Текст книги "Охота Полуночника"

Автор книги: Ричард Зимлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

Глава 18

Полуночник вернулся на рассвете. Он пришел ко мне в комнату и встал на колени рядом с моей постелью. Рукав его рубашки был разорван, с него градом катился пот.

– Ты выследил колдуна? Ты убил его?

Он улыбнулся:

– Если меня заберут, мой маленький бычок, не слишком огорчайся. Главное, что ты теперь в безопасности.

Отец, должно быть, услышал, как он поднимался по лестнице, поскольку вскоре он возник в дверном проеме.

– Полуночник! – удивленно воскликнул он. – Мы так беспокоились за тебя.

Он заметил перо у меня на кровати и спросил:

– Ты охотился?

Африканец поднялся и посмотрел ему прямо в глаза.

– Простите за то, что доставил вам повод для волнения, мистер Стюарт. Да, я был на охоте. Нам нужно поговорить.

Затем появилась мама.

– Что случилось?

– Секунду, миссис Стюарт, – ответил африканец. Он подошел к окну, выглянул наружу и закрыл ставни. – За мной могли следить, – пояснил он.

Я увидел, что в волосах у него запутались веточки, а на штанах сзади остались пятна земли.

– Кто мог следить за тобой? – спросил я.

– Люди, которые были с Лоренцо Рейсом.

Полуночник помнил огонь мушкетов и пушек, когда его впервые поймали европейцы. Но лучше всего он запомнил лошадей.

– Сама быстрота и сила, – сказал он мне. – Даже Богомол трепетно смотрел на них.

Тяжелые темные металлические шары, выпущенные из пушек, взрывались, поднимая бурю огня. Повсюду лилась кровь его раненных соплеменников. Все они, кроме троих детей, остались гнить под африканским солнцем. Полуночник так и не узнал, что случилось с двумя другими выжившими.

Он слышал вой обжиравшихся гиен из своего нового дома, фермы круглолицего датчанина. Полуночник несколько месяцев был его слугой. Хотя бушмен мог носить воду, кормить цыплят и скот и убивать змей одной палкой, у него был огромный аппетит, и ел он больше, чем мог заработать.

Датчанин приказал перерезать Полуночнику глотку, но его слуга, зулус, под прикрытием темноты отвел его далеко в пустыню и бросил там. Земля и небо в ту ночь благоволили к нему: при свете луны дорога привела его к семье бушменов, которые жили у Лесистых холмов в тридцати милях к востоку от того места. Они дали ему воды в пустом страусином яйце и вяленого мяса, став ему новой семьей.

Через четырнадцать лет, по папиным подсчетам, вернулись бурские солдаты – это были другие люди и приехали они в другие места, но, как и в тот раз, верхом на лошадях. Они уже знали, что даже взрослых бушменов можно «приручить» с помощью кнута и пряника. Поэтому когда Полуночник был ранен в руку, его показали врачу. Ему сохранили жизнь, и один солдат продал его Рэйнольдсу, жителю Йоркшира, у которого мой отец и выкрал его.

На вопрос, как его зовут, он отвечал: «Полуночник». Богомол велел ему назваться таким именем среди европейцев. «Оно поможет тебе сохранить золотую середину», – сказал ему бог-насекомое.

Странствующий священник, уэльсец по фамилии Ди, с горящими углями вместо глаз, сказал Полуночнику, что его родителей убили не люди, а Бог. Более того, он сообщил ему, что Господь больше не потерпит язычников в цивилизованной Африке, которую Европа освободит от прежнего примитивного, тлетворного и темного хаоса. А поскольку Полуночник имел несчастье родиться бушменом, он попадет в рай, если только – говоря это, священник вынул из маленькой кожаной сумки Новый Завет – он всем своим сердцем примет Христа.

Ди посетил все английские фермы на мысе Доброй Надежды. Он носил шляпу с подкладкой из пурпурного бархата и плащ из кроличьих шкурок и говорил всем слугам, что их танцы (а бушменам – что их кочевой образ жизни) оскорбляют Бога. И от болезни, и от невежества, по его словам, могло помочь только одно лекарство – крещение.

