Текст книги "Если спросишь, где я: Рассказы"

Автор книги: Реймонд Карвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Серьезный разговор
(Перевод Е. Решетниковой)

Там стояла только машина Веры, других машин не было, и Берт обрадовался. Он свернул на подъездную дорожку и затормозил рядом с пирогом, который выронил вчера вечером. Так он там и лежал – опрокинутая вверх дном алюминиевая формочка, а вокруг по тротуару нимб из тыквенной начинки. Вчера было Рождество.

Он приехал на Рождество навестить жену и детей. Вера предупредила его заранее. Она объяснила ему ситуацию. Она сказала, что в шесть он должен будет уйти, потому что к ужину придет ее друг с детьми.

Все сидели в гостиной и с важным видом открывали подарки, которые принес Берт. Они открыли его коробки, а другие коробки, празднично упакованные, были сложены под елкой, их распакуют после шести.

Он смотрел, как дети открывают подарки, и ждал, когда Вера развяжет ленточку на своей коробке. Он смотрел, как она разворачивает бумагу, приподнимает крышку, вынимает кашемировый свитер.

– Красивый, – сказала она. – Спасибо, Берт.

– Примерь, – попросила дочка.

– Надень, – потребовал сын.

Берт посмотрел на сына с благодарностью – за то, что тот его поддержал.

Вера и вправду примерила свитер. Она пошла в спальню и вернулась в нем.

– Красивый, – сказала она.

– А на тебе — так особенно, – сказал Берт, и почувствовал, как закипает у него внутри.

Он открыл свои подарки. От Веры – сертификат на покупку в сондхаймовском магазине для мужчин. От дочки – набор из расчески и щетки. От сына – шариковая ручка.

Вера принесла содовой, и они немного поболтали. Но по большей части просто смотрели на елку. Потом дочка встала и принялась накрывать на стол в столовой, а сын пошел к себе в комнату.

Но Берту нравилось здесь. Ему нравилось сидеть у камина, со стаканом в руке, дома, с семьей.

Потом Вера пошла на кухню.

Время от времени дочка заходила в столовую и ставила что-то на стол. Берт наблюдал за ней. Он смотрел, как она вкладывает свернутые льняные салфетки в стаканы для вина. Он смотрел, как она ставит на середину стола узкую вазу. Он смотрел, как она – очень аккуратно – опускает в вазу цветок.

В камине горел маленький провощенный стружечный брусок. Рядом на приступке лежали в коробке еще пять штук. Он встал с дивана и все их сунул в огонь. Подождал, пока они загорятся. Потом допил содовую и пошел к стеклянной двери во двор. Проходя мимо буфета, увидел, что на нем в ряд выложены пироги. Он сгреб их в охапку, все шесть, по одному за каждые десять ее измен.

На подъездной дорожке, в темноте, пока он возился с дверью, один пирог выпал у него у рук.

* * *

Передняя дверь теперь всегда была заперта, с той самой ночи, когда его ключ сломался в замке. Он обогнул дом и подошел со двора. На двери висел венок. Он постучал по стеклу. Вера была в купальном халате. Она увидела его и помрачнела. Приоткрыла дверь.

Берт сказал:

– Я хочу извиниться перед тобой за вчерашнее. И перед детьми тоже хочу извиниться.

Вера сказала:

– Их нет дома.

Она стояла в проходе, а он во дворе, рядом с филодендроном. Он потеребил на рукаве ниточку.

– Я устала от твоих извинений, – проговорила она. – Ты же чуть дом не спалил.

– Я не хотел.

– Хотел. Все это видели.

Он спросил:

– Можно я войду и все объясню?

Она стянула рукой ворот халата – у самого горла – и пошла в дом.

– Мне нужно будет кое-куда уйти через час, – предупредила она.

Он огляделся по сторонам. Елка зажигалась и гасла. У дивана, с одного бока, валялась куча цветной оберточной бумаги и ярких коробок. Посреди обеденного стола на большом плоском блюде лежал остов индейки, обернутые кожей останки на слое петрушки – как будто в чудовищном гнезде. В камине горка золы. И несколько пустых банок из-под колы «Шаста»[6]6
  «Шаста» – товарный знак газированных напитков с различными вкусовыми добавками (фрукты, ягоды) производства компании «Нэшнл бевередж». (Прим, пер.)


