Текст книги "Охота Полуночника"

Автор книги: Ричард Зимлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

Глава 8

Я выскользнул наружу, в садик Виолетты, и ночной воздух обволок меня своим влажным теплом. Я шел босиком, в одном ночном халате.

Сделав около десятка шагов, я увидел ее, сидевшую на низкой деревянной скамье и глядевшую в небо. Лунный свет укутал ее в свое одеяло. Ее можно было назвать богиней ночи. Длинные волосы мерцали серебром. Я вспомнил, что мечтал о том, чтобы она сняла шляпку, не с момента нашей встречи, а с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Я стоял очень тихо, не желая испытывать ее скромность, но она, должно быть, услышала мое дыхание, потому что в испуге вздрогнула.

– Это я, – поспешил я сказать, шагнул вперед и протянул, извиняясь, руки. – Только я.

– Джон, Господи помилуй, я едва не закричала. – Она покачала головой и похлопала по скамье рядом с собой. – Быстренько, сядь здесь, пока тебя никто не увидел.

Она не сделала никакой попытки скрыть свою наготу. Я плюхнулся на скамью, стараясь не задеть Виолетту. Она показала на звездное небо.

– Прямо там – Стрелец, – проговорила она. – Он может найти все, Джон, даже таких крохотных созданий, как мы с тобой. Всякий раз, когда я чувствую себя неуверенной, я смотрю на него.

Она говорила по-португальски и перешла на «ты», словно мы снова были близкими друзьями.

– Полуночник говорил, что всезвезды – охотники, – сказал я.

Виолетта пальцем показывала мне созвездия и называла их. Потом погладила мою щеку и нежно произнесла:

– Если я могу чем-нибудь помочь, чтобы найти Полуночника, только скажи мне – все, что угодно.

Ее пленительно гладкая кожа заставила меня задрожать. Сейчас, в звездном свете, она так походила на юную себя, такую открытую и добросердечную, что я потерял дар речи. Я чувствовал смущение: как мог я каждую ночь страдать, вспоминая свою жену, и одновременно чувствовать себя таким счастливым рядом с Виолеттой?

– Ранним утром здесь так спокойно, – прошептала она. – Почти можно поверить, что мы вновь на своем озере в Порту.

Она посмотрела на меня, догадалась о причине моего смущения и усмехнулась.

– Джон, – произнесла она шлепнув меня по бедру, – не будь ребенком. Твое желание меня не стесняет. Единственным моим союзником в мужчинах была их физическая потребность во мне. Только этому в них я и доверяю.

– Похоже, я ничего не понимаю в том, что происходит в моей жизни, – признался я. – Почему умер Даниэль, как я дожил до этого момента, почему мы с тобой вновь встретились…

Она серьезно посмотрела на меня.

– У меня нет для тебя ответов. Ни единого.

Нас овевал теплый ветерок. Облегчение от того, что я снова рядом с прежней Виолеттой, заставило меня улыбнуться.

– Как будто мы прячемся от родителей.

– Моя мать никогда не найдет меня здесь. – Она украдкой покосилась на дом. – Сорняки слишком высоки, и она меня не увидит.

– А дом слишком темный.

– Я люблю ночь. Я тогда меньше всякого вижу. Пусть бы ночь была всегда.

– Виолетта, кроме как сейчас, ты все время где-то, где нет меня.

Она взяла меня за руки и встала.

– Спой, – попросила она. – Любую старую песню. Пожалуйста, Джон, спой мне.

Я спел первую строфу «Расставания» – ее любимой песни Роберта Бернса: «Поцелуй – и до могилы мы простимся, друг мой милый…»

Она с несчастным видом отвернулась, глядя туда, куда увела ее мелодия.

– Джон, ты бы хотел, чтобы я стала прежней, но этого не будет, – тихо произнесла она. – Именно поэтому я иногда такая молчаливая и со мной так трудно.