В отличие от других слуг-африканцев на ферме Полуночник отказался от этого лекарства. Его били кнутом, пока кожа не превратилась в кровавые лохмотья, а потом отнесли в комнату для прислуги. Там во сне ему привиделся Шакал, мочившийся на Богомола. Но бог-насекомое оставался спокойным. Он даже смеялся.

На следующий день миссис Рэйнольдс по просьбе мужа отправилась в город за веревками. Следующим кандидатом на крещение был кхосский парень по имени Джон, которого все считали ленивым и бесполезным.

Ему повезло меньше, чем Полуночнику. Хотя он и согласился принять крещение, его решили наказать для устрашения других.

В присутствии всех рабов Джона привязали к перилам крыльца и били кнутом, пока кожа не слезла у него со спины и он не замолк навсегда. Священник Ди развязал мертвого раба, глаза которого оставались широко раскрытыми, но уже безжизненными, и объявил его спасенным.

Потому Полуночник позволил побрызгать себе на голову немного воды. Для него наступили времена Гиены, и он не мог смеяться, как Богомол. Много месяцев после этого он просто молчал.

Отец, мать и я молча заворожено слушали рассказы Полуночника о его жизни в Африке. Сначала мы не улавливали связи между его прошлым и тем, как он поступил с Лоренцо Рейсом – пока он не сказал, что, увидев проповедника в канун дня святого Иоанна, он вспомнил священника Ди и кхосского парня, исхлестанного до смерти.

Полуночник считал, что совпадение имен было не случайным.

– Богомол говорил мне, что наш Джон умрет, если Рейс будет жить.

– Только потому, что у него такое же имя, как и у того кхосского парня? – спросил папа.

– Я верю, что такие совпадения говорят о невидимых связях между судьбами. Но Богомол видит их.

Полуночник сказал, что все эти ночи он следовал за Рейсом, пробираясь от одной площади города к другой, и все больше людей встречали слова проповедника громкими возгласами одобрения.

– Вчера ночью, как только пробило одиннадцать, – сказал африканец, – Рейс быстрым шагом пошел на пристань. Пока он говорил с перевозчиком, я взбежал на холм и спрятался в кустах.

– Что было потом? – спросил папа.

– Потом… потом я подстрелил его… я подстрелил Рейса.

– Твоя стрела попала в него со склона холма? – спросил папа.

– Да, я четко видел его в свете фонаря. Первая стрела попала ему в лопатку. На ее наконечнике был сильный, очень сильный яд. Вторая стрела уже была лишней. Сейчас он мертв.

Он не успел сказать ничего больше, поскольку мама, рыдая, бросилась к нему.

– За себя я не боюсь, но ты спас моего Джона от фараона, – торжественно сказала она. – Ты снова спас его. Спасибо за твою жертву. Я всегда буду благодарна тебе.

Целуя руки африканцу, она положила голову ему на грудь. Мы с отцом были поражены. Никто из нас не сознавал, в каком страхе она пребывала все эти дни и каких огромных усилий стоило ей скрывать свои чувства.

Позже мама объяснила мне, что сердцем чувствовала: если бы бушмен не убил Лоренцо Рейса, инквизиция началась бы снова.

– У меня не было сомнений. Один человек мог превратить нас всех в дым и пепел. Ты понимаешь? Он один был способен сделать это.

– Он был сумасшедшим, – ответил я.

– Нет, нет. Он был в здравом уме. Такие как он всегда точно знают, что они делают.

Должен признаться, что рассказ Полуночника был не совсем правдив. От оливковых сестер я узнал, что в ночь, когда скончался Лоренцо Рейс, его видели входящим в дом сеньора Бенджамина. Этот факт подтвердил сам аптекарь. Бенджамин также признал, что колдуну была доставлена записка с требованием встречи, но имени посыльного он не раскрыл.

Теперь, вспоминая об этом, я подозреваю, что Рейса в дом Бенджамина заманил Полуночник, который следил за ним и мог передать ему записку. Там проповеднику, видимо, предложили стакан вина или воды с хитроумным ядом, который начинает действовать лишь через несколько часов. Или этот яд ему тайно подмешали в табак.

