Текст книги "Если спросишь, где я: Рассказы"

Автор книги: Реймонд Карвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Перья
(Перевод А. Глебовской)

Этот мой друг с работы, Бад, пригласил нас с Фрэн к себе в гости. С его женой я знаком не был, а он не был знаком с Фрэн. В этом смысле мы были на равных. Но мы-то с Бадом дружили. Еще я знал, что у Бада ребенок. Ребенку было, наверное, месяцев восемь, когда Бад нас пригласил. И куда улетели эти восемь месяцев? Куда, черт возьми, вообще уходит время? Я прекрасно помню тот день, когда Бад явился на работу с коробкой сигар. И раздавал их всем в кафетерии. Сигары были неважнецкие, марки «Голландские Мастера». Зато на каждой была красная наклейка и обертка с надписью: «У НАС МАЛЬЧИК!» Я сигары не курю, но одну все равно взял.

– Возьми парочку, – сказал Бад и тряхнул коробку. – Я тоже не люблю сигар. Это она придумала.

Он имел в виду свою жену. Оллу.

Мы с женой Бада никогда не виделись, хотя однажды я говорил с ней по телефону. Дело было в субботу, в середине дня, и я не знал, чем заняться. Тогда я позвонил Баду спросить, придумал ли он, чем заняться. Трубку сняла женщина, она сказала: «Алло?». Меня заклинило, я не мог вспомнить, как ее зовут. Жена Бада. Бад тысячу раз называл при мне ее имя. Но оно влетало в одно ухо и вылетало в другое. «Алло!» – повторила женщина. У них там был включен телевизор. Потом женщина спросила: «Кто это?». И я услышал, как закричал ребенок. «Бад!» – позвала женщина. «Что?» – сказал ей Бад. А я все не мог вспомнить ее имя. И просто повесил трубку. Когда мы увиделись с Бадом на работе, черта с два я признался ему, что звонил. Зато я так повернул разговор, чтобы он упомянул ее имя. «Олла» – сказал он. «Олла», – сказал я себе. Олла.

– Ничего особенного мы не планируем, – сказал Бад. Мы сидели в кафетерии и пили кофе. – Нас будет всего четверо. Ты с твоей и мы с Оллой. Всё по-простому. Приезжайте часам к семи. В шесть она кормит. Потом уложит ребенка, и мы спокойно поужинаем. Найти нас довольно сложно. Вот карта.

Он протянул мне листок бумаги, где были нарисованы все крупные и мелкие дороги, проселки и все прочее, и стрелки с указаниями сторон горизонта. Его дом был отмечен большим крестом.

Я сказал:

– Мы с удовольствием.

Но Фрэн не очень обрадовалась.

Вечером, у телевизора, я спросил, стоит ли нам взять что-нибудь с собой к Баду.

– Например, что? – осведомилась Фрэн. – Он просил что-нибудь привезти? Мне-то откуда знать? Понятия не имею.

Она пожала плечами и соответствующе на меня посмотрела. Она и раньше слышала от меня про Бада. Но знакома с ним не была и не очень-то рвалась знакомиться.

– Можем взять вина, – сказала она. – Как знаешь. Наверное, стоит взять бутылку вина.

Она покачала головой. Длинные волосы разлетелись по плечам. «Зачем нам кто-то еще? – казалось, говорила она. – Нам и вдвоем хорошо».

– Иди ко мне, – позвал я.

Она придвинулась поближе, чтобы я мог обнять ее. Фрэн – как большой высокий бокал с водой. Эти ее светлые волосы, струящиеся по спине. Я взял прядку и понюхал. Я запустил руку в ее волосы. Фрэн не отодвинулась. Я уткнулся лицом в ее волосы и еще крепче прижал к себе.

Иногда, когда волосы ей мешают, она собирает их и перебрасывает за плечо. Они ее раздражают.

– Чертова грива, – говорит она. – Одна с ней морока.

Фрэн работает в молочном магазине и на работе волосы подбирает. Каждый вечер ей приходится их мыть и долго потом расчесывать, пока мы сидим у телевизора. Время от времени она грозится, что отрежет их. Но я думаю, что это вряд ли. Она знает, как они мне нравятся. Знает, как я над ними трясусь. Я ей часто говорю, что из-за волос в нее и влюбился. Я говорю, что, если она их отрежет, я могу ее разлюбить. Иногда я называю ее «шведкой». Она могла бы сойти за шведку. Эти наши вечера вдвоем, когда она расчесывала волосы и мы вместе вслух загадывали желания. Что у нас будет новая машина, такое вот было желание. Что мы сможем на пару недель съездить в Канаду. Чего мы никогда не загадывали – чтобы у нас были дети. Детей у нас не было, потому что мы не хотели детей. Может, когда-нибудь потом, говорили мы друг дружке. Но тогда мы с этим не спешили. Считали, что нам некуда спешить. Иногда по вечерам мы ходили в кино. Чаще проводили вечера дома у телевизора. Бывало, что Фрэн что-нибудь для меня пекла, и потом мы всё съедали в один присест.