– Ты приписываешь мне чужие желания. Единственное, чего я хочу – чтобы ты была счастлива.

Она посмотрела на меня с болью.

– Джон, мы с тобой из разных миров. Я перестала мечтать о счастье много лет назад. Я хочу только жить своей жизнью. И если это значит, что иногда я должна быть одинока, то цена не высока. Возможно, это вовсе бесплатно.

– В самом деле? Неужели тебе достаточно просто жить своей жизнью?

– Был бы ты женщиной, тебе не пришлось бы задавать подобные вопросы, – заявила она.

– Не могу поверить, что мужчины и женщины настолько различны.

Она вздохнула.

– Джон, был бы ты мной, ты бы тоже не снимал шляпку – просто чтобы мужчины на тебя не глазели. Если бы я сказала тебе, что есть женщины моего возраста, которые мечтают, чтобы их мужья умерли молодыми, а они смогли бы стать сами собой, иметь свою собственность и друзей, ты бы счел меня сумасшедшей?

– Правда ли это, Виолетта?

Она серьезно кивнула и сказала:

– Пошли… Пошли, и я расскажу тебе все, что ты так хотел услышать. Этого не узнает никто, кроме тебя.

Она впустила меня в дом, взяла с дивана вязаный плед в зеленую и золотую полоску и закуталась в него. Мы сели рядышком за овальным столом, и при свете единственной свечи она начала рассказывать мне о своей жизни после того, как наша дружба окончилась. Сначала она рассказывала, как работала на торговца свечами в Лиссабоне и жила в крохотной комнатке над его мастерской с видом на площадь Грасы.

– Я была так счастлива, что освободилась от матери и братьев, что даже мое одиночество было благословением. Я принадлежала только самой себе. И волосы мои, – тут она перебросила свои локоны со спины на грудь и вдохнула их запах, – снова отросли. Я никому больше не позволю обрезать их.

– А ты знала, как я мечтал о твоем возвращении?

– Знала. Но ты тогда был просто маленьким мальчиком, а я уже становилась женщиной.

– Как жаль, что Даниэль умер. Он бы смог все изменить. – Я бы хотел сказать больше, но, похоже, вспоминать прошлое было опасно. – Возможно, мертвые могут быть великодушными, – нерешительно добавил я. – Даниэль, верно, обрадовался бы, что мы снова встретились.

– Возможно. Но остальные, Джон… Остальные могут быть такими неумолимыми. Дай мне продолжить, пока я не утратила решимости. Джон, торговец свечками, у которого я работала, был хорошим человеком – очень умным и добрым. Но однажды я увидела на площади Грасы своего дядюшку Томаса. После этого я выглядывала из комнаты и мастерской очень редко. Он разыскивал меня, чтобы увезти назад… Возможно, его послала моя мать. – Она вздрогнула и поплотнее закуталась в плед. – Еще через несколько недель ко мне подошел англичанин, предложивший мне работу на фабрике по переработке шерсти недалеко от Лондона. С ним я и уехала. Я называла его дядюшка Герберт. Он обещал, что я буду работать с другими девушками из Португалии и Испании, и поначалу был добр ко мне.

– Но когда ты приехала в Англию, выяснилось, что он лгал тебе.

– Да. Мне дали вычурную одежду и отправили работать проституткой в Гайд-парке. Мне тогда было всего шестнадцать. Не могу даже сосчитать, сколько мужчин предлагали мне называть себя папой. – Она засмеялась. – Я выучилась говорить все, что им хотелось – папа, милый, ненаглядный. По-английски, по-французски, по-испански – даже по-немецки! О да, за эти годы я научилась многим полезным вещам. – Она откинулась на спинку дивана, похоже, давно смирившись с тем, как прошла ее жизнь.

– Можно ли было убежать?