Перевозчик, отвозивший Рейса обратно, сказал мне, что у проповедника не было никаких ран. Вместо этого он поднес к носу две щепотки табаку и, вдохнув, пожаловался на сильную боль в груди, а потом его почти мгновенно разбил паралич. Через несколько минут он скончался.

В то время я не заметил расхождений в истории африканца и по понятным причинам не обсуждал это ни с кем, кроме своей семьи.

Теперь я думаю, что смерть Рейса спланировал Бенджамин, убедивший Полуночника солгать нам, чтобы в случае допроса гражданскими или церковными властями мы смогли рассказать только ложную версию событий. Таким образом, мы бы не выдали аптекаря и не могли бы считаться его сообщниками. Я часто думал о том, был ли папа одним из авторов этого плана.

Я совершенно уверен, что Полуночник мог солгать нам только в том случае, если бы его убедили, что это защитит нашу семью.

Бенджамин не подвергал Полуночника ни малейшей опасности, уговорив его солгать, что это он убил Рейса. Бушмену в действительности ничего не угрожало, ведь его история, даже если бы она дошла до представителей Короны или Церкви, могла быть легко опровергнута. На теле Рейса не было раны от стрелы, что могли подтвердить перевозчик и другие люди.

Следующие двадцать лет я читал о Рейсе все, что только мог найти. До наполеоновских войн он дважды упоминался в хронике Порту Артура Мора Карнейро. Там написано, что он вернулся в Порту из Гоа, где пытался снова сжать португальскую Индию в смертоносные тиски инквизиции. Почему для возобновления своей деятельности в континентальной Португалии он выбрал именно наш город, остается загадкой, но, очевидно, он думал, что большая часть торговли в нашем городе находится в руках британцев и крещеных евреев. Вряд ли это соответствовало истине, но ненависть закрывала ему глаза на истинное положение вещей.

Другая любопытная догадка состоит в том, что его настоящей мишенью могли быть не маррано, а масоны – почти невидимый клан. В то время я почти ничего не знал о нем, но, очевидно, масоны были широко представлены в высших слоях городского населения. Возможно, он хотел воспользоваться традиционным недоверием христиан к евреям, чтобы возродить инквизицию, а позже бросить все карательные силы на масонов.

Когда умер Рейс, мы посчитали, что Полуночнику лучше на время покинуть Порту. Отец, собиравшийся в поездку в верховья реки, чтобы осмотреть тамошние земли, решил взять всех нас с собой.

Мы спокойно провели две недели в каменном особняке на северном берегу Дуэро. Папа, часто бывавший там, назвал этот особняк замком Макбета, где «лампа дня затмилась ночью черной». Но мы были там все вместе и чувствовали себя счастливыми как никогда.

Глава 19

Поскольку угроза нашему тайному обществу миновала, отец, мать и я никогда больше не заговаривали о пансионе в Англии, а мы с Полуночником стали каждую неделю беседовать с сеньором Бенджамином о Торе. Бушмена она захватила с самого начала, ему очень нравилось, что Господь Израиля мог быть иногда гневным и коварным, а иногда нерешительным.

Мы снова вернулись к приятным повседневным делам, и поглощенные ими, без особых происшествий, жили до октября 1806 года.

Мне уже было пятнадцать с половиной лет, и, к моей великой радости, на верхней губе у меня уже немного пробивались усы. Я был уже почти на ладонь выше Полуночника и мамы, целых пять футов четыре дюйма, хотя до периода бурного роста, когда я достиг почти шести футов, оставался еще год. Не удивительно, что меня все больше и больше интересовали девушки.

Полуночник больше, чем когда-либо был поглощен своей работой и обучением у Бенджамина. Подвал дома аптекаря превратился в настоящую лабораторию алхимика, где рождались вызывающие головокружение сочетания странных запахов, которые часто просачивались на улицу.

Отец приобрел еще семь акров земли в верховьях реки, благодаря чему у нас стало уже четырнадцать акров. По его расчетам, уже через пару лет он мог бы начать выращивать виноград для нашей собственной винодельни. Хотя во время поездок с отцом вверх по реке, когда он пытался научить меня выращивать виноград, от меня не было никакого толку, все же мы согласились, что название «Стюарт и сын» звучит как нельзя лучше. Мама отреклась от вечной верности Моцарту и отдала свое сердце Бетховену. Она разучивала все его произведения, которые ей удавалось заказать из Лондона. Но новые рукописи шли долго из-за перебоев в работе почты, связанных с наполеоновскими войнами, бушевавшими почти по всей Европе, но пока не достигшими Португалии.