[Закрыть]. Вверх по кирпичам, до самой каминной полки, тянулся след от копоти, снизу деревянная полка почернела и обуглилась.

Он развернулся и пошел на кухню.

Спросил:

– Во сколько вчера ушел твой дружок?

– Если ты опять за свое, то лучше уходи прямо сейчас, – сказала она в ответ.

Он выдвинул стул и уселся за кухонный стол, прямо напротив большой пепельницы. Закрыл глаза, открыл их. Отодвинул занавеску и выглянул на задний двор. Увидел поставленный на руль велосипед без переднего колеса. Увидел сорняки, росшие вдоль соснового забора.

Она набрала воды в кастрюлю.

– Помнишь «День Благодарения?» Я сказала тогда, что это последний праздник, который ты нам испортил. В десять вечера ели вместо индейки яичницу с ветчиной.

– Помню, – сказал он. – Я же извинился.

– Одного извинения мало.

Зажигалка опять сломалась. Она стояла у плиты и пыталась зажечь газ под кастрюлей с водой.

– Осторожней с огнем, – сказал он. – Осторожней, а то сама загоришься.

Он представил, как ее платье загорается, как он выскакивает из-за стола, опрокидывает ее навзничь, а потом катит и катит по полу до самой гостиной, где и накроет ее своим телом. Или лучше сбегать в спальню за одеялом?

– Вера?

Она посмотрела на него.

– У тебя есть что-нибудь выпить? Сегодня утром я бы не отказался выпить.

– В холодильнике стоит водка.

– С каких это пор ты держишь в холодильнике водку?

– Какая тебе разница.

– Ну, в общем-то никакой, – согласился он.

Он достал водку и налил себе в чашку, которую взял со стойки.

– Так и будешь пить прямо из чашки? – поинтересовалась она, – Боже мой, Берт… Ладно, о чем ты хотел поговорить? Я же тебе сказала, что мне надо будет уйти. У меня в час урок игры на флейте.

– Ты все еще берешь уроки?

– Я же только что сказала. В чем дело? Что ты хочешь мне сказать? Давай говори, и я пойду собираться.

– Просто хотел попросить у тебя прощения.

– Ты уже попросил.

– У тебя есть сок? – спросил он. – Я разбавлю водку.

Она открыла холодильник и начала переставлять продукты.

– Есть. Клюквенно-яблочный.

– Прекрасно.

– Я пошла в ванную, – сказала она.

Он выпил чашку водки с клюквенно-яблочным соком. Прикурил сигарету и кинул спичку в большую пепельницу, которая всегда стояла на кухонном столе. Принялся рассматривать окурки. Часть из них была той марки, которую курила Вера, часть – нет. Некоторые даже были лавандового цвета. Он встал и вытряхнул их все под раковину.

Пепельница на самом деле пепельницей не была. Это была большая керамическая тарелка, которую они купили в Санта-Кларе – на ярмарке, у бородатого горшечника. Он сполоснул ее и вытер. Поставил обратно на стол. А потом с силой раздавил в ней свою сигарету.

Вода на плите начала закипать, и тут же зазвонил телефон.

Он услышал, как она открыла дверь и закричала ему из ванной через всю гостиную:

– Возьми трубку! Я уже под душ залезла.

Телефон стоял на стойке, за сковородкой в углу.

Он отодвинул сковородку и поднял трубку.

– Чарли дома? – спросил голос.

– Нет, – ответил Берт.

– Простите, – сказал голос.

Пока он искал кофе, телефон зазвонил снова.

– Чарли?

– Здесь таких нет, – сказал Берт.

На этот раз он положил трубку рядом с телефоном.

Вера вернулась на кухню в джинсах и свитере, расчесывая на ходу волосы.

Он положил растворимый кофе в чашки с горячей водой, а в свою плеснул еще немного водки. Отнес чашки на стол.

Она взяла трубку, поднесла к уху. Спросила:

– Что такое? Кто звонил?

– Никто, – сказал он. – Кто курит цветные сигареты?

– Я.

– Не замечал за тобой раньше.

– Ну вот, теперь заметил.

Она села за стол напротив него и стала пить кофе. Они курили и стряхивали пепел в пепельницу.

Нужно было столько всего ей сказать, пожаловаться, утешить, все такое.

– Я выкуриваю по три пачки в день, – сказала Вера. – Если, конечно, тебе на самом деле интересно, что у нас тут происходит.