– Я на это надеялась. Втайне я верила, что неукротима, что никто не сумеет удержать меня навсегда. Я была уверена, что, взяв верх над дядей и матерью, я сумею победить и жизнь. Я была такой наивной и оптимистичной! Между прочим, это у нас с тобой общее, не то, что у Даниэля. Я думаю, он появился на свет, изведав адовы муки; может, поэтому он и полюбил меня?

В этот миг я почувствовал сильнейшую потребность сознаться, что предал его. Я понимал, что это мой единственный шанс, но, попытавшись подобрать верные слова, понял, что их не существует.

– Джон, мы не обязаны говорить об этом, – заметила Виолетта, почуяв мое волнение.

– Нет, я хочу этого разговора больше всего на свете. Именно этого я и хотел с того момента, как прибыл сюда.

– Я дважды пыталась бежать. Мой сутенер так страшно бил меня за это, что оба раза я не могла работать целую неделю. После второго побега он привязал меня к кровати и пригласил попользоваться мною мужланов – трубочистов, мусорщиков… – Она сморщила носик. – Я открою тебе секрет – мне в принципе было наплевать на то, что они вот так вот использовали меня, но они оставили на мне столько насекомых! После этого я перестала верить в сочиненную мною сказку о победе вопреки всему. Я сочинила новую, в которой успех зависел от того, насколько хорошо я сумею воспользоваться обстоятельствами. Судьба превратила меня в шлюху? Что ж, пять лет, до тех пор, пока мне не исполнился двадцать один год, я ублажала мужчин Лондона. Каждому из нас нужна простая цель, считаю я. Знаешь, один английский генерал заявил мне, что я отношусь к своей работе по-солдатски. – Она коротко засмеялась. – Он хотел сделать мне комплимент, Джон, – добавила она, рассердившись, что я не счел это забавным. – Бедный милый Джон, который так старается защитить Виолетту. Пожалуйста, не жалей меня – я прекрасно выполняла свою работу. Знаешь, мне вдруг пришло в голову, что за все те годы в Англии я ни разу не посмотрела в ночное небо. Дошло до того, что я начала удивляться: с чего это я устроила такой шум из-за дядюшки? И почему я мечтала об Америке? – Она встала. На стене позади нее появилась зловещая тень, словно кто-то преследовал ее. – Нет, оказалось, что быть женщиной – совсем не то, что я думала раньше. А что совпадает с мечтами? В любом случае, это было лучше, чем быть ребенком – намного лучше. Знаешь, Джон, я даже не могу сказать, почему я его убила. Вот это кажется мне непростительным. Для убийства должна быть очень веская причина, ты так не считаешь?

– Убила кого? Я не понимаю тебя.

– Я должна выпить виски, – сказала она, облизнув губы. – Тебе принести?

Виолетта наполнила стаканы, согнулась над своим и стала прихлебывать из него, как кошка. Я молчал, ожидая продолжения.

– Через пять лет после моего приезда в Англию, – заговорила она, – я проснулась и увидела в постели рядом с собой мужчину. – Она посмотрела в стакан и начала размешивать виски пальцем. – Кожа у него походила на молоко. И на руках нежные светлые волосы. – Она лизнула палец. – Многие англичане так выглядят. Но я проснулась рядом с ним и не смогла о нем ничего вспомнить, даже откуда он взялся тут. Я почему-то решила, что нахожусь в Порту, и это мой дядюшка забрался ко мне в комнату. Я схватила его трость и ударила его, пока он спал. Я ударила его очень много раз. – Она подняла над головой воображаемую трость и резко опустила ее, стукнувшись рукой об стол. – Изо рта у него текла кровь, а я все била его, все била, пока жена его не превратилась во вдову, а дети не остались сиротами. Когда я поняла, что убила его, ни на минуточку не пожалела об этом.

– Ты думала, что это дядя Томас и что он…

– Нет-нет, когда я увидела кровь, то поняла, что это не мой дядя. Я вспомнила, что зовут его Фредерик, что у него есть жена и два сына. Но я все равно била его, и его смерть меня очень порадовала.