Фанни неожиданно родила четырех мордастых щенков. Во время течки она ускользнула от моего бдительного взора, как Пегас, выпорхнув из окна гостиной. Бросившись по улице, она отдала свою честь первому встречному кавалеру – желто-коричневому псу, который, судя по его свалявшейся шерсти и отвратительному запаху, вырос в канализациях Порту.

Трем щенкам из четырех мы нашли хороших хозяев, а самого младшего оставили себе. Полуночник назвал ее Зеброй благодаря белой полоске, начинавшейся на носу и тянувшейся по черно-коричневой спине. Моя верная Фанни полюбила ее больше всех, и я боялся, что мы разобьем ей сердце, если отдадим Зебру вместе с другими щенками.

В мире, за пределами нашего города, Наполеон одержал свою великую победу при Аустерлице, оставив пятнадцать тысяч русских и австрийцев гнить под солнцем Моравии. Он доказал свое превосходство на суше, и многие считали, что скоро он станет хозяином всей Европы, исключая Британию, если проявит здравый смысл и не предпримет новое наступление с моря: около года назад, 21 октября 1805 года лорд Нельсон со своим флотом уверенно одержал над ним победу у берегов мыса Трафальгар в юго-восточной Испании. С тех пор мощь британского флота только возросла, и Наполеон не решался снова послать в бой свою флотилию.

Хотя мы волновались, что Португалия может вступить в войну, оптимизма нам было не занимать. Мы свято верили, что британцы, наши главные торговые партнеры, никогда не отдадут Порту в руки французов.

В делах сердечных я был совершенно очарован семнадцатилетней девушкой с Руа-дас-Тайпас. Ее звали Мария Анжелика. Возможно, Виолетта внушила мне любовь к девушкам старшего возраста с проницательными глазами, а у этой юной леди были самые потрясающие зеленые глаза, какие мне только доводилось видеть.

Она была стройной, а волосы ее были такими густыми и черными, что в одном из своих тайных любовных стихотворений я написал, что они созданы из беззвездной ночи. Ее грудь также не могла не интересовать меня, и я просто не мог оторвать от нее своих жадных глаз.

В те дни мы должны были вести себя как достойные леди и джентльмены, и я не смел даже заговорить с Марией Анжеликой, хотя наблюдал за ней издали, завороженный ее изящными движениями. Чтобы мельком увидеть ее, я много раз на дню проходил мимо окна ее гостиной, выдумывая бесчисленные поводы, чтобы остановиться на миг, застегивал ботинки, поправлял пуговицы на штанах. Вскоре ее соседи начинали громко причмокивать при моем приближении, весело хихикая.

В один счастливый день, когда я проходил мимо ее дома, она открыла окно.

– Добрый день, сударь, – сказала она, выглянув наружу.

Однако не успели мы продолжить этот многообещающий разговор, как мать втащила ее обратно и захлопнула ставни. Однако это не охладило мой пыл. Узнав в ночь празднования победы лорда Нельсона о предстоящей поездке отца с Полуночником в Лондон, я не стал настаивать, чтобы меня взяли с собой. Они уезжали на шесть недель.

– А я еду? – спросил я отца, отчаянно надеясь, что он скажет нет.

– Нет, сынок, боюсь, что нет.

– А зачем вы едете?

– Ну, Джон, ты, возможно, помнишь, что одной из причин, по которой Полуночник поехал со мной в Европу, было его желание найти лекарство от оспы. Так что…

Наверное, у меня был недоумевающий вид, потому он пояснил:

– Джон, я знаю только, что тысячам людей уже удалось сделать прививки от этой болезни. Один добрый человек бесплатно делает это для бедняков – прививает до трехсот пациентов в день. Я написал в Королевское Дженнеровское общество с просьбой разрешить нам присутствовать при этой процедуре, и они великодушно согласились.