– Господи боже, – сказал Берт.

Вера кивнула.

– Я не затем пришел, чтобы все это выслушивать, – сказал он.

– И зачем же ты тогда пришел? Что ты хочешь услышать? Что дом сгорел?

– Вера, – сказал он. – Сейчас Рождество. Поэтому я и пришел.

– Рождество было вчера, – сказал она. – Вчера началось, вчера закончилось, – сказала она. – Мне одного Рождества достаточно.

– Ты что думаешь, – сказал Берт, – ты думаешь, мне очень нужны эти праздники?

Снова зазвонил телефон. Берт подошел.

– Тут Чарли спрашивают, – сказал он.

– Кого?

– Чарли.

Вера взяла трубку. И разговаривала, стоя к нему спиной. Потом повернулась и сказала:

– Я лучше поговорю из спальни. Повесь, пожалуйста, трубку, когда я возьму там. Я пойму, если ты будешь подслушивать, поэтому повесь, когда я скажу.

Он взял трубку. Она вышла из кухни. Он поднес трубку к уху и стал слушать. Сначала была полная тишина. Потом он услышал, как мужчина прочистил горло. А после Вера взяла другую трубку. И крикнула:

– Можешь вешать, Берт! Я взяла, Берт!

Он повесил трубку, постоял, посмотрел на нее. Выдвинул ящик со столовым серебром, порылся. Выдвинул другой ящик. Заглянул в раковину. Пошел в столовую и взял нож для мяса. Он подержал его под горячей водой, подождал, пока жир подтает и смоется. Вытер лезвие о рукав. Подошел к телефону, сложил вдвое кусочек провода и одним движением его перерезал. Внимательно посмотрел на конец провода. И задвинул телефон на место – обратно за сковородку.

Она пришла. Сказала:

– Телефон вырубился. Ты что-нибудь с ним сделал? – Она посмотрела на телефон, потом подняла его со стойки.

– Сукин сын! – закричала она. – Пошел вон! – закричала она. – Вон из моего дома! – Она трясла телефоном перед его лицом. – Все, хватит! Я добьюсь судебного запрета, понял? Я добьюсь запрета!

Телефон звякнул, когда она стукнула им по стойке.

– Или ты сейчас же уберешься или я иду к соседям и звоню в полицию!

Он взял пепельницу, держа ее за край. Потом сгруппировался, как человек, который собирается метнуть диск.

– Ты что? – сказала она. – Это же наша пепельница.

Он вышел через дверь, ведущую во дворик. Вроде что-то ей доказал, а вроде и нет. Может, хоть что-то она поняла. Просто нужен еще один серьезный разговор. Им много о чем надо поговорить, им нужно серьезно все обсудить. Они еще поговорят. Может быть, после праздников, когда все уляжется. Он скажет ей, к примеру, что эта чертова пепельница – вовсе не пепельница, а тарелка, черт ее возьми.

Он обошел лежавший на дорожке пирог и сел в машину. Завел ее и дал задний ход. Одной рукой управлять машиной было неудобно, и он отложил пепельницу в сторону.

Когда речь идет о любви
(Перевод А. Рейнгольда)

Все слушали моего друга, Мэла Макгинниса. Мэл Макгиннис кардиолог, поэтому, наверное, его так слушают.

Мы сидели у него на кухне и пили джин. Кухню наполнял свет, лившийся из огромного окна над раковиной. Нас было четверо: я, Мэл, его вторая жена Тереза – мы звали ее Терри – и моя жена Лаура. Тогда мы все жили в городе Альбукерке, но родился каждый из нас где-то в другом месте.

На столе стояло ведерко со льдом. Джин и тоник передавали по кругу, и каким-то образом речь вдруг зашла о любви. Мэл сказал, что настоящая любовь может быть только духовной. И добавил, что перед тем как поступить в медицинский, он пять лет провел в католической семинарии. И что до сих пор считает эти годы самыми важными в своей жизни.

А Терри рассказала, что молодой человек, с которым она жила до Мэла, так ее любил, что как-то чуть не убил.

– Однажды вечером он меня здорово побил. Таскал меня за ноги по всей гостиной и при этом все время повторял: «Я люблю тебя, люблю, сволочь такую!» Пока он меня так вот таскал, я по всем углам головой прошлась. – Терри посмотрела на сидящих за столом. – Что же делать с такой вот любовью?