Она снова откинулась на спинку дивана и начала грызть ноготь на большом пальце.

– Мой сутенер увез меня в Ливерпуль, чтобы избежать следствия. Я сменила имя и проработала там еще два года, в основном в доках. – Она вскочила и наполнила оба стакана.

– Как же ты избавилась от него? – спросил я.

Она села на место и сказала:

– Терпение, Джон. Я как раз подхожу к этому. Однажды ранней весной, в очень дождливый день, с парохода сошла на берег элегантная молодая женщина и спросила меня, где можно нанять экипаж. Она говорила с очень знакомым акцентом, поэтому я ответила ей по-португальски. Мы посмеялись над этим совпадением, и я проводила ее в отель. Ее звали Мануэла Сильвейра Диас, и мы были одного возраста – двадцать три года. Она была замужем за англичанином, и они только что вернулись из Америки. Он с двумя детьми уже находился в Ньюкасле, а ей пришлось задержаться в Бостоне, и теперь она хотела нанять гувернантку. Прежде, чем мы расстались, она спросила, не нужна ли мне работа, даже не поинтересовавшись, кто я такая и чем зарабатываю себе на жизнь. – Виолетта скептически посмотрела на меня. – Непростительная безответственность, тебе не кажется? И что я знала о воспитании детей?

– Она что-то почувствовала в тебе – что-то доброе и целеустремленное. Мы все в тебе это чувствовали.

Виолетта насмешливо фыркнула.

– Ничего подобного. Просто она верила, что все люди хорошие – это немного похоже на тебя, Джон. И она тоже была еврейкой. Ее предки бежали от Лоренцо Рейса и его друзей.

– И что ты ей сказала?

– Я сказала, что пойду к ней в гувернантки. Она дала мне адрес. В следующую ночь я наняла экипаж из Ливерпуля в Манчестер, а оттуда, сменив еще несколько экипажей, добралась до Ньюкасла. Я поселилась в доме у Мануэлы, не имея никакой одежды, кроме той, что была на мне; в комнате рядом с детской. – Ее глаза наполнились слезами. – У меня была собственная кровать и простыни! Помнишь, как Даниэль поселился у сеньоры Беатрисы? Он говорил нам, что простыни гладкие, как мох!

Я дотянулся до ее руки, но она отдернула ее и села, как деревянная.

– Меня не нашли – ни полиция, ни мой сутенер, хотя я постоянно тревожилась об этом. Джон, а теперь скажи мне вот что: где в тебе живут угрызения совести?

Я решил, что она спрашивает, о чем я больше всего сожалею в своей жизни.

– Я сожалею, что не сумел утешить моего отца. Это могло все изменить.

– Нет, гдеони в тебе? Где? – Она увидела мое растерянное лицо и произнесла: – Мои – у меня в глазах. Когда я смотрю в зеркало, то вижу, как все, о чем я сожалела, смотрит на меня оттуда, словно я только из этого и сделана. И вот что я тебе скажу – невинная кровь никогда не высыхает. И скажу еще кое-что об охоте, а ты можешь передать это Полуночнику: лучший охотник – это твоя вина! Жизнь с детьми Мануэлы оказалась для меня всем на свете. Я могла исчезнуть в их мире, а именно это я всегда и пыталась сделать тем или иным способом – раствориться в чьей-нибудь жизни.

– Ты переписываешься с ними? Они приезжали к тебе сюда?

– Я писала письма, хотя мне и не велели, но ответа так и не получила. Мануэла должно быть, просто сжигала мои письма.

– Почему это?

Виолетта вздохнула.