– Если это лекарство хорошее, то Полуночник вернется в Африку?

– Да, возможно, сынок. Поездка в Англию покажет.

Мысль о том, что он нас покинет, привела меня в ужас.

– Тогда, – сказал я, – я хочу поехать с вами.

– Нет, не в этот раз, парень. Скоро мы вместе поедем в Лондон, но не сейчас.

– Но и мне было бы полезно…

– Нет, – отрезал он. – Прости, но это невозможно.

Я не возвращался к этой теме до следующего дня, пока мы с Полуночником не пошли прогуляться вдоль сухих доков у реки.

– Папа сказал, ты скоро уедешь в Англию, чтобы найти лекарство от оспы.

Он похлопал меня по спине.

– Да, Джон, я очень, очень доволен. Ты не понимаешь, что это значит для меня. Столько людей из моего народа умерло. И столько зулусов и кхосов…

– Если лекарство окажется хорошим, ты сразу уедешь на родину?

– Нет, я вернусь, чтобы провести опыты с Бенджамином. Я должен научиться этой процедуре, иначе все будет бесполезно. Если все пойдет хорошо, тогда я действительно вернусь в Африку.

Увидев, как я огорчен, он добавил:

– Но у меня есть к тебе интересное предложение.

Я нахмурился: мне бы хотелось, чтобы он тоже выглядел расстроенным из-за того, что покидает меня!

– Ты даже не спросишь, что это за предложение? – подмигнул он мне. – Если нет, я рассержусь на тебя.

– Нет, – огрызнулся я.

Он рассмеялся.

– Всегда двигайся между копыт антилопы канны, – сказал он.

– Что ты хочешь сказать?

– Оставайся всегда самим собой. И иди не спеша.

– Почему не спеша?

– Потому что в африканской пустыне нужно двигаться осторожно, или наступишь на кого-нибудь, кто кусается или жалит.

Он взял меня под руку, – он привык к этому, когда я перерос его.

– Джон, когда я отправлюсь в Африку, я хотел бы, чтобы и ты поехал со мной. Это и есть мое предложение.

– В Африку? – недоверчиво переспросил я.

– Да. Мне бы очень хотелось, чтобы ты пожил там со мной. Там живут необычайно красивые птицы, и они уже много лет ждут, когда ты научишься им подражать. Я не хочу, чтобы они ждали тебя вечно.

– А ты уже предложил это маме и папе? – взволнованно спросил я.

– Еще нет. Сначала посмотрим, как все пройдет в Англии, а потом поговорим с твоими родителями.

– Мать не позволит мне уехать надолго. Да они меня вообще не отпустят.

– Ты будешь приезжать на несколько месяцев каждые год или два. И я тоже буду возвращаться в Порту каждый год.

– Но до Южной Африки очень далеко.

– Не так уж далеко, – засмеялся он. – Всего полмира!

– И там опасно.

– Не опаснее, чем в Европе. Французы скоро перейдут через горы и нападут на Португалию.

– Ты так считаешь?

– Наполеон – гиена, возомнившая себя львом. Он попытается сожрать Португалию. Лично я предпочел бы оказаться в любом другом месте, когда он придет сюда. Будет много страданий и смертей. Возможно, я и твоим родителям предложу поехать в Африку. В конце концов, твой отец может открыть там винодельню.

Он жестом пригласил меня сесть рядом с ним на большом бревне у реки. Когда мы сели, он сказал:

– Был год, Джон, когда на всей земле наступила засуха. Это было очень, очень плохое время… – Он достал свою глиняную трубку. – Богомол был в это время далеко в пустыне: живя среди мужчин и женщин, он иногда заболевал, и ему нужен был сладкий нектар белых цветов пустыни, чтобы укрепить свой дух. Но когда Пчела прилетела к нему и сказала, что на его родине умирает много хороших людей, он рискнул собственной жизнью и немедля взобрался на крылья своей подруги.