Терри была стройной женщиной, с красивым лицом, темными глазами и длинными каштановыми волосами, которые струились по ее спине. Она очень любила бирюзовые бусы и длинные серьги.

– Господи, что ты несешь? Никакая это не любовь, ты и сама прекрасно это знаешь! – сказал Мэл. – Не представляю, как можно назвать такие отношения, но уж точно не любовью.

– Говори, что хочешь, я-то ведь знаю, что это была настоящая любовь. Пусть тебе это кажется странным, но это правда. Все люди очень разные, Мэл. Ну да, иногда его заносило, но он меня любил. Он меня точно любил, Мэл, и не надо мне возражать.

Мэл вздохнул. Он поднял свой стакан и повернулся к нам с Лаурой.

– Парень грозился убить меня, – сказал Мэл. Допил и вновь потянулся за бутылкой с джином. – Терри – чересчур романтична. Она считает верной поговорку «бьет – значит, любит». Терри, дорогая, это не так. – Мэл, перегнувшись через стол, погладил Терри по щеке и улыбнулся.

– А, теперь он хочет помириться, – сказала Терри.

– Помириться? – удивился Мэл. – А разве мы поссорились. Я лишь высказал свое мнение.

– Как у нас вообще об этом разговор зашел, ума не приложу, – сказала Терри, и, схватив свой стакан, сделала большой глоток. – У Мэла всегда одна любовь на уме. Не так ли, дорогой? – улыбнулась она ему в ответ, и я подумал, что тема исчерпана.

– Просто я считаю, что то, как с тобой Эдд обращался, едва ли можно назвать любовью. Я только это и хотел сказать. А вы как думаете, ребята? – обратился к нам Мэл. – Как вы считаете, это любовь?

– Ну, мне тут судить сложно, – ответил я. – Я ведь его и в глаза не видел. Просто несколько раз слышал, как вы упоминали его имя в разговоре. Мне-то откуда знать. Тут важны все детали. Но мне кажется, что та любовь, о которой говоришь ты, – это идеальный вариант.

– Да, та любовь, о которой говорю я, – именно такая. По крайней мере, при такой любви никто никого не пытается прикончить.

– Я ничего про этого Эдда не знаю и про эти их отношения не слышала. И вообще, как можно судить о чувствах других, – заметила Лаура.

Я коснулся ее ладони, Лаура слегка улыбнулась. Потом я взял ее за руку. Рука была очень теплая, ногти безупречно покрашены и отполированы. У нее широковатое запястье: я обхватил его пальцами, как кольцом.

– Когда я насовсем уходила от него – он выпил крысиного яда, – продолжила Терри, скрестив руки на груди. – Его отвезли в больницу в Санта-Фе. Мы тогда жили там неподалеку, где-то в десяти милях от города. Жизнь ему спасли, но с деснами проблемы начались. Врачи их с челюсти целыми шматками снимали. Короче, у него зубы торчали, как у черепа. Ужас просто, – Терри на мгновение замерла, потом, преодолев себя, подняла стакан.

– До чего только люди не додумаются! – изумилась Лаура.

– Теперь он больше никого не побеспокоит, – сказал Мэл. – Он умер.

Мэл передал мне блюдце с нарезанным лаймом. Я взял дольку, выжал в стакан и перемешал пальцем кубики льда.

– Под конец он совсем с катушек съехал, – добавила Терри. – Выстрелил себе в рот. И опять у него ничего не вышло. Бедный Эдд, – она покачала головой.

– Какой там бедный, – отмахнулся Мэл. – Просто опасный тип.

Мэл – мужчина сорока пяти лет, высокий и поджарый, у него мягкие, слегка вьющиеся волосы. Дочерна загорелые лицо и руки – он часто играл в теннис. Когда он был трезв, все его жесты и движения отличались необыкновенной точностью и осторожностью.

– Как бы там ни было, Мэл, он любил меня, ты уж поверь, – сказала Терри. – Я тебя прошу, поверь. Он любил меня не так, как ты. Этого я не говорю. Но все же он меня любил. Что, не веришь?

– Что ты хочешь этим сказать – «и опять у него ничего не вышло»? – спросил я.

Лаура придвинулась ближе. Она поставила локти на стол, держа стакан обеими руками. Она смотрела то на Мэла, то на Терри, на ее открытом лице появилась тень смущения, как будто она очень удивлена тем, что такое может приключиться с ее знакомыми.