– Когда дети выросли, Мануэла отправила их в школу. Я могла остаться в ее доме, но решила прежде признаться ей во всем. Мы к этому времени стали близки, как сестры. Я не рассказала ей всего, как, допустим, тебе, но призналась, как зарабатывала себе на пропитание, и намекнула, что делала и другие ужасные вещи. Когда исповедь окончилась, она приказала мне собрать вещи и немедленно покинуть ее дом. Я кинулась за помощью к ее мужу, но он просто запер дверь и не впустил меня. Я упала на колени и умоляла его, но он не открыл.

– Должно быть, он жестокий человек – отказать тебе вот так после твоей преданной службы их семье.

– Жестокий? Он просто охранял свою семью от шлюхи и убийцы.

– Ты не такая!

– Ах вот как? – закричала она. – В самом деле?

– Для меня – конечно.

– Для тебя! – Она просто выплюнула это в меня. – Ты смотришь на меня глазами, затуманенными прошлым, которого давно нет. Все прошло, Джон. И девочка которой я была, мертва! Разгляди это хорошенько, пока не стало слишком поздно!

И Виолетта кинулась к двери в сад, но на пороге обернулась, дрожа всем телом.

– И не смей успокаивать меня! – потрясла она кулачком. – Позволь мне закончить, Джон, потому что я больше никогда не решусь говорить об этом. – Она провела рукой по волосам и немного успокоилась. – Через два месяца, когда я уже работала в борделе у реки в Ньюкасле, муж Мануэлы сообщил, что нашел мне место кухарки и экономки у старого вдовца-американца по имени Лемойн. Но получить эту работу я могла только при условии, что никогда не буду искать встречи с их детьми. У Лемойна была дюжина яблочных садов севернее Нью-Йорка, вдоль реки Гудзон. – Она обвела рукой комнату. – Это был его городской дом. Я работала на него четыре года, пока он не скончался чуть больше двух лет назад. По завещанию сады отошли его сыновьям, а мне достался дом и небольшая рента.

– Должно быть, он высоко ценил твою помощь.

– Да, мою помощь. – Она нахмурилась. – И многое другое.

– Когда я только приехал, Виолетта, ты выглядела испуганной. Почему? Потому что я – мужчина?

– Нет, Джон. Я подумала, что полиция добралась до меня. – Она безутешно покачала головой. – Какая-то часть меня всегда надеялась, что они поймают меня и накажут за все то зло, которое я совершила. И когда я увидела тебя, то ощутила, как эта надежда вновь ворохнулась во мне.

– Виолетта, ты заслуживаешь гораздо большего, чем имеешь. – Я встал и подошел к ней, но она оттолкнула меня. – Тебя вынудили заняться проституцией, – умолял я. – Тебя насиловали и обходились с тобой жестоко. Ты забыла, как тебе остригли волосы?

– Только потому, что я сказала. Если бы я молчала… Я во всем виновата сама.

– Это неправда, – твердо сказал я. – И я не позволю тебе говорить такое о…

Она вскочила и изо всей силы ударила меня.

– Убирайся отсюда! – завопила она. – Уходи, пока не поздно! Я не хочу, чтобы ты оставался здесь! Ты слышишь? Тебе нет места в моем доме!

И, прекрасно понимая, что я ее не оставлю, она упала в мои объятия и разрыдалась. Я отвел ее в комнату. Когда мы входили в дверь, она спросила:

– Разве может презренный человек заслужить право на счастье – или просто найти покой?

– Ты не презренна. Пожалуйста, не говори этого.

Виолетта провела кончиками пальцев по моей щеке, которую ударила.

– Я говорю то, что есть.

– Человек, которого ты убила, мог быть из великодушных мертвецов, как Даниэль. Неужели нельзя поверить, что такое возможно?

Ее глаза широко открылись.

– Джон, у него было двое детей. Ты бы простил женщину, которая отняла у тебятвоих девочек?

Я уложил ее в постель. Она легла на бок, отвернувшись от меня, а я начал заплетать ей волосы.

– Не надо, не дотрагивайся до меня. Лучше расскажи мне что-нибудь.