– Увидев, что многие уже умерли от голода, Богомол стал уговаривать Страуса дать людям немного меда или хотя бы привести их к своим сотам. Но большая птица отказалась. Богомол, конечно, упрекнул его, но он только распушил перед ним свой хвост. А потом эта глупая птица спрятала весь свой мед под крыло и улетела. Богомол стал думать, как украсть его, чтобы Первые Люди выжили. Но без нектара он слабел с каждым днем. Однажды он медленно приполз к Страусу и тихо сказал: «Я нашел дерево с самыми вкусными сливами. Тебе они очень, очень понравятся». Доверчивая птица попросила, чтобы он скорее отвел ее к фруктовому дереву. И Богомол привел ее к дереву, ветви которого сгибались под тяжестью желтых слив. Страус радостно стал клевать вкусные сливы с нижних веток. Но Богомол сказал: «Те, что растут выше, еще вкуснее. Если ты помажешь их своим медом, с ними не сравнится ни одно лакомство на свете». И птица вытянула шею, чтобы дотянуться повыше. «Глупый, – сказало ей божественное насекомое. – Не здесь – на самой верхушке!» – Полуночник указал в небо трубкой и покосился на меня. – «Вон та, большая, на верхушке – самая сладкая».

Мой друг встал, сложив большой и указательный пальцы, изображая жадный клюв.

– Птица вытянула шею так сильно, как только смогла. Но едва она ухватила самую верхнюю сливу, – Полуночник пощелкал клювом, сложенным из пальцев, – Богомол собрался с силами, залез к ней под крыло и украл все соты, кроме последних.

– С тех пор, Джон, Страус перестал летать, боясь, что потеряет свои последние соты. А мужчины и женщины, как ты знаешь, едят мед, который поддерживает наши силы во время любых невзгод.

– Но что стало с Богомолом, когда он отдал все силы? Он умер?

Глаза африканца радостно засияли.

– Нет, Джон, он не умер. Потому что луна, оплакивавшая его, пролила на него свои слезы из нежного света, он слизал их со своих губ и выздоровел. Он проглотил частичку вечной луны, и потому больше никогда не болел.

Полуночник подмигнул, давая знать, что рассказ его окончен, и с довольным видом задымил трубкой.

– Но что ты хотел этим сказать? – спросил я.

Он поцеловал меня в лоб.

– Чем бы Богомол и я ни занимались в далекой пустыне, это не помешает нам прийти к тебе и выкрасть для тебя любое сокровище, если оно понадобится тебе.

За три дня до отъезда отца и Полуночника в Англию на рассвете меня разбудил странный шум. Сначала я подумал, что это скулит Фанни. Накинув на плечи одеяло, я спустился в гостиную. Там, у погасшего камина, согнувшись в своем кресле, судорожно рыдал отец. Я попятился назад, чтобы не смущать его, но он позвал меня.

Свеча осветила его глаза, такие несчастные, будто он только что получил какое-то ужасное известие. Может быть, умерла тетя Фиона, – подумал я.

Ища моей руки, он потянулся ко мне, и я бросился в его объятия. Его горе было безграничным.

– Папа, что случилось? – спросил я.

– Это все сон, – прошептал он. – Я был один в пустом доме. Ни тепла… Ни света… Твоя мать умерла, а тебя не было – я не знал, где ты. Я был совсем один в темноте. И остался бы там навсегда.

– Я здесь, – сказал я, обхватив его за плечи, – и я тебя не брошу.

Вытирая глаза, он ответил:

– Ты очень добрый. И теперь со мной все будет хорошо. Это был просто кошмар. Иди спать. Извини, что напугал тебя.

– Я провожу тебя в твою комнату. Позволь мне помочь тебе. Ведь ты помогал мне, когда я был маленьким мальчиком.

– Нет, нет. Я лучше останусь здесь. Не хочу будить твою мать.

– Тогда я останусь с тобой.

– Да, посиди со мной. Приятно чувствовать, что ты рядом.

Он прикрыл дрожащие веки, и его дыхание стало спокойнее. Он потрепал меня по волосам и начал нашептывать сказку об эльфе, влюбившемся в русалку, но вскоре уснул, так и не закончив ее. Дрожа от холода, я подождал, пока не убедился, что он крепко спит, а потом поднялся наверх. И мне казалось, что я попал в какой-то чужой мир, где плакал мой отец, обреченный на вечное одиночество.

Мы никогда больше не говорили об этом кошмаре.