– Может, они не пьют вина, – сказал я.

– Всё равно, давай возьмем вина, – настаивала Фрэн. – Если они не пьют, сами выпьем.

– Белого или красного? – спросил я.

– И чего-нибудь сладкого, – продолжала она, будто не слыша. – Хотя мне, в принципе, все равно. Это твоя затея. И давай только без всякой суеты, а то я вообще не пойду. Я могу испечь малиновый рулет. Или кексы.

– У них будет что-нибудь на сладкое, – сказал я. – Кто ж зовет друзей на ужин, не позаботившись о сладком.

– Подадут какой-нибудь рисовый пудинг. Или желе из пакетиков. Что-нибудь такое, что мы не едим. Я ж его жену в глаза не видела. Откуда нам знать, что она приготовит? Вдруг желе из пакетиков?

Фрэн покачала головой. Я пожал плечами. Но вообще-то она была права.

– Эти сигары, которые он тебе подарил сто лет назад. Возьми их, – предложила она. – Тогда, как поедим, вы с ним пойдете в гостиную курить сигары и пить портвейн, или что там пьют те, кого в кино показывают.

– Ладно, поедем так, – согласился я.

Фрэн сказала:

– Давай возьмем с собой моего хлеба.

Бад и Олла жили милях в двадцати от города. Мы уж три года здесь, но ведь ни разу, черт побери, ни Фрэн, ни я не выбирались за город. Здорово было ехать по извилистым проселкам. Спускался вечер, тихий и теплый, а вокруг поля, железные изгороди, коровы чинно шагали к старым сараям. Мы видели на заборах дроздов с красными метинами на крыльях, а еще голубей, которые кружили над амбарами. Были там сады и прочая зелень, цвели полевые цветы, маленькие домики стояли в некотором отдалении от дороги.

Я сказал:

– Вот бы и нам пожить в таком домике.

Я это сказал не всерьез, так, еще одно ничего не значащее желание. Фрэн не ответила. Она изучала карту, которую дал мне Бад. Мы добрались до обозначенного на карте перекрестка. Повернули, как и было велено, направо и проехали в точности три и три десятых мили. Слева от дороги я увидел кукурузное поле, почтовый ящик и посыпанную гравием подъездную дорожку. В конце дорожки, за деревьями, стоял дом с верандочкой. На доме была труба. Но, поскольку было лето, никакого дыма из нее не шло. И все равно все выглядело очень даже мило, и я сказал об этом Фрэн.

– Глушь страшная, – отозвалась она.

Я свернул на подъездную дорожку. С обеих сторон стеной стояла кукуруза. Она вымахала выше машины. Я слышал, как хрустит под колесами гравий. Ближе к дому мы увидели садик, а в нем ползучие стебли, с которых свисали зеленые штуковины размером с бейсбольный мяч.

– Это что такое? – удивился я.

– Мне почем знать? – огрызнулась Фрэн. – Может, тыквы, а вообще понятия не имею.

– Слушай, Фрэн, – сказал я, – не заводись.

Она не ответила, только поджала нижнюю губу. Когда подъезжали к дому, выключила радио.

Перед домом стояли детские качели, на верандочке валялись игрушки. Я подъехал вплотную и заглушил двигатель. И вдруг мы услышали этот жуткий вопль. Понятное дело, в доме был ребенок, но вряд ли ребенок мог кричать так громко.

– Что это? – спросила Фрэн.

И тут какая-то птица, здоровенная, размером с грифа, тяжело снялась с дерева и плюхнулась прямо перед машиной. Встряхнулась. Потом, выгнув длинную шею уставилась на нас.

– Чертовщина какая-то, – сказал я.

Сидел, вцепившись в руль, и таращился на эту тварь.

– Ничего себе! – сказала Фрэн. – Никогда не видела живьем.

Мы, конечно же, оба сообразили, что это павлин, но вслух его так не назвали. Сидели и смотрели. Птица повертела головой и снова издала тот же резкий звук. Встопорщив перья, она стала чуть не в два раза больше.