– Как же «ничего не вышло», если он вздумал застрелиться? – спросил я.

– Я скажу тебе как, – ответил Мэл. – Он, значит, взял пистолет двадцать второго калибра, специально его купил, чтобы угрожать Терри и мне. Нет, я серьезно, этот человек вечно чем-то угрожал. Посмотрел бы ты, как мы жили после того, как Терри ко мне ушла: просто как какие-то беглые преступники. Я ведь и сам тогда купил себе ствол. Ты это себе вообще представляешь? Чтобы я себе пистолет купил? Но это правда. Купил для самообороны и держал его в бардачке машины. Мне ведь иногда среди ночи нужно было в больницу ехать. Мы с Терри еще не были женаты, и у моей первой жены было все – дети, дом, собака. А мы с Терри в этой самой квартире тогда жили. Но я вот о чем: иногда посреди ночи раздавался звонок, и мне приходилось ехать в больницу, часа в два или три. На парковке, где моя машина стоит, темно, хоть глаз выколи, я чуть в обморок не падал, пока до машины шел – вдруг он из-за куста выскочит и меня пристрелит. Нет, серьезно, он ведь на всю голову больной. Он вообще был на все способен, хоть бомбу подложить, да вообще – все что угодно. Еще он постоянно названивал в офис и говорил секретарше, что ему нужно обязательно поговорить с доктором, а когда его на меня переключали, он кричал в трубку: «Ублюдок, твои дни сочтены!» Вот такие шуточки. Да уж, все это было жутковато.

– А мне до сих пор его жаль, – сказала Терри.

– Просто какой-то кошмар! – выпалила Лаура. – Ну, а что же случилось после того, как он выстрелил в себя?

Лаура работала секретарем в суде. Мы с ней и познакомились, так сказать, на профессиональной почве. Как-то само собой получилось, что я за ней начал ухаживать. Ей тридцать пять – на три года моложе меня. Мы любим друг друга, и еще нам всегда очень хорошо вместе. Мне с ней легко.

– Так что же случилось? – переспросила Лаура.

Мэл продолжил свой рассказ:

– В общем, заперся в номере и выстрелил себе в рот. Кто-то услышал звук выстрела и сообщил управляющему мотеля. Комнату открыли запасным ключом, увидели, что произошло, и вызвали скорую. Так получилось, что как раз было мое дежурство, когда его привезли в больницу. Он был жив, но рана такая, что это уже не лечится. Он прожил еще три дня. Голова у него потом раздулась, стала раза в два больше обычного. Ничего подобного я раньше не видел и, надеюсь, никогда не увижу. Узнав о случившемся, Терри все рвалась посидеть у его кровати. Мы, конечно же, крупно поссорились. Я тогда подумал, что нечего ей смотреть на него, когда он в таком состоянии. Совершенно ни к чему ей было на него смотреть, я и сейчас так считаю.

– Так кто из вас победил, ты или она? – спросила Лаура.

– Он при мне умер, – ответила Терри. – Он так и не пришел в сознание. Но я все равно сидела рядом. Кроме меня, у него никого больше не было.

– Он был опасный тип, – сказал Мэл. – Если ты по-прежнему думаешь, что это любовь – дело твое.

– Но это действительно любовь, – настаивала Терри. – Да, я признаю, что это странная любовь. Но ведь он хотел за нее умереть. Собственно говоря, он этого добился.

– А я вот уверен на все сто, что любовью там и не пахло, – ответил Мэл. – Мы ведь не знаем точно, почему он покончил с собой. Я видел много самоубийств, и никогда нельзя было сказать наверняка, почему эти люди наложили на себя руки.

Мэл забросил руки за голову и откинулся на стуле.

– Никакая это не любовь. Если тебе нравится так думать, пожалуйста.

– Мы тогда сильно напугались. Мэл даже составил завещание и написал письмо своему брату в Калифорнию, – его брат раньше был зеленым беретом. Так вот, Мэл написал ему, кого искать, если с ним, с Мэлом, что-то случится, – сказала Терри.

Она сделала глоток и продолжила:

– Но Мэл прав – мы и впрямь жили как беглые преступники. Мы очень боялись. Ты ведь боялся, правда, дорогой? Я даже однажды в полицию позвонила, но они ничем помочь не могли. Сказали, что они вмешаются, только если Эдд сделает чего-нибудь противоправное. Это же просто смешно!

Она вылила остатки джина себе в стакан и помахала пустой бутылкой. Мэл встал из-за стола, подошел к шкафу и достал непочатую.

– А мы с Ником знаем, что такое любовь, – вставила Лаура. – Конечно, в нашем понимании. – Она слегка толкнула коленкой мое колено. – Ну давай, теперь ты должен высказаться, – Лаура улыбнулась.

Вместо ответа я взял ее руку и поднес к губам. Я устроил целое шоу из этого поцелуя – все развеселились.

– Мы очень счастливы вместе, – сказал я.

– Так, ребята, перестаньте. Тошно смотреть. У вас что, до сих пор медовый месяц? Что с вами такое, что вы все никак не опомнитесь от счастья? Подождите еще – увидите. Сколько вы уже вместе? Год? Чуть больше?

– Скоро полтора будет, – улыбнулась Лаура, вся покраснев.

– Вот-вот, – сказала Терри. – Подождите чуть-чуть.

Она подняла свой стакан и внимательно посмотрела на Лауру. Потом рассмеялась:

– Да я же шучу.

Мэл открыл новую бутылку и обошел стол кругом, наполняя стаканы.

– Так, ребята, держите. У меня есть тост. Хороший тост. Давайте выпьем за любовь. За настоящую любовь, – сказал Мэл.

Мы чокнулись.

– За любовь! – повторили мы.

На заднем дворе залаяла одна из собак. О стекло бились ветки осины, которая росла под окном. Послеполуденное солнце наполняло собой пространство, создавая ощущение легкости и благодати. Было такое чувство, будто мы находимся где-то совсем в другом месте, в волшебной стране. Мы снова подняли стаканы и улыбнулись друг другу, словно дети, замышляющие что-то запретное.

– Я расскажу вам, что такое настоящая любовь, – сказал Мэл. – Есть у меня один хороший пример. Я вам расскажу, а вы уж потом сами делайте выводы. – Он подлил себе еще джина, бросил в стакан еще один кубик льда и дольку лайма. Мы ждали, потягивая джин маленькими глоточками. Колено Лауры вновь прикоснулось к моему. Я положил руку на ее теплое бедро.

– Что мы вообще знаем о настоящей любви? – снова заговорил Мэл. – Я думаю, что в любви мы все просто новички. Мы признаемся друг другу в любви, и мы действительно любим, кто же спорит. Я люблю Терри, а она меня, и вы, ребята, тоже друг друга любите. Вы, конечно, поняли, о какой любви я толкую. О физической, о том чувстве, которое заставляет тебя выделить из толпы именно этого человека, об ощущении счастья оттого, что этот человек существует на свете. Плотская любовь – ее можно назвать любовью сентиментальной, – в том смысле, что изо дня в день ты испытываешь нежность и привязанность. Иногда мне трудно представить, что я любил и свою первую жену. Да, это так, я знаю, что любил. Я думаю, что в этом отношении я почти как Терри. Я имею в виду Терри и Эдда. – Мэл задумался, потом продолжил: – Когда-то мне казалось, что я люблю свою жену больше жизни. А теперь я ее просто ненавижу. Это правда. Как это объяснить? Что стало с той большой любовью? Что с ней стало, вот что не дает мне покоя. Много бы я отдал за ответ на этот вопрос. Потом этот Эдд. Да, мы опять возвращаемся к Эдду. Он настолько любит Терри, что пытается ее убить, а заканчивается все тем, что он убивает себя. – Мэл замолчал и отпил из стакана. – Вы, ребятки, вот уже полтора года вместе, и вы любите друг друга. Этого только слепой не заметит. Вы прямо светитесь любовью. Но вы оба, до того как встретились, любили кого-то еще. И оба были семейными людьми, точно так же как и мы с Терри. И вы, вполне вероятно, еще до свадьбы кого-то любили. Мы с Терри вместе уже пять лет и четыре года, как женаты. Но ужас в том, – ужас и одновременно благо, некая спасительная сила, если можно так выразиться, заключается в том, что если с одним из нас что-нибудь случится, – простите, что я об этом говорю, но тем не менее… Так вот, если с одним из нас что-то случится, другой погрустит какое-то время, ну, вы понимаете, а потом придет эта спасительная сила, и он вновь полюбит, полюбит кого-то еще. И все это, вся эта любовь, о которой мы сейчас говорим, станет лишь воспоминанием. Может, и воспоминания не останется. Ну что, я не прав? Совсем-совсем? Если вы так думаете, то скажите мне прямо. Мне нужно это знать. Потому что я ни в чем не уверен и сам это признаю.

– Мэл, боже мой, – сказала Терри. Она потянулась к нему и взяла его руку. – Ты что, уже напился? Дорогой? Ты пьян?

– Солнце мое, я просто рассуждаю вслух, – ответил Мэл. – Мне совсем не обязательно быть в стельку, чтобы говорить о том, что вертится у меня в голове. Мы ведь просто разговариваем, правда? – Он посмотрел ей в глаза.

– Милый, я ведь не критикую тебя, – ответила Терри.

Она взяла свой стакан.

– Позволь тебе напомнить, у меня сегодня выходной. Слышишь? Выходной у меня, – сказал Мэл.

– Мэл, мы тебя все очень любим, – сказала Лаура.

Мэл поднял глаза на Лауру. Он посмотрел на нее так, как будто не узнал, как будто это какая-то незнакомка.

– Взаимно, Лаура, – помолчав, выдавил из себя. – Ник, я тебя тоже очень люблю. Знаете, ребята, вы – наши самые близкие друзья.

Он поднял стакан.

– Итак, – продолжил Мэл, – я хотел вам кое-что рассказать. В качестве доказательства своей точки зрения. Все это произошло два месяца назад и до сих пор не выходит у меня из головы, и мне стыдно делается, когда мы рассуждаем так, будто уверены в том, о чем именно говорим, когда речь идет о любви.

– Ладно тебе, – сказала Терри. – Не говори так, будто ты уже напился, ты же почти трезвый.

– Хоть раз в жизни придержи язык, а? – сказал Мэл очень тихо. – Сделай одолжение, просто помолчи минутку, хорошо? Так вот, речь я веду об одной пожилой паре, они попали в автокатастрофу на федеральной трассе. Какой-то парнишка врезался в них, и всю их машину измяло к чертям, и никто особо не надеялся, что они вообще выживут.

Терри перевела взгляд на нас, потом снова на Мэла. Она была не то что обеспокоена, но несколько напряглась.

Мэл передавал бутылку по кругу.

– В тот вечер я был на домашнем дежурстве, – продолжал он. – Это было в конце мая или в начале июня. Мы с Терри только сели за стол, чтобы поужинать, и тут мне позвонили, из больницы. Рассказали о том, что случилось на трассе. Пьяный парень, подросток, на отцовском пикапе врезался в эту машину со стариками.

Им лет по семьдесят пять было. Парню – восемнадцать или девятнадцать от силы, он, как было записано в протоколе, «скончался по дороге в больницу». Руль ему грудную клетку пробил. А пожилая пара – оба остались живы. Да, представьте себе. Но у них чего только не было – множественные переломы, внутренние кровоизлияния, порезы, контузия, рваные раны и у обоих еще и ушиб головного мозга. Уж поверьте, все это ничего хорошего не сулило. Плюс возраст – он им на руку не играл. И должен заметить, ее состояние было гораздо тяжелее, чем у него. У нее еще был и разрыв селезенки. Обе коленные чашечки раздроблены. Но старики были пристегнуты ремнями, и одному Богу известно, это их спасло от неминуемой смерти или что-то другое.

– Ребята, да это звучит прямо как реклама Совета безопасности, – вмешалась Терри. – Выступает ваш делегат, доктор Мэлвин Р. Макгиннис, – она рассмеялась. – Мэл, иногда ты перегибаешь палку. Но я люблю тебя, милый, – сказала она.

– И я тебя люблю, милая, – ответил Мэл.

Он потянулся к ней через стол, Терри подалась навстречу. Они поцеловались.

– Терри права, – сказал Мэл, вновь присаживаясь на стул. – Ну-ка быстро пристегните ремни! А если серьезно, то эти старички были в очень плохом состоянии. К тому времени, как я туда добрался, парнишка уже был мертв. Он лежал на каталке, у обочине. Я осмотрел стариков и сказал сестре из скорой, чтобы она связалась с больницей – пусть подготовят невропатолога, ортопеда и пару хирургов, к тому времени, когда мы туда доберемся.