В день отъезда я проводил отца и Полуночника до пристани. Мама была слишком расстроена, и не пошла с нами, оставшись в своей комнате.

В голубом небе сияло солнце, освещая новый мост через реку, соединивший Порту на северном берегу с Вила-Новада-Гайа на южном.

– Город растет, – сказал папа. – Совсем как мой сын.

Он ласково улыбнулся мне, и мы обнялись, как мне кажется, в последний раз ощущая себя настоящими и верными друзьями. Он велел мне во всем слушаться мать, потому что, хотя я и выше ее на несколько дюймов, но по здравому смыслу и интуиции еще сильно уступаю ей.

Он обещал вернуться к Рождеству.

Потом я горячо обнял Полуночника; он широко улыбнулся и сказал, что по возвращении расскажет мне о том, как Богомол женил Сернобыка на птице Медовнице. Вероятно, этим он намекнул на возникший у меня интерес к девушкам.

– Иди не спеша, – предостерег он меня, и мы расцеловались в обе щеки.

– Ты тоже, – ответил я.

Мы махали друг другу, даже когда они зашли на палубу. Мы с Полуночником кричали друг другу разные глупости про Фанни, лишь бы сдержать более глубокие чувства. Потом, когда корабль начал поднимать якорь, мы запели нашу любимую песню «Туман с росой»:

 
Я, холостяк, живу один
И торгую в лавке сукном.
За красоткой я ухаживать стал
И ошибся в жизни в этом одном.
Я ухаживал все лето за ней,
И ухаживал зимой,
И много-много раз
Я обнимал ее,
Закрывая от тумана с росой.
 

До сих пор помню, как пел эту песенку с Полуночником на пристани… После этого ни разу я не исполнял ее, пока не родились мои дочери. И даже тогда всякий раз я слышал, как африканец подпевает мне.

Пока они находились в Англии, я пытался сблизиться с Марией Анжеликой, но мне постоянно мешала бдительность ее дьявольски зоркой матери. Однажды, заметив меня под балконом, она крикнула:

– Даже и не думай, что я позволю такой грязи как ты, ухаживать за моей дочерью.

От удивления я онемел. Придя в уныние, я подумал, что лучше мне подождать с новыми попытками, пока не вернется отец – тогда я спрошу у него, что мне делать дальше.

За время их отсутствия мы получили от него два письма. Мать сначала прочла их сама, а потом дала прочесть мне. В первом он рассказывал о лондонских достопримечательностях, особенно о прогулке по садам королевского дворца в Кенсингтоне, которые с тех пор, как двор перенесли в Ричмонд, по воскресеньям были открыты для публики. К великой радости отца, его старшая сестра Фиона приехала из Мэйденхеда в Лондон на неделю и остановилась на том же постоялом дворе, что отец и Полуночник, и дела у нее шли прекрасно.

Во втором письме папа писал, что в больнице святого Фомы их принял доктор Дженнер. Отец нашел его добрым и остроумным человеком. Им показали процедуру вакцинации. Это произвело такое впечатление на папу, что он заплатил за прививки для себя и Полуночника. Доктор Дженнер уделил отцу и Полуночнику целый час своего драгоценного времени и любезно ответил на все вопросы африканца, хотя его глостерское произношение доктора заставило поднапрячь слух.

Отец писал, что уже купил места на корабле, отправлявшемся из Портсмута в Порту четырнадцатого декабря. При благоприятном ветре он должен прибыть утром девятнадцатого декабря.

В приписке на обороте последнего листа он написал мне: «Надеюсь, ты добр с матерью, ведь она единственный человек на свете, который любит тебя так же сильно, как и я. Твой любящий отец, Джеймс Стюарт».

Полуночник тоже добавил несколько фраз, в которых рассказал мне, что его встреча с Дженнером оказалась очень, очень плодотворной, и что, хотя Лондон и прекрасное место, но для него здесь слишком людно.

«Я очень хочу снова быть вместе с вами в нашем любимом Порту», – написал он, поставив внизу подпись «Полуночник» с изящной завитушкой на букве П.

Я был удивлен тем, насколько улучшился его почерк по сравнению с первыми неделями наших занятий, когда он еще настаивал на добавлении к буквам крыльев, звериных морд и рогов.