– Ты поэтому отослала меня и Даниэля в тот день с Новой площади? Потому что считала, что не заслуживаешь счастья?

Виолетта не ответила. Может, потому что она не смотрела на меня, я нашел в себе силы признаться в своем предательстве.

– Тогда я его тоже не заслуживаю. Потому что я предал Даниэля. Я… Я сказал ему, что ты хочешь уехать в Америку без него. В тот день, когда мы навеки потеряли тебя. В последний день его жизни. Он обезумел и напился. И побежал к реке.

Виолетта повернула ко мне лицо.

– Я пытался спасти его, – простонал я. – Никогда в своей жизни не старался я так сильно. Но он утонул, потому что у меня не хватило сил.

– И ты думал об этом все эти годы? – сев на кровати, спросила она.

– Да.

– Ах, Джон, из всех тех людей, что любили Даниэля, ты причинил ему меньше всего боли. К тому времени, как ты сказал ему о моем отъезде в Америку, я его уже успела откровенно предупредить. Он знал, что в один прекрасный день я уеду, и неважно, с ним или без него.

– Тогда почему он был так потрясен моими словами?

– А ты не понимаешь? Он, вероятно, даже не догадывался, что тебе это известно. Он, должно быть, решил, что это я его предала, рассказав тебе. Это была моя, а не твоя вина.

– Так не я толкнул его в реку?

– Нет, Джон. И ты ничего не мог сделать для его спасения. Только… только я могла бы ему помочь.

Я закрыл глаза и задрожал, чувствуя, что тайный стыд, мучавший меня все эти годы, покидает меня. Мир изменился; Даниэль не отнесся ко мне с презрением перед смертью.

Благодарность, охватившая меня, только усилила мою решимость освободить Виолетту от угрызений совести.

– Мы все заслуживали куда большего, – прошептал я. – Ты, я, Даниэль. Но тогда у нас не было выбора. Ты тоже ничего не могла сделать – ничего.

Она поцеловала меня в обе щеки и сказала:

– Ты добрый, но я больше не могу говорить о прошлом. Я слишком устала. Прости меня.

Я спал урывками, погружаясь в темный, вызывающий содрогание кошмар, в котором оказался запертым в Дозорной башне во время чудовищной грозы. Полуночника нигде не было видно, но он говорил на своем щелкающем языке прямо в моей голове, словно мы с ним были одним человеком. Проснувшись, я сообразил, что он потихоньку пропадает – по крайней мере его образ – даже из моих сновидений.

Около пяти утра я еще раз увидел Виолетту в саду, но не стал к ней спускаться; я не хотел, чтобы расставание сделалось для нас еще тяжелее.

Завтракать я не смог, только пил чай чашку за чашкой и отщипнул кусочек тоста с джемом, чтобы порадовать Виолетту. Она пыталась вести непринужденную беседу о прохладной погоде и тому подобной чепухе. Мой корабль отходил в одиннадцать. К десяти волнение мое достигло такой степени, что мне хотелось закрыть ставнями все окна в доме. Я встал и хотел попрощаться.

– Я провожу тебя до пристани, – с беспокойством сказала Виолетта, словно и речи быть не могло о том, что она останется дома.

Даже ее дурацкая белая шляпка стала мне теперь дорога.

– Я не выдержу, если мне придется помахать тебе с палубы, – признался я. – Пожалуйста, давай попрощаемся здесь.

Я крепко прижал ее к себе и держал так, пока она не перестала всхлипывать и смогла улыбнуться, когда я пощекотал ей подбородок. Последнее, что она мне сказала, было:

– Джон, ты мне так дорог, что я спасу тебя от себя. Ты не должен влюбиться в меня. А если это уже произошло, я молю тебя, чтобы за время странствий сердце твое отвернулось от меня.

Говорят, что страдания укрепляют, но тогда, глядя в ее нефритовые глаза, я почувствовал, что нас оно сломало.