– Чертовщина какая-то, – повторил я.

Мы всё сидели как сидели – на переднем сидении.

Птица подобралась поближе. Потом наклонила голову вбок и нахохлилась. Яркий и злобный глаз всё таращился на нас. Птица задрала хвост, он был как огромный веер, который то раскрывался, то закрывался. Хвост сиял всеми цветами радуги.

– Боже мой, – прошептала Фрэн. Руку она положила мне на колено.

– Чертовщина какая-то, – снова повторил я. Больше тут сказать было нечего.

Птица опять издала все тот же странный, похожий на плач крик: «Мо-о-ау!». Если б я такое вдруг услышал ночью, решил бы, что кто-то умирает, или что-то такое творится, какая-то жуть.

Входная дверь открылась, и на веранду вышел Бад. Он застегивал рубашку. Волосы у него были мокрые. Похоже, он только что вылез из душа.

– Да заткнись ты, Джоуи! – прикрикнул он на павлина. Потом хлопнул в ладоши, и птица немного попятилась. – Хватит уже. Вот так-то, заткнись. Заткнись, тварь паршивая!

Бад спустился по ступенькам. По дороге к машине заправил рубашку в штаны. Одет он был так, как одевался на работе – в джинсы и хлопковую рубаху. Я же напялил летние брюки и тенниску. Хорошие туфли. Увидев в чем Бад, я разозлился на себя – и чего вырядился…

– Молодцы, что все-таки выбрались к нам, – сказал Бад, подходя к машине. – Давайте, входите.

– Бад, привет, – сказал я.

Мы с Фрэн вылезли из машины. Павлин немножко отошел и стоял, наклоняя свою противную башку то в одну, то в другую сторону. Мы старались не подходить к нему слишком близко.

– Ну как, сразу нас нашли? – спросил у меня Бад. Он не смотрел на Фрэн. Ждал, когда я их познакомлю.

– Карту ты нам дал толковую, – сказал я. – Да, Бад, это Фрэн. Фрэн, Бад. Она о тебе наслышана.

Бад рассмеялся и протянул ей руку. Фрэн была его выше. Бад смотрел на нее снизу вверх.

– Он о тебе часто говорит, – сказала Фрэн, отнимая у него руку. – Бад то, Бад сё. Если о ком с работы и поминает, так только о тебе. Мне кажется, что я тебя уже давно знаю.

Она не выпускала из виду павлина. Тот подобрался ближе к веранде.

– Так мы ж с ним друзья, – ответил Бад. – Еще б ему обо мне не говорить.

Сказав это, Бад ухмыльнулся и ткнул меня кулаком.

Фрэн так и держала свой каравай. Она не знала, что с ним делать. Протянула Баду.

– Вот, мы вам привезли.

Бад взял каравай. Повертел так и сяк, осмотрел, будто впервые в жизни видел буханку хлеба.

– Вот спасибо, – сказал он. Поднес каравай к лицу и понюхал.

– Фрэн сама пекла, – объяснил я.

Бад кивнул.

– Пошли в дом, познакомлю вас с женой и матерью.

Он, ясное дело, имел в виду Оллу. Какая тут еще могла быть мать, кроме нее. Бад мне говорил, что его мамаша давно померла, а папаша отвалил, когда Бад был еще парнишкой.

Павлин был тут как тут – семенил перед нами, а когда Бад открыл дверь, взгромоздился на крыльцо. И все пытался проскочить в дом.

– Джоуи, дрянь ты такая, – сказал Бад и хорошенько врезал ему по башке. Павлин отскочил и встряхнулся. Перья у него в хвосте погромыхивали, когда он встряхивался. Бад сделал вид, что хочет его пнуть, и павлин отскочил еще дальше. Тогда Бад приоткрыл дверь, чтобы мы смогли пройти.

– Она пускает этого паршивца в дом. Скоро его усадят за стол и уложат в кровать. Чертова птица.

Фрэн остановилась на пороге. Посмотрела на кукурузное поле.

– Славный у вас домик, – заметила она. А Бад все придерживал дверь. – Правда, Джек?

– А то, – сказал я. Меня ее слова удивили.

– Это только на первый взгляд не дом, а картинка, – сказал Бад, продолжая держать дверь. Еще раз шуганул павлина. – С ним хлопот не оберешься. То одно, то другое. – Потом он добавил: – Ну, давайте, входите.

Я спросил:

– Бад, а что это там за шутковины растут?

– Да помидоры! – ответил Бад.

– Тоже мне фермер, – сказала мне Фрэн и покачала головой.

Бад рассмеялся. Мы вошли в дом. В гостиной нас ждала маленькая пухленькая женщина с пучком на голове. Руки были спрятаны под завернувшийся край передника. Щеки ее пылали. Я поначалу решил, что она запыхалась или рассердилась. Она глянула на меня, а потом стала разглядывать Фрэн. Без всякой враждебности, так, с интересом. Она смотрела на Фрэн и была все такая же красная.

Бад сказал:

– Олла, это Фрэн. А это мой друг Джек. Ну, про Джека-то ты знаешь. А, это Олла, ребята.

Он передал Олле каравай.

– Что это? – спросила Олла. – А, хлеб, домашний. Вот спасибо. Садитесь куда хотите. Располагайтесь. Бад, давай, спроси, что они будут пить. Мне надо посмотреть, что там на кухне.

Она ушла, захватив с собой хлеб.

– Садитесь, – предложил Бад.

Мы с Фрэн примостились на диване. Я полез за сигаретами.

– Вот пепельница. – Бад снял с телевизора какую-то тяжеленную штуковину. – На, держи, – сказал он и поставил штуковину передо мной на столик. Это была такая стеклянная пепельница, сделанная в форме лебедя. Я зажег сигарету и бросил спичку в дырку у лебедя в спине. Из лебедя выполз завиток дыма.

Был включен цветной телевизор, и мы немножко посмотрели. На экране по кольцу с ревом мчались машины, – обычные модели, переделанные для гонок. Комментатор вещал мрачным голосом. Но чувствовалось, что он приберегает что-то очень захватывающее на потом.

– Мы пока дожидаемся официального подтверждения, – сказал комментатор.

– Будете это смотреть? – спросил Бад. Сам он так и не сел.

Я сказал, что мне без разницы. Так оно и было. Фрэн пожала плечами. Будто хотела сказать: а мне-то что? В смысле: день все равно угроблен.

– Им осталось кругов двадцать, – сказал Бад. – Скоро закончится. Чуть раньше у них была такая свалка. Штук пять машин в кучу. Некоторые водители травму получили. Насколько все серьезно, пока не сказали.

– Не выключай, – сказал я. – Давай посмотрим.

– Может, какая-нибудь из этих чертовых железок взорвется прямо у нас на глазах, – сказала Фрэн. – Или, врежется в прилавок и размажет по нему продавца этих кошмарных сосисок в тесте.

Она пропустила между пальцами прядку волос и уставилась на экран.

Бад посмотрел на Фрэн, – не понимая, шутит она или нет.

– Что тут творилось, ну, свалка, такая, просто ой-ой-ой. Сперва одно, потом дальше пошло-поехало по цепочке. Машины, детали, люди так и летели во все стороны. Ну, чего вам налить? Есть эль, есть виски, бутылка «Олд кроу».

– А ты что будешь? – спросил я Бада.

– Эль, – ответил он. – Холодненький, самое то.

– Мне тоже эля, – сказал я.

– А мне, пожалуй, «Олд кроу», с водой, – сказала Фрэн. – Если можно, в стакане. Со льдом. Спасибо, Бад.

– Запросто, – сказал Бад. Глянул на экран и пошел на кухню.

Фрэн толкнула меня в бок и кивнула в сторону телевизора.

– Смотри, что там наверху, – прошептала она. – Ты тоже видишь?

Я посмотрел, куда и она. Там была узкая красная вазочка, в которую кто-то засунул несколько маргариток. Рядом с вазочкой, на салфетке, стоял старый гипсовый слепок с чьих-то зубов, кривых и неровных до невозможности. Губ на этой жуткой штуковине не было, челюстей тоже, только гипсовые зубы, воткнутые в какую-то подставку, напоминавшую желтые десны.

Тут вернулась Олла с банкой ореховой смеси и бутылкой шипучки. Фартук она сняла. Орехи поставила на столик, рядом с лебедем.

– Угощайтесь, – сказала она. – Бад сейчас принесет выпить.

Когда она заговорила, лицо у нее опять стало красным. Она села в старое бамбуковое кресло-качалку и начала покачиваться. Отпила шипучки и посмотрела на экран. Пришел Бад с деревянным подносиком, на котором стояли стакан с виски для Фрэн и бутылка эля для меня. Была еще одна бутылка, для него.

– Тебе стакан дать? – спросил он.

Я покачал головой. Он хлопнул меня по колену и повернулся к Фрэн.

Она взяла у Бада стакан и сказала «спасибо». Взгляд ее снова приклеился к гипсовым зубам. Бад заметил, куда она смотрит. Визжали машины на кольце. Я взял свой стакан и сосредоточился на экране. Очень мне нужны эти зубы.

– Это как выглядели у Оллы зубы, пока ей не надели брекеты, – пояснил Бад. – Я к ним привык. Но, наверное, смотреть на это противно. Понятия не имею, какого черта она их там держит.

Он посмотрел на Оллу. Потом на меня. Сел в шезлонг и закинул ногу на ногу. Отхлебнул эля и снова уставился на Оллу.

Та опять покраснела. Она держала в руке бутылку с шипучкой. Немного отпив, сказала:

– Чтобы все время помнить, как много Бад для меня сделал.

– Как-как? – переспросила Фрэн. Она копалась в банке с орехами, выбирала кэшью. А тут остановилась и взглянула на Оллу. – Прости, я не расслышала.

Теперь Фрэн внимательно смотрела на Оллу, дожидаясь, что та скажет.

Олла еще больше покраснела.

– Я ему много за что благодарна, – сказала она. – И за это тоже. Я держу этот слепок на виду, чтобы помнить, как много Бад для меня сделал.

Она снова отхлебнула шипучки. Потом поставила бутылку и продолжала:

– У тебя красивые зубы, Фрэн. Я сразу заметила. А у меня они с детства были враскоряку. – Она постучала ногтем по передним зубам. – Выпрямлять их моей семье было не по карману. Вот они и росли в разные стороны. Первому моему мужу было плевать, как я выгляжу. Какое там! Ему на всё было плевать, главное – было бы где взять денег на очередную бутылку. Только с ней он и дружил. – Она покачала головой. – А потом появился Бад и вытащил меня из этой дыры. И, когда мы сошлись, Бад мне сразу сказал: «Мы тебе зубы приведем в порядок». Этот слепок сделали сразу после того, как мы с Бадом познакомились, когда я второй раз пришла к ортодонту. Перед тем как мне надели брекеты.

Ее лицо продолжало полыхать. Она поглядела на экран. Глотнула еще шипучки – похоже, больше ей сказать было нечего.

– Ортодонт вам попался что надо, – сказала Фрэн и посмотрела на страшную штуковину на телевизоре.

– Просто отличный, – согласилась Олла. – Вот, глядите. – Развернувшись в кресле, она открыла рот и снова продемонстрировала нам свои нынешние зубы, теперь уже совсем не стесняясь.

Бад шагнул к телевизору и снял с него зубы. Подошел к Олле и поднес их к ее щеке.

– До и после, – сказал Бад.

Олла протянула руку и забрала у него слепок.

– А знаете, что? Ортодонт хотел оставить его себе. – Она положила слепок себе на колени. – А я сказала: фигушки. Напомнила ему, что это мои зубы. Тогда он его сфотографировал. Сказал, что напечатает фотографии в журнале.

– Представляю, что это за журнал, – сказал Бад. – Вряд ли он пользуется большим спросом, – добавил он, и мы все засмеялись.

– Мне как сняли брекеты, я все прикрывала рот рукой, когда смеялась. Вот так, – показала Олла. – Иногда и сейчас прикрываю. Привычка. Бад однажды сказал: «Прекрати, наконец, это делать. Нечего прятать такие красивые зубы. У тебя теперь отличные зубы».

Олла посмотрела на Бада. Бад ей подмигнул. Она улыбнулась и опустила глаза.

Фрэн отпила немного виски. Я хлебнул эля. Не знал, что на все это сказать. Фрэн тоже не знала. Но точно знал, что у Фрэн много чего найдется сказать потом.

Я завел речь о другом:

– Олла, а я ведь вам однажды звонил. Ты подошла. А я повесил трубку. Сам не знаю, почему.

Сказанул и быстренько отхлебнул эля. Не понимаю, с чего это у меня вдруг вылетело.

– А я и не помню, – сказала Олла. – Это когда было?

– Давненько уже.

– Нет, не помню, – повторила она и покачала головой. Потрогала слепок, лежащий у нее на коленях. Посмотрела, как там гонки, и снова принялась качаться.

Фрэн глянула на меня. Поджала нижнюю губу. Но ничего не сказала.

Бад спросил:

– Ну, а чего у вас новенького?

– Возьмите еще орешков, – сказала Олла. – Ужин чуть позже.

Из какой-то дальней комнаты долетел крик.

– Только не это, – сказала Олла Баду и страдальчески скривилась.

– Старина карапуз, – сказал Бад. Он откинулся в кресле; мы досмотрели гонку до конца, три или четыре круга, без звука.

Раз-другой из дальней комнаты донесся плач малыша, отрывистый и требовательный.

– Прямо не знаю, – сказала Олла, поднимаясь. – Всё почти готово, можно за стол. Осталось соус перелить. Но я лучше сначала зайду к нему. Вы пока перебирайтесь на кухню и садитесь. Я быстро.

– Я бы посмотрела на маленького, – сказала Фрэн.

Олла все еще держала в руках свои зубы. Она подошла к телевизору и поставила их на место.

– Он может раскапризничаться, – сказала она. – Не привык к чужим. Давайте-ка я попробую его угомонить. Потом можешь зайти и посмотреть. Как уснет.

Сказав это, она пошла по коридору, открыла там какую-то дверь. Проскользнула в комнату, закрыла дверь за собой. Ребенок замолк.

Бад вырубил телевизор, и мы пошли за стол. Мы с Бадом поговорили о работе. Фрэн слушала. Иногда даже задавала вопросы. Но я видел, что ей скучно, и она, кажется, обиделась, что Олла не позволила ей взглянуть на ребенка. Она изучала кухню Оллы. Наматывала прядь волос на палец и придирчиво рассматривала каждую вещь.

Вернулась Олла и доложила:

– Я его переодела и дала соску. Может, теперь он даст нам поесть. Хотя, кто знает. – Она подняла крышку с кастрюли и сняла ее с плиты. Налила красный мясной соус в мисочку и поставила ее на стол. Сняла крышки с каких-то еще посудин и посмотрела, все ли как надо. На столе стояли окорок, картофельное пюре, тушеная фасоль, кукурузные початки, сладкий картофель, зеленый салат. Каравай Фрэн занимал почетное место рядом с окороком.

– Салфетки забыла, – спохватилась Олла. – Вы начинайте. Кто что будет пить? Бад всегда за едой пьет молоко.

– Мне тоже молока, – сказал я.

– А мне воды, – сказала Фрэн. – Я сама могу налить. Что ты будешь за мной ухаживать? Тебе и так дел хватает. – И встала было со стула.

Олла воспротивилась:

– Что ты. Вы же гости. Сиди. Я принесу. – Она опять покраснела.

Мы сидели, сложив руки на коленях, и ждали. Я все думал про гипсовые зубы. Олла принесла салфетки, большие стаканы с молоком для нас с Бадом и стакан воды со льдом для Фрэн. Фрэн поблагодарила.

– Не за что, – сказала Олла, усаживаясь. Бад прокашлялся. Опустил голову, коротко помолился. Так тихо, что я едва мог разобрать слова. Я понял только общий смысл – он благодарил Всевышнего за пищу, которую мы сейчас будем есть.

– Аминь, – сказала Олла, когда он закончил.

Бад передал мне окорок и положил себе пюре. Мы принялись за еду. Говорили мало, разве что иногда Бад или я замечали: «Отличный окорок» или: «Кукуруза отменная, в жизни не ел вкуснее».

– Главное тут сегодня – хлеб, – сказала Олла.

– Можно мне еще салата, Олла? – спросила Фрэн, вроде как немножко оттаяв.

– Бери еще, – говорил Бад, передавая мне окорок или миску с соусом.

Время от времени мы слышали ребенка. Олла поворачивала голову и прислушивалась и, убедившись, что он просто попискивает, снова принималась за еду.

– Чего-то он сегодня беспокойный, – сказала Олла Баду.

– Я все равно хотела бы на него взглянуть, – сказала Фрэн. – У моей сестры тоже ребенок. Но они живут в Денвере. Когда я еще выберусь в Денвер. Вот, есть племянница, а я ее никогда не видела.

Фрэн минутку об этом поразмышляла, потом снова стала есть.

Олла подцепила вилкой кусок окорока и отправила в рот.

– Будем надеяться, что он скоро заснет, – сказала она.

Бад посетовал:

– Вон сколько всего осталось. Положить кому-нибудь еще свинины с картошкой?

– В меня больше не влезет, – сказала Фрэн и опустила вилку на тарелку. – Очень вкусно, но я больше не могу.

– Ты оставь местечко, – сказал Бад. – Олла испекла пирог с ревенем.