Девятнадцатого октября я проснулся на рассвете, не смог снова заснуть и отправился в сад играть с Фанни и Зеброй. В конце концов мать открыла ставни и пригрозила задушить меня, если собаки еще раз залают.

Примерно в десять часов корабль появился на горизонте. Я страшно разозлился, когда мать не разрешила мне пропустить пятничный урок с моим домашним учителем, профессором Раймундо и пойти вместе с ней в порт. И мне пришлось терпеть его очередную лекцию о великолепии тригонометрических функций.

Я не понимал, почему родители так задерживаются, и скоро стал опасаться, не пропустили ли отец и Полуночник свой корабль.

Профессор Раймундо ушел в полдень. Накинув шерстяной пиджак, я вышел из дома в леденящий холод. Я был уверен, что что-то случилось, и даже подумывал зайти к сеньору Бенджамину и попросить его сходить вместе со мной на пристань. Но потом я увидел, что родители идут по улице, при этом отец поддерживает мать за талию.

В великой радости я помчался к ним.

Однако, подбежав ближе, я увидел, что у мамы заплаканное лицо. Когда я подошел к ней, то увидел в ее глазах такую сильную боль, что даже испугался.

– Папа, что случилось… что с мамой?

– Джон, дай мне довести ее домой. Там поговорим.

– Где Полуночник? Можно мне сходить за ним?

Они не ответили. Отец крепко стиснул зубы.

– Что-то случилось с ним? Он остался в Англии?

Папа не ответил.

– Что случилось в Англии? – закричал я. – Он еще там? Он не ранен или… или…

– Джон, успокойся, пожалуйста.

Я открыл дверь, и папа помог зайти маме в дом. Он проводил ее к лестнице, велев мне подождать его в гостиной. Я шагал взад и вперед, охваченный ужасными мыслями.

Отец спустился вниз и налил себе бренди, а потом наполнил стакан поменьше для меня.

– Выпей, – сказал он.

– Просто скажи, что случилось.

– Делай, что я тебе велю, сын! – И поняв, что говорит слишком грубо, он мягко добавил: – Пожалуйста, Джон, сделай, как я сказал.

Я пригубил бренди, которое обожгло мне горло.

– Присядь, – сказал папа, указав на мамино кресло.

Я продолжал стоять.

– Скажи мне, где Полуночник.

Он поставил стакан на камин.

– Полуночник… Полуночник умер, сынок. Прости.

– Нет, нет… это… это невозможно. Папа, это…

Он протянул ко мне руки, но я отступил назад.

– Ты лжешь! Где он?

– Полуночник ушел от нас навсегда.

Я покачал головой.

– Нет, я не хочу это слышать. Нет… нет…

У меня закружилась голова, и я почувствовал, что падаю в темную пропасть. Я уже не помнил, куда делись отец и Полуночник, и почему.

Папа что-то говорил мне, но я ничего не слышал.

Я очнулся на персидском ковре перед диваном; меня накрыли одеялом. На меня смотрела Луна Оливейра, что было особенно странно.

– Ты упал в обморок, Джон, – сказала она. – Ты у себя дома. Твоя мать наверху.

Рядом с ней появилась Граса и улыбнулась мне. Я чувствовал себя так, словно нахожусь в стеклянной банке. И вдруг все случившееся разом нахлынуло на меня.

– Полуночник умер? – спросил я.

– Погоди, Джон, – ответила она, отходя в сторону.

Отец, стоявший где-то позади меня, сказал, что сейчас подойдет. Вскоре он встал на колени рядом со мной и помог мне сесть. Он поднес к моим губам чашку с чаем и попросил выпить.

Я сделал несколько глотков. Чай был слишком горячим и сладким.

– Полуночник умер? – снова спросил я.

Отец сам отпил из чашки.

– Я похоронил его перед отплытием в Порту, – мрачно ответил он. – Мне очень жаль, сынок.

Луна и Граса сказали, что скоро снова зайдут ко мне. Проводив их, папа помог мне сесть в кресло и сам сел напротив. Откинувшись назад и глубоко вздохнув, чтобы набраться духу, он стал рассказывать о том, что произошло: