, но какой-то плотный лавочник с жирными черными волосами подошел к нашему столу и попросил Даниэля пройтись на руках от одного конца помещения к другому. Мужчина предложил ему две серебряные монеты, которые мой друг с ворчанием вырвал у него из руки. Вскоре вокруг нас собрались мужчины и начали делать ставки. На кону была значительная сумма, слишком большая даже для юных рук моего ловкого друга. Я предчувствовал неприятности. Я должен был предостеречь его, но промолчал.

Даниэль был прирожденным акробатом и мог проделывать различные кувырки, прыжки и сальто, но выпитый ром нарушил его чувство равновесия. Он начал довольно хорошо, вышагивал, как краб, закинул ноги за голову, хотя от напряжения лицо у него покраснело. Я шел рядом, подбадривая его. Мужчины шумели и смеялись.

Но вскоре рука Даниэля соскользнула, а правая нога слишком сильно качнулась назад. Он упал, глухо ударившись об пол. Мужчины, потерявшие из-за него деньги, стали глумиться над ним, обзывая обезьяной. Лавочник, поставивший на Даниэля, склонился над ним, шумно прочистил горло и плюнул ему в лицо. Мой друг утерся и перевернулся на живот, прикрыв рукой глаза. Я присел перед ним на корточки и предложил уйти. Я переживал его позор как свой собственный, жалея, что мы пришли сюда.

Но больше всего в издевательствах над Даниэлем преуспел хозяин заведения: он пнул его под зад, потянул за руку, чтобы он поднялся, а затем толкнул к дверям. Оказавшись на улице, мой друг помчался вперед, оставив меня. Он бежал со странной неуклюжестью, словно раненое животное. Перед входом на пристань он обернулся. Он кивнул мне головой, тоскливо улыбнулся и скрылся за каменными воротами.

Я бросился за ним и увидел, что он стоит у края воды на покрытых мхом гранитных глыбах. Не отрываясь, он смотрел в глубину, прикрыв глаза от солнца тыльной стороной ладони.

Даниэль поднял руку и попросил:

– Не подходи, Джон.

Я ожидал увидеть в его взгляде горечь поражения, отчаяние и даже ярость. Но в нем была только любовь. Теперь я знаю, что я олицетворял для него все, что он когда-либо сделал и о чем мечтал, все, что он мог бы сотворить своими руками. Вряд ли можно найти другого человека, который бы испытывал такую же сильную любовь к скрытым возможностям нашего мира, как Даниэль.

Он взмахнул рукой и начертил в воздухе линию между нами. Затем продекламировал одну из своих любимых рифмованных строчек:

–  Raptado, embrulhado, e entregado…Украдем, завернем, да с собой унесем…

Откуда-то из глубины кармана он достал и бросил мне монетку, которую ему дал в таверне черноволосый деревенщина, предложив пройтись на руках.

– Я все оставляю тебе все, и мои маски тоже, – сказал Даниэль.

Я подумал, что он хочет оставить мне эти вещи, когда уйдет с отцом в море, и хотел попросить его пойти ко мне домой. Мы с родителями найдем способ помочь ему. Но он вдруг схватился за грудь, словно в него попала пуля.

– Меня застрелили, – сказал он.

Его слова ошеломили меня, мои чувства притупились из-за выпитого вина. Потом я понял, что мой друг лишь делает вид, что его ранили.

Прихрамывая, Даниэль пошел вдоль скользких камней, схватившись руками за сердце. Затем он пошатнулся, повернувшись к воде. Крепко зажмурившись, словно покоряясь неизбежному року, он прыгнул в грязную воду.

Я не знаю, о чем он думал во время падения. Знаю лишь, что если бы я был на его месте, то оказавшись в воде, почувствовал бы, как волны приносят мне облегчение, смывая все душевные раны.

Я ждал, что он вынырнет и широко улыбнется. Я вспомнил зимородка, которого мы видели в наш первый день на каровом озере, когда он исчез под водой и выпорхнул с маленькой рыбкой в клюве. Я позвал друга, затем подбежал к тому месту, где он нырнул. Мне показалось, что я увидел на миг протянутую руку; затем она появилась немного подальше, а потом совсем исчезла, словно сон, забываемый сразу после пробуждения. Рядом стояли два моряка, показывая на то место, где упал мой друг.

– Помогите! – крикнул я им. – Пожалуйста, помогите!

Они не откликнулись и не подошли ко мне. Тогда я скинул ботинки и прыгнул в реку вслед за Даниэлем.

Я хорошо плавал. Даже папа признавал это. Рассекая воду, я нырнул как можно глубже. Вода была холодной, рыбы скользили вокруг и били меня по лицу. Но все, о чем я думал, это как найти Даниэля и вытащить его на берег. Я должен был попросить у него прощения, сказать ему то, в чем был абсолютно уверен – что Виолетта любит его.

Было удивительно мелко, не глубже десяти футов. Я опустился на дно и нащупал какой-то круг. Вероятно, это было железное колесо, но я не смог разглядеть его из-за того, что вода была мутной от грязи, приносимой с верховьев реки, а течение – очень сильным. Вода вытолкнула меня наверх. Даниэля, вероятно, уже унесло далеко вниз.

Я вынырнул, чтобы набрать воздуха, и услышал, как какой-то мужчина кричит мне:

– Какого черта ты делаешь?

Но я не обращал на него внимания. Я слышал голоса других людей, но среди них не было голоса моего друга; я плыл на запад, бил ногами по воде, рассекал волны руками, создавая позади себя крупные брызги. Потом я увидел Даниэля: волосы его колыхались словно водоросли, руки безвольно покачивались на воде. Я бросился к нему, схватил за руку и потянул, но течение относило его в сторону. Я снова дернул его и почувствовал, что он шевелится. Он был жив! Его глаза раскрылись, но взгляд был отсутствующим. Мне не хватило воздуха, и я был вынужден вынырнуть. Отдышавшись, я набрал побольше воздуха в легкие, – этого мне должно было хватить, чтобы спасти Даниэля. В этот раз я обхватил друга руками за талию и сплел пальцы у него на спине. Мне хотелось кричать, чтобы он помог мне. Я тащил его изо всех сил. Но он не хотел или не мог помочь мне.