Фрэн сказала:

– Ну, кусочек я, конечно, съем. Только вместе со всеми.

– И я тоже, – сказал я. Правда, исключительно из вежливости. Я терпеть не могу пирог с ревенем, с тринадцати лет, когда объелся им до рвоты – ел тогда с клубничным мороженым.

Мы подчистили тарелки. Чертов павлин опять подал голос. Теперь он взгромоздился на крышу. Кричал прямо у нас над головами. И расхаживал по дранке, звук был такой, будто тикают часы.

Бад помотал головой.

– Джоуи скоро заткнется. Устанет и завалится спать. Он спит на каком-то из деревьев.

Павлин снова закричал: «Мо-о-ау!». Все промолчали. Да и что тут было говорить?

Потом Олла сказала:

– Бад, он хочет в дом.

– Не пойдет он в дом, – отрезал Бад. – Ты что, забыла, что у нас гости? Им только не хватало, чтобы по дому шлялась эта птица. Вонючая птица, да еще этот твой слепок! Что люди о нас подумают, а?

Он снова помотал головой и засмеялся. Мы все засмеялись. И Фрэн тоже.

– Он не вонючий, Бад, – сказала Олла. – Что с тобой сегодня? Ты же любишь Джоуи. С каких это пор он стал вонючим?

– С тех пор, как насрал на ковер, – ответил Бад. – Извиняюсь за выражение, – добавил он, обращаясь к Фрэн. – Но, если честно, иногда мне хочется свернуть этой паскуде шею. Его и убить-то много чести, верно, Олла? Иногда как заорет среди ночи, так и подпрыгнешь на кровати. А пользы от него никакой, – правда, Олла?

Олла покачала головой – Бад нес чепуху. Повозила по тарелке лежащие на ней фасолины.

– Откуда у вас вообще взялся павлин? – поинтересовалась Фрэн.

Олла подняла глаза от тарелки.

– Я всегда мечтала завести павлина. Еще девчонкой, даже картинку нашла в журнале. Мне казалось, что красивее ничего на свете не бывает. Вырезала картинку и повесила у себя над кроватью. Ох как долго она у меня там провисела. И, когда мы с Бадом купили этот дом, вдруг появилась возможность. Я говорю: «Бад, я хочу павлина». Он только посмеялся.

– Я потом тут поспрашивал, – сказал Бад, – и мне рассказали про этого старичка из соседнего округа, который их выращивает. Называет их райскими птицами. Нам эта райская птичка обошлась в стольник. – Он хлопнул себя по лбу. – Бог ты мой! Женушка мне досталась с большими запросами.

Он ухмыльнулся и посмотрел на Оллу.

– Бад, – сказала Олла, – ты же знаешь, что это не так. И к тому же, Джоуи хороший сторож, – сказала она, обращаясь к Фрэн. – С ним никакой собаки не надо. Слышит каждый шорох.

– Если придут тяжелые времена – а все к тому идет – я Джоуи засуну в кастрюлю, – пообещал Бад. – Только пух и перья полетят.

– Бад! Не смешно, – сказала Олла, но сама же рассмеялась, снова дав нам возможность полюбоваться ее зубами.

Ребенок опять подал голос. На сей раз раскричался не на шутку. Олла положила на стол салфетку и встала.

Бад сказал:

– Не одно, так другое. Неси его сюда, Олла.

– Я так и хотела, – Олла пошла за малышом.

Снова завопил павлин, да так, что у меня на загривке зашевелились волосы. Я посмотрел на Фрэн. Она взяла салфетку, потом снова положила. Я взглянул на кухонное окно. Оказывается, уже стемнело. Окно было открыто, но затянуто сеткой. Кажется, птица копошилась на веранде.

Фрэн смотрела в сторону коридора. Ждала Оллу с ребенком.

И вот она вошла. Я посмотрел на младенца и чуть не ахнул. Олла села с ребенком к столу. Она держала его под мышками, чтобы он встал ножками ей на колени, лицом к нам. Она посмотрела на Фрэн, потом на меня. На этот раз она не покраснела. Она сосредоточенно ждала, чего мы скажем.

– Ах! – вырвалось у Фрэн.

– Что такое? – быстро спросила Олла.

– Ничего, – сказала Фрэн. – Мне показалось, там что-то за окном. Вроде как летучая мышь.

– У нас тут нет летучих мышей, – сказала Олла.

– Может, просто бабочка, – сказала Фрэн. – Не разобрала, что. Да, – продолжила она, – вот это малыш так малыш.