Он сделал еще глоток.

– Я постараюсь покороче. Мы доставили их в операционную и полночи трудились над ними как проклятые. У этих несчастных оказался невероятный запас сил. Такое не часто встречаешь. Мы сделали все что могли, и к утру шансы у них были примерно пятьдесят на пятьдесят, у нее, может быть, чуть меньше. И ведь оба дотянули до утра. Ну, мы их перевели в отделение интенсивной терапии, и там они пролежали около двух недель, и с каждым днем чувствовали себя лучше и лучше. В общем, через две недели мы отвезли их домой.

Мэл замолчал.

– Так, ребята, давайте-ка добьем этот дешевый джин. Потом сходим куда-нибудь поужинать. Мы с Терри знаем одно подходящее местечко. Вот туда мы все и пойдем, в это наше новое местечко. Только чур! не раньше, чем опустеет эта долбаная бутылка.

Терри вставила:

– На самом деле, мы там ни разу не ели, но выглядит место просто здорово. Ну, снаружи выглядит.

– Я люблю поесть, – заметил Мэл. – Если б можно было начать жизнь с начала, я бы стал поваром. Правда, ведь, Терри? – спросил Мэл.

Он засмеялся. И бросил в стакан кубик льда.

– Терри знает. Спросите у нее. Но вот что я вам скажу. Если бы я мог прожить другую жизнь, оказаться в другом времени, то вот что: я бы, конечно, стал рыцарем. Под всеми этими доспехами чувствуешь себя в безопасности. Пока не изобрели порох, мушкеты и пистолеты, рыцарям жилось отлично.

– Мэлу очень хочется скакать верхом на лошади с копьем наперевес, – объяснила Терри.

– Повсюду носить с собой платок дамы сердца, – подхватила Лаура.

– Или саму даму, – сказал Мэл.

– Как тебе не стыдно, – пожурила его Лаура.

– А я думаю, что в те времена ты был бы рабом, а им не так уж хорошо тогда жилось, – сказала Терри.

– А рабам никогда хорошо не жилось, – парировал Мэл. – Но рыцари тоже кому-то подчинялись. Ведь так все было? Каждый был чьим-то вессалом. Ведь так, Терри? Но что мне нравится в этих рыцарях, – помимо дам сердца, конечно, – их доспехи, попробуй такого рань. Машин ведь тогда не было. Никаких пьяных сопляков, которые в тебя въедут ни с того ни с сего.

– Вассалы, – поправила Терри.

– Что-что? – переспросил Мэл.

– Вассалы, – повторила Терри. – Они назывались вассалами, а не вессалами.

– Вассалы, вессалы, – ответил Мэл. – Какая на хер разница? Ты же поняла, что я имел в виду. Ладно. Я, короче, необразованный. Вот свое дело я знаю. Я кардиохирург, это понятно, по сути, просто механик. Влезаю внутрь, удалбываюсь как не знаю кто пока чиню, но чиню. Черт!

– Да, от скромности ты не умрешь, – сказала Терри.

– Он просто скромный мясник, – ввернул я. – Но иногда они в этих своих доспехах задыхались, Мэл. У них ведь и сердечные приступы случались, когда в доспехах было слишком жарко, и еще они зверски уставали и выматывались. Еще я где-то прочитал, что если рыцарь падал с лошади, подняться сам он уже не мог, потому что все эти доспехи слишком много весили. А иногда их собственные лошади копытами затаптывали.

– Вот ужас-то, – ответил Мэл. – Просто кошмар, Ники. Наверное, они вот так вот лежали на земле и просто ждали, когда кто-нибудь придет и сделает из них кебаб.

– Какой-нибудь другой вессал, – сказала Терри.

– Именно, – ответил Мэл. – Другой вассал приходил и протыкал парня во имя любви или какой-нибудь еще чертовщины, за что они тогда сражались.

– Они сражались за то же, за что и мы сегодня, – ответила Терри.

Лаура добавила:

– В сущности ничего не изменилось.

Она вся разрумянилась. Глаза сияли. Она поднесла стакан к губам.

Мэл налил себе еще. И, приблизив к глазам бутылку, принялся изучать этикетку, будто просматривал длинный столбец сложных чисел. Потом он медленно поставил бутылку на стол и так же медленно потянулся за тоником.