Бад смотрел на ребенка. Потом посмотрел на Фрэн. Откинулся вместе со стулом, оторвав от пола его передние ножки, и кивнул. Кивнул еще раз и сказал:

– Да ладно, чего уж там. Мы и сами знаем, пока его на конкурс красоты не возьмут. Не Кларк Гейбл. Но делать выводы рановато. Если повезет, вырастет – будет как папа.

Ребенок стоял у Оллы на коленях и таращился на нас через стол. Она теперь держала его поперек туловища, и он раскачивался на своих толстых ножках. Честное слово, я в жизни не видел младенца уродливее. Такой уродец, что мне и сказать-то было нечего. Слов не находилось. Не то чтобы он был больной или недоразвитый. Ничего такого. Просто уродливый. Огромное красное лицо, глаза навыкате, широкий лоб и еще большие толстые губы. Шеи будто не было и вовсе, зато три или четыре подбородка. Подбородки подползали под самые уши, а уши стояли торчком на лысой голове. На запястьях висели складки. Руки и ноги заплыли жиром. Назвать его уродом – значит не сказать ничего.

Уродливый младенец немного похныкал и запрыгал на коленях у матери. Потом перестал прыгать, свесился вперед и потянулся жирной ручкой в ее тарелку.

Младенцев я перевидал много. Пока я рос, две мои сестры успели нарожать шестерых. Еще пацаном когда был, на них насмотрелся и в магазинах, да мало ли где. Но такой мне еще не попадался. Фрэн тоже уставилась на него. По-моему, и она не знала, что сказать.

– Крупный он у вас, правда? – наконец изрек я.

– Он скоро станет, как футбольный мяч, – пробурчал Бад. – Уж где-где, а в этом доме его кормят как на убой.

Будто в подтверждение его слов, Олла наколола на вилку ломтик сладкого картофеля и поднесла ко рту сына.

– Ты моя цыпочка, – сказала она маленькому жирдяю, не обращая на нас никакого внимания.

Ребенок потянулся к картофелю и распахнул рот. Попытался ухватить вилку, которой Олла запихивала в него картофель, потом рот захлопнул. Он жевал и раскачивался у Оллы на коленях. И так таращил глаза, будто был подключен к какому-то моторчику.

Фрэн сказала:

– Да, Олла, вот это малыш.

Малыш скривился. Он снова начинал капризничать.

– Пусти сюда Джоуи, – сказала Олла Баду.

Бад стукнул ножками стула об пол.

– Мне кажется, сначала нужно спросить гостей, не против ли они.

Олла посмотрела на Фрэн, а потом на меня. Лицо ее опять стало красным. Малыш топтался у нее на коленях и рвался на пол.

– Мы же свои люди, – сказал я. – Делайте, как знаете.

Бад не желал уступать:

– А может, люди не хотят, чтобы тут ошивалась здоровенная птица, вроде нашего Джоуи. Ты об этом подумала, Олла?

– Вы как, ничего? – спросила Олла. – Можно, Джоуи войдет? Что-то с ним не то нынче вечером. Да и с малышом тоже. Он привык, что по вечерам Джоуи запускают в дом и перед сном дают им вдвоем поиграть. А так оба они никак не угомонятся.

– Ну что ты нас спрашиваешь? – сказала Фрэн. – Мне лично все равно, пускай заходит. Я никогда еще с ними так запросто не общалась. Но мне все равно.

Олла посмотрела на меня. По-моему, она хотела, чтобы я тоже что-нибудь сказал.

– Да конечно, чего там, – сказал я. – Запускайте.

Я взял стакан с молоком и допил.

Бад встал со стула. Подошел к входной двери, открыл ее. Включил наружный свет.

– А как зовут малыша? – поинтересовалась Фрэн.

– Гарольд, – ответила Олла. Она дала ему еще картофеля со своей тарелки. – Он очень умненький. Всё схватывает на лету. Всё понимает, что ему говорят. Правда, Гарольд? Вот подожди, Фрэн, пока у тебя будет свой ребенок. Тогда увидишь.

Фрэн молча смотрела на нее. Я услышал, как открылась и закрылась входная дверь.

– Еще какой умненький, – сказал Бад, снова входя в кухню. – Весь в папу Оллы. Вот уж башковитый был старик, это точно.

Я посмотрел Баду за спину и увидел, что павлин стоит в гостиной, поворачивая голову во все стороны, как поворачивают ручное зеркальце. Он встряхнулся, звук был такой, будто в соседней комнате перетасовали колоду карт.